Из книги в книгу кочуют рассказы о том, как с крещением Русь вошла-де в число культурных и цивилизованных народов. О том, что после крещения-де на нее и на русов стали смотреть не как на варваров, а как на равных себе окрестные христианские страны и народы. Честно говоря, нельзя сказать, чтоб на языческую Русь смотрели без уважения — в немецком Раффельштеттенском торговом уставе 904 года незаметно утеснений русским купцам. Арабы, как мы видели, пишут о языческой Руси с немалым почтением. Государей русов во всем мире именуют королями, царями, а то и «хаканами»-императорами.

Так, значит, после крещения это уважение должно было усилиться?

Но вот что пишет в середине XI века Михаил Пселл: «Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к ромейской державе и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет повода для войны с нами» (Хронография, Зоя и Феодора…, XCI). И ведь пишет православный византиец, коему бы сам Христос велел уважать братьев по вере! Уже полвека прошло с того момента, как по киевским улицам, по грязи и лошадиному помету славяне проволокли золотоусый кумир Бога Побед, с именем которого их отцы и деды брали Бердаа, Итиль, Саркел, осаждали Царьград. И что же? «Варварское племя».

В византийских владениях на юге Италии, в древнем соборе города Торичелло, построенном византийскими зодчими в XII веке, на фреске Страшного Суда, под ногами Сатаны, сидящего на троне, торчат из «озера огненного и серного» женские головы с косами, мужские — с усами и чубами на бритых головах. Прошел не один век с крещения Руси, но в глазах византийских «братьев» — Торичелло, кстати, стоит на землях, которые византийцы отстояли от сицилийских норманнов и мавров только благодаря присланным православными русскими князьями дружинам — проклятый «народ Рос» так и остался бесовским отродьем, которому место только в преисподней.

Да что удивляться — вспомним, как через век после крещения Болгарии князем Борисом император Восточного Рима, Никифор Фока, кричал на болгарских послов, называя их грязным, жалким и низким во всех отношениях племенем, а их православного царя, Петра Сурсувула, «варваром, кутающимся в шкуры и грызущим сырые кожи».

Бездна уважения, не так ли, читатель?

Может быть, нас стали уважать западные христиане? Да… Византия хотя бы не в силах была активно нападать на Русь — силенки у издыхающей империи были уже не те. А западные «братья по вере» просто регулярно навещали нас с «братскими» визитами, свидетельствуя уважение обретенным братьям во Христе, — поляки, мадьяры, шведы, тевтонцы, снова поляки… Титмар Мезербургский брезгливо замечает: мол, Владимир, приняв христианство, не украсил его. «Русские такие христиане, что от их христианства самого дьявола тошнит», — заметит впоследствии кто-то из Тевтонских братьев-крестоносцев.

А арабский историк Марвази, как и Титмар, младший современник крещения Руси, описав прежние нравы и обычаи русов, тех самых русов, что когда-то огненным вихрем пронеслись над Каспием, год сидели в Бердаа, расшвыривая подходящие к городу мусульманские полчища, тех, к кому взывали за защитой санарийцы и Дербентский эмир Маймун, завершает: «Когда они обратились в христианство, вера их притупила их мечи, двери добычи закрылись перед ними, и они вернулись к нужде и бедности, сократились у них средства к существованию».

О, конечно, легко сказать, что араб выдает желаемое за действительное. Да вот только все, что мы знаем об этой эпохе, подтверждает не сказки наших учебников о небывалом-де взлете русской культуры и государственности после крещения, а как раз грустный рассказ Марвази.

Летопись говорит о том, что после крещения была «рать с печенегами беспрестань». Против печенегов Владимир Креститель ставит крепости по Суле, Стугне, Остру, Трубежу и Десне — даже Десне, на которой стоял Чернигов! И за это ему не устают петь восхваления, как великому защитнику Русской земли, словно позабыв, что еще его дед, великий князь киевский Игорь Рюрикович, сам ходил в печенежскую степь и мог «повелеть», по выражению летописи, печенегам атаковать какую угодно страну. Покойный Борис Александрович Рыбаков «объяснил» то, что в былинах воспевается не великий князь Святослав Игоревич, а его сын, говорит, что мол, слишком часто в его, Святослава Игоревича, княжение Киев видел под своими стенами печенежские кочевья — о, очень часто, целый один раз! И тогда печенеги понеслись прочь, сломя голову, едва им только показалось, что страшный князь Святослав подходит к осажденному городу. А при его сыне покорные вассалы Игоря и Святослава, это «острие в руках русов, которое те поворачивают куда захотят» — помните ибн Хаукаля? — только что не зимуют под столицей Руси.

Чего стоит один только рассказ про Кожемяку. Его так часто цитируют — и хоть бы один из цитирующих вдумался, что происходит! Печенеги стоят на Трубеже — это шестьдесят километров от киевских предместий, день пути даже для пешего, а для конной орды кочевников — вообще несколько часов не слишком быстрой скачки!

Князь вроде бы здесь — но налетчики и не думают обращаться в бегство, напротив, их вожак сам требует встречи с правителем русов. И кричит через реку, ехидно скаля желтые волчьи зубы: «Выставим бойцов, я своего, а ты своего. Пусть борются, одолеет наш — три года будем грабить Русь, ваш одолеет — уйдем!» Степняк этот, право же, побивает по наглости даже Шамиля Басаева — тот, помнится, хамил в лицо не правителю России, а «всего лишь» премьер-министру, главе правительства. Не слишком-то уважают распоясавшиеся вассалы предков нового князя. Впрочем, а за что им его уважать? Самый яркий пример его воинской доблести в летописи описывает, как он отсиживался под мостом от победителей-печенегов. Можно представить себе на его месте Олега Вещего, Игоря Старого, Святослава Храброго? И можно ли себе представить кого-нибудь из их приближенных — Асмунда, Свенельда, Волка — на месте Добрыни, опасливо советующего государю не связываться со слишком богатым и сильным племенем и поискать на поживу безобидных «лапотников»? А ведь говорит не просто близкий советник государя — говорит его дядя, брат матери, воспитатель! Так за что же уважать его воспитанника?

И Владимир — словно доказывая кочевому царьку, что его, правителя недавно еще грозных русов, и впрямь не за что уважать, — соглашается на условия печенега. И при этом во всем его войске не находится никого боеспособнее ремесленника-кожемяки. Спасибо ему, одолел ворога, защитил Русь… а если бы не сумел?

Вообще, все сообщения летописца о победах над печенегами этого времени пропитаны духом изумления перед этими победами — неужели смогли? Печенегов, которыми Игорь повелевал, которые бегали от одного имени Святослава, Владимир может победить только чудом — читается между летописных строк. Не доблесть дружинников, не отвага и мудрость князя — физическая сила посадского парня да хитрость дряхлого старика-горожанина противостоят ныне врагам Руси.

Отчего же летописец не верит в силы своего народа? Мне кажется, читатель, оттого, что знает, насколько подорваны эти силы. Вот сухая археологическая статистика — на рубеже X–XI веков археологи отмечают исчезновение 28,9 % известных им древнерусских поселений. Эта страшная цифра должна была бы занимать в сознании русского человека не меньше места, чем занимают пресловутые двадцать миллионов, — но ее даже не знают. Поэтому не обессудьте, читатель, — я намерен повторять ее из книги в книгу, пока все, кто должен знать, не узнают и не запомнят ее. И можно сколько угодно твердить заклятия про «укрепление государственности» и «усмирение» каких-то неведомо откуда взявшихся «племен». История знает лишь одно значительное событие этого времени — крещение Руси. Когда, по словам одного — подчеркиваю во избежание обвинений в «повторении задов советской атеистической пропаганды» — дореволюционного церковного автора, православная «церковь на трупах утверждала крест Христов». Сходным образом выражается современный русский ученый И. Я. Фроянов: «Летописатели — люди, как правило, духовного звания, старались не говорить о темных сторонах крещения Руси; а светлых было мало (…) Христианство начинало свой путь в покоренных Киевом землях, обрызганное кровью». Масштаб этой «обрызганности» Вы, читатель, можете представить по приведенной цифре. Это называется, скорее, не «обрызганным кровью», а «по колено в крови»! Притом ведь и в переживших это страшное время городах шла резня — чего стоит история с Новгородом, где «Добрыня крестил огнем, а Путята — мечом», по известному выражению Иоакимовской летописи, подтвержденному ныне археологическими раскопками. Или жуткая легенда, сохранившаяся в городе Турове, — о крестах, приплывших в город по крови, вместо воды переполнившей Припять.

Так что же удивляться, что страна, обескровленная чудовищной гражданской войной во имя чужеземного бога, оказывалась бессильной противостоять кочевникам? Аль Масуди называл «Русской рекой» Дон, ибн Хаукаль — Волгу. А Владимир ставит острожки на Десне и Трубеже. Что удивляться слабости его дружины? Палачи, истреблявшие из «высоких идейных соображений» своих братьев, никогда и нигде не были хорошими воинами.

Через два века князь Новгород-Северский Игорь Святославич, словно повторяя давний подвиг своего великого тезки, пойдет в степь, воевать кочевников. Нет, я не о том, что он потерпел поражение. Просто… просто загадочный Див, кличущий с вершины древа «незнаемым землям», оповещает в их числе о приближении «Игорева хороброго полку» Волгу, Поморье — Черноморское, очевидно — Посулье, Сурож, Корсунь, Тъмуторокань. Мне трудно, читатель, отделаться от впечатления, что неведомый автор «Слова», не забывший языческих богов и словно бы позабывший упомянуть хоть раз Христа или хоть кого-то из святых, открыто заявивший о неверии в воскресение мертвых («Игорева славного полку уже не кресити»), сознательно, с горькой усмешкой перечисляет как «незнаемые» те земли, где до крещения обитали русы. Сурож, к которому ходил князь Бравлин. Волгу, по которой водил полки великий князь Святослав, «Русскую реку» ибн Хаукаля. Корсунь, в котором Кирилл видел книги, написанные «русьскими письмены». Тъмуторокань, в котором сидел язычник «Сфенго», откуда ушли в страшный поход 912 года неведомые нам русские мстители. Он ни разу не выразит явно своего отношения к Христу и христианству — он слишком осторожен для этого. Он всего лишь перечислит «незнаемые» крещеным правнукам земли, бывшие привычными охотничьими угодьями, а то и домом для язычников-пращуров…

И еще — уже без всякой задней мысли — любовно, почти ласково — «дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо; далече залетело!». Далече… а ведь еще только «Игорь къ Дону вои ведетъ»! Какой уж Кавказ, когда русичи чувствуют себя ушедшими в неимоверную даль, не дойдя еще до границы Руси при другом Игоре — Игоре Старом, Игоре Великом, Игоре-язычнике.

А ведь земля эта — огромное пространство к югу и востоку от пресловутых городков Владимира и до самого Предкавказья — не просто брошена, не выкинута в безлюдное и безжизненное иномирье. Она осталась здесь, под боком, — но из русской земли стала Диким Полем, Дешт-и-Кипчак, половецкой степью. Пятьдесят крупных — только крупных — набегов за сто пятьдесят лет! Каждый третий год земли, при князьях-язычниках бывшие русскими, а теперь превратившиеся в логово разбойного кочевого зверья, извергали визжащие и воющие орды — и полыхали избы, ложились под некованые копыта степных лошаденок нивы, и колодники, бредя на аркане степною сакмой, шептали друг дружке сквозь слезы: «я был из этого города… а я — из того села». Каждый третий год!

А сколько было «мелких» набегов — как будто бывает мелкая смерть, мелкая неволя…

Это тоже на его совести. Не только зазванный в подлую ловушку и поднятый на мечи наемников брат. Не только его изнасилованная невеста. Не только жители 28,9 процента — ТРЕТИ! — русских городов и сел, не желавших отступаться от своих богов.

Но и вот эти колодники, и смерд, уткнувшийся лицом в орошенную его кровью ниву, пока кочевник выпрягает из сохи конька, и ратники, ложившиеся в свирепых сечах, и русские дети, которых никогда не родит золотокосая девчонка, утащенная на аркане из родного села, — все!

И жизни дружинников его отца, его деда, легших в степные ковыли, рухнувших в красную Донскую или Волжскую воду — ради того, чтобы всего этого никогда не было!

Есть ли слова, есть ли проклятие для повинного в том, что их смерть стала напрасной?

Предатель родных богов — воистину, кроме этого, нечего больше сказать.

Но разве мы не видели подобного недавно? Не видели, как купленную кровью русских парней победу отдают в руки их убийцам? А через пару месяцев старательно лыбящиеся в телеобъективы «мирные жители» отпускают бороды, откапывают зарытые по оврагам автоматы — и все начинается сызнова — все, кроме жизней наших ребят, отданных за то, чтобы такого не было.

Вот так, нежданно и страшно, дела тысячелетней давности перекликаются с сегодняшним днем. И русские парни в маскирухе оказываются в одном строю с солдатами и казаками Ермолова, с дружинниками воеводы Свенельда, со славянскими бойцами, осаждавшими Партаву и погибавшими под зелеными клинками всадников Мервана Беспощадного. И в одном ряду стоят против них сам Мерван, и Буга Старший, и ширваншахи Али и Мухаммад, и имам Шамиль, и детоубийцы Буденновска, Волгодонска, Беслана, басаевы, радуевы, хаттабы — все осененные зеленым знаменем, принесенным к кавказским горам из жарких песков Аравии. А в спину тем, кто стоит на пути детоубийц, верша дело пращуров, глядят, выгадывают время для удара, из-под лакированных козырьков продажных кабинетных генералов, из-за тусклых стеклышек очков кликуш-правозащитников мертвые глазницы кагана Обадии и киевского богоотступника и братоубийцы Владимира. И, как тысячу лет назад, одни несут — с севера — к кавказскому рубежу порядок и закон для всех («Наш долг — хорошо править вами, ваш долг — хорошо повиноваться нам»), другие — с юга — вседозволенность, право сильного для «правоверных» и бесправие для «неверных», которых ждет единственное право — остаться в живых, платить джизию и покорно сносить любые измывательства «правоверных».

Что же, опять все повторится? Еще один ряд напрасных могил? И вновь отступить, забиться в нору, позволив тем, кто трепетал перед предками, хозяйничать на нашей земле?

Не знаю. Мне кажется, многое зависит от нас. Будем ли мы достойны своих предков, перед которыми содрогались и падали в прах империи, чье имя звучало, как гром небесный, — или вновь позволим очередной чужеземной «вере», на сей раз — в «общечеловеческие ценности», затупить клинки наших душ?

Но в одно я верю твердо — не бывают напрасными солдатские могилы. Я не знаю, кто и когда сочинил «Велесову книгу». Но кем бы он ни был, когда бы ни жил — в ней есть слова, которые подсказали боги:

На веки вечные освящен святою кровью русских витязей, русских солдат Кавказский рубеж.