Глава пятая
Байкал, расизм и Брюс Уиллис

«Боже, какой позор!» – думала Соня, сдавая бейджик визитёра на проходной Бостонской телестудии улыбчивому охраннику. Уши её горели, щёки пылали. «Не быть тебе телезвездой! Не парить в верхних строках рейтингов!» – ехидничал внутренний голос. Такого фиаско она не терпела уже очень давно. Последний раз – в ясельной группе детского сада. Гордость не позволила поставить в известность воспитательницу о том, что Соня навалила в штаны. И маленькая Сонечка молилась, молилась… уже не помня кому… наверное, дедушке Ленину, чтобы за ней пришёл папа или старший брат! Но её молитвы не были услышаны – пришла мама. И, разумеется, устроила громогласный скандал из-за «горошины под матрасом». Принцесса была опозорена. Публично.

Однако…

«Срочно купить литровую бутылку водки. Выпить её залпом. Убить Марка. Убивать изощрённо – он должен мучиться. Утопиться в океане… Предварительно сделав харакири «розочкой».

Вероятно, Соня обладала ярко выраженными способностями к передаче мыслей – потому что ни на секунду не затыкавшийся последнюю четверть часа Марк вдруг снова впал в молчание. Правда, не в каталептическое, как в студии. Сейчас, видимо, он почувствовал, что «…его будут бить. И может быть, даже ногами». Поэтому онемел. На целую минуту. Соне она показалась вечностью. Но хрупкое равновесие всё же было нарушено – до слуха донеслось его жалобное: «It’s mean…» – и она с воплями: «А-а-а-а-а-а!!!» и чего-то ещё нечленораздельно-оскорбительного в адрес его матери, которая Сонечку ещё вчера достала, начала сумкой колотить «ицмина» по его «майнду».

Пущей дикарской радости добавляли металлические бляхи, которыми была увешана Сонина торба в стиле «милитари».

Хорошо, что Марк удержался на ногах. Если бы он упал, Соня добила бы его отнюдь не декоративными солдатскими ботинками на грубой подошве. И потом за долгие безмятежные тюремные вечера изучила бы, наконец, английский язык в должном объёме. Возможно, даже переплюнула бы Шекспира по многообразию лексики. Тюрьмы в Штатах оборудованы спортзалами. Рацион питания правильный. Похудела бы и подкачалась. За убийство срок, надо полагать, немалый.

А всё так славно начиналось…

Накануне Джош сообщил Соне, что сегодня в полдень она должна стоять у входа в Бостонский телецентр, потому что участвует в передаче «штатного» телевидения (что-то на манер «республиканского»).

Ах, этот неподражаемый великолепный Джош! Если он говорит вам, что делать, вы готовы немедленно туда идти. Как будто это – именно то, единственное, зачем вы родились на свет. Соня лично имела честь быть знакома ещё только с одним подобным представителем рода человеческого. Она с таким экземпляром жила. И если он говорил: «Завари мне, пожалуйста, чаю», – Соня понимала, что именно в этом её – реинкарнированного существа – предназначение.

Передача выходила в эфирное время «домохозяек» и по формату напоминала «интервью с интересными людьми».

«Это что же – я завтра с бухты-барахты должна на целых полчаса прямого эфира с перерывом на рекламу стать «интересным человеком» для тех жителей штата Массачусетс, которым в это время дня больше нечего делать, кроме как смотреть телевизор?!»

В Сонином организме началась вегетативная буря, именуемая в простонародье «медвежьей болезнью».

Не дав времени до конца осмыслить, чего конкретно Соне следует опасаться, Джош, как ни в чём не бывало, сообщил, что ещё будут задавать вопросы. И не заранее подготовленные редакторами с Сониными, ими же исправленными, ответами. А по телефону! В прямом эфире!!!

Единственное, о чём Соня в тот момент мечтала, – нуль-транспортироваться в Антарктиду к добродушным пингвинам, не владеющим никакими языками. Но, не имея для этого достаточно сил, её дух транспортировал слегка обмякшее тело в «два нуля».

Умывшись и отдышавшись, она вышла с намерением сказать Джошу твёрдое «нет!». Но, увидев этого «настоящего индейца», поняла, что не может сартикулировать созвучное на всех языках короткое отрицание.

Джош продолжил информировать: передача будет посвящена вопросам инфекций, передаваемых половым путём и через кровь; звонить будут в основном гомосексуалисты обоих полов, беременные, пенсионеры и прочая доброжелательная публика. Звонки отслеживаются операторами и предварительно корректируются редакторами, хотя Соня, конечно, должна быть готова к некоторому количеству каверзных вопросов о «стране белых медведей», гомофобии, пенсионеромании и беременнофилии. Тут же заверил, что атмосфера в студии царит самая радушная, что ведущий передачи – его друг (интересно, хоть кто-то в этом городе не был другом Джоша?) и что он сам не раз принимал участие в этом милом дневном эфире и всегда всё было просто великолепно. И почти уже успокоив, в конце заявил, что сам прийти не сможет…

«Опаньки! А как же?.. Да я же!.. Но ведь…» – кричало из глубины Сониного сознания. Вслух она ничего не могла произнести. Ноги неуверенно дрожали.

Немного остыв, она поняла, что страх и паника связаны отнюдь не с отсутствием Джоша, не с боязнью софитов, камеры и прямого эфира как такового – пару раз на родине ей приходилось принимать участие в подобных телепередачах. Так те хоть шли в записи! Но вот что тревожило её более всего – так это то, что она не владела английским в должном для прямого эфира объёме! По крайней мере – она так считала. Одно дело – доброжелательные прохожие или продавцы. Милый персонал MGH и до осадка приторные в своей доброжелательности сотрудники Brigham&Women Hospital и Harvard Medical School, не говоря уже о поголовно русифицированном люде Sant Elizabeth госпиталя. Эти были готовы слушать любые «твоя-моя-не понимай» и бесконечные «рипит плиз слоули». Но тут-то совсем другое дело – прямой эфир!!!

«М-да… Так какого хрена я тогда по поводу отсутствия Джоша распереживалась? Чем он-то мне может помочь – не у него же английский второй язык! Да и русский – не первый!»

Кстати, ещё ни разу не упоминалось, что Соня страдала ярко выраженным топографическим идиотизмом.

Однажды она заплутала, пытаясь дойти пешком от MGH до Бруклайна. Напрямую там – рукой подать – кварталов десять-двенадцать, а на метро – вокруг почти всего города. Джош ей даже карту нарисовал, но она её (естественно!) к концу рабочего дня потеряла.

Вечерок был тих и свеж. И понадеявшись хотя бы на воспоминания о топографии, Соня всё-таки отправилась пешком. И буквально через пару кварталов потерялась. Где-то в магазинчик заглянула, где – пейзажем полюбовалась, где просто – на другую сторону улицы перешла, на скамейке посидела – и всё. Этого оказалось достаточно. Повернула обратно к госпиталю – не тут-то было – заблудилась окончательно. На её вопли, обращённые к прохожим: «How do I get to…» – откликнулось немало добрых самаритян. Они все Соню внимательно слушали, доброжелательно размахивали руками в разных направлениях и даже рисовали всякие схемы с использованием подручных материалов. Вслушиваясь и вглядываясь в бесконечные GPS-версии, Соня бубнила только одно – чтобы они говорили ме-едленнее и «по-о-че-ре-ди!!!». В итоге всё закончилось, конечно, хорошо – смешливая рыжая толстушка подвезла её туда, куда надо, хотя самой ей и было совсем в другую сторону.

Оказывается, пока страхи путались с воспоминаниями в Сониной голове, она успела выключиться на несколько секунд из окружающей действительности в виде Джоша. Тот, заметив это, уже щёлкал пальцами у неё перед носом. Соня вернулась, но, видимо, забыла переключить регистр Ctrl-Shift’ом. Можно представить её удивление, когда она вдруг, включившись, обнаружила перед собой Джоша, говорящего на каком-то совершенно незнакомом языке. Так певуче! «Са-а-ам-си-и-инг-э-э-элсссс» – насвистывал соловьём – только на замедленной прокрутке записи – Сонин красивый друг. Так ей, по крайней мере, показалось. Подумалось: «Может, это индейский диалект, трепетно хранимый в семье со времён прапрадедушки?» Но Джош пощёлкал пальцами ещё раз, прикоснулся ладонью к Сониному лбу и указал на мембрану фонендоскопа – приём, к которому обычно прибегают педиатры, чтобы привлечь внимание несмышлёных карапузов. Регистр, наконец, переключился. «Вот ужас-то! Совершенно забываю английский, когда нервничаю», – сообразила Соня и тут же сообщила об этом своём открытии Джошу. Разумеется, на понятном ему языке, полминуты назад казавшемся ей наречием майя.

Обидно. Ведь к третьей неделе стажировки у Сони уже проскакивали мысли и сны на языке этой прекрасной, в общем-то, страны. Но стоило понервничать – заблудиться, там, или угроза прямого эфира, – как эта простая и доступная речь превращалась в бессмысленную абракадабру. К слову сказать, в индивидуально организованной тишине Соня с удовольствием читала Марка Твена, О. Генри и Джека Лондона в оригинале, и это не вызывало у неё ни малейшего дискомфорта. Даже напротив.

Джош, мгновенно оценив ситуацию после Сониной реплики, сделал губами эдакое «пфу-у!», что, вероятно, означало: «Как ты можешь так плохо обо мне думать?!» – вручил визитку некоего Марка и со словами «тебе положен переводчик» ретировался, оставив Соню наедине с мыслями о собственном ничтожестве.

Перекур в обществе англоговорящего Джима отчасти вернул ей веру в себя, и она, ничтоже сумняшеся, решила брать быка за рога и сразу отправилась звонить этому самому Марку-переводчику, стараясь не думать о его до боли «родной» на слух фамилии, оканчивающейся, разумеется, не на «-ов» и не на «-ин», а очень даже на «-ский».

Времени оставалось всего ничего – сегодняшний вечер и завтрашнее утро.

– Аллё! Хто там уже?! Гаварите! – ударила Соне в ухо телефонная трубка фрикативным одесско-привозным «гэ». Языковые регистры переключились, но с заметным опозданием.

– Hello! May I…

– ШО?!

– Извините. Это я себе… Здравствуйте, могу я поговорить с Марком?

В недрах трубки раздался типичный громогласный вопль одесских двориков:

– Марик! Тебя какая-то жэнщына до телефона! Гаварит по-русски. Хто это?!

– Да не знаю я, ма, не ори!.. Ye-еs? – «Марик» добрался «до телефона» и включил всю отмеренную ему Создателем вежливость.

– Здравствуйте! Меня зовут Соня. Мне дали ваш номер и должны были предупредить о звонке. Я по поводу завтрашней телепередачи.

– Да-да, конечно! – радостно возопил «Марик».

– Я хотела бы встретиться с вами сегодня, познакомиться, обсудить возможные нюансы тематики. Где и когда вам удобно? – Если честно, то Соня типично по-женски надеялась, что в ответ её спросят, где и когда именно ей удобно, и уже прикинула в уме ресторанчик буквально напротив госпиталя, где тепло, светло и цены не кусают – последний оплот Тайной Лиги Курильщиков в районе.

– Вы знаете, приезжайте ко мне. В домашней обстановке оно всегда уютнее, тем более с бывшей соотечественницей… – вкрадчиво разрушила Сонины планы телефонная трубка и назвала адрес какого-то совершенно зачуханного пригорода, который Соня и понятия не имела, где находится. Но «назвался груздём» – соответственно, полезай в такси, растрачивай деньги, отложенные на ресторацию, и будь готов!

Внутренний голос ехидненько обозвал Соню идиоткой, а здравый смысл – будь он неладен – отправил ловить такси.

Представьте, что вы – в баре на Таганке пьёте текилу, а вас на пару слов приглашают в Одинцово. Или вы стоите напротив уютного кафе на Дерибасовской, а вас приторно заманивают в город-порт Южный на часок.

Таксист был очарователен. Вернее – очаровательна. Чёрная женщина лет сорока, может, тридцати. Сложно определить, поскольку плоти в ней было килограммов сто двадцать. Не меньше. Она была необычайно вертлява, абсолютно не знала Бостон, не говоря уже о предместьях, и ещё… она говорила исключительно на испанском, из всего многообразия лексики которого Соне было известно только слово «corazon»…

Похоже, день окончательно не заладился.

Кое-как объясняясь на языке жестов и останавливаясь чуть ли не у каждого прохожего, они, наконец, добрались по указанному адресу. Сумма вышла круглее, чем Соня собиралась «прокутить» в ресторане. Что-то невнятно-казённое скребло по этому поводу в душе…

Люди, будьте бдительны – всегда верьте своей интуиции!

У слегка обшарпанного, но вполне приличного домика стояла madame, подобную которой Соня видела последний раз во дворе дома на проспекте Мира, угол Чкалова, лет семнадцать назад в Одессе. У неё был типичный подозрительно-прищуренный взгляд и щёгольские кадетские усики. «Мама, жарьте рыбу!» – «Так ведь нет…» – «Мама, жарьте! Рыба будет!»

Испаноговорящая афроамериканка, получив причитающееся плюс чаевые, выскочила из машины и игриво продефилировала к Сониной дверце, намереваясь галантно её открыть. (Видимо, в ответ на Сонины мучения по дороге сюда.) Зрелище было достойно кисти Рубенса, если учесть, что на таксистке был короткий топик и джинсы-стрейч. Но не успела она обогнуть машину, как вдруг из палисадника раздался истошный вой, вызвавший у Сони аллюзии с Шерлоком Холмсом, и оттуда вылетела великолепная немецкая овчарка. Сто двадцать килограммов оказались неплохо натренированы – надо отдать должное быстроте реакции – водитель молнией влетела в заднюю дверь. Пёс уже заходился хрипом, мечась под окнами такси, когда наконец из дома выкатился невысокий, плотный, запыхавшийся человечек, орущий: «Байкал! Байкал! Ко мне!» Усики у него были минимум капитанские, но, очевидно, фамильные. А не проронившая за всё это время ни звука madame в возрасте – явно была его мамой.

Русские вопли смешались с испанскими. Собака была утихомирена. Шофериня, выйдя из машины, демонстративно записала название улицы и номер дома, при этом шумно и весело ругаясь. Марк (это был именно он), брызгая слюной, огрызался в ответ. Соня, выйдя из машины, тихонько закурила в сторонке в ожидании окончания концерта. Но тут ожили кадетские усики. Они задрожали, разъехались, и из-под них завизжало:

– Курить в радиусе пятидесяти метров от нашего дома запрещено! Мы подадим на вас в суд!

– Мама, это ко мне по делу, – неожиданно спокойно сказал «Марик».

– Здравствуйте, я – Соня, – мексиканская королевишна, отъезжая, нешуточно газанула, и Сонины слова потонули в облаке дыма.

– Марк, – наконец представился колобок, протянув руку.

– Соня, – в который раз произнесла Соня своё имя, пожав его потную ладонь.

– Нет, вы представляете?! Понаехали тут, латиносы вонючие! Надеюсь, она не подаст на меня в суд из-за собаки! Впрочем, я вчиню ей ответный иск! И владельцу таксопарка заодно.

– Простите, Марк, но мне кажется, именно ваш пёс бросился на ни в чём не повинную девушку, или я ошибаюсь?

– Ха! – победоносно хмыкнул собеседник. – Лично я видел, что она проникла на мою частную территорию. Да, ма? А вы будете свидетельствовать.

– Простите, вынуждена вас предупредить, что с детства приучена говорить только правду и ничего, кроме правды. За редким исключением. Но сей инцидент – не тот случай.

«Господи Иисусе, кого мне подсунул Джош?! Хорошее начало хорошего знакомства, ничего не скажешь…»

– Кроме того, ваша собака могла кинуться и на меня, окажись я на улице первой. Потом, я всё ещё курю неподалёку от эпицентра ваших частных владений и, честно говоря, понятия не имею, куда деть окурок. А ваша, по всей вероятности, мама, – кивнула Соня на изваяние у дорожки, – уже тоже готова подать на меня в суд, – девушка пыталась сохранить любезность и не повышать градус иронии до сарказма.

– Мама шутит! – расплылся в слащавости Марк и крикнул в сторону старушки: – Правда, ма? – Затем снова обратился к Соне: – На вас Байкал никогда бы не бросился. Он, в сущности, милейшее беззлобное существо. Он и эту бочку сала кусать бы не стал, хотя стоило бы! – Тут Марк, отнюдь не поражавший изяществом форм, доверительно понизил голос: – Он её просто испугался. Чёрных ненавидит. Это очень интересная история. Пройдёмте в дом, я вам расскажу.

– Бычок! – напомнила Соня, всё ещё держа в руках подотлевший фильтр от сигареты.

– А, ерунда! Давайте сюда, – радетель за закон и порядок выхватил окурок у неё из пальцев и швырнул на мостовую.

Они зашли в дом, отнюдь не нищая обстановка которого определялась ёмким словом «халоймис».

– Ма, сделай нам чай! – крикнул Марк и, не дав Соне рта раскрыть, обрушился словесным водопадом.

Сразу стало понятно, что в ближайшие полтора-два часа по делу поговорить не удастся. Да что там дело. Сонечке даже не удалось заикнуться о том, что она предпочла бы чаю кофе. Могли бы и поинтересоваться… Но у Марка были совсем другие планы – он решил немедленно рассказать всю историю своей жизни.

Родился, учился в Одессе… Тут Соня, по наивности, допустила фатальную ошибку, успев ляпнуть, что некоторую часть своей жизни провела в этом замечательном городе. Наказание за оплошность последовало немедленно – Марк тут же выложил всё, что знал о Южной Пальмире. Знал он, слава богу, немного. Зато недостаток сведений обильно восполнялся охами-ахами с пусканием «розовых слюней», псевдо-nostalgia и вдрызг исковерканными цитатами из одесской главы «Евгения Онегина». Измотав Соню «на флангах», Марк вернулся к основной «баталии», продолжив автобиографию. Родившись и научившись, он завёл сезонно-курортный роман с юной ленинградкой, посетившей как-то летом пляжи Одессы с целью загореть и покупаться в море. Быстренько на ней женился и переехал (с мамой, разумеется) в Пальмиру Северную. Где некоторое время жил и трудился стоматологом в заштатной районной поликлинике. Затем унёсся в Израиль, по, сами понимаете, идейным соображениям. Потому как где-то в глубине глубин своей души всегда был диссидентом и противником кровавого коммунистического режима. И сторонником социальных благ благословенных капстран в виде огромного количества сортов колбасы и отсутствия очередей за апельсинами. В Израиль покатился, снова не забыв прихватить одесскую мамочку. И уже потом, «естественно! а как же!» – перебрался (с мамой, с мамой!) в самую обетованную из всех земель, открытую специально для того, чтобы евреям всех стран было где объединяться… Хорошо, что наконец «ма» скрипучим голосом позвала пить чай, за которым она, судя по времени приготовления, ходила в Индию пешком!

Но и здесь Соня обманулась – Маркова «ма» ходила за чаем не в Индию, а на окраины Варшавы, где веником подмела полы транзитного склада контрабандистов. Ибо в типично по-одесски немытой, с коричневыми наслоениями по внутреннему радиусу чашке болтался пакетик «чайной пыли». И судя по цвету напитка – используемый далеко не первый раз. Видимо, одесско-питерско-израильско-американская «ма» отлично усвоила основной тезис брежневской эпохи: «Экономика должна быть экономной!» К чаю, кроме прилипшего ко дну чашки блюдца, ничего не предлагалось. Каким сладостным и вожделенным в Сониных воспоминаниях представлялся в тот момент чудесный бутерброд из спрессованной ваты с розовым мокрым кусочком плоти синтетической коровы и листом салата из цветной бумаги для детского творчества, не съеденный из-за её гнусного кулинарного снобизма на утренней врачебной конференции! Мощный селевый поток желудочного сока окатил Сонин пищеварительный тракт в ответ на плотоядно окрашенное воспоминание. Однако гулкие раскаты урчащего эха в недрах её организма растворились в очередном словесном гейзере Марка.

Он уже шестой год безуспешно сдавал экзамены «на дантиста». Жена трудилась бебиситтером, сын учился в школе, Марк «сидел на велфере», перехватывая случайными заработками. У них ещё была бабушкина пенсия, которую налогоплательщики США щедро платили женщине, всю жизнь протрудившейся там, где с помощью советов кухарок управляли государством, – в Америке уважают старость. И ещё – Марк отчаянно судился с кем только можно, а также небезуспешно лоховал страховые компании. В общем, он относился к той категории бывших соотечественников и человеческих типажей вообще, которую Соня, как и все порядочные люди, не особо жаловала. Тем не менее она уже пожала его потную ладонь, сидит на давно не мытой кухне, пьёт спитой чай из грязной кружки и слушает всякую фигню о полукриминальных мелкомошеннических похождениях Марка, вместо того чтобы говорить о деле… Месть Джошу будет страшна!

«Я разрисую его календарь с изображениями суровых альпинистов-велосипедистов розовыми бантиками и алыми сердечками. Я заставлю его сожрать огромный синтетический бутерброд (ни слова о еде!) и выпить литр страшного кофе «Данкин-Донатс» (ни слова о кофе!), а вместо «Хэллоу, гайз!» я буду говорить «Хэллоу, гейз!» Его драгоценного Майкла буду называть Мойшей, а его – Джо… Джо… Джойшей! Ну, или что-нибудь не менее страшное в этом роде!»

Единственное, что согревало ей душу, был действительно донельзя дружелюбный Байкал. Он забежал на кухню, положил голову Соне на колени и, виляя хвостом, периодически повизгивал: «Извините! Мне так неловко за первоначальные обстоятельства нашего знакомства. Позвольте мне исправить первое впечатление. Я и сам не знаю, что на меня нашло». А Марк поведал обещанную леденящую душу историю о том, как милая беззлобная овчарка стала воинствующим расистом. Байкал лежал у ног, влюблённо поглядывая на Соню и, разумеется, понимая, что речь идёт именно о нём.

Пёс с самого раннего щенячьего детства был до невозможности добрым. Его тискали все дети во дворе питерской новостройки на Гражданском проспекте. Дрессура, имеющая целью сделать Байкала правильной служебной собакой, привела лишь к тому, что простейшая команда «Голос!» вызывала у него непроизвольное мочеиспускание. Возможно, в своей собачьей душе Байкал был поэтом или философом – он мог подолгу сидеть на балконе, разглядывая закаты и рассветы, романтически повизгивая себе под нос. Любил смотреть передачу «Спокойной ночи, малыши!» и слушать ранних Битлов, нюхать ромашки и ландыши, даже пресловутой «ма» постоянно улыбаясь во всю пасть. Он начинал скулить и плакать, если на него повышали голос, и спал на коврике в обнимку с плюшевым медведем. Он любил и был любим, не расставаясь со своими людьми ни на минуту. Пока… Нет, сперва его любимые хозяева просто исчезли. И он не видел их почти год. Он жил у других людей, которые тоже его любили. Но это были не его люди. Это были друзья его людей. А его люди просто исчезли! Байкал впал в депрессию. Хотя те прекрасные люди, у которых он жил, иногда звали его к телефону и зачем-то давали команду «Голос!», поднося к его пасти телефонную трубку. Но Байкал не бодро лаял, как лает любая порядочная собака в ответ на подобную команду, а лишь обессиленно, обречённо скулил. В ответ из телефонной трубки доносились звуки, отдалённо похожие на звуки голоса его хозяина. Но это были звуки человеческого плача, а Байкал не помнил, чтобы его хозяин хоть когда-нибудь плакал по-человечески. Потому Байкал уходил на свой коврик плакать по-собачьи. Он отощал, свалялся, и жизнь ему стала не мила. Это очень беспокоило друзей его людей и телефонную трубку. Но всё-таки вокруг постоянно были люди. Белые люди… Пока однажды Байкала не посадили в специальную клетку и не погрузили в багажный отсек самолёта в аэропорту Санкт-Петербурга. Минуя все ужасы этапных пересадок вдали от своей семьи и от друзей своей семьи, в следующий раз он увидел так любимый им солнечный свет в аэропорту Логан города Бостона через двое суток. Одному богу известно, чего натерпелся бедный пёс, ведь у животных совсем иное, нечеловеческое восприятие. Для них текущий миг – это всё мироздание, весь аспект существования. Невозможно передать то, что ощущал тогда Байкал, но, гладя его сейчас, Соня могла это почувствовать.

И надо же было такому случиться, что изнемогающее от первобытного ужаса животное извлекли на свет божий грузчики-афроамериканцы. Почему-то именно в них для несчастной псины сосредоточилось всё вселенское зло. Возможно, он был слегка пессимистичен. Что не удивительно на фоне предыдущей депрессии. Будь на его месте кто другой да при других, не отягчающих, обстоятельствах, наверняка воспринял бы этих, пусть странного цвета и необычного запаха, созданий как ангелов-освободителей. Но что случилось – то случилось. В его голове замкнуло какой-то нейронный контакт, и Байкал в первый раз возненавидел. Возненавидел криптогенно, яростно и навсегда всех людей, чья кожа темнее кофе с молоком.

Закончив рассказ, Марк замолчал, и на секунду в нём мелькнуло что-то человеческое. Что-то не из области денег, страховок, велфера и прочего. Гнусно воспользовавшись паузой, Соня взяла инициативу в свои руки и вернулась к непосредственной цели своего визита.

На все её вопросы, знакома ли ему специальная лексика, известна ли ситуация с ВИЧ/СПИДом в Бостоне, штате Массачусетс, вообще в стране, и прочие Марк обиженно вопил: «Я таки всё же доктор!» Параллельно в Сониной памяти крутилось изречение, глубоко выцарапанное на парте первой аудитории одного из медицинских институтов и прочитанное ею там году эдак в 1986-м: «Курица – не птица, стоматолог – не врач!» Все попытки выяснить уровень знаний Марка в инфектологии, связанные с необходимостью коррекции поведения и правильного перевода, сводились к нулю. Он обидчиво отвечал, что на всех этих «вайромегалоцитрусах» и «гомококках» собаку съел. Принимает роды на дому каждый день у самых обеспеченных бостончанок, которые, видите ли, отказываются рожать в Бригем энд Вимен госпитале из-за полнейшей антисанитарии и некомпетентности акушеров данного родовспомогательного учреждения. Лично обучал делать спинномозговую анестезию нынешнего министра здравоохранения США. Оказывал медицинскую помощь узникам Дахау, тайно проникнув в лагерь. Прямо в лицо высказал Йозефу Менгеле на его родном языке всё, что о нём думает. После чего собственноручно крестил польского младенца, ставшего впоследствии Папой. А также редактировал клятву Гиппократа. Причём по просьбе автора.

Соня очень устала.

За окном кухни было уже темно. Все попытки девушки перейти на язык амэрикан-лэнд терпели фиаско. Во-первых, угрюмая «ма», всю «деловую» встречу непонятно зачем просидевшая за столом, начинала возмущаться, что она, дескать, не понимает, о чём идёт речь. Во-вторых, сам завтрашний «переводчик» через пару слов соскакивал на смесь русского и одесско-винницко-бердичевского. Единственное, что он повторял к месту и не к месту с первого момента встречи, был оборот «It’s mean…».

«Ицмин… ицмин… ицмин…» – гулко стучало у Сони в ушах спустя ещё час. Мысленно плюнув, она, как любой порядочный русский дурак, подумала, что гори оно всё огнём – утро вечера, как известно, мудренее. И сказала Марку, что ей пора. Он был очень любезен. Проводил до калитки, ткнул пухлой ручонкой в тёмное пространство, указывая, куда Соня должна идти, чтобы добраться до электрички – какие-то смешные пару тысяч метров, – и даже сообщил, что последний поезд до Бостона уходит буквально через пятнадцать минут, что, оказывается, невероятно удобно для неё, ибо через какой-то совсем уж смешной час она будет прямо на Бостонском вокзале, а там на метро рукой подать до Бруклайна. В крайнем случае – такси. А здесь с ними проблема. Никто сюда не едет…

И Соня пошла.

Метров через триста пейзаж стал совсем зловещим. Темно, дорога грязная. Она с ужасом поняла, что не знает, куда идти. Приблизившись к группе товарищей, выделяющихся из темноты только зубами и белками глаз, белая девушка Соня даже гипотетически ничего дурного не предполагала. Ибо за предыдущие недели пребывания в Америке сталкивалась только с дружелюбием, дружелюбием и ещё раз дружелюбием! Каково же было её удивление, когда эти… э-э-э… Ну, вы поняли! Эти, политкорректно выражаясь, малопривлекательные и дурно пахнущие афроамериканцы разразились зловещим хохотом и начали демонстрировать ей знание языка непристойных жестов. Агрессия нарастала лавинообразно…

«Беги, Лола, беги!»

И Соня понеслась неведомо куда, не задумываясь о направлении. Психические реакции слились с моторными. Она была Байкалом в багажном отделении боинга, во мраке одиночества и неизвестности, двигаясь и оставаясь на месте одновременно…

– Are you O.K., Mam?!

Соня не возненавидела людей, обнаружив, что сидит в вагоне движущегося электропоезда. Человек – сильнее животного. Она заверила интересующегося добропорядочного американского гражданина, что конкретно сейчас, в пространстве-времени этого пригородного электропоезда, у мэм Соньи всё не просто О.К., а просто-таки all right, fine, excellent, чёрт возьми, вот вам крест! И даже хотела этого гражданина обнять и поцеловать, но сдержалась.

Пользуясь случаем, хочется принести за Соню извинения муниципалитету города Бостон – она не оплатила тогда проезд. Она вообще не помнила, как попала в этот поезд!

Еле переставляя ноги, Соня вошла в холл гостиницы, помахала ручкой ночному портье, посмотревшему на неё с удивлением. Поднявшись в номер, первым делом достала из глубин чемодана бутылку Jägermeister’а, купленную ещё во франкфуртском duty free, щедро отхлебнула и вместе с ней пошла в ванную. Странно, что портье не вызвал полицию или «Скорую помощь»…

«Эх, а у меня была такая хорошая репутация в этой гостинице!»

Из зеркала на Сонечку смотрела всклокоченная рожа с лихорадочно блестящими «накокаиненными» глазами и размазанными по лицу грязными полосами. Хорошо, что в бостонском трамвае-метро всем абсолютно по фигу, как кто выглядит. И не такое видали в условиях свободы самовыражения. Хотя после второго глотка Соне показалось, что выглядит она вполне готичненько!

Девушка приняла ванну и стала обдумывать план мести Джошу. От звонка ему посреди ночи удерживал лишь тот факт, что из Сони опять напрочь вышибло английскую речь.

«Марк – это мрак! Что же могло заставить Джоша подсунуть мне подобный экземпляр в городе, где так много профессиональных переводчиков? Мне, стажирующейся в США под эгидой организации, аббревиатуру которой лишний раз «всуе» поминать не рекомендуется! Впрочем, надеюсь, что у него будет какое-нибудь более-менее разумное объяснение. Не верится, что умница Джош руководствовался меркантильными соображениями – типа «денег поменьше заплатить»… Фу! Эту заразу подозрительности я, видимо, подхватила в доме «ма». И вообще, если знаешь человека, то доверять ему надо всегда, а не в исключительных случаях!»

Однако высокоградусная настойка «горных стрелков-егерей» сделала своё дело – Соня расслабилась. Но не успокоилась. Завтрашний день неясно, но ощутимо терзал нервную систему, и она решила допить бутылку тирольской жидкости до дна.

Чем больше Соня пила – тем спокойнее и увереннее становилась. Опустошив половину тёмно-зелёной фляги, она уже заткнула за пояс всех ведущих американских ток-шоу, задавая себе вопросы, сама же на них отвечая и выкрикивая ремарки из зала.

«Ага! Так вот в чём моё персональное know-how – когда я нервничаю, забываю язык Вильяма нашего Шекспира и Дэвида Джерома их Сэлинджера, а когда слегка выпью – просто непревзойдённый синхронист!»

Когда бутылка была пуста на две трети – она уже декламировала отражению в зеркале стихотворение Роберта Фроста «The Demiurge’s laugh», заговорщически подмигивая ему на словах «And well I Knew what the Demon meant». «Минт… мин… ицмин…» – ухало вслед эхо, почему-то с марковским тембром. Срочно допив остатки, Соня спела песню зверюге с рогами на этикетке: «Неси меня, олень, в свою страну оленью…» Разумеется, на английском. Затем, включив всю воду, присела на пол около унитаза и, категорически-запрещённо закурив, хорошо поставленным голосом прочитала ему лекцию по вопросам инфектологии в акушерстве и гинекологии. На… Ну, вы поняли. На английском.

Спала Соня безмятежным сном юного наследника престола Великобритании.

На следующий день, ровно в 10.00 a.m. Соня стояла у центрального подъезда Бостонской телестудии – Марк опаздывал.

«Кто бы уже сомневался!»

Зато, подъехав на пятнадцать минут позже положенного, он запарковал машину под знаком «No parking». Охранник, попытавшийся объяснить Марку, что, мол, только для служебного пользования, был вынужден ещё пять минут выслушивать гневную речь, наверняка обещавшую судебное разбирательство самому охраннику, Бостонскому телецентру, штату Массачусетс и Создателю за дискриминацию старых «Фольксвагенов».

Соня не слушала. Приветствуя Байкала, сидящего в машине, она дала себе слово быть отрешённой, как монах, и спокойной, как плита на могиле того же монаха после его смерти. Что бы ни происходило!!!

Родриго – друг Джоша – был сама вежливость и предупредительность, несмотря на опоздание гостей эфира. Он лично встретил их на ресепшене, что облегчило процедуру прохождения турникета, абсолютно идентичную останкинской. Хотя нет. К останкинскому турникету вышел бы старший помощник младшего ассистента, а не сам ведущий.

Так что охранник на турникете был спасён. А то вдруг бы он не сразу понял, к кому пришли эти люди, выписав себе тем самым повестку в суд за дискриминацию эмигрантов из России, стажёров-иностранцев и разжигание межнациональных козней.

Соня и Родриго пожали друг другу руки, сопроводив это двусторонними положенными любезностями… простите, трёхсторонними – как можно было забыть об этом «каждой жопы попечителе»!

Честно говоря, Соня уже и сама искренне начинала полагать, что диссертацию, касающуюся вопросов ВИЧ в акушерстве, написал Марк. Марк же занимался вопросами диагностики и лечения инфекционной патологии у беременных. И он же прошёл десяток тренингов в паре стран. Единственное, что её удивляло: «А что здесь делаю я – дантист-велферщик» – и «Зачем Володька сбрил усы»?

Родриго, ладный, молодой, невысокий мужчина, чем-то напоминавший Брюса Уиллиса, провёл их телецентровскими лабиринтами в искомую студию. Познакомил с оператором, режиссёром и всей командой, после чего отдал в руки гримёра.

Девочка, размером с крупную кошку, одобрительно осмотрев Сонины чёрные джинсы, заправленные в «военные» ботинки, разнесла в пух и прах её «счастливый» белый свитер-талисман. Видимо, он был слишком белым! Соня ни с кем не спорила и ничему не сопротивлялась, легко сменив свитер на «казённую» чёрную блузку в жутких лилиях. Чуть позже их с напудренным Марком провели к месту съёмки «казни» и усадили на высокие шаткие табуреты к столу, больше похожему на барную стойку. «Не задавшийся» ещё вчера день явно имел продолжение. А посему «мебеля» просто обязаны были быть из категории «терпеть не могу!».

Никакой нормальный человек не стал бы «пить эту чашу» до конца, только поговорив с Марком полминуты по телефону. Но, ах, Соня была так непредсказуема и подвержена эйфории! Догадываетесь, как это назвать одним словом?.. Вот именно – глупость!

«Переводчик» не затыкался и здесь. Он говорил, говорил, говорил. Обращаясь к Соне на родном языке, ко всем прочим – in English, тем самым не давая ей ни малейшего шанса «включиться»:

– Какие неудобные табуреты. – «Ах, а я не догадалась!»

– It’s mean… – «Ну так, ёпть!»

Марк раздражал всю группу. Он громогласно раздавал советы со своего куриного насеста и зачем-то рассказал всем, что сейчас судится с кабельной телевизионной компанией. Соня с трудом вычленяла из пространства английскую не-марковскую речь, дабы хоть немного настроиться. Справедливости ради нужно сказать, что он достаточно бойко переходил с одного языка на другой, хотя изъяснялся не очень грамотно. Соню радовало только то, что ему было гораздо неудобнее, чем ей, – его мощная филейная часть щедро свешивалась по обе стороны табурета.

Родриго сказал, что необходимо потренироваться.

Оператор включил камеру, и на установленном метрах в десяти телеэкране Соня увидела… буфетчицу артиллерийского училища в возрасте позднего постклимактерия, с красной мордой и жалкими всклокоченными волосиками; потную свинью с усиками, постоянно шевелящую рылом; а между ними – гламурно-глянцевого «Брюса Уиллиса».

«М-да…»

Ни фото-, ни телегеничностью Соня никогда не отличалась – это не новость. Но сейчас эффект усугублялся ногами: Родриго сидел, аккуратненько закинув ножку на ножку; «усатая свинья» удерживала своё тело от падения, воткнув копыта между нижними перекладинами табурета («Чтоб ты сейчас шлёпнулся!»); а «буфетчица», которая явно была замужем за прапором, сидела, раздвинув ноги в коленях не меньше чем на метр.

«Если Джош и принимал участие в этой передаче, то, видимо, стоя. Я тут просто не помещаюсь!» – подумала Соня и собрала всю волю в кулак. Спасаться бегством было поздно.

Ассистенты изображали вопросы. Соня пока ещё понимала, но отвечала на родном языке. Марк переводил с жуткой отсебятиной. Соня попросила его не «испражняться мыслию под древом», присовокупив к просьбе ёмкий русский эвфемизм. Помогло – Марк стал переводить более-менее прилично. Тренировка прошла вполне гладко.

Соня мысленно вообразила вид на бескрайний океан с палубы огромного лайнера, и ей стало абсолютно всё равно, как она выглядит, кто это усатое говорящее непарнокопытное и почему Брюс Уиллис не в синяках и ссадинах. Все даже успели выпить кофе. Да-да, как обычно… «Данкин-Донатс».

Ассистент запустил обратный отсчёт. «Парам-парам-парам» – проиграла заставка, и на мониторе появились всё те же: «буфетчица» с невероятно дебильным выражением лица, но с уже сомкнутыми ногами; «Брюс Уиллис», ставший ещё великолепнее, и «усатая свинья», по которой градом катился пот.

Дальнейшее напоминало театр абсурда…

Брюс (радостно улыбаясь в камеру): Бла-бла-бла-бла-бла-бла-бла! (Поворачивается к буфетчице.)

Буфетчица: Ы-ы-ы-ы-ы. (Нечленораздельно мычит, с улыбкой дебила глядя на Брюса и судорожно кивая головой в камеру. Мычание отдалённо напоминает английские словосочетания, изучаемые в младшей группе детского сада: «My name is… I’m from…» и тому подобные.)

Брюс (радостно, с оттенком лёгкой тревоги в голосе): Бла-бла-бла-бла-бла-бла-бла! (Поворачивается к Усатой свинье.)

Усатая свинья: (Не мычит, не улыбается, не шевелит рылом, не дышит, глаза стеклянные – она впала в каталепсию – полностью обездвижена. Единственный признак жизни – по свинье в режиме «по усам текло» щедро льёт пот.)

Брюс (радостно-эйфорично, как в преддверии наступающего совместного оргазма с единственной оставшейся в живых после ядерного взрыва прекрасной женщиной): Бла-бла-бла-бла-бла-бла-бла!!!!! Бла-бла-бла! (Даёт спецназовскую отмашку кому-то невидимому – по телемониторам начинают бегать жевательные резинки и летать прокладки).

Родриго срочно дал отмашку на запуск рекламного блока. Не успел никто рта открыть, как Соня заорала на родном языке: «Мне срочно надо выпить!» Что характерно, все это поняли без перевода – секунд через десять милая девушка принесла ей стограммовую рюмку, наполненную прозрачной, знакомо пахнущей жидкостью. Сонечка вылила содержимое в себя и… чёрт! – «Я отлично знаю английский!»

На изложение Родриго плана действий ушло ещё секунд десять-двадцать, и полминуты – на эвакуацию Марка с помощью двух крепких и небрезгливых ассистентов. Уложились в трёхминутный рекламный блок.

Время – категория относительная. Эйнштейн был прав. Никогда в Сониной жизни не было такого длинного получаса, воспоминания о котором очень коротки. Она с честью – как настоящий воин, как Паганини с одной струной, как Маресьев без ног – продралась сквозь простые и не очень, обычные и специальные, умные и тупейшие вопросы. Она даже, в отличие от Марка, смогла правильно произнести «cytomegalovirus» и много-много других сложных слов и словосочетаний. И она ни разу не произнесла: «It’s mean…»

С Родриго они расставались, как брат и сестра. Двоюродные. Он сказал, что рад знакомству («Естественно!»), передал привет Джошу («А как же!»), сказал, что передаст Соне через него кассету («Видимо, чтобы больше никогда меня не видеть!») – и что всё было не просто excellent, а прям-таки заебись! Прихватив с двух сторон под ручки ожившего и уже разговорившегося Марка, Соня с Брюсом Великолепным спустились в холл, где и попрощались.

Знаете, почему Соня не убила Марка? Неужели на самом деле полагаете, что ей не хватило бы сил завалить этого мокрого, как полевая мышь после грозы, толстячка своей могучей «милитари»-торбой?

Старенький «Фольксваген» Марка был запаркован в непосредственной близости от места избиения. В машине сидел Байкал. В разгар «битвы» Сонин взгляд упал на пса. Вы никогда не избивали отца на глазах у беспомощного запертого ребёнка?

Пока человека любит хоть одно живое существо – он достоин жизни. Особенно если это существо – Байкал. И даже если этот человек – беспринципный, бесчестный, жалкий и лицемерный Марк.

Что касается Джоша – всё объяснилось донельзя просто. Знакомые знакомых сказали ему, что есть человек, которому очень плохо, – он и вся его семья голодают, «не говоря уже о дворецком, конюхе, служанке» и, разумеется, собаке. «Индейца» подвела та же черта характера, а вернее сказать – архетип души, в силу которой один дорогой Соне славянин, находящийся на другом континенте, периодически попадает в аналогичные ситуации. У этих мужчин есть правило – если из мира поступает сигнал о помощи, они не делают вид, что не слышат его. Они просто действуют. Не их вина, что эти сигналы иногда оказываются банальной радиопомехой. Ведь они оба, «несмотря ни на что, продолжают верить, что в людях есть что-то хорошее!»

Но, Слава Мужскому Началу, на одни и те же грабли эти парни дважды не наступают.

Говорили, что на Марка подал в суд мексиканец-гомосексуалист, к которому горе-«переводчик» нечаянно прикоснулся, и вроде бы даже выиграл. «Мелочь, но приятно», – паскудно шепнула Соне евре… простите, одесская часть её внутреннего голоса.

Надеюсь, никто не обвинит её за это в антисемитизме. Тем более что у одного Сониного близкого родственника, голубоглазого кудрявого блондина с широкими татарскими скулами, фамилия заканчивается не на «-ов» и не на «-ин», а очень даже на «-ман».

Кассету Родриго передал.

После скованно-беглого просмотра выяснилось, что изъяснялась Соня вполне пристойно, даже шутила к месту. Но она всё равно её уничтожила – слишком болезненные воспоминания.

«А эта кофточка в ужасных лилиях!!!»

Англо-собачий разговорник