Сестра таланта
Жила у нас в Донецке одна женщина. Вообще-то женщин здесь, в Донецке, куда больше, но такой… Она была одна. И звали ее Лиза. Это другие — кто во что горазд, а она творила афоризмы. Каждый день из-под ее пера, как пыль из-под копыт, вылетали десятки мудрых мыслей и сентенций…
Странность придумывать короткие фразы, словечки и всякие такие обороты стал я замечать и за собой. Причем давно. Так, шевельнется — грех не записать. А грешить я понапрасну не любил.
Однажды я гулял и никого не трогал. Она меня увидела сама и, кротко улыбнувшись:
— Я о вас слышала много хорошего. Вы Верховский?
Ну как после такого не признаться!
— А я мастер меткого словечка Лиза Соркина, — отрекомендовалась просто и бесхитростно.
И еще ни о чем не догадываясь, я улыбнулся ей:
— Очень приятно!
А она:
— Идемте-пройдемте!
И доверительно меня взяла под локоток.
— Нам нужно встречаться! — заявила Лиза мне ответственно.
— А зачем?
— Как это зачем?! Чтоб делиться творческими мыслями! Мы же оба пишем, вы и я. Я, например, афоризмы. И между прочим, я желаю вам добра.
В дальнейшем отношения с видной донецкой афоризматичкой только укрепились. С Лизой мы рассуждали о природе смеха. Помнится, я поделился наблюдением: нечистая сила боится улыбки, которая (улыбка) равносильна крику петуха. Лиза была умной. Она умела тут же соглашаться.
На правах мэтра Лиза приоткрывала тайны мастерства: она учила, как с редакторами мне сотрудничать. Она и тут была настоящим профессионалом: «Редакторов, Славочка, бери измором, это помогает напечататься». И учила не ради красного словца, а на собственном примере.
Так, главред одной из местных газеток, которому Лиза поставляла свой афористический товар, спасаясь от нее же, выпрыгнул в открытое окно и при падении со второго этажа сломал себе оба замка на портфеле. Но уже на следующее утро Лиза — сфинксом — восседала у него в приемной. Увидав Лизу, редактор бурно зарыдал и сдался без боя: Лиза вышла в свет на развороте. А замки на том портфеле редакция оплатила сама.
Перед Лизой робели и другие газетчики. Они знали: от ее таланта — не укрыться…
И все же, робея, в редакциях Лизу не ценили.
— Это все глубокомизмы! — говорили ей скептически.
— И очень хорошо, — реагировала Лиза незлобиво.
— Но это никакие не афоризмы! — внушали Лизе. — Вот когда ваши мелочи уйдут в народ и приживутся, — торжествуйте, Лиза, а пока…
Однако Лиза была непреклонна: цену себе — она знала!
Как-то на моих глазах Лиза отловила одного журналиста и, зажав в углу, стала допытываться:
— Ну и как вам мои афоризмы?
А журналист, видать, не шибко умный:
— Если честно, это просто ужас!
Но Лиза не унималась:
— А что вам понравилось больше всего?
У Лизы слух был абсолютный: она умела слышать только себя. Но из великих — кто не без причуд?!
Завистники и недоброжелатели одолевали Лизу Соркину и дальше. Обзывали: броненосец «Потемкин» в овечьей шкуре. И докатились до того, что придумали единицу измерения ее таланта.
— А ну? — спросила их ничего не подозревающая Лиза и открыто улыбнулась: а кому не приятно, ведь так же?
— Знаете, Лиза, есть один джоуль.
В предвкушенье:
— Знаю-знаю…
— А единица измерения частоты — один герц, в честь Генриха Герца.
— О да, я слышала, — польщенная, — про Герца. Ну и что же?
— А есть, Лиза, один сор. Вопросы есть?
Бедная Лиза сразу не поняла, а потом она не поняла опять же.
Но Лизу я по-прежнему ценил.
Впрочем, однажды я в ней чуть было не разочаровался.
А было так. Лиза мне часто звонила в любое время дня, пока не начала звонить в любое время ночи: как творческая единица, Лиза обострялась по ночам. И читала с выраженьем, и читала…
И вот однажды… Она звонит ни свет мне ни заря, а где-то за полночь.
И с укоризной:
— Рыба, ты лежишь, я так и знала!
Я вскочил…
Вообще-то в повседневном обхождении она ко мне обращалась неформально: мол, рыбка, как дела? Когда же она произносила «рыба», я понимал: нам предстоит серьезный разговор, и Лиза изречет сейчас такое, что впору раз и навсегда запечатлеть на известных скрижалях.
— Рыба! — не скрою, это меня насторожило. Я понял: ее творчество не терпит отлагательств. И точно: — Послушай, рыба, ты еще не спишь?
Глубокой ночью! Но опять-таки неважно.
— Лиза, что случилось?
— «Что случилось»! Я придумала такое — закачаешься! И буду рада посвятить тебе!
Я, польщенный, заинтриговался не на шутку:
— А ну скажите!
— Без труда… алло, алло!.. не вытащишь и рыбку из пруда. Ну что ты скажешь?!
И это я еще не вру! Сразу я подумал, что ослышался. Лиза об этом догадалась и изрекла повторно: «Без труда…» Она нуждалась в похвале. Но я молчал: я обмер, «без труда…» Она встревоженно:
— Алло, алло, ты слышишь? Ну и как тебе?
Если б это было не со мной, я бы точно не поверил никогда бы. А Лиза наседала: «Ну и как?» Ото сна не отошедший далеко, я выдавил:
— Ну что сказать вам, Лиза? Ваши шутки… Если честно, среди ночи неуместны. Про «без труда» — я где-то это слышал. И вообще, давайте спать… пора.
Лиза оскорбилась:
— Не шутка это — это афоризм! Я только что придумала сама! Алло, алло?..
Мне показалось, я схожу с ума. Я был на грани, чтоб перекреститься.
— А чем докажете, что автор — это вы?
В поисках доказательств Лиза щелкнула пальцами (в трубке раздался щелчок) — и они мгновенно отыскались:
— Клянусь памятью своей первой собаки Культуры! — и в трубку оживленно прослезилась. А это было уже серьезно. Хотя в чем-то и бездоказательно.
— Я-то, Лиза, предположим, вам поверю, — заметил я ей мягко, — ну а кто с Культурой вашей не знаком?
— Утро вечера мудренее, — изрекла она уклончиво.
Интрига!
Ситуация, которая сложилась вокруг афоризма «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда», казалась нештатной.
Уже утром я о ней докладывал русскому фольклористу профессору Гришману (Украина, Донецк). Ученый с мировым именем, Михаил Овсеевич Гришман… Он меня, конечно, успокоил. Что тут безоговорочно я прав. Но этот случай, в общем, исключительный и для науки чрезвычайно любопытный. Как минимум науки медицинской…
— Возьми с собой Элю, — предложил, — я ей доверяю как родной, — чтоб разобраться с Соркиной на месте. Может быть, она сошла с ума, и ее следует как следует проведать.
— А как узнать, она сошла или еще в раздумье?
— А проведай — и тогда узнаешь.
И вот я и Эля — родная дочка Гришмана, с инспекторской проверкой мы колотим в соркинскую дверь.
Хорошо, что с Элей мы запаслись терпением заранее, а не то бы я уже не знаю…
Короче, Лиза, явно отвлеченная от сна, на пороге появилась к нам нескоро. При своих шестидесяти трех она была одета слишком откровенно даже для утра и спросонья даже не стеснялась. Недовольно оглядев меня и дочку Гришмана, Лиза отстраненно удивилась:
— В чем, собственно, дело, товарищи?
Я вздрогнул не на шутку. Что эта Лиза будет запираться, я почему-то не предусмотрел. Оказалось — будет. Я:
— Лиза, или вы мне в полвторого ночи не звонили?!
— Я?! В полвторого?! Рыба, никогда!
Дочка Гришмана с мировым именем смотрит на меня во все глаза: мол, кто из нас двоих? Сам я на себя смотреть, конечно, не могу, но живо представляю, какое со стороны это нелепое зрелище. Неужели Лиза мне приснилась?! А Лиза полвторого отрицает. Говорит, что: «Рыба, никогда!» Я, чуть не плача:
— Так, Лиза, это как же… В полвторого…
— Я повторяю, в полвторого — никогда! Зачем мне врать, когда я ровно в два! И что вам надо?
Облегченья мне не скрыть — уже теплей! Ее часы — опережали время! Боясь спугнуть, я осторожен с ней и дальше:
— А не вы ли, Лиза… или мне послышалось? Ваш афоризм про рыбку из пруда…
С гордостью:
— А как же?! Я, конечно!
— Эля, ты слышишь?! Она!
Эля слышала. Еще бы ей не слышать! В жизни видавшая виды и подвиды, она ахнула и свой взгляд на меня как на идиота тут же пересмотрела. И не в пользу Лизы.
— Елизавета Зиновьевна, со всей ответственностью я хочу вам заявить, что вы, что вы…
Эля умела тщательно подбирать слова, и Лизу это спасло.
Она сориентировалась тут же:
— А между прочим, у меня есть доказательства!
Я и Эля в один голос:
— И какие?!
— Щас!
В роли творческой кухни Лизы Соркиной выступала кладовка с летними закрутками. За дверью кладовки Лиза оскорбленной невинностью и растворилась. Ее не было около часа.
— Лиза, отворите, наконец! — кричала Эля, потеряв терпение.
Но Лиза Элю из кладовки пристыдила:
— Служенье муз не терпит суеты! — и открывать не торопилась, это явно.
А пока Лиза искала доказательства, я был вынужден поддерживать светскую беседу с ее попугаем. Лизин попугай — по памяти — цитировал ее лучшие афоризмы, временами срываясь на «дурак!». «Сам такой!» — парировал я. И мы беседовали дальше…
Наконец дверь кладовки распахнулась, и победоносная, со следами творческого экстаза, Лиза нам представила вещдоки:
— Возьмите вам, пожалуйста!
И вручила нам ворох бумаг.
— Лиза, это что?
— Неужели и сейчас вам непонятно?!
Я и Эля закивали:
— Нет, откуда?!
— Да Господи, мои черновики!
Мы стали изучать — и обалдели. «Без труда не вынесешь и рыбку из пруда». «Не вынесешь» — зачеркнуто. «Не высунешь», «не высадишь», «не выкинешь» — зачеркнуто.
А Лиза нам:
— Смотрите, нет, смотрите! — распаляясь. — Это не черновики? И не моя рука?! Нет, если не моя, так и скажите!
Рука была действительно ее, и округлые, с завитушками, буквы, идущие под откос, были ее же. «Не выдерешь», «не выставишь», «не выгонишь», «не выбросишь»… Тонкого стилиста Лизу Соркину не могло устроить и «не вычерпнешь»… Не, не, не… «Не вытулишь», — зачеркнуто опять.
Мастер меткого словечка, Лиза работала над ним — дай бог каждому. Она шлифовала фразу, доводя ее до блеска, чтоб сверкало. А вот и окончательная редакция: «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда». Как говорят: умри, Денис, а лучше и не скажешь.
Что Лиза автор — я поверил тут же. Ведь этот случай был не единичный. Так, неоднократно ставилось под сомнение авторство Шолохова, и только когда черновики «Тихого Дона» отыскались — где они, все эти солженицыны?!
Что автор Лиза — я поверил тут же, а вот Эля, все подвергающая сомнению Гришман… Она не то чтоб усомнилась… Впрочем, да:
— Лиза, а… А все-таки я это где-то слышала.
— Ах, рыба, неужели вы не знаете, что сейчас везде у нас воруют?! Не успеешь написать — уже выхватывают.
— И когда у вас успели?! — только и сказала Эля Гришман.
За Лизу я был горд, за Элю — нет. И как она могла?! Чтоб не поверить! Когда талант Елизаветы Соркиной был очевиден даже для слепых.
Чтоб обстановку разрядить, я предложил:
— Лиза, почитайте что-нибудь еще, из своего!
— Из своего? Да с дорогой душой! — она воспряла.
В патетической манере выставила ногу, как опытный чтец-декламатор взмахнула рукой и изрекла:
— Под лежачий камень — что?
Я, ахнув, завибрировал на месте. А Эля побледнела вся как есть:
— Елизавета Зиновьевна, побойтесь Бога!
— Уж как я его, Элечка, боюсь, так вам и не снилось!
— И после этого вы еще настаиваете, что под лежачий камень вода не течет, — это вы?!
Лиза взглядом оценила нас как полоумных:
— Да при чем же здесь, товарищи, вода?! Повторяю вам в последний раз, — и свой вопрос нам задала по новой.
К стыду, мы с Элей оказались в тупике. Из которого сама же Лиза нас и вывела. Ей не терпелось нас сразить — и она выстрелила:
— Под лежачий камень — я всегда успею! Вот что такое мой настоящий русский афоризм!
Потом Лиза задекламировала из нового: «Дружба дружбой, а клин клином», «Красивый череп — украшенье организма!» — и, глядя на Элю в упор: — «Женщины убыточны!»
Попугай, округлившись на ту же Элю, затараторил:
— Дженчины убиточны!
— Вот вам живой пример, — крикнула Лиза, — как мои афоризмы уходят в народ!
Я перед Лизой трепетал, скрывать не буду.
— Дженчины убиточны! Дженчины!..
Признав свое безоговорочное поражение, Эля Гришман впервые попятилась и в жизни Соркиной уже не возникала.
Тем более что очень скоро Лиза из Донецка укатила насовсем. «Еду покорять собой Израиль!» И флаг ей в руки, бело-голубой.
Мама родная, каких людей мы экспортируем на Запад!..
А однажды мне позвонили из Израиля, друзья. Говорили-вспоминали, а потом:
— А, кстати, помнишь Лизу Соркину такую?
— А еще бы! Лизу?! Ну, конечно!
— Так вот, ее в Бат-Яме разодрали…
— Когда? За что? Какое горе! Да! Алло! — но связь уже прервалась. И так я до последнего не знал…
А совсем недавно — объявилась. Наш донецкий самородок жив!
Ее действительно в Бат-Яме разодрали. Но, к счастью, только на цитаты. И везде ее крылатые слова: в магазинах, клубах и концертах. В неоне, бронзе, кое-где в граните. А еще привет от попугая. Так пишет Лиза фольклористу Гришману. Вот какая Лиза молодец!
Впрочем, как в подобном случае сказала бы сама Лиза: «Свежо предание, но верится с трудом».
Сказала бы… Но, говорят, ее все-таки уже опередили…
