Всего лишь студенты
– Пургин! Чем так воняет?!
– Что, сильно?
Полина с одногруппниками стояла под кафедрой микробиологии в ожидании зачёта. Был конец мая. Прекрасное время! Эх, сейчас бы на пляж, пока солнце ещё не такое жгучее, как в июне-июле, пока ветер – тёплый, нежный, струящийся шёлк, а не иссушающее синтетическое наэлектризованное полотнище. Но! Учёба, учёба и ещё раз учёба. Даже для работающих студентов учёба – это самое главное.
Ах, если бы вы знали, как тяжело быть студентом в Одессе! Уже в конце апреля лекционные аудитории пустеют, потому что даже таким заядлым отличникам, как Алексей Евграфов и Полина Романова, куда больше хочется прогуляться по Приморскому бульвару, посидеть под зацветающими каштанами, поболтать о всяких глупостях, о которых нужно болтать только в молодости. Рвануть на Ланжерон, а то и вообще – на Шестнадцатую Станцию Фонтана. С визгом окунуться в ледяные ещё пока волны Чёрного моря, вынестись на солнышко и идти, идти, идти до самой Аркадии. А потом подняться и ещё идти, идти, идти вдоль полотна «старенького пятенького трамвайчика», проложенного насквозь бульвара Французского. О! Уже и канатная дорога в Отраде заработала! А не прокатиться ли нам, дражайшая Полина Александровна, и не омыть ли ещё раз наши многогрешные тела в солёных волнах? С преогромным удовольствием, любезный Алексей Андреевич!.. И потом снова идти, идти, идти по «трассе здоровья» уже до самого парка Шевченко. И пусть весь мир подождёт! В конце концов, мы уже немного поработали на наши зачётки, моя дорогая подруга! Пусть уже и они понемногу начинают работать на нас. Да и не всегда на тех лекциях переклички делают. А уж наш славный староста Серёжа Пургин никогда не опустится до такой низости – отметить нас с вами как отсутствующих! А то кто же ему конспекты, кроме нас, для подготовки к экзаменам даст? Кстати, о конспектах! Славный Вася вкупе со славным Тарасом не пропускают ни одной лекции, так что Вася всё запишет. Чтобы нам с вами, моя прекрасная леди, было у кого передрать! Почему Вася с Тарасом всегда ходят вместе и не только на лекции? Потому что их девушки не любят, потому что они рыжие и потому что есть такая профессия: «Штепсель и Тарапунька». А кто мы с вами, спрашиваете вы у меня, мой ангел? Мы с вами, Полина Александровна, – особа королевской крови и её верный, неизменный паж. Или, например, обыкновенный человек Поля и её ангел-хранитель Примус. Или так: вздорная девчонка, вся по уши в трудностях переходного возраста, и её заботливый гувернёр. Вам какой вариант больше по душе, Полина свет Александровна?
О, как это прекрасно – юность в приморском городе. В вечно юном приморском городе, с бульварами его, с каштанами и дурманными акациями его, с тополями…
Стоп! Вот с тополями всё не так прекрасно, потому что у Штефана Эдгара Эдуардовича, доцента кафедры микробиологии, была выраженная аллергия на тополиный пух. Как только эти расплодившиеся в невероятных количествах твари – тополя – выпускали первые свои пушистые споры, у Эдгара Эдуардовича начинали слезиться глаза, закладывало нос, и то время, что он не плакал, он чихал. А когда не чихал – сморкался. И никакие антигистаминные таблетки и пилюли, никакие антиаллергенные глазные и носовые капли не облегчали страдания доцента. Он яростно ненавидел время цветения тополей и всё, что с этим временем связано. А с ним был связан ещё и зачёт по микробиологии. Как раз накануне сдачи государственного экзамена по ней же.
В принципе, Эдгар Эдуардович был замечательный. Во-первых, умный. Во-вторых, образованный. Энциклопедически образованный. В-третьих, отлично знал и, что немаловажно, любил свой предмет. Как и любой давно занимающийся педагогической деятельностью, был неплохим психологом – это в-четвёртых. В-пятых, никогда не давал спуску даже своим любимчикам. То есть характер и вне цветения тополей – ого-го какой не самый мягкий и приятный – это в-шестых. И в-седьмых – и это самое ужасное – он умел рисовать. Что же тут ужасного? – спросите вы. И даже добавите, мол, напротив, – это прекрасно, когда человек умеет рисовать! Да, прекрасно. Когда он не требует подобного умения от других. При чём здесь искусство рисунка и микробиология? – продолжите вы недоумевать, но уже с некоторым подозрением. Да при том же, при чём оно и к биологии, и к гистологии, и даже к патологической анатомии, – к альбомам. По всем этим дисциплинам студенты медицинского института рисуют альбомы. И если бы мир узнал серию рисунков студента Евграфова: «Цикл развития трихомонады», то картина Поля Сезанна «Большая сосна близ Экса» резко бы упала в цене. И шутки шутками, но, несмотря на наличие могучего интеллекта, Штефан Эдгар Эдуардович на дух не переносил плохих рисунков. Он мог позволить студенту, в отличие от многажды раньше упомянутого преподавателя с кафедры нормальной физиологии Глухова, отвечать так, как угодно. Что-то на лекции запомнил, что-то в учебнике прочитал, что-то на занятии записал – молодец! Если ты ошибся в одной десятой нанометра, называя диаметр капсулы микроорганизма, – не страшно. Не так страшно, как страшно становилось Глухову, когда он слышал хоть что-то отличное от его надиктовок. Но рисунки!!! Альбомы по микробиологии групп, где вёл занятия Эдгар Эдуардович, можно было отправлять на выставки. Мало того что он требовал схожести (в то время как биологи и гистологи соглашались и на схематичность, понимая, что, рисуя, студент просто ещё раз запоминает-повторяет материал), но он требовал ещё и идеального, если можно так выразиться, санитарно-гигиенического состояния учебного альбома по микробиологии. Сей сакральный для Эдгара Эдуардовича предмет должен был определённым образом обёрнут, подписан, и малейшая помарка, не те карандаши или, не дай бог, след от резинки… Да-да, учитель рисования боролся в нём с учителем черчения, и всё это было отягощено многосложной наукой микробиологией. Понятно, что ребята после армии, живущие в общагах, почти никогда не соответствовали предъявляемым требованиям. Но Эдгар Эдуардович не ставил зачёта по теме до тех пор, пока не было вылизано всё: знания по теме + альбом с рисунками и протоколами лабораторных работ (каллиграфически исполненных). Тот самый староста Пургин той самой группы, где учились Полина Романова, Алексей Евграфов и Вадим Коротков, был уже на грани помешательства. Впрочем, примерно там же были и все остальные, но Серёжа – всё-таки на шаг ближе. Потому что с чудесными альбомами, которые рисовал, признаться, не он сам, а его жена – студентка четвёртого курса (да-да, «томатная» свадьба), постоянно что-то случалось. То в лужу уронит, извлекая на улице из своей безразмерной сумки пачку сигарет. То в раздевалке спорткомплекса по альбомам Пургина кто-то ногами пройдётся. В общем, завидев потоптанный, заляпанный и просто облитый кофием альбом, Эдгар Эдуардович приходил в тихую ярость и сдержанно-интеллигентно (вот тут уже все пугались куда больше, чем когда он позволял себе немножко пискливо покричать) говорил:
– Пургин! К следующему занятию альбом перерисовать! Весь!
За год микробиологии его нежная и тихая жена Оля сперва самостоятельно постигла все идиоматические выражения, а затем покорилась судьбе, смирившись с неизбежным – каждую неделю перерисовывать Серёжке альбом. И даже решила стать инфекционистом, потому что, похоже, лучших теоретических знаний ни по какому из предметов у неё на текущий момент не было. Повторенье – мать ученья.
И вот – наконец! – конец мая, конец семестра, конец года микробиологии!!! Зачёт. Экзамен. И – привет! – третий курс уже безо всяких извращенцев. На патологической анатомии альбом все преподаватели требуют на уровне: «Чтоб было!» И только вчера жена всю ночь рисовала Серёже альбомы. Два. Потому что за год. Всю ночь. До самого утра. Обложившись цветными карандашами и высунув от усердия язык.
– «Несёт» – не то слово! Из твоей сумки смердит, – брезгливо повёл носом Примус. – И если мне не изменяет обоняние, тебе туда кошки нассали!
– Да он, сука, – кот! Я Хандре ещё одного клиента поймал, в торбу сунул, донёс, вынул. Так он, падла, видать, нагадить успел! – расстроился Пургин.
– Ты что, всё ещё поставляешь нашему молодому гению котов? – удивился Примус.
– Ну не все же такие, блядь, умные, как ты! Он мне с госами по биохимии обещал помочь. Вот и таскаю. – Серёжка вздохнул. – Может, Эдгар не заметит? У него же сейчас нос по самую жопу заложен, а?
Примус с сочувствием поглядел на своего товарища и промолчал. Может, умная Оля догадалась упаковать альбомы по микробиологии в целлофановые пакеты? Или в титановые контейнеры. Да, вторые были бы куда более кстати, потому как после кота, побывавшего в твоей сумке не по доброй воле, обычно остаются… жертвы и разрушения.
– Ты проверил, что там с а… – начала Полина.
– Пошли уже в класс! – перебил её Примус.
– Здгавствуйте! – картаво прогундосил Штефан. Дикция вне цветения тополей у него была отменная, но в «пушистые» времена из еврея польского интеллигентного он превращался в еврея анекдотического. – Садитесь! Начнём зачёт!
В помещении класса было очень душно, но открывать окна было нельзя. Сами понимаете почему…
Эдгар Эдуардович почесал переносицу и чихнул.
– Пгостите!
И чихнул ещё пару раз. Затем высморкался, закапал нос и глаза.
– Дгузья мои, вам ничем не воняет? – обратился он к студентам. – Или это у меня уже изгващение обоняния из-за этой загазы?! Пгостите!
После серии чихов Штефан вернулся к ассистентскому журналу и стал вызывать всех по алфавиту к себе. К столу. Брезгливо листал альбомы, смотрел на ряды оценок и по совокупности выводил итог. В принципе, всё было честнее некуда – студентов своих он знал отменно. И ни улучшить, ни ухудшить итог было нельзя. Весь год как на ладони. Наконец дошла очередь и до Пургина.
– Пуйгин! – прочихал Штефан и зашёлся в очередной серии сопле– и слезоистечения и попыток их купирования. И не заметил, как вся подгруппа с ужасом смотрит на Серёжку, извлекающего из своей сумки альбом, с которого капает… Пургин же ни малейшего ужаса, напротив, не проявлял. Его простые чистые ясные глаза лучились искренним недоумением. «Что это?!» – как бы спрашивал Серёжа у мироздания. Он никак не мог связать факт пребывания взрослого кота-самца подвида «весенний» в своей сумке с таковым плачевным состоянием своего альбома по микробиологии. Есть такие счастливчики, у которых даже самые элементарные связи «причина-следствие» напрочь отсутствуют. Кот был для успешной сдачи биохимии. Альбом, перерисованный старательной супругой, был для сдачи зачёта по микробиологии. И то, что два этих просто самих по себе факта оказались вдруг замкнутыми в одной сумке, никак, на Серёжин взгляд, не могло повлиять на судьбу ни одного из них!
Несчастный, изодранный, мокрый альбом не только истекал всяческими жидкостями и секретами половозрелого кошачьего организма, но и вонял так, что даже до абсолютно лишённого нюха Штефана дошло наконец…
– Что это?! – он вскочил со своего стула и прижался спиной к доске.
– Альбом, – честно ответил Сергей.
– Что с ним?! – К Эдгару Эдуардовичу от ужаса вернулась чистейшая дикция, и на мгновение мелькнула мысль, а не являются ли флюиды самцовых кошачьих желёз наилучшим средством симптоматического лечения заложенности носа. Штефану стало так жаль добросовестную и тихую Олю Пургину – да-да, он был в курсе, кто рисует этому балбесу прекрасные альбомы, – что он успел подумать, а не изменить ли себе и не поставить ли, к чертям собачьим, этому кретину зачёт?
– Я его высушу, Эдгар Эдуардович! – пробормотал Пургин. – Высушу на свежем воздухе и…
– Вон! – запищал Штефан. – Вон из класса! Все вон!!! Немедленно!
Студенты с ужасом покинули помещение.
Дверь захлопнулась, и Штефан хихикнул. Подошёл к окну, открыл его, втянул своим измученным носом свежий пушистый воздух и засмеялся. А затем и захохотал. Не замечая текущих из глаз слёз, он хохотал и хохотал, хохотал и хохотал. Наконец успокоившись, пошёл к столу и выставил всем в журнал хорошие и отличные оценки.
– Юные идиоты! – нежно сказал он портрету Луи Пастера. – Мои самые любимые, самые лучшие, самые-самые студенты! Как это прекрасно – быть всего лишь студентом! Эх!.. – И он смачно высморкался в двадцать пятый за сегодняшний день носовой платок.
