Хорошо было актерам в Древней Греции! Все уважают, на сцене перед тобой не мельтешат, благо ты один-одинешенек (когда Эсхил ввел второго актера, а Софокл — третьего, это казалось немыслимым потрясением основ). И лицом хлопотать не надо — надел маску, а на ней и так все нарисовано. Много морщин — старик, нет морщин — весельчак, есть, но мало — человек серьезный. Смуглый цвет маски означал здоровье, желтый, напротив того, — болезненность, красный — хитрость, багровый — раздражительность… Зачем при таких масках еще и актеры были нужны — не понимаю: вынесли маски, и уже все ясно. Может быть, просто и в те времена сцена манила, как и сейчас манит? Хотя вряд ли — опасная была работенка. На аренах римских цирков, например, каскадеров не было — ежели по ходу действия героя убивают, то уж без всякой туфты. Мало, что ли, в тюрьме преступников? У нас вот расстреливают — и никому никакого удовольствия, а так хоть народ порадуется.

Бывали вещи и почище. Император Калигула как-то спросил у актера Апеллеса: «Как ты думаешь, кто более велик — я или Юпитер?» После секундного замешательства Апеллес воскликнул: «Конечно ты, император!» — ибо знал, с кем беседует. Как выяснилось — не до конца, ибо император велел немедленно его казнить. Думаете, за оскорбление божества? Какое там — за то, что целую секунду думал.

Да и где в давние времена с актерами церемонились? Только специальный английский закон о бродяжничестве, принятый в 1824 году, исключил актеров из числа бродяг. Шекспир и компания, например, не актерами себя называли, а слугами лорда-камергера. Это тогда считалось не таким обидным. А назовите-ка сейчас одесских актеров слугами, скажем, отдела культуры горисполкома — представляете, что начнется? Все-таки прогресс есть. А когда-то, чтоб похоронить Мольера на кладбище, в освященной земле, а не под забором, как собаку, целую интригу пришлось провернуть. Не положено было, если нет четких доказательств, что отрекся от богопротивной профессии. Сейчас актеров хоронят совершенно по-другому. Переезжая на новую квартиру, Фаина Раневская долго просила друзей, помогавших ей укладывать вещи, не забыть ее похоронные принадлежности. После бесполезных поисков гроба в кладовке, савана в платяном шкафу и мраморной плиты где-нибудь в уголке они наконец осмелились поинтересоваться, что Фаина Георгиевна имела в виду. Она же недовольно указала им на коробочки с орденами — что, мол, и так не ясно? Прогресс, однако…

Кстати, когда Брежнев вручал Раневской орден Ленина, он просто не смог удержаться — скорчил рожу и пропищал: «Муля, не нервируй меня!» Фаина Георгиевна презрительно пожала плечами и сказала: «Леонид Ильич, ко мне так обращаются только невоспитанные уличные мальчишки!» Брежнев страшно смутился и тихо ответил: «Извините, просто я вас очень люблю». На чем инцидент и исчерпался. Все-таки не злой человек был наш бровеносец, не чета Калигуле. И на том спасибо…

А вообще, политика и сцена связаны достаточно плотно. На рубеже XVI–XVII веков народная драма «О царе Ироде» обязана своим шумным успехом, конечно же, Ивану Грозному и Борису Годунову. Намек на детоубийство достаточно задевал и того, и другого. Но никакие указы и преследования не могли покончить со скоморохами и скоморошеством — запретный плод не только сладок, но и коммерчески выгоден. Иногда более успешны экономические методы. Карамзин, путешествуя по Европе, с удивлением отмечает, как во Франкфурте тамошние евреи заявили директору театра, что если он не прекратит представлений шекспировского «Венецианского купца», где в совершенно жутком свете представлен еврей Шейлок, они перестанут ходить в театр. Поскольку франкфуртские иудеи были завзятыми театралами, не жалевшими своих талеров на дорогие билеты, пьеса мгновенно исчезла из репертуара, и никакой Шекспир не помог.

Тогда к театру относились как-то искренней, больше ему верили. Вот и в 40-х годах позапрошлого века ростовский городничий, посетивший спектакль местного театра «Ревизор», уже после первого действия выбежал на сцену и понес по кочкам всех актеров за сочинение пасквиля на него. Его уверяли, что пьеса одобрена самим императором, но ничего не помогло — он подал на актеров официальную жалобу. Впрочем, это даже как-то гуманно. Мог бы просто приказать сволочь комедиантов на съезжую, а потом уверять, что они сами себя высекли. Наверное, он не сделал этого сугубо потому, что не дотерпел до второго действия, где этот рецепт и излагался. А австрийский император Иосиф II наградил 50 дукатами актера, подавшего мысль о том, что в присутствии российского императора Павла I «Гамлета» играть неуместно. Его мать, Екатерина II, наши Клавдий и Гертруда в одном флаконе, эту мысль разделяла, и «Гамлет» был в России тех времен пьесой абсолютно запрещенной.

Да и у нас власть имущие время от времени заглядывали в театральные афиши. В дирекцию одного из московских театров, выпустившего к XXV съезду КПСС премьеру, да еще и шекспировской пьесы, позвонили с самого верху и велели немедленно сменить название спектакля. Чем они заменили на афише привычное нам с давних лет «Много шума из ничего» — я даже и не помню. Одно ясно — Шекспиру такие страсти и не снились! А под другой съезд досталось другому театру — за постановку пьесы Шварца «Сказка о потерянном времени». Подумать только, специальные люди сидели и бдили! Сколько же у них работы было, просто подумать страшно. Так всегда бывает, когда эту работу сами же себе и создают. Поговаривали даже, что наши театральные начальники, всегда путавшие реорганизацию с дезорганизацией, собирались объединить МХАТ с Малым театром. Актеры даже успели придумать этому гибриду название — «Московский Академический Малохудожественный театр».

В старые времена и театральные организаторы работали более масштабно и продуманно. Правда, им полегче было — когда в 1806 году были учреждены императорские московские театры, их директор Нарышкин решил вопрос о найме труппы без уговоров, интриг, блата и даже без телефонных звонков, благо телефона тогда еще не изобрели. Он просто купил за 32 тысячи рублей труппу крепостных актеров у известного театрала помещика Столыпина. А профкома не купил, и поэтому никаких трудовых споров у него с коллективом не возникало. Очень удобно, но в наши времена так уже нельзя.

Тематика актерских представлений с незапамятных времен была самой разнообразной. До уровня древних площадных действ нынешняя сексуальная революция просто еще не докатилась — лично держал в руках куклу двухтысячелетней давности из античного города Танаиса, самая заметная деталь тела которой двигалась по желанию кукловода и своими размерами повергла бы в ужас даже Чиччолину. В XIX веке нравы были строже, и актрисы просто отказывались играть Софью в «Горе от ума». «Я порядочная женщина и в порнографических сценах не играю! Как это можно, ночью беседовать с Молчалиным, он же ей даже еще не муж!» — заявляли они.

А вот персонажи итальянской комедии дель арте тоже рисковали жизнью в угоду зрителям, но на другом фронте. Обычным делом считалось публичное состязание между первым и вторым Дзанни прямо на сцене в чудовищном обжорстве. Публика хохотала до полусмерти, а актеры, бывало, объедались до самой настоящей смерти. Прямо на сцене умирали, как Мольер. Собственно, в дешевых западных комедиях достаточно часто можно встретить что-нибудь подобное, но благодаря технике комбинированных съемок для жизни это не так опасно. Может быть, отсюда шло любимое состязание Евгения Весника и Михаила Яншина — сесть за ресторанный столик и есть наперегонки, пока сил хватает, а платить будет тот, кто съест меньше.

Где еда, там и питье. Знаменитый актер-импровизатор Бьянконелли как-то вышел на сцену с бутылкой в руке и начал смешить публику, как умел. Публике не понравилось, начались свистки. Взбешенный Бьянконелли швырнул бутылку в угол, заорал: «Это ты во всем виновата!» — и кинулся за кулисы, даже не зная, что подарил миру новое слово. Бутылка по-итальянски — «фиаско».

Впрочем, выпить актеры любили всегда. Все мы помним знаменитую реплику из «Без вины виноватые» Островского: «Мы — актеры, и наше место в буфете!» Когда Борис Ливанов садился выпить с каким-нибудь актером, он говорил: «Ты гений, ты великий артист, каждая твоя роль — это открытие, тебя недооценивают, твои заслуги навсегда останутся в истории». Потом он наливал снова и требовал у собутыльника: «А теперь говори мне то же самое». А в трезвом виде он никогда не заходил в художественную часть МХАТа. Когда заведующий художественной частью спросил, почему же его так игнорируют, Ливанов объяснил причину своей неявки математически точно: «Как же может художественное целое войти в художественную часть?» Кстати, он неплохо рисовал, и знаменитые Кукрыниксы даже приглашали его к ним присоединиться. Но Ливанов отказался — по его словам, чтоб не стать членом творческого коллектива «Кукрыниксы ли?».

Среди актеров-остряков Ливанов отнюдь не одинок. Еще премьер драмы середины позапрошлого века Каратыгин славился своим остроумием. Сохранилась его мини-рецензия на некую посредственную драму: «Первое действие — на селе, второе — в городе, а все остальное — ни к селу, ни к городу!» Дошло до нас и его описание похорон известного картежника: «Сначала в кортеже ехали казаки с пиками, потом музыканты с бубнами, потом духовенство с крестами, а потому уже сам покойник с червями».

А в наше время и шуточки актерские были поострей — как у артистов Штрауха и Геловани, ехавших на правительственный концерт в Кремль. У ворот Спасской башни Геловани в гриме Сталина выглянул и спросил, пропустят ли его. Часовой сказал: «Конечно», и даже документов не спросил. Тогда из машины высунулся Штраух в гриме Ленина и спросил: «А меня?» Часовой упал в обморок. Кто его не поймет?

Однако даже в те времена актеров уважали. Сталин, например, на вопрос: «Когда же кончится война?» — отвечал: «Откуда мне знать? Левитан всем скажет». Рисовать, кстати, Левитан не умел совершенно — я имею в виду актера. Но известный шутник композитор Богословский уговорил его нарисовать домик (ну, как дети рисуют — квадрат, на нем два прямоугольника, а наверху треугольник) и выигрывал на пари большие деньги, заявляя, что это рисунок Левитана, чему, конечно, никто не верил.

Но и актером быть нелегко. Это, правда, еще и от театра зависит, даже если он и не анатомический. И от роли — после появления «Семнадцати мгновений весны» читавшего в нем закадровый текст Ефима Захаровича Копеляна друзья упорно стали называть Ефимом Закадровичем. А Пирс Броснан, сыграв в фильме «Золотой глаз» роль Джеймса Бонда, потребовал поменять ему номер телефона — чтоб новый номер заканчивался на 007. Явно психику перегрузил… Да уж профессия такая. Актриса Пэт Кумбс поставила в ней рекорд, попавший даже в Книгу Гиннесса, — 28 дублей при съемке рекламного ролика. Бедняжка каждый раз, доходя до текста, забывала, что рекламирует.

А уж каково попасть на язык недовольному автору, знали знаменитые актрисы начала XIX века Семенова и Самойлова, которым главные роли в комедии Крылова «Урок дочкам» достались уже на закате карьеры, вместе с почтенным возрастом и изрядной полнотой. После премьеры Крылов свое детище иначе как «Урок бочкам» и не называл. На себя бы господа авторы полюбовались — на представлении одной из комедий писателя Боборыкина театр по ошибке поменял местами четвертое и пятое действия, и ни один из зрителей даже не заметил, что в пьесе что-то не так.

Особенно нелегко быть актером кино. И приходят к этому невесть какими путями — например, как американец Генри Старр, который в 1915 году сел в тюрьму за ограбление, а в 1919 году вышел и снял свой первый фильм «Ограбление в Страуде» — чисто автобиографический. Кстати, получил гораздо больше денег, чем награбил. Я за внедрение этого опыта в жизнь.

И еще одно неудобство профессии киноактера — корреспонденты донимают. Один так надоел Брижит Бардо своими вопросами о пластической хирургии, что она не выдержала и ответила: «Хирурги сейчас могут сделать с человеческим носом все, что угодно, кроме одного — помешать ему лезть в чужие дела». И еще одна беда в кино — все советуют. Когда Сергей Бондарчук снимал на Дворцовой площади кадры штурма Зимнего для фильма «Десять дней, которые потрясли мир», проходившая мимо старушка, не поняв, что происходит, сделала кинематографистам весьма дельное замечание: «Что ж вы Зимний штурмуете? Они ведь сейчас все в Смольном!»

Есть, правда, в жизни кино и приятные моменты. Рассказывают, что один известный киноактер отправился на юг, чтоб осуществить натурные съемки. Но ему так понравились тамошние женщины, что он начал затягивать свое возвращение, а жене дал телеграмму, что он делает там закупки оборудования для съемок. Телеграмма, посланная ему женой, носила вид обычного коммерческого сообщения, но заставила его сразу вернуться. Текст ее был прост: «Если ты не приедешь, я буду вынуждена начать продавать то, что ты там покупаешь».

Впрочем, главное для актера даже не то, что покупала на юге эта кинозвезда. Главное — получить хорошую роль, и для этого все средства годятся. «Что же, для того, чтоб получить роль Сирано, нужно обязательно иметь большой нос?» — возмущенно кричал Ростану один из актеров. «Что-нибудь для роли Сирано обязательно должно быть большим: если не нос, то хотя бы талант», — ответил автор. А уж как повезло с ролями одному артисту из провинциального итальянского городка — просто слов нет. Он признался Максиму Горькому, что в одном сезоне трижды сыграл Стриндберга, четырежды — Ростана и даже сыграл самого Горького. Его роль была очень простой — на крики восторженной публики «Автора!» выйти соответствующим образом загримированным, раскланяться и уйти. Пьесы при этом писать не обязательно. Главное — войти в образ и кланяться правдоподобно, чтоб все поверили, что Ростан приехал, а Стриндберг воскрес специально для этого спектакля в этом городишке.

Актеры вообще другие люди. Их боятся и не понимают. Когда в Софию приехал театр Вахтангова, на следующее же утро после их приезда болгарин-администратор впал в ужасную панику — все артисты заказали себе в номер по чайничку того, что болгары употребляют по утрам только при простуде. К счастью, панику быстро развеял знакомый с русским бытом критик Любен Георгиев, объяснивший, что русские пьют по утрам чай, даже будучи абсолютно здоровыми, и что паниковать надо при другом заказе, когда с утра в номер требуют напитки существенно покрепче чая. Что делать — не зря же Лоуренс Оливье называл актерское ремесло искусством убеждения, мазохистской формой эксгибиционизма и большим мешком обманов, а его коллега Ральф Ричардсон считал, что это способность спать, когда потребуется, и удерживать окружающих от кашля. Так что актеры действительно смешные люди, но не смейтесь над ними — не так легко быть актером. Ведите себя как один композитор, заметивший коллеге-драматургу: «Почему вы заснули на моей симфонии? Я ведь не смеюсь на ваших комедиях!»