ГЛАВА 9
НО РЕШЕНО БЫЛО ДАЛЕКО НЕ ВСЕ. Ницше долго сидел с закрытыми глазами. Затем, резко распахнув их, он решительно произнес: «Доктор Брейер, я отнял уже достаточно много вашего драгоценного времени. Вы делаете мне щедрое предложение. Я запомню это, но я не могу его принять — и не сделаю этого. Есть причины выше причин». — Он говорил так категорично, словно ничего больше объяснять не собирался. Приготовившись уходить, он защелкнул застежки на своем портфеле.
Брейер был ошеломлен. Этот разговор напоминал скорее игру в шахматы, чем профессиональную консультацию. Он сделал ход, предложил свой план, на что последовал немедленный ответный ход Ницше. Он отвечает на возражение только для того, чтобы услышать от Ницше очередное. Они что, были неисчерпаемы? Но Брейер, набивший руку на больничных проблемах, переходил теперь к приему, который редко его подводил.
«Профессор Ницше, я хочу попросить вас немного побыть моим консультантом! Представьте, пожалуйста, интересную ситуацию; может, вы сможете помочь мне разобраться в ней. Я столкнулся с пациентом, который довольно долго был сильно болен. Он испытывает радость уже тогда, когда его состояние остается терпимым хотя бы один день из трех. Он предпринимает долгое, тяжелое путешествие для того, чтобы проконсультироваться со специалистом-медиком. Консультант профессионально делает свое дело. Он обследует пациента и ставит соответствующий диагноз. Между пациентом и консультантом устанавливаются вполне определенные отношения, основанные на взаимном уважении. После чего консультант предлагает всесторонний план лечения, в эффективности которого он полностью уверен. Однако этот план не вызывает у пациента ни малейшего интереса, ни даже любопытства. Наоборот, он сразу же отказывается от этого предложения и создает одно препятствие за другим. Вы можете помочь мне разобраться в этой таинственной истории?»
Глаза Ницше расширились. Хотя его явно заинтриговал это забавный гамбит Брейера, он промолчал.
Брейер настаивал: «Может, нам стоит разгадывать эту загадку постепенно? Почему этот пациент, который не хочет, чтобы его лечили, вообще просит о консультации?»
«Я пришел потому, что мои друзья оказывали на меня сильное давление».
Брейера расстроило, что его пациент не захотел подыграть его небольшой шалости вести беседу в том же духе. Хотя в книгах Ницше чувствовался незаурядный ум, хотя в них он превозносил смех, было ясно, что герр профессор не любил играть в игры. «Ваши друзья в Базеле?»
«Да, профессор Овербек и его жена — мои близкие друзья. Еще мой близкий друг в Генуе. У меня не так много друзей — следствие моего кочевого образа жизни, так что тем более удивительным был тот факт, что все они единогласно уговаривали меня посетить консультанта. И что имя доктора Брейера буквально не сходило с их губ».
Брейер узнал ловкую руку Лу Саломе. «А как же, — сказал он, — их беспокойство вызвано серьезностью состояния вашего здоровья».
«Или, например, тем, что я слишком часто говорил об этом в своих письмах».
«Но тот факт, что вы говорите об этом, отражает вашу собственную обеспокоенность этой проблемой. Иначе зачем вам писать такие письма? Чтобы вызвать волнение, не так ли? Или сочувствие?»
Хороший ход! Шах! Брейер был доволен собой. Ницше пришлось отступить
«У меня слишком мало друзей, чтобы я мог позволить себе терять их. Оказалось, что в знак дружбы я должен приложить все усилия, чтобы они перестали беспокоиться. И вот я в вашем кабинете».
Брейер решил согнать его с удобных позиций. Он сделал более дерзкий ход.
«Вас совершенно не беспокоит ваше состояние? Невероятно! Более двухсот дней мучительной недееспособности в год! Мне доводилось видеть слишком много пациентов в разгаре приступа мигрени, чтобы недооценивать боль, которую вам приходится испытывать».
Великолепно! Еще одна вертикаль на шахматной доске закрыта. Какой ход сделает его противник на этот раз, думал Брейер.
Ницше, прекрасно понимая, что ему придется играть другими фигурами, обратил свое внимание на центр доски. «Меня по-разному называли: философом, психологом, язычником, агитатором, антихристом. Мне даже давали массу нелестных эпитетов. Но я предпочитаю называть себя ученым, так как краеугольным камнем моего философского метода, как и любого научного метода, является неверие. Я всегда подхожу ко всему с максимально строгим скептицизмом, и сейчас я скептичен. Я не могу последовать вашим рекомендациям относительно психического обследования на основании мнения авторитетов в области медицины».
«Но, профессор Ницше, мы говорим об одном и том же. Единственный авторитет, к которому необходимо прислушиваться, — это голос разума, и рекомендации мои построены на разуме. Я могу с уверенностью говорить только о двух вещах. Во-первых, что стресс может стать причиной болезней, что подтверждается многочисленными клиническими наблюдениями. Во-вторых, что стресс в значительной мере присутствует в вашей жизни—я говорю не о том стрессе, который связан с философскими изысканиями.
Давайте проанализируем информацию вместе, — продолжал Брейер. — Вспомните письмо, полученное вами от сестры. Здесь мы видим стресс, вызванный клеветой. И, между прочим, вы нарушили наш договор обоюдной честности, не сказав об этом клеветнике ранее. — Теперь Брейер отбросил былую осторожность. У него не было другого выхода — терять ему было нечего. — Разумеется, стресс кроется и в страхе потерять пенсию, единственный ваш источник обеспечения. А если эта история — не больше, чем преувеличение вашей паникерши-сестры, то появляется стресс, связанный с сестрой, которая хочет напугать, встревожить вас!»
Не зашел ли он слишком далеко? Рука Ницше, как заметил Брейер, соскользнула с подлокотника и потихоньку подбиралась к ручке портфеля. Но отступать было поздно. Брейер пошел в активное наступление: «Но на моей стороне есть и более могущественные силы — недавно вышедшая замечательная книга, — он протянул руку и постучал по своему экземпляру « Человеческое, слишком человеческое», — вышедшая из-под пера философа, который скоро станет знаменитым, если, конечно, осталась в этом мире справедливость. Слушайте! — Открыв книгу на том моменте, о котором он говорил Фрейду, он начал читать: — «Психологическое наблюдение входит в ряд тех способов, посредством которых человек может облегчить груз бытия». Через несколько страниц автор заявляет о необходимости психологического наблюдения и что — вот, его словами: «Нельзя больше пытаться укрыть от человечества жестокое зрелище стола для морального вскрытия». Еще через несколько страниц автор утверждает, что величайшие философы обычно ошибались именно из-за неверного понимания человеческих действий и чувств, что в итоге приводит к «становлению ложной этики, появлению религиозных и мифологических монстров». Я мог бы продолжать, — сказал Брейер, листая книгу, — но суть этой великолепной книги в том, что, если вы хотите понять человеческие убеждения и поведение, для начала вам стоит отбросить условности, мифологию и религию. Только тогда, когда исчезнет вся предвзятость, вы можете приступать к изучению человека».
«Я прекрасно знаком с этой книгой», — сурово произнес Ницше.
«Но почему бы вам не следовать этим предписаниям?»
«Исполнению этих предписаний я посвятил всю свою жизнь. Но вы не дочитали до конца. Уже много лет я провожу это психологическое вскрытие самостоятельно: я был объектом собственного исследования. Но я не хочу становиться объектом вашего исследования! Вам бы самому понравилось быть чужим подопытным кроликом? Позвольте мне задать вам прямой вопрос, доктор Брейер. Каковы ваши собственные мотивации на участие в этом терапевтическом проекте?»
«Вы пришли ко мне за помощью. Я предлагаю вам помощь. Я врач. Это моя работа».
«Слишком просто! Мы оба знаем, что человеческие мотивации намного более сложны, но в то же время и примитивны. Я еще раз спрашиваю вас, какова ваша мотивация?»
«Это действительно просто, профессор Ницше. Каждый занимается своим делом: сапожник тачает сапоги, пекарь печет, а врач врачует. Каждый зарабатывает себе на жизнь, каждый следует своему признанию, а мое призвание — служить людям, облегчать их боль».
Брейер пытался держаться уверенно, но начинал чувствовать себя неловко. Ему не понравился последний ход Ницше.
«Меня не устраивают такие варианты ответов на мой вопрос, доктор Брейер. Когда вы говорите, что врач врачует, пекарь печет, кто-то следует своему призванию, это не мотивация, это привычка. В вашем ответе нет сознательности, выбора и заинтересованности. Мне больше понравились ваши слова о том, что все зарабатывают себе на жизнь, — это, по крайней мере, можно понять. Человек стремится набить желудок едой. Но вы не берете с меня денег».
«Я должен поставить перед вами тот же вопрос, профессор Ницше. Вы говорите, ваша работа не приносит вам ни гроша. Так зачем же вы философствуете?» Брейер старался сохранить положение нападающего, но чувствовал, как темп его атаки снижается.
«Но между нами есть огромная разница: я не утверждаю, что я философствую ради вас, тогда как вы, доктор, продолжаете притворяться, что вы мотивированы на служение мне, на облегчение моей боли. Эти утверждения не имеют ничего общего с человеческими мотивациями. Это часть ментальности рабов, искусно созданной поповской пропагандой. Ищите свои мотивации глубже! Вы обнаружите, что никто и никогда не делал ничего только для других. Все действия направлены на нас самих, все услуги — это услуги самому себе, любовь может быть только любовью к себе». Ницше говорил все быстрее:
«Кажется, вас удивляет это замечание? Наверное, вы подумали о тех, кого любите. Копните глубже, и вы увидите, что вы любите не их, а любите те приятные ощущения, которые любовь вызывает. Вы любите влечение, а не того, к кому вас влечет. Так что позвольте мне спросить у вас еще раз, почему вы хотите помочь мне? Я снова спрашиваю вас, доктор Брейер, — голос Ницше посуровел, — каковы ваши мотивы»
У Брейера голова пошла кругом. Он подавил первый порыв: сказать все, что он думает об этом гадком и грубом заявлении, но это сразу же поставит точку на все более усложняющемся случае профессора Ницше. На мгновение перед его мысленным взором появилась спина Ницше, выходящего из кабинета. Боже, какое облегчение! Наконец-то закончилось это печальное, полное разочарований дело. При этом ему стало грустно при мысли о том, что он никогда больше не увидит Ницше. Он привязался к этому человеку. Но почему? И в самом деле, что у него были за мотивы?
Брейер поймал себя на том, что опять думает о том, как играл в шахматы со своим отцом. Он всегда допускал одну и ту же ошибку: слишком сосредоточивая внимание на нападении, отходя от своих флангов, он игнорировал защиту до тех самых пор, когда ферзь его отца подобно молнии не прорывался к королю с угрозой шаха. Он отогнал эту фантазию, не забыв, однако, отметить ее значение: он никогда больше не должен недооценивать этого профессора Ницше.
«И снова спрашиваю вас, доктор Брейер, каковы ваши мотивы?»
Брейер пытался найти ответ. Что это были за мотивы? Удивительно, как его мозг сопротивлялся вопросу Ницше. Он заставил себя сосредоточиться. Его желание помочь Ницше — когда оно возникло? Разумеется, в Венеции, когда красота Лу Саломе околдовала его. Он был настолько очарован, что действительно согласился помочь ее другу. Если он брался за лечение профессора Ницше, то тем самым обеспечивал себе не только прямой продолжительный контакт с ней, но и возможность вырасти в ее глазах. Потом была ниточка, ведущая к Вагнеру. Разумеется, здесь не все было гладко: Брейер восхищался его музыкой, но ненавидел его за антисемитизм.
Что еще? За эти недели образ Лу Саломе потускнел в его памяти. Она перестала быть причиной желания работать с Ницше. Нет, он знал, что он был заинтригован интеллектуальным вызовом, брошенным ему. Даже фрау Бекер сказала недавно, что ни один терапевт в Вене не согласился бы работать с таким пациентом.
Еще был Фрейд. Предложив Ницше Фрейду в качестве учебного случая, он будет глупо выглядеть, если профессор откажется от его услуг. Или это было его желание приблизиться к великому? Возможно, Лу Саломе была права, утверждая, что Ницше — это будущее немецкой философии: эти его книги, в них было что-то от гениальности.
Брейер знал, что ни один из этих мотивов не имел никакого отношения к человеку по фамилии Ницше, к человеку из плоти и крови, сидящему перед ним. И он должен был молчать о встрече с Лу Саломе, своем азарте, побуждающем его идти туда, куда никто другой ступить не осмеливается, его стремлении прикоснуться к гению. Возможно, неохотно признался себе Брейер, эти гадкие теории Ницше о мотивации имеют смысл! Даже если так, у него не было ни малейшего намерения поддерживать возмутительный вызов, брошенный ему его пациентом, относительно его права на помощь. Но как ему теперь отвечать на трудный и неприятный вопрос Ницше?
«Мои мотивы? Кто может ответить на этот вопрос? Мотивы располагаются на разных уровнях. Кто сказал, что в счет идут только мотивы первого уровня, анималистические мотивы? Нет, нет, — я вижу, что вы хотите повторить свой вопрос; позвольте мне попытаться ответить в духе вашего исследования. Я потратил десять лет на обучение медицине. Должен ли я отказываться от этих лет только потому, что я не испытываю более нужды в деньгах? Лечить так, как лечу я, — это попытка оправдать усилия тех далеких лет — способ привнесения логики и ценности в мою жизнь. И привнесения смысла жизни! Я что, должен сидеть и целый день считать деньги? А вы бы стали этим заниматься? Уверен, нет, не стали бы! И есть еще один мотив. Я получаю удовольствие от интеллектуальной стимуляции, которую мне дарит общение с вами».
«Эти мотивы, по крайней мере, имеют налет честности», — признал Ницше.
«А мне только что пришел в голову еще один: мне понравилось то гранитное утверждение: „Стань собой“. А что, если это и есть я, что я был создан для того, чтобы служить людям, помогать им, вносить свой вклад в медицинскую науку и облегчать боль?»
Брейер чувствовал себя намного лучше. Он постепенно успокаивался. «Может, я слишком агрессивно повел себя, — думал он. — Нужно что-нибудь более примирительное». «Но есть и еще один мотив. Скажем, так — и я верю, что это действительно так, — что вам суждено стать одним из величайших философов. Так что мое лечение не только укрепит ваше здоровье, но и поможет вам реализовать этот проект — стать тем, кто вы есть».
«А если я, как вы говорите, стану великим, тогда вы, тот, кто вернул меня к жизни, мой спаситель, станете еще более великим!» — воскликнул Ницше, словно сделав решающий выстрел.
«Нет, этого я не говорил! — Терпение Брейера, которое в его профессиональной роли было в принципе неистощимым, начало иссякать. — Я лечу многих людей, которые знамениты в своей области, — ведущих венских ученых, художников, музыкантов. Делает ли это меня более великим, чем они? Никто даже не знает, что я лечу их».
«Но вы сказали об этом мне и теперь используете их славу для того, чтобы повысить свой авторитет в моих глазах!»
«Профессор Ницше, я не верю своим ушам. Вы действительно думаете, что, если ваша миссия будет выполнена, я буду на каждом углу кричать о том, что это я, Йозеф Брейер, создал вас?»
«Вы действительно думаете, что такого не бывает?»
Брейер старался взять себя в руки. «Спокойно, Йозеф, давай, соберись. Посмотри на все это с его точки зрения. Постарайся понять, почему он не доверяет тебе».
«Профессор Ницше, я знаю, что вас предавали раньше, что дает вам все основания ожидать предательства в будущем. Но я дал вам слово, что в данном случае этого не случится. Обещаю вам, что я никогда не буду называть ваше имя. Оно даже не будет зафиксировано в клинической документации. Давайте дадим вам псевдоним».
«Дело не в том, что вы скажете другим, здесь я верю вам. Самое главное — что вы будете говорить себе и что я буду говорить себе. Все то, что вы говорили мне о своих мотивах, — за многочисленными громкими фразами о служении и облегчении боли я не заметил себя. Вот как это будет: вы используете меня в своем собственном проекте, что совершенно не удивительно, это естественно. Но разве вы не видите, я буду использован вами! Ваша жалость ко мне, ваша благотворительность, ваше сочувствие, способы помочь мне, вылечить меня — это все сделает вас сильнее за счет моей силы. Я не так богат, чтобы позволить себе принять такую помощь!»
Это человек невыносим, подумал Брейер. Он вытаскивает на поверхность все самые гадкие, самые низменные мотивы. Врачебная объективность Брейера, разодранная в клочья, была уничтожена окончательно. Он больше не мог сдерживать свои чувства.
«Профессор Ницше, позвольте мне быть честным с вами. Многие ваши аргументы сегодня показались мне вполне достойными, но последнее утверждение, эта фантазия о том, что я хочу отнять у вас силы, о том, что моя сила питается за счет вашей, — это полная чушь!»
Брейер видел, как рука Ницше подбирается все ближе к ручке портфеля, но замолчать уже не мог. «Разве вы не видите, вот вам прекрасное доказательство того, что вы не можете препарировать вашу душу. Ваше зрение искажено!»
Он видел, как Ницше берет свой портфель и поднимается, чтобы покинуть кабинет. Но он продолжал: «Из-за того, что вам всегда не везло с друзьями, вы делаете дурацкие ошибки!»
Ницше застегивал пальто, Брейер не мог остановиться: «Вы решили, что ваши установки универсальны, и теперь пытаетесь понять про все человечество то, что про себя еще не уяснили».
Рука Ницше легла на дверную ручку.
«Прошу прощения, что прерываю вас, доктор Брейер, но я должен заказать билет на дневной поезд до Базеля. Могу я вернуться сюда через пару часов, заплатить по счету и забрать свои книги? Я оставлю адрес, куда можно будет выслать отчет о консультации». — Он скованно поклонился и отвернулся. Брейер с содроганием следил за выходящим из кабинета Ницше.
