«Ты хочешь, чтоб на Бетховене я смеялся?..»
Мелочи архиеврейской жизни
Картинка с выставки
Я знал одного торгового работника. Все свое состояние он сделал на воде, еще в те годы. На газированной. Был он тупым и мелкотравчатым, лицом не вышел, вышел животом. Низкорослый и с кривыми ножками. Кстати, писать он так и не умел, а считать если и умел, то лишь обсчитывать…
Спустя год после кончины вдова поставила на его могиле памятник. Недавно проведывал я бабушку на седьмом участке — и увидел. А увидев — просто обомлел! Он — и в полный рост. Выбит на куске гранита. Художник оказался дилетантом: выбивать он начал снизу. А на голову места хватило не очень. И голова оказалась сплющенной. И все же художником он будет! Так уловить черты этого идиота способен не каждый!
Но самое интересное оказалось все-таки не сверху, а внизу. Это была эпитафия: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало!» И подпись: «Фира и дети».
Его дети мне и даром не нужны, ну а Фиру я, конечно же, нашел:
— Какой светильник, Фира, между нами, он же был таким идиотом?!
Фира согласилась:
— Не то слово!
— А сердце, Фира?! — я не унимался.
— Оно было каменным, это сердце, — ответила Фира и заплакала.
Я изумился:
— А зачем же вы отгрохали такое?!
И сквозь слезы Фира прошептала:
— Он — при жизни — сделал это сам…
* * *
В синагоге перед стариками и старухами выступает молодой знаток Торы Яков Габричевский. Остроумный… Вот он рассказывает о том, что, согласно Торе, первосвященники или из рода первосвященников не могут брать в жены нееврейку, разведенную или обесчещенную.
Вопрос из зала:
— А кто такая обесчещенная?
Габричевский:
— Показываю в последний раз…
Печальная история
Я зашел в каморку к служителю донецкой синагоги Михаилу Моисеевичу Брукману. Старик Брукман горько плакал:
— Умер! Такой молодой! Всего семьдесят пять!
Я испугался:
— Кто умер?!
— Аранович! Такой молодой! Ловил гуппиков, собирался в Израиль, пел в женском хоре сирот-ветеранов войны. И нет человека! Звонила жена, говорит, что не переживет, — и Брукман снова заплакал.
Каморка Брукмана — на втором этаже, у самой лестницы. Слышим, кто-то по лестнице поднимается, натужно, с остановками. Знакомые шаги. У Брукмана открывается дверь, и входит… Аранович:
— Здравствуй, Миша!
Брукман бледнеет и хватается за сердце:
— Изя, — говорит не своим голосом, — ты еще здесь?!
— А где мне, Миша, быть еще?!
— А только что звонила твоя жена и сообщила, что ты уже всё.
Аранович садится за стол и горько плачет, капает сердечное, понемногу приходит в себя и спрашивает служку Брукмана:
— Как ей удалось сюда дозвониться?
Брукман отвечает:
— Набрала — и дозвонилась, что ж такого?!
Аранович снова заливается слезами:
— Она, Миша, будет первой, кто дозвонился сюда с того света. Уже пять лет, как она умерла, Циля моя, радость моя, люба моя, рыба моя!.. — Аранович обильно сморкается.
Снова телефон, да что ж такое?! Миша с суеверным страхом поднимает трубку. Слышит голос и меняется в лице:
— Это она!
Аранович вырывает трубку и в большом волнении кричит:
— Циленька, это ты?!
В ответ слезы.
— Циля, Циля, отвечай!
Слезы. Потом:
— Я не Циля, а Ревекка Львовна. Мне нужен отпевальщик Цукерман.
— Цукерман больше не практикует, — отвечает Аранович, — он уже как год у нас в психдоме, еврейский патриот, на работе сгорел. А кто вы?
— Я Ревекка Львовна…
— Знаю, дальше.
— Я вдова Суриновича. Умер мой муж, — она рыдает.
Аранович хлопает по рычажкам и сразу в крик:
— Миша, ты оглох! Миша, умер Суринович!
Миша теряется совсем:
— Так Аранович или Суринович?!
— Миша, ты умный или, конечно же, дурак?! Так Аранович — это я!
Они поссорились и тут же разошлись.
* * *
Однажды в порыве нежности Боря воскликнул:
— Дорогая Циля! Я в жизни не знал женщины лучше, чем ты!
А Циля про себя подумала: «Несчастный!..»
Братья
В городе Донецке жили два брата Поташниковы, Зяма и Сема, а потом разъехались: один укатил в Америку, другой — в Израиль.
Американский брат стал музыкантом, израильский — в киоске продает журналы и, между прочим, совсем не жалеет.
И вот однажды продавец журналов Сема Поташников получает новый американский журнал, где на глянцевой обложке фотография его очень печального братца, сидящего за решеткой.
Катастрофа! Светопреставление!
Продавец Сема бросает все дела — и к телефону. В Америке раздается звонок, трубку поднимает сам брат.
— Алло, Зяма, тебя уже выпустили?!
— Откуда?!
— Из тюрьмы!
Пауза.
— А меня туда и не сажали.
— А фотография?!
— А, фотография… Это я играю на арфе, но с той стороны.
— А почему же ты такой тоскливый?!
— Сема, ты меня удивляешь! Ты хочешь, чтоб на Бетховене я смеялся?..
Стимул
Соседский дедушка Григорий уезжает в Америку.
В последние месяцы он изменился до неузнаваемости: раздал все долги, извинился перед всеми, кого обидел, даже ненароком, в библиотеку возвратил некогда украденную книгу…
— Дедушка, что происходит?!
— На свободу — с чистой совестью!
Покупатель из Вапнярки
К двухтысячелетию христианства Израиль ломится от сувениров. Так, везде продаются терновые венцы.
Одна маленькая пожилая еврейка из подкиевской Вапнярки, осоловевшая от жары, вползает в магазинчик и на полках замечает, разумеется, терновые венцы…
Ткнула пальцем:
— А это шо такое, извиняюсь?
— Это — терновый венец, — разъясняют, тут уже привыкли ко всему.
Крутит в руках и, отдуваясь, интересуется:
— А у вас есть все размеры?..
Уехали
Уезжали. С собой взяли, казалось бы, все. Все по описи сверяли не единожды. А уже в Германии хватились: на Родине остался смысл жизни.
Праздник
На центральной площади Донецка проходил еврейский праздник. Было много детей. На что я скупой на похвалу — но было здорово. В самый разгар к одной еврейской бабушке подошел скинхед и в ухо прошептал:
— Аллах акбар!
Бабушка всепонимающе улыбнулась:
— И вас с праздником!..
О святом
Д. Хармсу
Еврейский клуб. Одна интеллигенция. У нас начало ровно в два. Я предводитель. Подгребают одинокие старухи. Мой контингент. А что? Какой уж есть, мы все такие будем…
Слушают внимательно, казалось. Но фокус в том, что… Все они на пенсии. Они же с двух же любят отдыхать, в своих кроватках. Послеобеденное время, мертвый час. Режим — святое! И то одна со стула поплывет, то другая, засыпая, навернется. Третья, вот же, слушала внимательно! Нет, сверзилась…
Иногда за клуб мы с пола собираем до пяти старух и даже больше…
— Вот урожайный клуб! — мной восхищаются.
И с гордостью я отвечаю:
— Мы такие!..
Быль
Еврейские дачники: посадили горох, но забыли где. Пока искали, потоптали помидоры. Соседи предъявили счет: евреи забрели на их участок. Орошали землю слезами, удобряли мыслями. Собрали урожай, для этих мест небывалый. Говорят, чтоб сорняк так уродил, нужно было очень постараться…
Кризис
В Козельске я был приглашен к раввину в гости. Ну, когда я там работал, у него. Говорим о том о сем. И вдруг он:
— Славик! Я забыл тебя спросить: а мировой финансовый кризис по тебе ударил больно?
Я, конечно, тут же намекнул:
— У меня нету таких денег, извиняюсь, чтобы так уж мне страдать!
— Везет тебе! — ответил мне раввин.
Уточнение
Однажды я повстречал на кладбище Сундукера. И, печальный, у него спросил:
— А вы что здесь?
И, отметая всякие подозрения, он воскликнул:
— Нет-нет, я еще живой!..
Голова!
Раввин козельской синагоги разослал потенциальным спонсорам новое обращение, очень деловое и конструктивное. Цитирую дословно: «Дорогой друг! Я не люблю быть должником. Поэтому я предлагаю Вам равноправное и взаимовыгодное сотрудничество. Дайте нам денег — и дай Вам Бог здоровья!»
Друг
Который день мой друг Исаак Шрифтгиссер меня доводит — он думает о жизни после смерти. Я:
— Ты думаешь о жизни после смерти?! Ну, Исаак! У тебя же мания величия! Неужели ты не понимаешь: ну зачем ты Богу еще раз?!
Помощник
— Помощник раввина, — представился я.
Осведомились:
— По каким вопросам?
И я вздохнул им:
— По вопросам без ответов…
Начало восьмого
В синагогу звонок:
— А Верховский есть?
— Нет.
— А он мне назначил на девять.
— А сейчас, женщина, начало восьмого.
— Это что, так принципиально?!
Антиреклама
Евреям в путешествие
совсем не обязательно:
куда б они ни прибыли —
они уже там есть!
* * *
В музей еврейского наследия Донбасса явился дядечка: «Позвольте безвозмездно вам вручить!» И вручает простыню под метра три. Всем оставалось только восхититься. Обстоятельный, свое генеалогическое древо он выписал вплоть до архангела Гавриила. «Вот, — говорит, — у меня здесь, если приглядеться, архангел Гавриил и жена его Маргарита Львовна Закошанская…»
* * *
Мой знакомый, прочитав поучение еврейских мудрецов: «Еврей должен быть радостным!» — сочувственно вздохнул:
— Тяжелая у вас религия!
Бабушка Бетя
Однажды в Никольском соборе я заметил еврейскую душу бабушку Бетю. Бабушка Бетя стояла у алтаря и истово крестилась.
Я изумился:
— Вы?!
Старушка растерялась:
— Я, а что?
— Вы креститесь?!
К ней вернулось самообладание:
— Я крещусь?! Ты что?! Шестиконечусь!..
* * *
Моисей ударил посохом по скале — и… Бедная скала! Чего не бывает с испугу!
* * *
Еврейское погребальное братство Козельска носит имя шести бакинских комиссаров. Нет, это не описка: из двадцати шести только шесть оказались евреями…
* * *
Рабинович слыл мудрецом.
— Рабинович, который час?
— Что вы спрашиваете, в это время у нас всегда полдевятого!
* * *
— Послушайте, Рубинчик, за все ваши дела я бы вас так обматерил, но — не могу подобрать верной интонации. А я ж вас знаю: скажу не так, так вы же и обидитесь!..
* * *
Раввин Соловейчик принимает соплеменников ежедневно с трех до шести. Об этом гласит объявление на его дверях. Где так и написано: «Морочить голову с трех до шести. Раввин Соловейчик».
* * *
Умер чудесный старик Зеликман. Я узнал — и загоревал.
Заглядывает служка синагоги:
— Ты пойдешь на похороны, Слава?
И я ему ответил:
— С удовольствием!
* * *
Человек, который гордится своей национальностью, не уважает Бога, который, кажется, придумал и другие…
* * *
— У меня появился новый друг, — сказала мне соседка, — по фамилии Рабинович.
— Молодой или старый? — спросил я.
И соседка ответила:
— Молодых Рабиновичей уже не бывает…
