Студенчество. День последний

Дверь главного корпуса медицинского института была вовсе не тяжёлой.

Дипломы вручали всё в той же первой аудитории. Достаточно торжественно, но и без лишней помпы. Ректор толканул речь о предназначении, о сложностях текущего момента, и когда уже начал скатываться в международную обстановку, сам себя оборвал, пробурчав под нос «Все в автодор!», пожелал успехов в труде и счастья в личной жизни и передал бразды управления «утренником» декану лечебного факультета.

Первыми вызывали краснодипломников.

– Ну вот, была бы Евграфова, так уже бы! – бурчала Поля. – Сиди теперь вслушивайся, пока до «эр» дело дойдёт.

– Мы непременно поженимся, я же сказал.

– Когда?

– Тобою тоже овладел матримониальный бес? Не пойму, он что, воздушно-капельным передаётся, что ли? А-а-а! Я понял! Ты боишься встретить за ближайшим углом ещё каких-нибудь приключений и хочешь заключением в законный брак отсечь себе все возможные пути к бегству, да?

– Болван!

– Или ты прочитала где-то, что мужчина, живущий с женщиной «просто так», уже и не хочет на ней жениться? Я тебя успокою – моё желание жениться на тебе такое же пылкое, каковым и было до того, как мы стали жить «просто так»! После выпускного пойдём подавать заявление.

В общем, часа за два декан управился и с «красными», и с «синими», потряхивая рукой, уставшей от рукопожатий, пожелал всем не напиваться сегодня до потери человеческого облика в вытрезвителе и отправился восвояси. Мечтая только снять с себя пиджак, выкинуть к чёртовой матери галстук, поменять мокрую от пота рубашку на сухую с коротким рукавом. И выпить рюмку коньяку и ведро холодной минералки. Или наоборот. Досконально неизвестно.

Выпускники группировались кучками и отправлялись праздновать компаниями. Впереди был ещё выпускной. Менее официальное мероприятие, нежели выпускной школьный бал, но не менее традиционное. Поток, где училась группа Евграфова и Романовой, снял старинный корпус одного из самых древних одесских санаториев и там оторвался по полной. Декан предпочёл отпраздновать с ними. Раньше он был только их деканом – деканом первого лечебного факультета. Теперь факультеты слили – на бумаге, в реалиях оставив только потоки.

Иные преподаватели удостоились личного приглашения – были тут, на выпускном «первого потока», и кривоногий Фил Филыч, ставший после колхоза на первые, теоретические, годы куратором Полиной группы. И обязанностями своими, в отличие от большинства кураторов, не манкировал. Но и не злоупотреблял. Неплохой дядька, незлой и толковый. С индивидуальным отношением к каждой возникающей с лоботрясами в первые годы ситуацией. А что выпить не дурак и на девиц слюни попускать, так то, как говорится, кто сам без греха, так подойди к зеркалу и перекрести своё отражение.

Профессора Хаґндру пригласили. Невысокого, лысоватого, ясноокого, умного, беззащитного взрослого мальчика. Настойчивого, вдумчивого, доброго, мудрого мужчину. Ставшего своим человеком не только для множества и множества студентов, аспирантов и учёных, но и для множества и множества котов, семеро из которых осели у него дома.

Эдгара Эдуардовича. Куда же без него?! Тополя уже отцвели – конец июня. Так что плакать и сморкаться не будет. А будет произносить бурлескные тосты и лихо отплясывать с девицами на голову выше его.

Демидова. Пусть окружит себя интеллектуалками-красавицами и застынет в них, как комар в янтаре, с ироничной полуулыбкой Энтони Хопкинса.

Лаборантку с глазных болезней – чуть не талисман этого вуза.

Профессора с терапии.

Парочку хирургов.

Вику – непременно.

Пропойцу-философа, бывшего заведующего кафедрой марксистско-ленинской любви к мудрости. Теперь её вообще отменили. В том здании теперь, кроме всего прочего патентно-поискового, профкомовского и просто какого-то административного бабья, которое уволить жалеют, есть кафедра экономики – и ею заведует молодой хлыщ. А старому умнейшему пропойце оставили элективный курс философии самой обыкновенной с историей, почему-то, религии. По образу и подобию, видимо. Пока в программу сдачи кандидатского минимума входит философия, должен же кто-то за неё расписываться. От добра добра не ищут. Пусть сидит, пока совсем не сопьётся, – он из своей философии ни фетиша, ни бизнеса не делает. Мог бы и по сотке баксов с алкающих отличной оценки кандидатов в кандидаты огребать. А он бутылками берёт вполне бюджетными. За пятёрку. «Хор» всем бесплатно в зачётки ставит, задавая один и тот же вопрос: «Греческий на латыни учил? Как на русский переводится философия?» Вот и весь экзамен. Ему руководство даже не намекало, что уже не на русский надо переводить, а на украинский. Пропойца-философ знал почти все европейские языки – английский, немецкий, французский, итальянский, и как-то даже в Амстердаме неожиданно заговорил на голландском. А вот украинский в него никак не лез. «Кохання до чего? Кохання… Тьфу! Кохання до… Как же на этой мове мудрость-то будет, а?» – будет шептать он в свой стакан на выпускном, пока не вцепится в какую-нибудь жертву и не заболтает её до полной потери метафизического сознания…

Общеизвестен факт: званых много – избранных мало. Правом быть званым на вузовские выпускные вечера времён авторской юности, совпавшей с юностью героев этого романа, обладали только избранные учителя. И это их священное право проистекало из священного же долга – быть Учителем.

К двум часам ночи Примус и Полина, уже по третьему кругу захмелевшие и протрезвевшие, выпотрошенные танцами, разговорами, дружескими объятиями и поцелуями, рукопожатиями и воспоминаниями, брели босиком по деревянным ступеням, ведущим к пляжу санатория имени Горького:

– Лёшка, мы должны сегодня пройти все наши…