Глава восемнадцатая

Было уже далеко за полночь, когда Торгрим Ночной Волк сумел-таки выбраться из медового зала и увести с собой Харальда и Старри Бессмертного. Поначалу оба не проявили особого желания уходить, но после того, как Харальд заметил пятно крови, расползающееся на темной тунике отца, он настоял на том, чтобы убраться из таверны немедленно. К тому времени Орнольф Неугомонный отыскал рабыню, с которой вознамерился удовлетворить самые низменные свои желания, но, не успев даже уволочь ее в укромный уголок, свалился на пол и захрапел.

Харальд и Старри помогли Торгриму подняться и даже попытались было поддержать его, закинув обе его руки себе на плечи, но Торгрим, чувствуя себя куда старше и слабее, чем осмеливался признать, наотрез отказался от подобного неуважительного обращения и настоял на том, что пойдет сам. Тогда его спутники встали по обеим сторонам от него, словно готовясь подхватить его, если он вдруг упадет, чем еще сильнее разозлили его.

Они зашагали по вымощенной досками дороге. Ночь выдалась тихой и темной, и лишь из медового зала доносились звуки полночного гулянья. Среди теснившихся домиков они отыскали лавку кузнеца Йокула, крытую соломой, с деревянным каркасом. Она выделялась среди прочих, будучи крупнее, и клочок земли, окружавший ее, был больше остальных, обнесенный изгородью, с навесом, где в хорошую погоду кузнец и занимался своим ремеслом, не отравляя воздух в доме дымом и запахом горячего железа.

Луна ярко сияла над их головами, и во дворе лежали темно-синие тени. Войдя в ворота, они заковыляли по дорожке, ведущей к дому. Она была сухой и гладкой, сооруженной из расколотых вдоль бревен. Когда они в первый раз пришли сюда, дорожка состояла из цельных бревен, неровных и ненадежных, но Харальд вынул каждое, расколол его пополам и вновь уложил плоской стороной кверху, так что шагать по ней стало куда удобнее. А поскольку бревна были расколоты вдоль, число их удвоилось, что позволило Харальду соорудить дорожку и к рабочему месту на участке, а еще немного приподнять платформу под кузнечным горном, так что теперь, даже когда весь двор утопал в непролазной грязи, Йокул мог работать с относительным комфортом.

«Старый козел обрадуется тому, что Харальд вернулся», — подумал Торгрим, с трудом переставляя ноги и направляясь к двери. В углу двора он заметил небольшой алтарь, возведенный им лично, с поцарапанной и потертой статуей Тора в центре. Эта статуя странствовала с ним долгие годы и прошла многие мили. Поначалу он обустроил было алтарь внутри, но Альмаита заявила, что не потерпит в собственном доме тех, кого она называла фальшивыми богами, поэтому он и перенес его наружу. Ему еще предстояло принести жертву Тору за то, что он вернулся живым и относительно невредимым.

Харальд неслышно откинул щеколду и распахнул деревянную дверь. Они шагнули вниз, поскольку пол в доме был примерно на фут ниже уровня улицы. Их приветствовали запахи, ставшие уже привычными за то время, что они прожили в Дуб-Линне, — стойкий аромат жареной баранины и тот особый острый запах, который был свойствен ремеслу Йокула. Из дальней комнаты до них донесся храп кузнеца, громкий и заливистый.

Из темноты появилась Альмаита, похожая на привидение в своей белой ночной сорочке и с распущенными темными волосами.

— А, Торгрим! Харальд! — негромко, но с явным воодушевлением воскликнула она. — Так много и с таким восторгом говорят о вашем возвращении, но я надеюсь, что вы не отказались от нашего гостеприимства ради нового дома!

— Нет, ни за что, если ты согласна приютить нас, — ответил Торгрим голосом, в котором явственно звучали усталость и боль.

— Правда? В таком случае можете не сомневаться — здесь вам всегда рады. Услыхав, что вы вернулись, я приготовила для вас постели.

Она осторожно повела их к открытой комнате в дальнем конце дома, противоположном тому, откуда доносился мощный храп погрузившегося в зимнюю спячку Йокула. На полу в очаге горел небольшой огонь, разведенный из брикетов торфа, а у стен были сложены шкуры и одеяла.

— Это мой друг, Старри Бессмертный, — сказал Торгрим, кивая на Старри, который старательно держался в тени за их спинами. — Он может переночевать здесь, с нами?

— Конечно, конечно, — отозвалась Альмаита. По-норвежски она разговаривала почти безупречно, но в речи ее все еще чувствовался мелодичный ирландский акцент, что очень нравилось Торгриму. — Я постелю ему здесь, с вами.

— Нет, нет, — всполошился Старри. — Там, снаружи, я видел вполне подходящую лавку. Ты не могла бы одолжить мне одеяло, или шкуру, или что-нибудь в этом роде?

— Да ничего страшного, — возразила Альмаита. — Я ничуть не возражаю против еще одного гостя под своей крышей.

— Нет-нет, — вновь повторил Старри. Торгрим видел, каким взглядом он обвел комнату. — Понимаешь, иногда… меня пугает замкнутое пространство. Вообще-то это трудно объяснить.

Альмаита кивнула.

— Что ж, как пожелаешь, — сказала она. — У нас вдоволь и одеял, и шкур. — Она указала на целую их груду, лежащую подле очага.

Старри ухватил лохматую шкуру, некогда принадлежавшую какому-то косматому животному, кивнул в знак благодарности и исчез, словно боясь, что крыша вот-вот рухнет ему на голову.

Харальд с Альмаитой помогли Торгриму опуститься на постель, и он обнаружил, что слишком устал и обессилел от боли, чтобы протестовать или хотя бы накричать на них. Альмаита накрыла его одеялом. Он смежил веки, не слыша того, что она говорила ему. Вокруг него уже завывали волки.

Торгрим не удивился тому, что волки пришли за ним во сне. Такая уж это выдалась ночь. Он бежал по лесу один, папоротники и стволы деревьев быстро мелькали по сторонам, исчезая у него за спиной. Он бежал молча. Молча, но с трудом, отнюдь не мощными прыжками, как всегда несся раньше. Он хромал, оберегая одну лапу, и она сильно болела. Он слышал других животных вокруг себя, наверное, то были волки, но он не знал этого наверняка. Он лишь чувствовал их запах.

А потом он вдруг оказался на поляне, залитой лунным светом. Она выглядела прелестно, но он по-прежнему ощущал чужое присутствие. Он видел чужие глаза, сверкающие в темноте. Он слышал чье-то рычание. Он знал этих тварей. Но они не были его друзьями. А он хотел пересечь поляну и достичь ее дальнего края. Зачем — он не знал, но был уверен, что там окажется в безопасности. Там его ждали мир и покой. Однако ему мешали волки. Это была его стая, но сейчас она противостояла ему.

Он вдруг ощутил острый укол боли в боку. Зарычав, он резко развернулся, но его встретил лишь успокаивающий голос, шепчущий ласковые слова, похожий на шелест ветра в кронах деревьев или журчание воды вдоль борта корабля, который идет с попутным ветром, слегка накренившись, но совсем без усилий, пока теплый и сильный ветер наполняет его парус.

Он открыл глаза. На коленях рядом с ним стояла Альмаита, и он увидел, как блеснуло у нее в руках лезвие острого ножа. Он почувствовал, как инстинктивно напряглись его мышцы, но Альмаита отложила нож в сторону и прошептала: «Ш-ш, тише», словно разговаривая с ребенком.

Торгрим позволил себе расслабиться и опустил глаза. Альмаита разрезала ему тунику от подола и до плеча, а теперь длинными и нежными пальцами раздвигала края в сторону, обнажая рану. Ткань была влажной, а кожа — мокрой и теплой, и он понял, что женщина, должно быть, намочила тряпицу в теплой воде, чтобы смыть запекшуюся кровь.

— Моя туника… — пробормотал он. Смешно, но сейчас он мог думать только об этом.

— Не обращай внимания. Завтра я сошью тебе новую. Ате лохмотья, что на тебе, мы сожжем.

Торгрим вновь откинулся на шкуры, глядя на темную солому над головой и чувствуя, как ловкие пальчики Альмаиты уверенно омывают его рану.

— Перед тем как заснуть, Харальд сказал мне, что ты был ранен, — с мягким ирландским акцентом проговорила она. — Глупый мальчишка, он ни словом не обмолвился о том, насколько серьезно. Я услышала, как ты стонешь здесь, а потом увидела кровь.

— Хм, — проворчал Торгрим. Он не мог придумать, что еще сказать, а прикосновение ее рук и теплой воды убаюкивало его. — Видишь ли, в его возрасте ничто не имеет особого значения.

— Не уверена, что помню, какой была сама в его возрасте, — сказала Альмаита. — Но я не сомневаюсь, что ты прав.

Словно в знак согласия, Харальд причмокнул губами во сне, а потом вновь затих, посапывая легко и ровно, что звучало резким диссонансом могучему храпу Йокула.

Они немного помолчали, пока Альмаита осторожно обмывала рану, а Торгрим задумался над тем, сколько же ей лет. Оказывается, он понятия не имел об этом. Во всяком случае, она явно была младше Йокула. Он подумал, что ей вряд ли больше двадцати пяти. Наверняка и того меньше.

По Дуб-Линну ходят слухи о невероятном успехе, которым сопровождался ваш набег на Клойн, — заметила Альмаита, стирая воду и кровь с тела Торгрима сухой мягкой тряпицей. — Так говорят обо всех, кто отплыл с Железноголовым. Это правда?

— Хм, — вновь проворчал Торгрим и сообразил, что одним междометием тут не отделаешься. — Набег и вправду был успешным. Правда, особенно удачным я бы его не назвал. Они дрались отчаянно и, когда мы победили, в конце концов добычи нам досталось немного.

— Понятно. Какая досада, — заметила она. — Значит, вы вновь отправитесь искать удачи где-нибудь еще?

— Только не я. И не Арнбьерн. Он говорил мне, что после Клойна собирается вернуться в Норвегию, и я поплыву вместе с ним. Я и Харальд. Вот почему мы согласились отправиться в набег на Клойн.

— Понятно, — повторила Альмаита. Перестав обтирать рану, она впервые взглянула ему в глаза. — Иокулу будет недоставать Харальда, — сказала она. — А я буду скучать о тебе. Ты скучаешь по своей жене?

Торгрим помолчал, прежде чем ответить.

— Моя жена умерла, — наконец проговорил он. — При родах. Уже два года назад.

— Мне очень жаль, — сказала Альмаита, и Торгрим прочел искреннее сочувствие у нее на лице и в больших карих глазах, сверкавших в тусклом свете умирающего огня в очаге.

Она вновь занялась раной в боку Торгрима, нанесла на нее какую-то мазь и забинтовала. Она работала молча, и Торгрим закрыл глаза, отдавшись во власть ее умелых рук и получая от этого непривычное наслаждение. Огонь почти погас, но он по- прежнему чувствовал исходящее от него тепло, а руки женщины двигались с уверенностью целительницы. Слишком много времени прошло с тех пор, как к нему в последний раз прикасались женские руки. Нет, не во время плотских утех, то было совсем другое, в чем он себе не отказывал; ему не хватало вот таких ласковых прикосновений женщины, которой он был небезразличен.

Альмаита разгладила повязку на ране Торгрима, выпрямилась и придвинулась к нему поближе, после чего осторожно положила руку ему на грудь.

— Мазь поможет, — негромко, почти шепотом проговорила она. — Если к утру она не затянется, мне придется зашить ее.

Торгрим кивнул, уже понимая, что тонет в ее глазах, и потому ее слова прозвучали так, будто не имели отношения ни к нему самому, ни к его ране. Женщина была красива. Даже при свете дня, выставлявшем напоказ любые недостатки, она оставалась красавицей, несмотря на тяжелые годы замужества за Йокулом. В тусклом же свете очага она была способна превратить в берсерка любого мужчину. Альмаита подалась к нему еще чуть ближе, и ткань ее ночной сорочки натянулась, облегая молодое крепкое тело.

— Спасибо тебе, — негромко, в тон ей ответил он и погладил ее по запястью. Она же протянула руку и принялась бережно перебирать серебряные обереги у него на шее.

— Ты носишь молот Тора, — прошептала она, — вместе с христианским крестиком. Это необычно и странно.

— Я с благодарностью принимаю помощь любого бога, — сказал Торгрим. — По правде говоря, крестик мне дала женщина, которую я знал. Ирландка.

Альмаита потерла серебряный крестик, зажав его между большим и указательным пальцами.

— Подруга? — сделанной небрежностью спросила она, но тон ее голоса свидетельствовал, что вопрос был задан не просто так.

Торгрим вспомнил о Морриган и о времени, проведенном с ней, каким бы кратким оно ни было. Железный Зуб у него отняли, а она умудрилась каким-то образом вернуть его, вонзив меч в палубу его корабля и повесив на рукоять нательный крестик. Морриган запросто могла прибегнуть к магии, но в точности ему это было не известно, он вообще понятия не имел о том, как она сумела раздобыть меч.

— Подруга? — переспросил он. — Честно говоря, не знаю.

Альмаита отпустила крестик, но не отняла теплой и мягкой руки, бережно перебирая пальцами волосы у него на груди.

«Я могу сделать это? — спросил он себя. — Взять женщину другого мужчины, под его кровом?» Он видел, что она готова к этому, и не повинующиеся разуму части его тела уже приняли собственное решение. Он не смог бы соблазнить жену друга, это он знал точно, но Йокула едва ли можно было назвать его другом.

По правде говоря, и для Альмаиты Йокул был кем угодно, но только не другом. Он обращался с ней скорее как с рабыней, чем с женой, унижал ее бесконечными попреками и бессовестно помыкал ею, а порой и прибегал к рукоприкладству. Подобное его поведение неизменно раздражало Торгрима, но он не считал себя вправе вмешиваться, поскольку был гостем в доме Йокула, пусть даже гостем, вносившим изрядную плату за право пользоваться этой привилегией.

«Да, это может случиться», — заключил он. Но только не сегодня ночью, когда руки Альмаиты еще перепачканы его кровью, когда рана его не зажила, а тело протестует против каждого движения. Он легонько сжал ее руку.

— Спасибо, — повторил он. — Я знаю, что ты одинаково быстро и ловко можешь зашить и тунику, и рану.

Она ответила ему короткой и полной легкого сожаления улыбкой. Наклонившись к нему, она осторожно прижалась губами к его губам и ненадолго застыла. Губы ее были бесподобно мягкими; в жестоком мире мужчин, кораблей, оружия и сражений он уже успел забыть о том, что на свете есть что- то настолько мягкое и зовущее. Она встала, держа в руках миску с красной от крови водой, и через мгновение исчезла.

Торгрим вновь заснул. В ту ночь волки его больше не тревожили.