В тот день в нашем маленьком прикарпатском городе был храмовый праздник. И в такие дни у нас никто даже не пошевелится, чтобы чего-нибудь поделать, лишь бы не отдыхать. Наоборот. Все закрывается — учреждения, конторы, офисы, магазины, мастерские, рынки. Больные не болеют, роженицы не рожают, сапожники не тачают, ткачи не ткут, швеи не шьют. Тихо. Никто тяжелей рюмки ничего не подымет.

Тут один в храмовый праздник взял в руки лопату червей накопать для рыбалки. Так соседи с ним полгода не разговаривали. И если потом дожди или засуха, на него обижались, говорили, мол, это потому, что ты, Бронька Кордонский, в храм копал. Вот как строго у нас с этим.

Праздник. Трембиты гудят. Колокола звенят. А как это красиво! Рано утром идут через подвесной мостик «люды» в вышитых сорочках, в шляпах зеленых с перьями, торжественные, величавые и значительные, как пряники. Идут, не торопясь, в церковь Святой Параскевы. За «людьмы» шествуют «жиночки» в бусах и платках солнечной яркости, за ручки ведут нарядную детвору. Мальчики одеты, как «люды» — важные, высокомерные, в больших шляпах на красных смятых ушах, девочки — как «жиночки», чистенькие, аж светятся, оробевшие, притихшие, в платочках и юбках длинных, в новых туфельках. В полдень гурьбой идут обратно. «Люды» потирают руки в предвкушении хорошего и долгого застолья. А уж вечером отовсюду музыка — скрипки, барабаны, визг и уханье разгулявшихся танцоров.

На следующее утро хозяйки пошустрее рано утром выходят на речку Пистеньку полоскать белье. От этой воды в реке те самые вышитые сорочки, скатерти и рушники становятся белыми-белыми, а вышивка дивная — густой и сочной. Полощут в реке жиночки белье, иногда и всхлипывая, стыдливо прикрывая платками синячок под глазом, — погуляли. Праздник был. Храм.

Вот именно в такой храмовый праздник дети нашли в лесу по дороге из храма выпавшего из гнезда орленка. Орелика. И куда его? Школа закрыта. Ветлечебница тоже. Понесли к Мишане, Михал Григорьичу, председателю райисполкома. Хороший он парень, этот Мишаня, долгих лет ему жизни. А что? И среди предисполкома у нас замечательные люди встречались. А что Мишаня хороший, так дети к плохому орелика бы и не понесли.

И что Мишане с ним было делать? Храм. Праздник же. Сколько можно повторять. Отвез к теще, на окраину города. У той двор, хозяйство. Поместили орелика в сарае. И со временем (беркут оказался) нарекли его гордым восточным именем Аятолла. Правда, потом за приветливость и покладистый нрав перекрестили в Толика.

Вот у Мишани семья — золото! Даже теща редкостная. Она, Мишанина теща, вообще всякую живность любила разводить. У нее как-то свинья Донна Бейджа, молодая совсем, вдруг кашлять начала. Кашляет и кашляет. Натужно так. Ну прямо как человек. А в городе, как специально, опять праздник. Опять никто не работает. Тем более у ветеринара Оксаны свадьба. С ветеринаром Серафимом. И все ветеринары на эту свадьбу званы. А свинью-то ведь жалко, просто ужас как. И что же? А Мишанина теща свинью давай травками отпаивать и банки поставила. Решила, что не повредит. Так знаете что?! Все вокруг умирали от смеха (выпили ведь уже — праздник), вся округа у Мишаниной тещи на заборе висела и на Донну Бейджу смотрела, что она с банками на спине, как бронтозавр какой-нибудь. А потом, когда банки сняли, ходила Донна Бейджа, свинья, в крупный горошек — ее даже сосед на видеокамеру снял, кинозвезду-воображалу. Зато кашлять перестала. Так что теща Мишанина была человеком понимающим и против орелика не возражала.

Орел Толик рос с курами. Приятельствовал со всем двором, вступал в пререкания с индюками, наведывался в свинарник к Донне Бейдже и задирал кота, бывалого хулигана Васыля. Души не чаял в Мишане. Поджидал его по вечерам, восседая с петухом на заборе.

Летать Толик не спешил. А бегал! Не хуже собаки. С бешеной скоростью. Мишаня приучил его сидеть на руке, одетой в боксерскую перчатку. Сначала ничего, но потом Толик отяжелел. Не сокол ведь мелкий — беркут, самый большой орел в птичьем мире. Да еще вареники наворачивал, винегрет с большим удовольствием. И у свиньи угощался, чем бог послал. И у домашней птицы. И все, что Мишанины дети ему приносили. Такой красавец — изогнутый острый клюв, блестящее шоколадное оперенье, цепкие хищные когти и суровый гордый взор — разбойник получился из Толика хоть куда. Орел, одно слово — орел!

Мишаня выезжал с Толиком за город, в поле, на своем «уазике», подбрасывал орленка на руке. Тот чуть болтался в воздухе, лениво-неуклюже водя крыльями, — и все. Нет, ну что это?! А летать?

— Что ж ты, брат, — возмущался Мишаня, — как тебе не совестно пешком ходить? Ты же, Толик, наше национальное достояние! — убеждал Мишаня орла. — Твой портрет, Толик, изображен на гербах! Ты же царь птиц, Толик! Ты беркут — а с индюками водишься! Со свиньей дружишь, хоть и с Донной Бейджей…

— Клек! — огрызался бестолковый Толик. — Подумаешь!

— Ты же символ могущества и власти, Толик, а питаешься винегретом. Тебе не совестно? Ты кровавую пищу должен клевать, Толик!

— Клек, — стыдливо опускал голову Толик и продолжал любить то, что ему дают дома.

Прошел год.

— Летать — это дар божий, это наслаждение, — с глубоким знанием дела инструктировал Толика Мишаня.

Он вышагивал по полю, а следом за ним, не отставая, обреченно и уныло тащился Толик. И так они гуляли вдвоем, мирно беседуя о вечном, закинув за спину кто руки, кто крылья.

— Где ж мы тебе пару найдем, если ты не будешь летать и охотиться, — озабоченно чесал затылок Мишаня. — Нам ведь надо приумножать численность беркутов в нашем регионе. Что ты себе думаешь?

— Клек, — смущался Толик, — так мне ж еще рано вроде…

— Ведь беркут, Толик, выполняет роль санитара и приносит пользу природе и нам, людям. А человек, Толик, венец природы.

— Клек, — удивлялся Толик, — а я тогда кто?

— Вот именно! — парировал Мишаня.

Пришлось Мишане, упорному и неутомимому, идти на крайние меры. Поехали они с Толиком на «УАЗе» в «Приют четырех» — это такая маленькая перевалочная база для охотников и туристов есть у нас, хатка деревянная, одной стеной к скале прилепилась. Мишаня забрался с Толиком на руке на самую верхотуру горы и сбросил его с перчатки прямо вниз. Толик ухнул в пропасть, как мешок с картошкой, но вовремя одумался — он сообразительный, наш Толик. И взмыл в небо.

— Клек! Клек! — ликовал Толик. — Я лечу! Гляди, Мишаня, я лечу!

— Чтоб тебя, — благословлял Толика Мишаня, растроганно покашливая, — наконец-то!

Так Мишаня научил орла летать.

Прошло два года. Держать орла на тещином подворье становилось небезопасным. И хотя Толик вел себя миролюбиво, соседи начинали роптать, опасаясь за своих цыплят. А Толик вымахал в такую громадину, что пугал своим видом детей, почтальонов, контролеров и агитаторов. Правда, однажды Толик к всеобщей радости шуганул Косую Грету, да так, что та потеряла свой дар, переданный ей от бабок и прабабок по наследству.

Не любили ее в городе. Между нами, непростая была старушонка, зловредная. Ее побаивались и старались с ней не ссориться, чтоб порчу не навела. Целыми днями Косая Грета бегала по городку, юркая, маленькая, жилистая, с острыми мелкими глазками, глядящими в разные стороны света, ругалась и ссорилась со всеми. И плевала. Порядочная змея была эта Косая Грета. Где плюнула, там жди неприятностей. А вы думали? У нас в Карпатах столько намешано, не разберешься: колдуны, ворожки, духи, голоса, змеи летучие, опришки — ой, столько тайн, только ходи, слушай, смотри и записывай! Так Косая Грета каждое утро из своей Чертории — село такое есть в горах, Чертория (а я что говорила!), — чесала в город, как на работу. Плеваться. А вечером — назад. И не заявишь же на нее в милицию, что она бегает и плюется.

И вот Мишаня как-то едет в «Приют четырех» Толика выгуливать и учить охотиться на мелких грызунов и животных побольше, а по дороге бойко семенит Косая Грета, руками размахивает, раскраснелась, крепенькая такая, энергичная, полная сил. Мишаня, добрая душа, пересадил Толика назад и остановил машину:

— Садитесь, жиночка. Подвезу.

Косая Грета шустро запрыгнула, а бестолковый Толик, любопытный, не может же тихо сидеть. Через ее плечо перегнулся и своей башкой Косой Грете в лицо:

— Клек? — спрашивает. — Как дела, бабка?

Та как сиганет из машины в открытую дверь — хорошо, машина еще скорость не набрала, — и ну улепетывать в обратную сторону, как заяц какой-нибудь, только ее и видели. И все.

С тех пор всем на удивление притихла Косая Грета. В храм стала похаживать, бродячих кошек и собак подкармливать. Ну Толик! Ну орел!

После этого случая многим мысль приходила в голову Толика портрет на герб города поместить. В профиль.

А тут подоспела третья Толикова весна. И когда она достигла пика, эта чаровница легкомысленная, и ароматы согретых солнцем цветущих деревьев и трав кого угодно уже могли свести с ума, она, эта весна, наконец задела и чистую душу нашего Толика.

Ездили они с Мишаней в лес. Мишаня отпускал Толика — лети! Куда-куда… Туда, Толик! Туда, где за тучей белеет гора, Толик… Думал Мишаня: уж улетит так улетит. Сейчас точно не пропадет. Лети, брат, куда глаза глядят! Толик взлетал, и зоркие его глаза с самой высоты видели только крышу удирающего в город Мишаниного «уазика». Толик легко догонял и перегонял «уазик» и, прилетая раньше Мишани домой, мирно встречал его, сидя безмятежно, как и прежде, на заборе рядом с петухом.

И однажды Мишаня с Толиком наконец увидели ее, зависшую над пропастью как на ниточке, распахнувшую мощные искрящиеся крылья, — ее, юную орлицу-беркута. Затрепетало сердце потрясенного Толика. Еще бы! Страшно он был в себе не уверен, чувствовал себя эдаким увальнем, вскормленным в неволе. Но Мишаня — настоящий друг Мишаня — внушал ему:

— Ты что, Толик?! Ты же орел! Не дрейфь, Толик, давай!.. Женщины, они ведь как, — рассуждал Мишаня, из-под ладони наблюдая за полетом орлицы, — они песни разные любят. Льва Лещенко, например…

— Клек! — возмутился Толик.

— Ну или кто кого, — неопределенно согласился Мишаня. — Разные женщины любят разные песни. Ты ж птица, Толик, спой ей что-нибудь свое, давай!

Два дня подряд ездили Мишаня с Толиком ухаживать за молодой орлицей-беркутом. А на третий день рано утром Толик улетел. Сам. И больше не возвращался.

Мишаня и вся его семья, и даже теща Мишанина, затосковали. Мишаня ездил в «Приют четырех». Но орлов там уже не увидел. И понимал, что Толику хорошо, что Толик счастлив, но душа все равно была не на месте. Привык.

Да… Беркуты — птицы загадочные, гордые и мудрые. А еще верные. Любят раз и навсегда. Потому что понимают, что их свободная, пронизанная синими горными ветрами орлиная любовь делает их, беркутов, бессмертными. Так что тут выбирать надо: или вареники с винегретом каждый день, или вечность. Тут уж кто что выберет.