Ученые достаточно давно обратили внимание на параллели между русским былинным эпосом и некоторыми эпическими памятниками Средней Европы XI–XIII вв.: «Тидрек сагой» и южнонемецкими поэмами об Ортните или Гертните. Предельно кратко содержание этих памятников можно изложить так: в саге идет речь о войне коалиции русов (во главе с «конунгом Вальдемаром» и его сподвижником Ильей Русским), вильтинов (велетов-лютичей) и пулинов (поляков) против гуннов Аттилы и готов Тидрека (Теодориха). В немецких поэмах идет речь о том, как Илья помогает своему юному племяннику Ортниту (Гертниту, Эрно) завоевать невесту, дочь языческого царя. Царь в отместку подсылает к Гертниту дракона. Гертнит, вопреки увещеваниям супруги и Ильи, выходит на бой с чудовищем и гибнет. В ряде вариантов предыстория (свадьба, злокозненный тесть) опускается. Гертнит вступает в бой с драконом вопреки увещеваниям близких и гибнет. Его земля достается Дитриху – то есть тому же Тидреку-Теодориху (текст и пересказы преданий – в указанных ниже работах А.Н. Веселовского.).

Вопрос о связи былин с западным эпосом поставил еще германский исследователь К. Мюлленгофф в середине XIX века. «Конунг русов Вальдемар» и его воин «Илиас фон Рюссен», то есть Илья Русский, поразительно напоминали центральные фигуры русского былинного эпоса: Владимира Красно Солнышко и Илью Муромца. К чести немецкого исследователя, он предположил именно русское происхождение данных фигур скандогерманских эпосов. Из русских ученых параллелями между западным эпосом и былинами впервые занялся А.Н. Веселовский, общепризнанный корифей компаративистской школы. С одной стороны, он очень внимательно изучил проблему и установил, что не только отдельные герои, но и связь между ними, целые генеалогии в былинах и западных эпосах совпадают. С другой стороны, все дальнейшие исследования упоминаний в западном эпосе героев русских былин происходили именно в ключе школы заимствований. Считалось само собой разумеющимся, что появление русских героев в западном эпосе отражает не историческую действительность, а взаимовлияние фольклора разных народов.

Б.И. Ярхо окончательно доказал, что речь идет не о случайном созвучии имен, а о тождестве героев. Он обнаружил следующие сходства между былинным богатырем и «русским» героем западного эпоса: а) сходство в имени, б) в географическом и циклическом приурочении, в) во внешнем облике, г) в сюжете боя отца с сыном. Исследователь отмечал: «нужны сильные аргументы, чтобы при таких сходствах отрицать исконность тождества». Список этот можно расширить, что мы и сделаем ниже.

В 1950-е годы А.М. Астахова в своей статье «Илья Муромец в русском эпосе» обращается к материалу западных преданий. Однако вывод ее неутешителен: «Материал саг не дает никаких оснований предполагать, что Илья вошел в западный эпос непосредственно из исторической действительности», и, далее, «Данные саг вопрос об историческом прототипе Ильи Муромца тоже никоим образом не решают». Данное утверждение нельзя назвать иначе чем, самое мягкое, спорным. Однако оно отражает подход едва ли не всех исследователей, обращавшихся к «Тидрек саге» и немецким поэмам о Гертните.

Мельком коснулся былинной темы И.Э. Клейненберг в статье «Дедрик Бернский» в Новгородской летописи». Он рисует довольно искусственную картину: сначала былины новгородцев становятся известны немцам, и те вводят Илью и других былинных героев в свой эпос, почему-то в качестве врагов своего национального героя Дитриха-Тидрека. Затем, в свою очередь, «Тидрек сага» становится известной на Руси и ее заглавный герой, изображенный врагом русских богатырей, удостаивается в Новгородской летописи в начале XIII века (в рассказе о взятии крестоносцами Царьграда в 1204 году) имени «поганый злый Дедрик». Естественно, что при подобном подходе отрицается всякая мысль об исторической возможности реального столкновения Теодориха с русскими героями. Более того, сам Теодорих-Дитрих-Тидрек «не историческое лицо, а (! – Л. П.) герой эпоса» и «потерял всякую связь (!!! – Л. П.) со своим историческим прототипом».

О летописном упоминании Тидрека-Дитриха будет подробно рассказано ниже. Пока же заметим, что свои рассуждения Клейненберг аргументировал либо довольно слабо, либо вообще не аргументировал. К первым относится обрисованная им странная судьба эпических героев немцев и русских. Все, что по этому поводу действительно может сказать Клейненберг, – это указать на очень тесное торговое сотрудничество немцев с Новгородом в XII–XIII веках. Однако торговое сотрудничество отнюдь не обозначает взаимопроникновения культур и, тем более, эпосов. И главное, остается непонятным – если взаимоотношения новгородцев с ганзейскими немцами были столь тесными и доброжелательными, то отчего же русский богатырь в германских и скандинавских преданиях становится врагом их заглавного героя, а германский герой имеет на Руси столь печальную репутацию.

Ко второму типу, к утверждениям совершенно бездоказательным, относится утверждение, будто тема войны Тидрека, союзника Аттилы, с русами, вильтинами-лютичами и пулинами-поляками есть якобы отражение «в очень искаженном виде» печально знаменитого Drang nach Osten, «Натиска на Восток» Саксонской династии в IX–X веках. Ни малейших оснований столь категоричного суждения исследователь не приводит. В свою очередь, необходимо напомнить, что германцы всегда вели натиск на земли полабских и поморских славян под флагом обращения этих последних в христианство. В эпосе же нет ни слова о религиозной подоплеке вражды русов, вильтинов и пулинов, с одной стороны, и гуннов и готов – с другой. Более того, в прологе саги сказано: «Не было никого, кто бы держал правую веру, хотя они веровали в истинного бога, клялись его именем и славили его». То есть сказитель не видит между героями никакой разницы в вероисповедании – все они, так сказать, «праведные язычники» – и Тидрек, и его союзник Аттила, и Илья с Вальдемаром. Не менее странным предстает и союзничество лютичей и поляков против готов-германцев в саге. В исторической реальности тех времен бывали и союзы поляков с немцами против лютичей, и лютичей с немцами против поляков, но союз поляков, русов и лютичей против германцев – для IX–X веков вещь невероятная. Наконец, совершенно непонятно отсутствие в саге самого этнонима лютичи, появившегося в Х веке и быстро вытеснившего прежнее название племени (велеты, вельты, вильтины), бытовавшее со II века н. э., и появляющегося впервые на карте Птоломея.

И эта работа, как можно видеть, выдержана в традициях компаративизма. Историческая основа преданий изначально отметается.

Следующей заметной публикацией на эту тему была статья Глазыриной «Илья Муромец в русских былинах, немецкой поэме и скандинавской саге». Очень показательно для всего изучения этой темы то обстоятельство, что статья, помещенная в сборнике «Методика изучения древнейших источников по истории (выделено мною. – Л. П.) СССР», но собственно исторический источник видеть в былинах, поэме и саге автор отказывается. В проникновении образов русского былинного эпоса на Запад Глазыриной видится только взаимовлияние эпосов. Единственная историческая ценность этого факта в глазах исследовательницы в том, что он позволяет датировать былины об Илье временем «не позднее середины XI века».

Кроме «сходств», выявленных Ярхо, Глазырина находит и отличия в образе Ильи в былинах и западном эпосе. Эти отличия в том, что Илья в былинах крестьянин, а в западных преданиях он kunek Ilias (король Илья), kunek von Riuzen (король Руси), kunek von wilden Riuzen (король дикой Руси). Далее, в поэме «Ортнит» Илья руководит войском в 5000 бойцов, а в былинах всегда совершает подвиги в одиночку. Наконец, западный Илья женат и имеет детей, тогда как Илья былин одинок, в крайнем случае говорится о его случайной связи с какой-нибудь «поляницей» или «честной вдовой», причем дети от этих браков настроены к отцу враждебно и пытаются его погубить.

Однако крестьянское происхождение Ильи, как я уже указывал, считается многими исследователями эпоса привнесением XV–XVII веков, о чем упоминает и сама Глазырина. В былинах же существует и целый ряд намеков на высокое происхождение Ильи: освобожденным от осаждавшей Чернигов «силы поганой» горожанам он представляется «королевичем», в ряде былин королевичем назван его сын, в одной из сказок по мотивам былин Илья «стал царствовать» (последнее, впрочем, можно объяснить и сказочной спецификой; гораздо сложнее дело обстоит с былинным «королевским» достоинством богатыря и его сына).

В ряде былин Илья выступает не только как одинокий воитель, но и как полководец, руководящий действиями богатырской «дружины хороброй», как мы говорили об этом во введении. Впрочем, о роли Ильи, как дружинного воеводы, мы еще говорили в разделе, посвященном Владимиру Красну Солнышку.

Кроме любовниц Ильи, которыми могут оказаться безымянная вдова, баба Златогорка или Латыгорка, «злая поляница преудалая» или даже ведьма Маринка Кайдаловна, в одной из былин прямо упоминается жена богатыря, некая «Савишна» (возможно, сокращение от отчества Златыгорки – Северьянишна), в отсутствие мужа и в его доспехах отражающая вражье войско.

Есть в былинах еще один родственник Ильи, находящий себе удивительно полную параллель в западном эпосе. Это племянник, в разных вариантах, Ильи или Владимира, юный богатырь Ермак. «Имя Ермака во всех былинах совершенно устойчиво и не заменяется никакими другими именами. Мы можем полагать, что оно идет от исторического Ермака. Но этим и ограничивается историчность Ермака былинного», – пишет В.Я. Пропп. Вернее было бы сказать, что этим (сходством имени) и ограничивается его связь с покорителем Сибири. Последний появляется в русском фольклоре бывалым атаманом-полководцем, в преданиях еще и колдуном. Ему приписывается участие во взятии Казани, а также пополнение казачьего войска, в случае перевеса неприятеля, «шишигами» – болотной и лесной нечистью. Былинный Ермак совершенно другой человек. Это запальчивый отрок, никем не руководящий и в большинстве вариантов посвященных ему былин гибнущий в сражении с противником, силу которого он недооценил и от столкновения с которым его предостерегали опытные старшие родичи – Илья и Владимир. Против позднейшего «введения» Ермака в былинный сюжет выступает и его связь с совершенно самостоятельным сюжетом, в этом необходимо согласиться с В. Калугиным: «У нас есть все основания предполагать, что Ермак-богатырь изначально существовал в русском эпосе и уже после – по созвучию имен – к нему присоединился Ермак Тимофеевич – покоритель Сибири». Гораздо труднее согласиться с мнением Калугина, со ссылкой на С.Н. Азбелева утверждающего, что имя Ермак происходит от имени Ермолай, а сама былина восходит к преданию о «казачке Ермачке», погибшем в битве на Воже. Здесь, в свою очередь, правы И.Я. Фроянов и Ю.И. Юдин, утверждая, что «в данном случае остается лишь признать независимость и несвязанность сюжетов предания и былины». Единственная польза сказания о Ермачке для изучения былины о Ермаке в указании, что Ермак на Руси – и в русском фольклоре – был не один. Покоритель Сибири, «казачок Ермачок» и былинный Ермак – три совершенно разных персонажа. Невозможно согласиться и с отождествлением имен Ермак-Ермолай. Дело в том, что в западном эпосе упоминается племянник одновременно Ильи Русского и «конунга Вальдемара», юный герой, вопреки увещеваниям близких вступающий в бой с драконом и гибнущий в этом бою. Это Ортнит, или Гертнит-младший, он же «русский граф Эрно». Совпадают, как видим, родственные отношения героя, возраст его и причина смерти – переоценка своих сил. Созвучно и имя, особенно в последнем варианте. Промежуточным вариантом между именами Эрно и Ермак может служить европейское варварское имя времен Великого переселения народов Эрнак (или Ернак). Переход «м»-«н» один из самых очевидных (Никита-Микита, Никола-Микола, Мефодий-Нефёд, Мелидий-Нелид, Мечволод-Нечволод), так что Ермак и Эрнак практически одно имя. Единственное серьезное различие между юным витязем нашей былины и молодым рыцарем немецких поэм – характер врага. В былинах, записанных в XIX веке, это «татары» Калина царя, в западных эпосах, записанных в XI–XIII вв., – дракон (кстати, в одном из вариантов напущенный враждебным царем). В.Я. Пропп и Н.А. Криничная полагали, что человеческий противник замещает и вытесняет противника-чудовище, чаще всего – змея. В преданиях об Гертните-Эрно-Ермаке мы видим этот процесс наглядно. Тут и змей сам по себе, и змей, напущенный чужеземным царем (подобная ситуация отражена в белорусских легендах – вспомним змея Краковея, науськанного на белорусов королем Ляхом и побежденного князем Радаром), и, наконец, в самых поздних записях предания, собственно вражеский царь во главе своей «силы поганой».

Можно уверенно утверждать, что былина о Ермаке существовала уже в раннем Средневековье, «до середины XI века», по выражению Г.В. Глазыриной. И происхождение этого имени от греческого Ермолай представляется более чем сомнительным в свете фонетически близкого имени Эрнак, зафиксированного Иорданом как раз в ту эпоху, к которой «Тидрек сага» относит жизнь Ильи Русского, «конунга русов Вальдемара» и их юного племянника.

Наконец, еще одной параллелью является фигура дочери Ильи, родившейся и выросшей в «земле Тальянской» и приехавшей оттуда на Русь. В «Тидрек саге» также упоминается дочь Ильи, оказывающаяся в Вероне, то есть в Италии. На эту параллель обращали внимание А.Н. Веселовский, Г.В. Глазырина, А.Г. Кузьмин, С.Н. Азбелев.

О работе последнего, уделившего немало места взаимосвязи «Тидрек саги» с былинами, подробно говорилось в первой части настоящей работы.

Как видим, сходств между западным и русским эпическими образами Ильи куда больше, нежели полагал Б.И. Ярхо. Отличия же, «выявленные» Глазыриной, оказываются мнимыми.

В конце ХХ – начале ХХI века в двух популярных работах упомянули «Тидрек сагу». Биограф Владимира Крестителя А.Ю. Карпов приводит ее в пример популярности своего героя, нимало не сомневаясь, что это именно его сага превратила вновь в язычника и сделала «современником… Теодориха и жившего еще раньше прославленного правителя гуннов Аттилы».

Другой историк, А.С. Королев, также весьма скептически относится к историчности саги (хотя и использует ее в своих построениях). «Как видим, в произведении перепутаны народы разных эпох – Аттила осаждает Смоленск!» – не без иронии замечает он.

Что былинный Владимир не имеет отношения к Владимиру Крестителю, выше уже подробно объяснено. Достаточно очевидно, что он близок к «Вальдемару» «Тидрек саги». Да и ирония Королева далеко не столь уместна, как может показаться.

Однако именно она дает понять причины равнодушия историков и исследователей эпоса к данным «Тидрек саги». Слишком далеко в глубь веков она переносила героев русского эпоса, саму Русь – непривычно глубоко для ученых, привыкших и Рюрика с Олегом считать подозрительными по достоверности лицами, и чуть ли не – о ужас! – фольклором.

Но и объяснения компаративистов о взаимовлиянии эпосов решают далеко не все вопросы. Так, неясно, отчего вдруг немцы и тем более скандинавы ввели русских былинных героев в свой эпос. Почему, скажем, они не ввели туда паладинов Карла Великого – Роланда и прочих, живших все же на целое столетие ближе к эпохе Тидрека и Аттилы (если принять тезис Карпова и пр. о Владимире Крестителе как прототипе Вальдемара «Тидрек саги»). Единственный западноевропейский герой, попавший в сагу – Артур, – введен туда очень грамотно. То есть он отнюдь не вовлечен непосредственно в сюжет саги (хотя что было бы соблазнительней для «заимствования», чем похождения рыцарей его Круглого стола?). Далее, исторический Артур как раз и был старшим современником Тидрека Бернского. И хотя традиции саг он как персонаж мало знаком (собственно, это, кажется, единственная упоминающая Артура сага), его историческое приурочение в целом безошибочно – это при том, что непосредственной письменной традиции, восходящей ко временам Артура, в Британии XIII века, претерпевшей англосаксонское и норманнское завоевания, не было. И в то же время авторы саги, непосредственно общавшиеся, по мысли Клейненберга и Глазыриной, с людьми из Руси, где письменная традиция времен Крестителя не прерывалась, и время, прошедшее от него до XIII века, должны были представлять вполне отчетливо, вдруг на целых полтысячелетия переносят в прошлое отлично знакомого им «Вальдемара из Хольмгарда», первого князя Киевской Руси, известного сагам. Подобное сочетание исторической точности с малограмотностью в том, что должно быть общеизвестным, логически необъяснимо. Необъяснимо это и психологически – как уже говорилось, приключения Парцифаля и Ланселота, отлично знакомые немецким поэтам-миннезингерам, внесшим, кстати, немалый вклад в Артуриану, составляли куда как более соблазнительный предмет для заимствования, нежели русские былины. Кстати, необходимо отметить, что в XIII веке предания о Тидреке уже перешли в низовую, крестьянскую культуру из дружинной: «Тидерик Бернский, о ком издавна пели крестьяне». Что, любопытно, могли знать крестьяне Германии о короле Артуре или о князе Владимире? Напрашивается один ответ – если уж в XIII веке германские крестьяне пели предания, упоминающие правителей Британии и Руси, значит, сложены эти предания были раньше – много раньше.

Необъясненным, невзирая на все усилия Клейненберга, остается и появление в Новгородской первой летописи беглого упоминания в начале XIII века о городе Берне, «идеже бысть поганый злый Дедрик». Предоставляю лингвистам судить о правомерности выведения формы «Дедрик» из «Тидрек». В собственно же немецких преданиях о Дитрихе нет ни слова о его вражде с Ильей и Владимиром, а стало быть, нет и оснований для суровых эпитетов, которыми Новгородская летопись наделила немецкого героя. Неубедительны и нарисованные Клейненбергом картины обмена героями между русским и немецким эпосами, с превращением чужого героя во врага. Неубедительны просто потому, что ничего подобного мировая история никогда не знала. Многовековая вражда армян и азербайджанцев не заставила «Отца Коркута» явиться в качестве злодея в «Сасне црер», а Давид Сасунский не стал из-за нее противником положительных героев «Китаби дадам Коркут». Когда же заимствование все-таки происходит, это говорит лишь о неимоверной популярности героя, исключающей отрицательные оценки его деяний даже среди врагов. Так, завоеватель Александр Македонский (Искандер) становится объектом восторженного воспевания на территории разрушенной им империи Ахеменидов, а Артур, которого прославляли за истребление англосаксов в чудовищных количествах, становится одним из символов англосаксонской цивилизации. Подобный разнобой в оценках эпического героя происходит только в одном случае – когда один и тот же исторический персонаж по-разному отражается в эпической традиции его потомков или потомков его союзников и потомков его врагов. Типичный пример – Аттила, в памяти скандинавских сородичей его врагов-готов – свирепый и вероломный конунг Атли «Саги о Вольсунгах» и героических песен «Старшей Эдды». А южнонемецкий эпос превращает того же «Бича Божьего» в доброго, мягкосердечного и едва ли не слабовольного короля Этцеля. Надо ли объяснять, что «Песнь о Нибелунгах» возникла среди потомков входивших в державу Аттилы-Этцеля германских племен?

Любопытно, что А.С. Хомяков, одним из первых обративший внимание на фразу из Новгородской летописи, сообщает и об оригинальной традиции отношения к Тидреку-Дитриху на приодерских землях (то есть как раз в землях Вилькиналанда «Тидрек саги», в краях онемеченных потомков вильтинов-лютичей). Там идеальный герой скандогерманского эпоса становится вожаком Дикой охоты проклятых душ (das wilde Heer, Detrich [! Кажется, это гораздо ближе к новгородской форме, чем северный Тидрек. – Л. П.] der wilde Tager), …и это представление совершенно местное: ибо в остальной Германии дикий охотник не известен под именем Дитриха».

Хомяков в указанном наблюдении называет Новгород «единокровным всем вендам»; в его время подобное заявление могло рассматриваться как догадка, как увлечение славянофила. Даже Иловайский не допускал мысли, что новгородские славяне – вендские колонисты. Сегодня это не «догадка», и даже не «теория», а неоспоримый научный факт, подтвержденный всеми мыслимыми способами – лингвистическим, археологическим, антропологическим. Его отрицание или игнорирование возможно лишь при игнорировании прямых данных источников, вещественных фактов и логики и основываться может, в самом лучшем случае, на банальном консерватизме и нежелании расставаться с привычными схемами.

«Поганый злый» – типичный эпический эпитет (ср. «поганый злой Калин царь»). И появление словосочетания «поганый злый Дедрик» говорит о существовании славянской эпической традиции, единой у русских и вильтинов, в которой Дедрик-Тидрек был антигероем (ср. Дедер – нечистый, дьявол. // Даль В.М. Толковый словарь живаго великорусскаго языка. Слово могло образоваться из «Дедрик», при восприятии двух последних букв, как уменьшительного суффикса – так же в свое время образовалось слово «зонт» из «зонтик», от голландского «зондек»), и о бытовании эпических преданий о временах Великого переселения народов в Новгороде, то есть в земле, где сохранились былины. Только таким образом можно объяснить фразу из Новгородской летописи.

Далее, несколько удивляет география Руси в «Тидрек саге». Удивительнее всего в ней то, что она скорее характерна для скандинавских саг, чем для былин. Конечно, Смоленск – точнее, Смолягин – в былинах упоминается, но достаточно редко. Полностью отсутствует в них Полоцк. Что до Новгорода, то в былинах Владимирова цикла он вовсе не упоминается. В саге же основными городами Руси являются Smalisku, Kiu ok Palltaeskiu, Smalunzkiu oc Pulltiskiu, а столицей Holmgard или Nogard. Киев едва упомянут, а столь популярный в былинах Чернигов совершенно отсутствует. Проще говоря, «русская» топонимика саги – это топонимика северной Руси эпохи викингов, а не былин. И такие изменения могли произойти лишь в том случае, если сага имела хождение до начала эпохи викингов. Иначе вместе с героями в сагу попали бы и былинные топонимы.

Однако география Руси в саге и ее топонимика – не одно и то же. В то время как названия городов отправляют нас в Восточную Европу, герои саги путешествуют по Европе Средней. Русь оказывается ближайшим соседом Паннонских владений Аттилы (Гуналанда), Северной Италии, и, с другой стороны, Польши (Пулиналанда) и земли лютичей-вилькинов (Вильтиналанда). Географический пролог саги прямо локализует Русь между Швабией, Венгрией (Гуналанд) и землями полабских славян, в т. ч. лютичей – Виндландом: «Сага эта начинается с Апулии и идет к северу по Лангобардии и Венеции в Швабию, Венгрию, Россию, Виндланд, Данию и Швецию».

Могли ли немцы или скандинавы, постоянно общавшиеся с новгородцами, так ошибиться в географическом расположении Руси? Очевидно, нет.

Что самое поразительное, такое расположение Руси имеет отражение и в былинах.