Возвращавшись в Бердаа, возвращаемся мы, читатель, и в Дербент, к его древней двойной стене, замыкающей Железные Ворота Кавказа. В 80-е годы X века в древнем городе правил эмир Маймун бен Ахмад бен Абд аль Малик. Правителю этому, человеку во многом достойному и храброму, всю жизнь не очень везло. Началось это едва ли не с имени – я не знаю, кто такой был его отец Ахмад и по каким соображениям он дал несчастному сыну жуткое имя Маймун, что по-арабски означает… обезьяна. Учитывая, что у мусульман обезьяна – символ нечистого (само наше слово «обезьяна» восходит к арабскому имени дьявола, «абу зин» – отец греха), выбор имени вряд ли можно назвать удачным; человеку, награжденному им, просто на роду было написано ссориться с мусульманскими богословами и нарушать их строгие предписания. В частности, эмир Маймун имел ту же злосчастную приверженность, что, согласно летописному преданию, отвратила его современника, равноапостольного великого князя киевского Владимира Святославича, от принятия – с последующим введением по всей Руси – ислама. Проще говоря, правитель Железных Ворот любил выпить. Правь он иной мусульманской страной или в другое время, эта незначительная, в общем, слабость сошла бы ему с рук – мусульманское духовенство умело быть снисходительным к недостаткам повелителей. Через пять с лишним веков после правления эмира Маймуна турецкий султан Селим II даже получит прозвище Маст – пьянчуга, что не мешало ему несколько десятилетий спокойно править своим государством. Конечно, Оттоманская империя – не крохотное княжество на севере Кавказа, а XVI век – не Х. Но и в Х столетии попадались владыки, пренебрегавшие запретом пророка на хмельное. Так, повелителя правоверных халифа аль-Муктадира, того самого, что отправил ибн Фадлана послом в страну волжских булгар, современники вообще не заставали трезвым. Ко всему прочему, Дербент был слишком соблазнительным куском для соседей. Все эти обстоятельства – предосудительные для истинного мусульманина склонности легкомысленного эмира и чересчур уж выгодное геополитическое расположение его небольшой державы – не сулили эмиру со странным именем беззаботного царствования.

Для начала он рассорился с верхушкой городской общины Дербента, так называемыми «раисами», оскорбляя их благочестие своим буйным поведением. Как любая демократия, в борьбе с «тираном и деспотом» Маймуном раисы Дербента были готовы торговать родным городом, что называется, оптом и в розницу. Демократия и измена вообще могут показаться синонимами историку – ведь, скажем, в Италии, во времена Пунических войн, управляемые аристократами города-союзники Рима сумели остаться верными клятвам предков, а вот демократии Италии просто наперебой распахивали ворота перед африканскими полчищами Ганнибала. В Афинах после расширения гражданских прав во время греко-персидских войн дошло до того, что горожане изгнали из города правителя, попытавшегося перевести деньги из зрелищного фонда в оборонный. Это удалось лишь Демосфену – но было поздно, дружины македонского горца Филиппа уже стояли под стенами Афин. Точно так же «худые мужи вечники» позорно сдали Господин Великий Новгород азиатской Московии. Так что демократия всегда готова торговать своей страной – лишь бы было кому продать. На стратегически важные Железные Ворота Кавказа покупатель нашелся мгновенно.

На владения Маймуна точил зубы его южный сосед ширваншах – знакомый нам Мухаммед ибн Ахмад, тот самый, что ходатайствовал перед Святославом или его наместником за беженцев из сокрушенного русами Хазарского каганата. Поскольку возведенные мастерами-устодами Хосрова Ануширвана двойные стены «Железных ворот» были крепковаты для армии его княжества, Мухаммед ибн Ахмад пошел естественным для восточного человека путем хитрой интриги. Он щедро поддерживал городских старейшин Дербента, подпитывая в них недовольство разгульным правителем. Все ли старейшины знали, под чью дудку пляшут, – неизвестно, но то, что с отстранением эмира от власти и фактическим переходом ее в руки раисов ширваншах Мухаммед не торопился войти в город, говорит не то о том, что многие раисы не знали, на кого работают, не то о недоверии ширваншаха к своим союзникам. Эмир сидел под домашним арестом, городом управляли раисы, ширваншах, не торопясь пожинать плоды своей интриги, улаживал, по всей видимости, какие-то свои дела.

Между тем арестованный «демократами»-раисами эмир не терял времени даром. Он сумел отыскать способ снестись с русами. Где и когда правитель мусульманского Дербента успел свести дружбу с северными язычниками, остается по сей день неясным. Очень возможно, что Маймун стакнулся с пришельцами еще в дни падения каганата; возможно также, что эмир наладил связи с новыми соседями уже после того, как Волга стала «Русской рекой».

Письмо – точнее, весточка, посланная заточенным собственными подданными эмиром своим языческим союзникам, – скорее всего, сохранилось до наших дней. Вот что пишет арабский писатель ибн аби Якуб эль Недим около 988 года: «Русское письмо. Некто, словам коего я могу доверять, рассказывал мне, что один из династов с горы Кабк (так, как мы помним, арабские авторы называют Кавказ. – О. В.) посылал его к владетелю русов и заметил по этому поводу, что они имеют письмо, которое нарезывается на дереве. При этом он вынул кусочек белого дерева (некоторые исследователи видели в этом «белом дереве» бересту, а в самом письме – первое упоминание знаменитых берестяных грамот. – О. В.), который мне и подал. На нем были вырезаны письмена, изображающие, не знаю – слова или отдельные буквы». После этих слов эль Недим приводит ряд загадочных значков, ставших головной болью многих поколений ученых с тех пор, как петербургский академик Х.М. Френ опубликовал их в 1836 году. Сам Френ ограничился замечанием о сходстве этих письмен с… синайскими письменами древнего Ближнего Востока. Датский государственный советник и профессор Финн Магнуссен в 1841 году попытался прочесть загадочную надпись с помощью «младшего футарка», рунического алфавита эпохи викингов, в чем нет ничего странного, учитывая, что наши собственные историки уже тогда громко кричали о «норманнском начале русской истории» – скандинавские исследователи были бы просто глупцами, отказавшись от такого роскошного подарка. Удивительней же всего, что, взявшись читать надпись эль Недима рунами, датчанин прочел ее как «slovianin», то есть славянин. Зачем «скандинавский» рус выдал мусульманину бирку с надписью «славянин», датский профессор не пояснил, а жаль. Хотелось бы уловить логику этого поступка – или хотя бы логику рассуждений ученого.

Другой датский ученый, А.Й. Шёгрен, работавший в России, идя по следам соотечественника, читал надпись с помощью все того же «младшего футарка». Результат получился еще поразительней – теперь надпись гласила «с русси луд словени». То, что даже датчане понимали, что «русский люд» в конце Х века мог быть лишь «словенами», – это, безусловно, приятно и заслуживает внимания наших «объективных» ученых. Но вот как все это соотносится с руническим характером надписи и отчего именно она была нанесена на деревянное письмо «династа с горы Кабк» к «владетелю русов», лично мне, читатель, не ясно совершенно.

Русский выдающийся исследователь, борец с норманнизмом, доводы которого заставили отступить от прежних взглядов многих крупных и честных ученых, считавшихся столпами норманнской теории, – таких, как М.П. Погодин, – С.А. Гедеонов также потерпел неудачу при попытке трактовки загадочной надписи. Он увидел в ней глаголическое СТОСВЪ – то есть сокращенное «Святославъ». Как видим, Гедеонов считал, что надпись относится ко временам Святослава, но мне лично трудно поверить, чтоб информатор эль Недима в течение поколения берег деревяшку с непонятными каракулями. При этом странным образом было использовано два различных начертания буквы «с»: одно из «квадратной» глаголицы хорватов-католиков, другое – из «округлой» глаголицы православных болгар – не говоря уж о том, что на глаголицу воспроизводимые эль Недимом значки похожи разве что чуть больше, чем на прямые и стройные норманнские руны.

Д.И. Прозоровский и В.И. Талакин выступили с предположением о том, что перед нами – пиктография, то есть рисуночное письмо, наследниками коего являются дорожные знаки и всевозможные указатели. При всей правдоподобности такой трактовки она хоронила на корню любую попытку прочтения надписи. Как заметил Киплинг в сказке про первое письмо, такие надписи надо отправлять с человеком, который знает, что они значат, иначе безобидные бобры могут показаться адресату шайкой разбойников, а человек со сломанным копьем – человеком, убитым этим копьем. Откровенно говоря, ведь только то, что мы знаем, что очень схематичное изображение идущего по лестнице человечка обозначает подземный переход – еще один пример пиктографии из нашей повседневной жизни, – помогает нам правильно истолковать это изображение. А поскольку знакомые с содержанием надписи эль Недима люди уже более тысячи лет пребывают в безвестных могилах, растолковать для нас эту пиктограмму некому и о смысле ее остается лишь бесплодно гадать.

Последний серьезный исследователь, подступавшийся к надписи эль Недима, – наш современник М.Л. Серяков. Он попытался прочесть надпись при помощи индийского письма брахми. Получилось, по его словам, очень осмысленное словосочетание: «Дай те удачи ратный бг». Все, кажется, ясно, но неужели кавказский правитель отсылал гонца в дальний и опасный путь лишь затем, чтоб пожелать неведомому «владетелю русов» удачи? Сходство знаков брахми со значками в рукописи арабского автора заставляет печально вспомнить «дешифровки» Магнуссена, Шёгрена и Гедеонова. Очень сомнительно, чтобы у славян было слоговое письмо, к которому относится брахми. Во всяком случае, ко времени жизни эль Недима уже прошло сто лет со времени, как будущий святой Кирилл, а тогда – священник Константин, посол в Хазарию от православного кесаря, нашел в Корсуни-Херсонесе книги «русьскими письмены» и, читая их, «стал различать гласные и согласные» – то есть письменность русов была не слоговой, а буквенной. Наконец, буквальное прочтение предлагаемых М.Л. Серяковым значков брахми прозвучит как КХАДА ТХАР ТХАР ТХАР УДАТХА ТЕТХАР НАБХА. На славянскую речь здесь похожа лишь «удатха» – воистину, без удачи не обойтись, берясь расшифровывать одинокую надпись.

Большинство серьезных исследователей это отлично понимают – оттого интерес к надписи эль Недима значительно поугас. Но, кроме серьезных ученых, существуют еще и азартные дилетанты. В деле дешифровки «праславянской письменности» таких немало, и к прочтению нашей загадки приложили недрогнувшую руку два самых известных: скандально известный Г.С. Гриневич, «читающий» на одному ему ведомом «праславянском языке» буквально все – начиная от письменности доарийской Индии из мертвых городов Мохенджо-Даро и Хараппо (осталось только «прочесть» таким образом письмена индейцев майя и кохау-ронго-ронго с острова Пасхи, впрочем, может быть, это я плохо слежу за публикациями Гриневича) и до… экслибриса современного серьезного исследователя-рунолога Антона Платова. Второй, чуть более вменяемый, – В.А. Чудинов, ограничивающийся территориями, на которых действительно жили славяне, – но зато уж «читающий» абсолютно любые царапины и трещины на камнях, глине и дереве. Он как раз мог сделать бы себе неплохую карьеру, если бы «читал» их как скандинавские руны – нашим норманнистам так не хватает «скандинавских надписей» на землях Руси! Первый затейник извлек из надписи эль Недима следующее неудобопроизносимое звукосочетание: «равъи и ивесъ (или «иверъ». – О. В.) побратане». Чудинов совершенно справедливо заметил, что кто такие «равъи» и «ивесъ» – совершенно неизвестно, как и то, зачем кавказский правитель извещал об их побратимстве русского адресата. Сам он «прочел» надпись, как «берой (? – О. В.) и и веди братане». Почему союз «и» повторен дважды, что значит слово «берой»? – об этом Чудинов предпочел не задумываться, а «перевел» надпись, как «бери его и веди к братанам». Что последнее слово принадлежит скорее «языку» «новых русских», нежели языку древних русов, Чудинов опять-таки предпочитает не думать.

На самом деле упорство, с которым исследователи пытались прочесть воспроизведенное по памяти на бумаге изображение вырезанных в дереве знаков, сделанное человеком принципиально иных культуры и языка, да еще наверняка не раз искаженных при переписывании, заслуживает, право, лучшего применения. А откуда известно, что надпись не надо перевернуть на 180 градусов для правильного прочтения? Что это не печать, требующая зеркального отображения для понимания? Наконец, что это – самый, на мой взгляд, вероятный вариант – не шифр, набор условных значков, получив которые, правитель-рус должен был предпринять некие заранее оговоренные между ним и автором письма действия? Ведь шифры появились не сегодня и не вчера. В Х веке немецкий монах Рабан Мавр упоминает четыре способа, которым норманны шифровали рунические надписи, а скандинав Йоун Олавссон в «Рунологии» расширяет список до двадцати четырех способов – и это наверняка не все, на то и шифры, на то и тайнопись, чтоб про нее нельзя было узнать все из общедоступных книг. Современники и соседи норманнских викингов, славянские варяги тоже сталкивались с необходимостью утаить от недоброжелателей свои мысли и наверняка решали эту задачу не менее хитроумно.

Что до русского письма в Х веке, то оно, повторюсь, несомненно было. Ибн Фадлан видел надпись на могиле знатного руса, содержащую имя «царя русов» (такой метод «датировки» могил был известен болгарам, а для норманнов – совершенно неизвестен). Аль Масуди упоминает «пророчество», начертанное на жертвенном камне в святилище русов. Про книги, виденные Кириллом-Константином в Херсонесе, я уже упоминал. Упоминал и про грамоты киевских великих князей и письменные завещания русских купцов, про которые говорится в договоре великого князя Игоря Рюриковича с Восточно-Римской империей в 944 году. Перс Фахр ад-дин Мубаракшах Марварруди говорит, что хазары заимствовали у русов (!) письмо, которым пишут слева направо, отделяя буквы (и этот автор, как «Житие Кирилла», говорит о буквах, а не слогах или символах!) друг от дружки.

Возвращаясь от темы письма у русов вообще к «отдельно взятому» случаю с письмом «династа с горы Кабк» к «владетелю русов», заметим, что это может быть или послание великому Святославу или его представителям на Северном Кавказе – воеводе, наместнику, младшему князю – письмо ширваншаха Мухаммеда ибн Ахмада, или весточка эмира-арестанта Маймуна его русским союзникам. Я склоняюсь ко второму варианту. Во-первых, как я уже говорил, очень трудно представить, чтобы кто-то несколько десятилетий бережно хранил небольшую деревяшку с непонятными знаками. Во-вторых, само послание напоминает больше крик узника о помощи, в спешке выцарапанный на маленьком куске дерева, который, в случае чего, удобно спрятать от ищеек «победившей демократии» и ее ширванского покровителя, чем документ официального посланника независимого государя к правителю или полководцу северных пришельцев. За второй вариант говорит и скрытность эль Недима – своего информатора он предпочел, не называя по имени, определить как «некто, кому я могу доверять». Очевидно, содержимое письма и сам факт переписки кавказского князька с предводителем северных язычников еще «не остыли», и посредник в этой переписке не чувствовал себя в безопасности.

К кому обращался за помощью эмир Маймун? Вряд ли к далекому киевскому князю – уж скорее к неведомому нам правителю Белой Вежи на Дону – бывшего Саркела или, скорее, «Сфенго» Святославичу. Тем паче, что помощь подоспела очень быстро. На восемнадцати кораблях под яркими парусами к Дербенту подошли русы. Конечно, это были не огромные флотилии времен Олега Вещего или великого князя Игоря, но времена были другие, да другие были и цели русов (строго говоря, и русы-то были не совсем те – не созванная великим князем всенародная рать, а несколько ватаг из одного города). Экипаж одного из кораблей двинулся освобождать эмира Маймуна из заточения, но столкнулся с неожиданно сильным сопротивлением горожан (говорят даже, будто высадившиеся русы были поголовно перебиты, во что, говоря откровенно, очень слабо верится). В любом случае, русов принудили отступить. Читатель, Вам не кажется странным, что боеспособность простых закавказских мусульман столь резко выросла со времен Бердаа? Мне вот кажется, и русам, очевидно, тоже показалось. Очень сильно подозреваю, что в городе Железных Ворот не то несли бремя интернационального долга и братской помощи молодой дербентской демократии воины ширваншаха Мухаммада, не то отыгрывали «простых дербентских патриотов» их ничуть не хуже оснащенные и подготовленные земляки в штатском.

Конечно, прямых сообщений, что же именно думали по этому поводу русы, в источниках нет. Зато там есть описание их действий, и, судя по этому описанию, ход мыслей предков был схож с моим. Корабли русов двинулись на юг вдоль побережья, захватив и разграбив сперва Масхат – город к югу от Дербента, – а затем… на Ширван.

После этого русы вернулись к Дербенту и одним ударом взяли город Железных Ворот. Все небывалые воинские качества горожан и патриотическая сознательность граждан новой демократии, позволившие им не то отбить натиск корабельного десанта русов, не то даже истребить его, куда-то подевались; лично я, читатель, не в силах избавиться от впечатления, что упомянутые качества и сознательность в этот момент со всех ног – своих и лошадиных – торопились пыльными кавказскими дорогами в родной, вновь охваченный пламенем, Ширван – спасать то, что еще можно было спасти. То очень и очень немногое, добавим мы, вспомнив о нравах русов – когда предки делали дело, они делали его на совесть.

Кроме шуток, очень сильно подозреваю, что и ширванцы – или, по меньшей мере, ширваншахи – и русы относились к этому времени друг к дружке как к кровникам. Это ведь было уже третье поколение ширваншахов, начиная со злосчастного Али ибн аль Гайтама, которое били русы. И третье поколение русов, сражавшееся с ширванцами. А ведь тогдашние русы очень серьезно относились к родовой мести; кавказцы же и сейчас серьезно к ней относятся.

Источники не говорят, что происходило в городе после того, как эмир Маймун был освобожден из заточения и водворился на престоле своих предков, но представить это можно легко. Вы-то сами, читатель, каково себя ощущали на месте добрых жителей славного Дербента, памятуя, что не просто восстали против законного повелителя, но и уничтожили – ну не Вы, ну в Вашем городе, кто ж разбираться-то будет, шайтаны эти северные, что ли?! – целый отряд русов? Ох, вспоминались дербентцам рассказы дедов-прадедов и про огненный ураган, гулявший над каспийскими берегами в 912 году, и про неколебимость и беспощадность русов Бердаа в 944-м. Так что – я глубоко убежден – вчерашние граждане вольного города Дербента, а ныне нижайшие верноподданные солнцеликого эмира Маймуна бен Ахмада бен Абда аль Малика, да продлит Аллах всемилостивый и милосердный славные дни могучего владыки, сами, собственноручно выковыривали из укромных углов забившихся туда раисов, отлепляли их вдруг ставшие не по-старчески цепкими и сильными руки от дувалов и чинар и волокли на главную площадь, к ногам эмира-победителя, под ледяные бешеные взоры ужасных язычников-русов. «Это они, о милосерднейший наш повелитель! Это они, гнусные отродья шакала, посмели поднять голоса свои против подобного льву и тигру в зарослях! Мы всегда были верны тебе, о могущественнейший, пощади, оставь нам наши ничтожные жизни, ради детей наших, о ястреб дербентских вершин!»

Очень бы хотелось сказать, что на этом дело и закончилось, но… не таков был ширваншах Мухаммад ибн Ахмад аль Азди, чтоб вот так, запросто, оставить идею о захвате Железных Ворот. Закончив рвать на себе умащенную драгоценными маслами бороду – не просто рухнул план захвата Дербента, еще и собственные владения разграблены отродьями шайтана! – ширваншах успокоился. И выработал новый план. Убедившись, что демократы-раисы оказались неспособны даже Родину толком продать, он решил сделать ставку на другую силу – на религиозный фанатизм.

И вскорости в окрестностях Дербента раздался сильный, пронзительный голос седобородого старца с огненными безумными глазами, в черных чалме и халате. Это был Муса ат-Тузи, неистовый и фанатичный проповедник из Гиляна – североиранской провинции на южном побережье Каспийского моря, которого «вдруг» занесло в дербентские края.

Эмир Маймун, очевидно, увлекся, празднуя с русской дружиной – ей-то и вовсе никто и никогда хмельного не запрещал – победу над предателями-раисами. Что до русов – они плохо знали, что такое исламский фанатизм. Храня верность своим богам и предоставляя чужаков их кумирам, они не представляли, до какого градуса безумия может вскрутить толпу мусульман хороший проповедник. А Муса ат-Тузи был не просто хорошим, он был великолепным проповедником, вполне сравнимым с его земляком из ХХ века – суровым аятоллой Хомейни. Когда эмир очнулся и понял, что дело неладно, было уже поздно что-то предпринимать. У него не было больше подданных. Царем и богом, вторым после Аллаха в городе Дербенте и его окрестностях был Муса ат-Тузи, и повторявшие его слова безумцы толпами бросались на русские мечи, гибли десятками, но даже не думали отступать. Ворота городской крепости Дербента едва успели сомкнуться перед неистово воющей «Аллах акбар! Хасан, Али ва Хусейн!» человеческой массой, в которой, как в морском приливе, тонули бесследно копья и стрелы русской дружины. В ХХ веке паству аятоллы не могли остановить даже автоматные очереди, даже танки.

Двадцать восемь дней море обезумевшей толпы билось о каменные стены крепости правителей Дербента. И эмир Маймун бен Ахмад бен Абд аль Малик с ужасом понял: еще немного, и у него не будет ни дружины, не подданных. Он мог приказать русам истребить горожан, и суровые северяне, возможно, даже справились бы с этим. Но сколько их при этом убьют, и кем же станет править он, эмир Маймун?

И ведь это же его город. И его люди. Они об этом забыли сейчас, но он помнил.

Маймун вышел из ворот на переговоры с Мусой. Одетый в рубище, посыпая пеплом бритую голову, он каялся на коленях перед бесстрастным проповедником и угрюмо молчащими горожанами, обещал покончить с прошлым, начать новую жизнь – жизнь примерного мусульманина. Более, клялся он, ни капли проклятого, отвергнутого пророком зелья не оросит его глотки до последних дней!

Муса ат-Тузи, поглаживая бороду, невозмутимо напомнил эмиру Маймуну про его телохранителей-гулямов. Пришельцев надо выдать горожанам. Неверные, сказал проповедник, должны выбирать: или ислам – или смерть.

Судя по этой детали, русы, пришедшие на помощь к невезучему эмиру, были не христианами – те могли откупиться джизией, как мы помним, – а язычниками.

Я просто вижу, читатель, что произошло после этих слов перса-проповедника. Эмир, не поднимаясь с колен, посмотрел на него каким-то нехорошим взглядом, потом в темных глазах мелькнуло подобие усмешки, и эмир Маймун бен Ахмад бен Абд аль Малик, поднимаясь на ноги и отряхивая левой рукой колени, протянул правую к иссохшему, спаленному огнем фанатизма лицу проповедника, к его ястребиному носу. Пальцы на правой руке эмира были сложены странным образом: четыре поджаты к ладони, а большой – торчал между средним и указательным…

Я, конечно, шучу, читатель. Подобное хулиганство эмира Маймуна нигде не описано. Но факт остается фактом – поставить русскую дружину перед выбором между смертью и исламом эмир Маймун отказался самым решительным образом.

Судьба предлагала эмиру Маймуну выбор – выбор между предательством своей дружины, пришедшей ему на помощь в трудные дни мятежа раисов, и истреблением этой дружиной своих подданных. Эмир выбрал третье: он ушел из города вместе с русской дружиной, ушел в соседний Табаристан. Он не мог знать, конечно, слов другого весельчака и жизнелюба, сэра Гилберта Кийта Честертона, которому предстояло появиться на свет девять столетий спустя: «У дьявола две руки, и он всегда предлагает нам выбор, но надо помнить, что правильно выбрать между руками дьявола нельзя, правильно – отказаться от такого выбора». Но поступил он так, как будто знал эти слова. Наверно, просто потому, что был в достатке наделен человечностью и здравым смыслом.

Эмир Маймун ушел из города вместе со своею русской дружиной. Выбору между предательством своих друзей и предательством своего обезумевшего народа он предпочел бесприютность бродяги, оставив за спиной престол предков, дворец и сокровища казны. Русы поняли и высоко оценили поступок мусульманского правителя. Им, конечно, и в голову не пришло бросить того, кто уже не мог щедро одаривать их золотом, рабынями и пестрыми драгоценными одеяниями, но и обречь его на участь нахлебника в чужой земле они не пожелали.

А в Дербент вошли войска ширваншаха Мухаммада ибн Ахмада. Обессиленный тремя годами смуты город, даже если и захотел бы – не смог воспротивиться новому владыке. Но через несколько месяцев произошло событие, одновременно явившее благодарность русов другу-эмиру и отношение горожан Дербента к завоевателю.

Некий рус из дружины добровольного изгнанника, имя которого передается не то как Балид, не то как Балду (да-да, опять та же морока с арабским письмом, усугубленная тем обстоятельством, что русское имя было записано через полвека после событий в тюркоязычном Дербенте арабом, а до нас дошло в переводе на турецкий, сделанном в XVII веке неким Мюннезим-баши) – исследователи пытались увидеть в нем и Влада, и Волота, как только норманнисты не превратили бедолагу в какого-нибудь Бальдра, – пришел в Дербент. Один. Он прошел через город никем не замеченным, хотя все источники, от Псевдозахария Ритора и Феофилакта Симокатты до ибн Фадлана и Льва Диакона, говорят, что сирийцам, грекам и арабам русы и славяне языческой эпохи казались великанами. А может, его видели – и молчали? Может, до буйных горожан Железных Ворот наконец дошло, что народу иногда неплохо и побезмолвствовать? Несколько лет народ Дербента принимал самое активное участие в судьбах родного города, бросаясь то за продажными демократами-раисами, то за исламским фанатиком Мусой ат-Тузи. И что это дало народу Дербента? Сотни свежих могил? Сотни вдов и сирот? Чужеземных воинов на улицах? Славный итог нескольких лет «свободы», славный и закономерный. А сколько раз ему еще суждено повториться! Вот уж воистину – основной урок истории в том, что никто не учится на ее уроках.

Пройдя – замеченным или нет – во дворец правителя, «Балду» направился к ширваншаху. Раскидал телохранителей, пытающихся защитить господина, нагнал удирающего завоевателя и огрел топором по затылку. Кстати, выбор оружия тоже вряд ли случаен. Помните, читатель, мы говорили о том, что русы не использовали топор против равного, достойного противника – только против зверя на охоте или взбунтовавшегося смерда? Рус не просто нанес удар – он выразил свое отношение к восточному деспоту и интригану, добивающемуся своего чужими руками и бегущему от открытой схватки. После этого повернулся и ушел из Дербента. Уйти ему тоже никто не смог – или не захотел? – помешать. Ширванцы увезли раненого (не иначе, под чалмой ширваншаха Мохаммада ибн Ахмада прятался стальной шлем, раз он был всего лишь ранен ударом топора по голове!) владыку в родной Ширван, за ним ушли и войска. Вскоре в Дербент вернулся эмир Маймун. Тихо вернулся он во дворец предков, тихо встретил прежнего повелителя Дербент. Город и его владыка с обоюдного безмолвного соглашения делали вид, что ничего не произошло. Через два года скончался интриган Мохаммад ибн Ахмад аль Азди: если вспомнить, что он выступал посредником еще между Святославом (или его людьми) и беглыми хазарами, то понятно, что владыка Ширвана был глубоким стариком; да и удары топором по голове, даже укрытой шлемом, никому не прибавляют здоровья. На Дербент он больше не покушался – наверняка у седобородого властителя начинал чесаться шрам на затылке при одном взгляде на Север. И эмир Маймун бен Ахмад бен Абд аль Малик окончил свое царствование в покое и, может быть, успел услышать первые рубаи Омара Хайама, которые наверняка бы понравились ему – человеку, искренне любившему мирские блага, но и повидавшему в жизни достаточно, чтоб временами задумываться об их непостоянстве.

Русов рядом с ним не было. Не было уже тогда, когда он въехал в Железные Ворота и стражники в чалмах поверх остроконечных шлемов склонили перед ним головы, будто последних пяти лет просто не было. Они тоже вернулись. Их дом горел, их земля звала верных чад своих богов, и морские волны выкидывали на берег приплывшие с Севера по рекам изуродованные святотатственной секирой кумиры. Они вернулись. И очень долго Кавказские горы не слышали звона русского оружия и шагов русских воинов. Лишь полтысячи лет спустя, в стремительно наступающую эпоху пороха, первые ватаги ушкуйников и казаков станут появляться здесь. И еще четыре столетия понадобится, чтобы вслед за разбойниками пришли воины и Русь вернулась на свой кавказский рубеж.