Мы уже говорили, что когда-то хазары и славяне жили более или менее мирно – настолько, насколько могли два варварских племени-соседа в раннее Средневековье. Славяне обильно и безбоязненно заселяли щедрые черноземы нижнего Дона и Кубани. В VIII веке, во время войны с языческим еще каганатом, арабский полководец Мерван, прорвавшись в эти края, угнал в плен 20 тысяч (!) славянских семей. К цифре этой можно относиться по-разному. Даже такое количество человек для раннего Средневековья почти невероятно – это сколько же тогда было в арабском войске? – а если учесть, что речь о семьях, и не о нынешних «папа, мама, я», а о нормальных семьях с двузначным числом чад и домочадцев… но одно можно сказать уверенно – славяне в тех краях жили, и было их немало. Скорее всего тогда хазары и заимствовали славянское слово «закон». Об этом полезно помнить, чтобы понимать, кто на самом деле был «культуртрегером» в отношениях славян и хазар.

Нет ничего невероятного в том, что какие-то славянские удальцы, а то и пришедшие по Волге повольники-русы с Варяжского моря, присоединялись к хазарским джигитам в их походах на Крым или Закавказье. Возможно, об этих временах и вспоминают русская былина о витязе Казарине, арабское предание о трех братьях – Славяне, Хазаре и Русе. Северокавказский царек Шахрияр – уж не тот ли, которому рассказывала сказки Шахерезада? – писал халифу, что сражается с двумя «врагами всего мира» – русами и хазарами.

Все переменилось после 730 года. Наши летописи, полные сообщений о воинских союзах с печенегами, торками, половцами, берендеями (было даже особое слово для степных союзников – «ковуи»), молчат о союзах с хазарами. Молчат византийцы, много писавшие о союзах славян с гуннами и аварами. Молчат летописцы христианского Закавказья и мусульманские авторы.

Можно долго доискиваться причин такого отчуждения. Скажут, что каганат, с его мощной наемной армией, не нуждался в союзе со славянами. Скажут – и будут не правы. В Древней Индии, с ее непревзойденными клинками и боевыми слонами, магараджи охотно использовали в войнах отряды «лесных племен». Обитающих в джунглях аборигенов, стоявших бесконечно ниже славян, и, собственно, еще не вышедших из каменного века. Великий Рим не брезговал делать союзниками-федератами и самих славян, и бывших на том же уровне быта и военного дела германцев.

Можно – и несколько ближе к истине – сказать, что славянами недолго осталась не замеченной насаждаемая рахдонитами двойная мораль Талмуда. Она не просто ставила ни во что обещание, данное язычнику-«гою», но прямо вменяла в обязанность его обмануть.

Однако на деле все было и сложнее, и проще одновременно. И лучше всего говорит об этом былина «Иван Годинович».

Сюжет ее прост. Заглавный герой, киевский богатырь – в иных вариантах он даже племянник великого князя, – желает жениться. И не на ком-нибудь, а на Авдотье-королевичне, дочери «короля черниговского». Заботливый князь велит богатырю взять с собой дружину и щедро предлагает сто воинов от себя и столько же – от дружины княгини (помните «малую дружину» Ольги?). Богатырь гордо отказывается. В Чернигове он узнает, что к Авдотье сватался «царище Кошерище» – вот как всплыло знакомое слово! Невзирая на это, богатырь все же берет в жены «королевну» и возвращается восвояси. В дороге на них нападает Кошерище. За конной стычкой следует пеший бой и, наконец, борцовский поединок. Силы соперников равны. Кошерище просит Авдотью помочь ему, говоря, что, став невестой Годиновича, она сделается «портомойницей», рабыней:

Очень странно – на первый взгляд. Ведь Иван Годинович – приближенный, а то и родственник князя, вождь собственной дружины. И ничего странного – если Кошерище и впрямь воспоминание о кошерных властелинах Хазарии. Вспомним ибн Фадлана: «Все же народы, живущие рядом с ними, считают хазары за своих рабов». В глазах Кошерища русский богатырь, да и сам его князь – рабы по рождению.

Но на этом доводы Кошерища не исчерпаны. Он хвалит свою веру и ругает русскую. Насколько важен этот мотив, говорит его полнейшая исключительность. Враг в былинах может хулить богатыря последними словами – хотя холопом его не называет, Кошерище и тут оригинален – может грозить спалить Киев, убить князя, разрушить церкви. Но никогда, кроме этого случая, враг в былинах не заявляет, что его вера лучше, правильнее русской. Начинает же список преимуществ своей веры Кошерище словами:

Можно предположить, что здесь отразилась известная нелюбовь степняков к мытью («смывая грязь, смываешь удачу»).

Можно предположить, что здесь идет речь о предельной нечистоплотности иных талмудических ритуалов (см. В. В. Розанов «Юдаизм»).

Но первое было слишком уж общим местом. Почему же оно отражено именно и только в этой былине? Талмудические же ритуалы были таинством, на которое просто не могли допускаться язычники.

Однако вернее всего будет сказать, что после общения с кошерищами славянину просто очень хотелось как следует отмыться. Почему – ярче всего отражено в былине. Г. К. Честертон как-то сказал, что, если бы ему дали прочесть одну-единственную проповедь, он посвятил бы ее греху гордыни. Бьющая через край гордыня делала еще отвратительней то, что не могли не знать о каганате его соседи. Нечеловеческая жестокость наемников каган-бека. Голодные матери, продающие своих детей. Возведение в основы государства того, что язычники всегда презирали, – ростовщичества, работорговли, наемщины. И над всем этим полыхал сернисто-желтым нимбом ореол бесовской гордыни хазар… Стоит ли удивляться, что соседи-язычники отвечали на нее почти физиологической брезгливостью? Попытайтесь просто представить себе человека, действительно и всерьез считающего себя лучше всех. Не надо даже добавлять, что он сутенер и убийца, одного этого хватит для отвращения. Хотя тот, кто считает себя лучше всех, рано или поздно сочтет себя выше чужой чести – и станет сутенером, выше чужой жизни – и станет убийцей. Он не сможет ни одуматься, ни раскаяться – ведь он выше всех… Бессмысленно пытаться пересказать великолепную проповедь Честертона, тем более – в нескольких строках. Моя задача сейчас не показать, как «самоутверждение» и «формирование индивидуальности» превращают человека в чудовище. Я просто хочу сказать, что они делают это; с одним человеком или с целым народом, что они сделали это с хазарами. Даже у нас, испорченных веками цивилизации, вызывает тошноту народ, одобряющий бомбежку чужих роддомов и визжащий, как о величайшем в истории злодействе, о взрыве двух своих торговых центров. Вспомните кликушество 11 сентября 2001 года – и вы испытаете тень тех чувств, которые испытывали к кошерищам наши предки. Для них каганат был населен чудовищами – в самом прямом смысле слова. С этими чувствами можно сравнить лишь чувства древних римлян к Карфагену. Точно то же физиологическое омерзение людей Чести к людям Выгоды (а гордыня и культ выгоды неразделимы), что звучало в неистовом Esse delendam, «Должен быть разрушен!» Катона.

Именно это, при всей очевидной выгодности союза с бронированными орлами каган-бека и торговли с пухнущими роскошью городами, отталкивало славян от общения с былыми союзниками. Как там у Стругацких: «Мерзость, не прикасаться!» Но общаться приходилось. Кошерища упорно и очень настойчиво навязывали соседям свое общество.

Не так давно археологи открыли цепь белокаменных крепостей на высоких мысах правого берега Дона, Северского Донца, Оскола. Археологи уверенно полагают, что цепь эта продолжалась и далее, возможно, до Днепра, но граница незалежной и самостийной Украйны стала и границей этого научного открытия. Одну твердыню от другой отделяли 10–20 километров – можно сказать, стояли они почти вплотную. Под стенами крепостей нашли могильники – кладбища наемников каганата. Среди воинских погребений нашли немало женских. В армии каган-бека, как в сегодняшней израильской, служили и женщины. И у них, и у мужчин талии охватывали пояса в серебряных бляшках. Каганат был щедр к наемникам, среди которых можно распознать выходцев из черных болгар, печенегов, мадьяр и прочих степняков.

Но что они делали на правом, западном и северо-западном берегу рек? Оберегать хазарские пределы было гораздо удобнее на другом берегу, превратив сами реки в дополнительный, естественный оборонительный рубеж. На правом же берегу место не защитной заставе, а форпосту натиска, боевому прикрытию и для переброски войск на вражеский берег, и для отступления.

На кого наступали хазары?

«Вплотную к этой линии, – пишет археолог С. А. Плетнева, открывшая хазарские укрепления, – с севера и запада подходили поселения славян». Мы же скажем по-иному – это цепь хазарских крепостей вплотную подходила к славянским землям, стояла на них. Из них совершались разбойные рейды небольших шаек служилых кочевников, а в случае большой войны они прикрывали переправы армад бронированной конницы.

Идриси, восточный автор того времени, сообщает: мадьяры, вассалы хазар, регулярно ходили в набеги на славян и угоняли множество пленных. Их потом продавали грекам на крымских рынках. Базой таких налетов и были крепости на хазарской границе.

Вот так, и никак иначе, каганат «защищал» славян от набегов кочевников, создавая из последних военные поселения на славянских границах. Хазария действительно прекратила набеги, превратив их в регулярный террор бронированных орд. Разумеется, никакой «набег» никакой кочевой ватаги не может оказаться настолько разрушителен, как многолетний, целенаправленный, расчетливый, регулярный грабеж силами огромного государства. Теперь кочевники не уходили зимовать к морю, не тратили времени и сил на длительные кочевья туда и обратно. В любой день года ворота любого из разбойничьих гнезд могли распахнуться пастью тьмуглавого гада и извергнуть на селения славян несущую разрушение, смерть и рабство живую лаву. Не отсюда ли легенды о чуде-Юде? Даже если бы сильное славянское княжество сумело бы срубить одну голову – то есть осадить одну крепость, – гарнизоны соседних немедленно могли прийти на помощь осажденным. На месте одной головы вырастало три.

Откуда у степняков умение строить крепости? Что за «огненным пальцем» отращивал себе головы чудовищный гад? Отчасти – еще хорезмийское наследие, вывезенное эмигрантами-рахдонитами. Но было и другое. В IX веке в каганат прибыл с дружественным визитом византийский инженер в чине спафарокандидата, патриций Петрона из знатной семьи Каматиров. Именно Петрона Каматир спроектировал печально знаменитую Белую Вежу – Саркел, и ряд других хазарских крепостей. Так славяне Приднепровья впервые близко познакомились с достижениями византийской цивилизации.

Русские былины сохранили память о хазарском нашествии:

«Ветры злые с восточной стороны» из знаменитого «То ни вечер…» дуют из тех, давно минувших веков. А «калена стрела» – один из символов объявления войны, вроде копья, которое метнул в древлян маленький Святослав.

В былинах отразилась победа над каганатом в Х веке, победы Олега Вещего и Святослава Храброго. Но было и иное. От «каленой стрелы» до крушения Хазарии прошло полтора столетия.

Полтора столетия хазарской дани.

Поляне заплатили дань мечами. По преданию, хазарские мудрецы истолковали эту дань как предвестие грядущего поражения каганата в борьбе с киевскими князьями. Любопытно, что и историки желают видеть в летописном сказании некую аллегорию. Между тем дань оружием в раннем Средневековье была обычнейшим явлением. Канут Великий, король Дании, брал с Норвегии дань секирами. Варины, предки варягов, платили королю остготов, Теодориху, дань мечами, как и поляне кагану.

Но стократ тяжелей – даже если помнить, чем был меч для воина-язычника, – стократ тяжелей и страшнее легла дань на другие славянские земли: Северу, Вятичей и Радимичей.

В Лаврентьевской и Ипатьевской летописях записано, что хазары брали от «дыму» (не то от дома, не то от родовой общины) «по беле веверице». Историки долго спорили, как понимать эту запись. Не то по «беле (серебряной монете) и веверице (белке)», не то «по белой веверице». Сошлись на том, что первое маловероятно.

Но в XV веке в Московском княжестве, в землях тех самых вятичей, штраф за синяк составлял пятнадцать беличьих шкурок. То есть русский с русского, и не с дома, не с общины, а с одного человека, и не в качестве дани, а в уплату за синяк брали в пятнадцать раз больше. А ведь и лесов, и белок за полтысячи лет стало меньше, и цена их меха должна была, соответственно, возрасти.

В Киевской же Руси в гривне считали… тысячу белок. Гривна – напомню, читатель, – это 250 граммов серебра. Зная то, что мы знаем о хазарах, – можно ли вообразить такую мизерную дань?

Но сохранилась другая летопись, Радзивилловская. И написано в ней иное. Такое, что поневоле понимаешь других летописцев. Так и представляешь, как монах в келейке неверяще глядит на древние строки, и переправляет по своему разумению – на ту самую «белую веверицу».

А написано было: «По белой девице от дыма».

И рядом, на миниатюре, чтоб никто не ошибся, не принял за случайную описку, – стайка девиц и старейшина, склонившийся перед надменным хазарином.

Вот это как раз очень похоже на то, что мы знаем о каганате. Вспомните – Хазарией правил клан работорговцев. Что для них было естественней такой дани – и выгодной, и сокрушающей гордость данников, приучающей их к всевластию посланников каганата и собственному бесправию?

А теперь, уважаемый читатель, если вы еще не поняли или не поверили, что хазары были в глазах славянских соседей чудовищами, постарайтесь примерить на себя. Попытайтесь представить, что это вы, заслышав голос бараньих рогов-шофаров, идете к воротам – впускать в родное селение сборщиков дани. Идете и гадаете, кого они уведут. Сестру? Дочь? Невесту? Представьте, как это – жить год за годом в ожидании этих страшных дней. Представьте, каково было смотреть в глаза матерям девушек, которым выпадал безжалостный жребий. И каково было давить в душе мерзопакостное облегчение – нынче увели не твою! И знать, что когда-нибудь ты зашаришь по лицам сородичей отчаянным взглядом – «Дочку же! Доченьку…» – и увидишь тень этого, недодавленного облегчения. И какой бабий вой стоял в такие дни над тремя славянскими землями…

Виновники этого не могли быть людьми. Не «искажение», не «наслоение», не «эпическая фантазия». Леденящий кошмар высшей правды, обнажившей непотребство мутировавшей, выродившейся чужой души. Души, делавшей ее обладателей много омерзительней и страшнее, чем змеиная чешуя и огнедышащие головы. «Налетало Чудо-Юдо поганое, требовало себе на обед красну девицу» …

Тому, о чем я собираюсь рассказать в этой главе, пока нет археологических свидетельств. Но поискать стоит, если верно все то, что мы знаем о славянах, о людях вообще. Бережливые хозяева каганата не зря тратились на белый камень крепостных стен – ни одна другая граница Хазарии не была так укреплена! – и серебряные пояса наемников. Еще в VII веке византиец Маврикий писал о наших предках: «Этот народ никакими силами невозможно принудить к повиновению в своей земле». И вот этот народ заставили платить дань женщинами! Да славянские земли должно было трясти лихорадкой отчаянных постоянных восстаний! Отчаянных – потому что племенные ополченцы с рогатинами и топорами и умелые, но малочисленные дружинники мало что могли поделать против орд кочевых вассалов каганата и бронированных лав его наемников.

Мы знаем о двух таких восстаниях. Я начну с описанного в закавказских летописях. Обычно его относят к более ранней эпохе. Но летописцы Закавказья нередко удревняли на век-другой северные известия. Так, Тифлисские летописи перенесли на два века в прошлое поход русов на Византию IX века. Считают также, что известие это относится к кочевникам-савирам, соседям хазар, но есть причины – и я о них расскажу – относить рассказ летописи к севере, северянам.

Их вождя армянин-летописец назвал Илутвером; можно уверенно перевести это имя как Лютовер. Лютовер решил восстать против кагана. Захожие проповедники из Византии убедили его, что, если он примет христианство, Христос и его земной наместник, кесарь, помогут ему.

Лютовер принял новую веру. Из Византии приехал епископ со звучным именем Израель. Он собственноручно свалил священный дуб. Вот из-за этого я и думаю, что речь о славянской севере, а не о кочевниках-савирах. Те вряд ли могли поклоняться дубу, а у славян, как уже говорилось, дуб был святыней Перуна. Более того, сам этот дуб найден археологами в Десне, реке северян. Ствол дуба усажен клыкастыми челюстями кабанов – священных зверей Перуна. Срублен он был на рубеже VIII–IX веков, задолго до крещения Руси в 988 году. И скорее всего именно он стал жертвой фанатизма византийского проповедника.

Епископ не ограничился истреблением святыни северы. Он калечил обереги славян, маленькие коловраты-свастики, обламывая им зубцы и превращая в обычные кресты.

Понадеявшись на новых заступников, небесного и земного, Лютовер объявил войну каганату. Можно представить, как, с каким сердцем шли в бой люди, с чьих шей свисали изувеченные обереги, а перед глазами, верно, еще рушилось с обрыва тысячелетнее дерево Бога Побед.

Северяне были разбиты. Лютовер, взятый в плен, вынужден был принести кагану унизительную клятву покорности и отдать в гарем кагана единственную дочь. Не отсюда ли в русской былине «королевна Черниговская», просватанная за «царище Кошерище»?

Бог христиан не двинул с небес на помощь новым приверженцам ангельские полки. Кесарь в далеком Константинополе не шевельнул пальцем, чтобы помочь свежеиспеченным единоверцам. Что там варвары-славяне, вчерашние язычники… Византия фактически предала хазарам даже крымских повстанцев-христиан Иоанна Готского.

Зато греки, наверное, как всегда, скупили немало полонян, которых хазары гнали из разгромленной, разоренной Северской земли.

Имя другого борца с хазарской напастью сохранило народное предание, справедливо позабывшее Лютовера. Князь Черный, основатель Чернигова, погиб в борьбе с завоевателями. Его дочь, княжна Черная (на Руси женщин часто величали по отцу – вспомним Ярославну и Глебовну «Слова о полку»), кинулась с башни, предпочтя смерть плену.

Много их будет потом на Руси. Много – но недостаточно, чтоб заткнуть поганые пасти, квакающие: «Какие чистокровные русские, татары всех баб переимели». Славянки не походили на нынешних манек и танек, с изнасилованными пещерным интернационализмом мозгами. Эти-то и впрямь лягут под любого мумбо-юмбо, лишь бы «человек» был «хороший» (то есть щедрый и с деньгами) … Женщины же славян и русов предпочитали смерть – в отчаянном шаге с башни или в бою, с оружием в руках – рукам грязного дикаря. Тех же горемык, кто не успевал найти спасение ни в бегстве, ни в милосердных объятиях Мораны-Смерти, буквально разрывали многочисленные, озверевшие от долгого мужского поста степняки. Но скотов в человечьем обличье ничто не убедит в существовании людей. Ни скорбные легенды, ни распятые женские скелеты в разрытых археологами обугленных руинах, оставленных степными ордами. Были ли иные? Были. Но не правилом, как нынче, а исключением, и лучше всего показывает это все та же былина «Иван Годинович». Авдотья все же пришла на помощь Кошерищу. Вдвоем они связали русского богатыря. Но Кошерище вскоре гибнет от своей же стрелы, нацеленной в посланца Богов, вещего ворона, предрекшего ему смерть. А богатырь, освободившись, подвергает невесту-изменницу лютой каре: отрубает последовательно ноги, руки, губы, и только потом – иногда – голову. Беспримерна жестокость наказания – видно, беспримерна, исключительна была и вина спутавшейся с «царищем» дуры. Былина не осуждает Годиновича.

В той же легенде о князе Черном говорится, что древлянский князь не только не помог северскому князю, но и продолжал нападать на его земли… Как и на варяжских землях, находились те, кому прадедовские счеты из-за пашен и выпасов были дороже славянского братства. И не зря, наверно, русы воевали с древлянами и уличами, свирепо «примучивали» их, облагали жестокой данью. Впрочем, не будем судить их чересчур строго. Изощреннейшее интриганство рахдонитов оплетало людей и похитрее лесных князьков. А уж разжигать межплеменные распри было их любимой методой. Devide et impera – разделяй и властвуй.

Труднее понять… даже не так, труднее говорить о других. Но сказать надо. Потому что они были – славяне, служившие в войске каган-бека. Может, это были выращенные сызмальства в собачьей преданности хозяевам рабы, вроде египетских мамелюков или турецких янычар. Среди и тех, и других было, кстати, немало славян. Может, были то подневольные воины даннических племен славян с Дона и Кубани, дальних предков казаков. Очень хочется верить, что этим все и исчерпывалось.

Но мы не можем, не имеем права, увы, исключить и другую возможность. Возможность того, что сытое и сравнительно безопасное бытие наемника многим юным данникам казалось предпочтительней убогого и нищего житья в забитом податном племени. Возможности того, что уже тогда знамена поработителей слепили чьи-то юные глупые глаза сиянием Силы. Слепили так, что глаза эти не видели того, что отталкивало от каганата их предков, их сородичей: полнейшее отсутствие даже намека на Правду в этой наглой, беззаконной, всеподавляющей Силе.

В полном соответствии с канонами голливудских ужастиков жертвы вампира сами начали сторониться солнца и облизываться на чужие артерии.

Хватит. Противно. Кому из читателей по душе любоваться мерзостями, пусть отложит эту книгу и включит телевизор.

Последнее – участь князя Черного разделили, очевидно, все князья полян, северы, радимичей, вятичей. Именно они становились во главе все новых и новых восстаний. И в конце концов хазары – скорее рано, чем поздно – вспомнили очередные наставления Ветхого Завета: «И предаст царей их в руки твои, и ты истребишь имя их из поднебесной» (Втор 7, 24).

Повесть временных лет не упоминает среди восточнославянских земель, в которых ко времени прихода Рюрика было «княжение свое», никого из хазарских данников. И не из-за того, что вятичи или радимичи были дикарями. Просто их княжеские роды полегли все до единого человека. До последнего исполнили долг сынов Перуна, защищая подданных от чудовищного ига воплощенной Кривды. Да будет светла их память; жаль, что мы не знаем их имен, кроме северянина Черного.

Когда ненасытные руки каганов потянулись на север, к Ильменю и Белоозеру, вот тогда-то славяне и призвали варягов-русь. И не стоит, наверное, говорить о контроле над торговыми путями, как иные историки. Это скорее хазарский взгляд на события тех лет.

Чтобы представить, отчего вольнолюбивые, воинственные, буйные славяне согласились признать над собой власть чужаков, не нужно рассуждать о геополитике и международной торговле.

Нужно просто представить себе надменное лицо кошерища, въезжающего в славянский – твой – городок за русокосой, голубоглазой данью.