Танька Кусачкина

Маленькой Поленьке рыхлая толстушка с овечьими кудряшками не понравилась с первого взгляда. Она была вычурная, неестественно-манерная, писклявая. Больше всего ей подходило слово «выделывается». Встретились девочки в подготовительном классе «привозной» сто восемнадцатой школы, известной тем, что именно в её стенах преподавал русский язык одному знаменитому еврею другой (спасибо тому одному) не менее постфактум знаменитый еврей.

«Почему он преподавал русскую литературу? Каким он был противным, Борис Ефимович Друккер, умерший в пятьдесят девять лет в 66-м году. И никто из нас не мог идти за гробом – мы уже все разъехались.

Вспомнили?

Поленька и Танечка, встретившись, ничего такого не знали. Друккер умер в 1966 году. Полина и Татьяна родились в точке старта семидесятых. И весенним вечером года 1976-го, сидя рядышком за первой партой, поглядывали друг на друга неприязненно. Толстушка – явно высокомерно. Полина – подозрительно.

Строго говоря, ни Поленька Романова, ни Танечка Кусачкина согласно правилам районирования народного образования в «привозную» школу попасть никак не могли. Обе девочки проживали в Приморском районе. Здание же, соседствующее с библиотекой Франко, более известной под кинематографическим видом банка из «Зелёного фургона», где в полном соответствии с заветами Бабеля автор более поздней одесской саги (но уже не о последних романтиках от местечкового криминала, а наоборот – о доблестных милиционерах) свёл сразу двух налётчиков, или булочной из «Дежа Вю», где по мафиозному кодексу «бутлеггеру»-международнику вручили дохлую рыбу, находилось в районе Ильичёвском. И туда полагалось отправлять детишек ближней Молдаванки и окрестностей Привоза. Поленька должна была отправиться в школу под номером сто девятнадцать, а Танечка – в сто семнадцатую. Территориально и «привозная» и «блатная» были равноудалены от арки двора, выходящей на проспект Мира. Но поскольку мама Поленьки сама была учителем, то прекрасно знала, что в школе сто девятнадцатой тот ещё контингент, и простым деткам среднестатистических смертных родителей там ох как нелегко. Не в смысле – учиться. А в смысле соревнования в тряпках и привилегиях с детками высокопоставленных чиновников от ЧМП, доченьками директора рыбодобывающей флотилии «Антарктика» и сыночками директоров заводов типа «Красный Октябрь». Нет, дочке учителя и инженера там не место. Вот так решила мама. И решила, к чести её отметим, совершенно правильно! К тому же в сто восемнадцатой была очень неплохая директор. Справедливая и умная. И особо ни под кого не прогибающаяся, кроме собственного мнения. Потому как ещё и депутат областного Совета.

Как Танечка оказалась за партой «привозной» школы, доподлинно неизвестно. Хотя до учебного заведения под сто семнадцатым номером по улице Ленина ей было три минуты хода, а к парте в классе, выходящем окнами на звенящую трамваями улицу Советской Армии, – две остановки на троллейбусе. Возможно, её папа тоже что-то заподозрил-додумал. Автору известно, например, что на школе сто семнадцать в одно прекрасное утро одного девятого мая какого-то года оказался вывешен фашистский стяг. Что правда, это случилось, когда Поленька и Танечка учились, если не ошибаюсь в расчётах, классе эдак в седьмом, но нравы-то устойчивы… А в те годы ещё полстраны в ветеранах Второй мировой числилось, и появление эдакого флага на одной из центральных улиц города-героя Одессы поднятию их духа никоим образом не способствовало. Хулиганов вроде даже вычислили, отловили и передали родителям на руки, наказав пожурить. Родители не поняли, за что мальцов журить. Ну, балуются детишки. С кем не бывает. В общем, Танечку задолго до этого случая решили в сто семнадцатую школу не сдавать.

Неисповедимы пути родительские, волею которых девчушки оказались рядом. А надо отметить, что сдать чадо учиться в школу «не по району» было тогда достаточно проблематично. Не знаю, как сейчас. За денежку всё можно, говорят. А тогда и денег-то не было. Одни трудодни. Бу! Шутка. Это я мо́лодежь пугаю. Ту, что волею ностальгирующих старцев подвержена тоске по неведомому им тоталитаризму. Но шутка с долей правды. А вам, нынешние юноши и девушки, и тоталитаризма текущего, хорошо известного, вполне должно хватать по самые помидоры. Если мозг в черепной коробке есть, а не только лозунги.

В общем, сидели себе девочки за одной партой. Сидели-сидели, и как-то раз пухлой кудряшке очень захотелось «по маленькому». Занятия у подготовишек были по субботам. Технички на этаже не было, а учительница не могла оставить малолетний класс. Поэтому Галина Андреевна Разенкова, будущая их первая учительница, отпустила девочек вдвоём, взяв слово, что «только туда и обратно!» Воспитанные девочки пообещали. «Туалет прямо по коридору». Вот они и зашли в первый же попавшийся прямо по коридору туалет, очень удивившись странным белым кувшинчикам, вывешенным в ряд на стене, противоположной кабинкам. Пахло в этом необычном туалете дурно: к запаху деревенского нужника примешивалась жутчайшей едкости отвратительная вонь. Много позже Полина узнала, что «дивный» этот аромат источает лизол – обеззараживающее средство, раствор крезола в калийном мыле, и что по сравнению с ним смесь двуосновной соли гипохлорита кальция, оксихлорида кальция, хлорида и гидроокиси кальция, именуемая попросту «хлоркой», – лёгкое дуновение ветерка со стороны цветущего куста сирени.

Соседка по парте, зайдя в этот странный туалет, зашлась в приступе лающего кашля. Потом она стала вдыхать, вдыхать и ещё раз вдыхать. А выдыхать почему-то перестала совсем. Поленьке показалось, что Танечка вот-вот лопнет. Она схватила задыхающегося кудлатого колобка за руку и вытащила в коридор к распахнутому окну.

– Ингалятор в портфеле! – почти беззвучно просвистела выпучившая глаза, побагровевшая девочка на очередном вдохе.

– Ингалятор в портфеле! Ингалятор в портфеле! – с таким воплем через пару мгновений внеслась в классную комнату Поленька Романова. Галина Андреевна не стала задавать глупых уточняющих вопросов, а, молча схватив портфель Танечки Кусачкиной, скрылась за дверью, наказав Поле оставаться на месте.

Всё обошлось, а девочки неожиданно подружились. Испарились Танино высокомерие и Полина подозрительность. Боевая вылазка без средств химзащиты, эвакуация раненого товарища с поля брани – какие после этого могут быть замеры харизмами? Танечка запомнила, что Поленька не испугалась, не начала расспрашивать и плакать, а просто вытащила её из туалета и быстро сбегала за учительницей. Поленька же пришла к выводу, что надменное выражение лица неуязвимости не гарантирует. Так же как некоторая первоначальная подозрительность ещё не означает неготовности помочь. Игра – вот что все эти выражения лиц. Кофточки, накинутые поверх нежной, покрытой пупырышками, озябшей кожи. Зонтики, что не слишком защищают от палящего окрест солнца или косого холодного дождя.

В туалет они тогда зашли, как вы догадались, мужской. Женский был за лестницей, до него они тогда не добрались по незнанию. Но и позже, всё десятилетие, не старались добраться. Нет, никаких особых зверств там не творилось. Никто никого ни к чему не принуждал, денег не отбирал, и стены не были расписаны матюгами. Просто там было крайне неуютно и дурно пахло. А зимой было ещё и очень холодно. Неудобств это доставляло Татьяне куда больше, чем Полине. Поля была девочкой на редкость здоровой. Таня же болела всем подряд, включая циститы, пиелонефриты, естественно осложняющие астму с начала осени до конца весны бронхиты. Кусачкина была первооткрывательницей и первопроходчицей всех школьных эпидемий, будь то банальная ветрянка или какая-то особо вирулентная форма гриппа. Поэтому дома у Тани Поля бывала часто – навещала. Да и жила та недалеко (по меркам взрослых) от Полиного дома – два квартала вниз по Чкалова, пересечь Карла Маркса и Ленина и, не доходя до Пушкинской, свернуть в арку Таниного двора. Непроходного. Крохотного. Одесского. Ну, то есть абсолютно.

В первом классе, неизбежно случившемся за подготовительным, Поленьку посадили с Олегом на первую парту в первом ряду, а Танечку – на четвёртую (она внезапно резко выросла) в третьем ряду. С Владимиром. Так было положено начало компании, где все десять школьных лет царило жестокое двоевластие. Потому что дружба Татьяны и Полины зиждилась на краеугольном камне всех женских дружб – конкуренции.

Они всё делали вместе. И всегда – жестоко спорили. Они писали стихи и пьесы, песни и… взрослели. Таня имела характер взбалмошный, если не сказать – истеричный. Она была не просто единственным, но больным единственным ребёнком. А таким детям прощается всё, кроме разве что убийства подданных. Родители в ней души не чаяли. И такими родителями, как у Танечки, можно было восхищаться. Они были весёлыми и добронравными. К ним в дом можно было прийти всегда – в любое время дня и ночи без предупреждения. С хорошим и с плохим. Там всегда поили чаем, выслушивали и давали советы. В том случае, если в последних нуждались. Танечку никто не приговаривал быть круглой отличницей. Она могла бросить музыкальную школу и заняться выращиванием фиалок, если ей так хотелось. Поленька же обязана была всё и всегда доводить до конца. Ну, может быть, это и неплохо. Так же неплохо, как быть здоровым. Быть здоровым и всё и всегда доводить до логического завершения – очень даже хорошо, если вдуматься. А что дети иногда завидуют болезням и вседозволенности – так на то они и дети. Мы-то с вами, уважаемый читатель, уже давно взрослые и давно понимаем, что такое хорошо и что такое плохо.

Поленьке же по малолетству казалось, что у подружки всё лучше. И действительно, у Танечки дома царила добродушная, жизнерадостная атмосфера. Никто и никогда не падал в обморок. Там никогда не пахло валокордином, и там всем и всегда были рады. Чай был горячее и слаще. Шутки ненатужны. Любовь не напоказ. Поля, чего греха таить, завидовала подруге чёрной завистью. И при этом – радовалась за неё. На такие одномоментные противоположные чувства способны только дети (и некоторые женщины). В маленьких человечках удивительно гармонично уживаются любовь и ненависть, злость и доброта, мудрость и глупость, восторг и обида. Поленька Романова ненавидела Танечку Кусачкину за то, что у той такой потрясающий отец – за это же и любила. Она искала причину не во взрослом, а в ребёнке. В основном – в себе. Она сравнивала себя с подружкой и не понимала, почему всё так?! Она ни капельки не глупее – скорее напротив. Она ничуть не страшнее – ну разве что волосы не вьются кольцами. «Значит, что-то есть в ней такое, чего нет во мне, и поэтому её любят…» Она злилась на Танечку за её писклявый голос и беспрестанную манеру исправлять неправильные ударения и обожала её за искромётные импровизации – стихотворные, вокальные и танцевальные. Поленька писала, пела и танцевала не хуже. Но ей для этого нужны были тишина и одиночество. Стеснительность покидает тело лишь с пробуждением духа. У Поли хватало ума оценивать подругу за достоинства – и глупости, – жестоко высмеивать за лишний вес и неспособность решить элементарное химическое уравнение.

Всё свободное от занятий и материнского надзора время Полина проводила в Татьянином доме. На самом деле это был вовсе не дом, а малюсенькая двухкомнатная квартирка. Чтобы попасть в неё, надо было преодолеть два пролёта винтовой лестницы и пройти ещё пару дверей соседских курятников, из вечно распахнутых окон которых несло мокрым бельём, хозяйственным мылом, кошачьей мочой, жареной тюлькой и луком. Домом эту квартирку делали люди, там живущие и любящие. Мама, не работавшая, но в быту не погрязшая. Удивительно бесталанная и простая женщина, вечно озабоченная цветом волос и поиском репродукций картин знаменитых художников, добычей колгот и билетов на заезжих гастролёров, походами к педикюрше, стоматологу и прослушиванием магнитофонных записей Пугачёвой. Живая, открытая, совершенно беззлобная. Не растрачивающая жизнь на поиск справедливости. Поиск рецепта селёдки под шубой бывает куда как более конструктивен. Папа – всегда к месту серьёзный и невероятно уместно остроумный. Папа, которого хватало на всё – и на работу, и на гитару, и на диссертанта, и на ласковый шлепок ниже пояса безалаберной супруге, и на яхт-клуб, и на компанию дочери. Дом, где никогда не ругались всерьёз. Орали, спорили, даже скандалили, но не ссорились. Дом, где всегда были рады. Дом, где хотелось жить. Не её, не Полин, дом.

Подруга-ровесница, подруга-наперсница и подруга-соперница. Она случается в жизни каждой женщины. А если не случилась – значит, когда-то вы оказались не там, где бог вас ожидал видеть. Ну, или вы, мой конкретный читатель, не женщина. Что тоже вполне вероятно.

Танечка смотрела на Поленьку так же. Зеркально. Ей хотелось жить в «сталинском» доме. Старшего брата. И маму – с двумя высшими образованиями. Таинственная валентность казалась ей куда непостижимее и поэтичнее простых рифм, а широкие плечи подруги вызывали зависть. И в Полином хриплом контральто ей чудился вызов, брошенный миром лично ей, с её тоненьким никчёмным голосочком.

В конце восьмого класса, в яхт-клубе, они нечаянно попали в компанию институтских товарищей Татьяниного отца. Полина краснела, Татьяна – солировала, пользуясь давней причастностью. Провожать Полину домой вызвались сразу трое. Девушка стала пунцовой и, выждав момент, тихо улизнула по-английски. Несясь тёмным, страшным, диким приморским парком, и в дневное-то время полным собачников и онанистов, что уж говорить о вечернем, она с ужасом прислушивалась к малейшему шороху в густых, ещё не пожухших от одесского зноя кустах и проклинала себя за стеснительность и комплексы.

«Ну почему, почему?! Почему у Таньки так естественно получается принимать их дурацкие шуточки, кретинские комплименты, чашку чая, мороженое и проводы домой?! И почему я вечно чувствую себя обязанной отказаться, вроде как недостойна, а?!»

В общем, попадись ей тогда на пути самый безумный невоспитанный пёс или безобидный демонстратор своего нехитрого мужского хозяйства, им бы явно не поздоровилось.

Ненависть-любовь девочек после тех «посиделок со взрослыми дядьками» обострилась, чтобы продлиться ещё два года. Два последних школьных класса. Потом их пути разошлись. Чтобы лишь изредка, ненадолго… Нет, не пересекаться. Соприкасаться и расставаться. С чувством разочарования, сожаления и лёгкой печали. И пониманием того, что хороший дом не отпускает. Из хорошего сложнее уйти. Имея примером прекрасное, сложно соглашаться на просто хорошее. Ты всегда будешь стремиться к подобию, так и не поняв, что всё это – не твоё. Твои или чужие матери и отцы – не ты и не твоя жизнь. Их дом – не твой дом, как бы прекрасен или ужасен, на твой взгляд, он ни был. В счастливый дом стоит ходить лишь счастливым. Чтобы стать счастливым, надо быть одиноким. Покинутым и покинувшим. Человек свободен, лишь оборвав и разрушив. И создав. Нет, не на обломках. Из пустоты. Всё это так бессмысленно для шести-, семи-, четырнадцати– и семнадцатилетних. Они чуют, но ещё не научились доверять себе. Принимая бунтарство и отрицание за созидательный материал. Они всё поймут. Позже. Наверное…

Великая ирония Создателя. Снабдив нас отчим домом и рецептом селёдки под шубой, ждать: налопаются от пуза одним-единственным блюдом или…

У Полины всё ещё была одна-единственная подруга. Но школа осталась позади. И Поля семнадцатой производной от интуиции чувствовала, что если крикнуть чуть громче в пустом зале, то кто-нибудь обязательно подойдёт и предложит… меню.