Глава одиннадцатая
Грибные места, или «Микология Трескового мыса»
От великих вещей остаются слова языка, свобода
в очертаньях деревьев, цепкие цифры года;
также – тело в виду океана в бумажной шляпе.
Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме:
на его лице, у него в уме
ничего, кроме ряби.
Состоя из любви, грязных снов, страха смерти, праха,
осязая хрупкость кости, уязвимость паха,
тело служит в виду океана цедящей семя
крайней плотью пространства: слезой скулу серебря,
человек есть конец самого себя
и вдаётся во Время.
Иосиф Бродский, эмигрировавший в США, написавший письмо «дорогому Леониду Ильичу», получивший Нобелевскую премию по литературе, не бросивший курить после операции на сердце, умерший ещё в двадцатом столетии.
Хроники XXI века
Чу! Как ветром промчало по крыше,
И пригнулись деревья к земле,
То в леса Подбостонщины вышли
Офицеры, чуть навеселе.
Некто О’ДаЛевский, чьи записи сохранились в мировом виртуальном эфире.
Хроники XXI века
ИНТЕРМЕДИЯ В ТРЁХ ДЕЙСТВИЯХ
Действующие лица:
Джим – американский гражданин бостонского разлива. Ему нравится быть «старым солдатом» в прошлом, ныне – учёным-биохимиком. Любит блондинок и свою собаку. Он явно не в своей тарелке и очень устал. Всё-таки шестьдесят.
Наташа – американская гражданка русского происхождения. В далёком прошлом – доктор исторических наук, что подтверждено дипломом ВАК СССР. Знает о Соединённых Штатах Америки гораздо больше среднестатистического коренного американца. Великолепно владеет английским языком со всеми возможными стилистическими и идиоматическими нюансами. Любит поэзию Иосифа Бродского, спиртное в любых количествах и ругаться матом. Ей это к лицу. В свои пятьдесят с копейками мудра, как Моисей, но нестабильна, как подросток.
Бьорк – староанглийская овчарка (бобтейл). Любит всё человечество, но особенно – Джима, Наташу и блондинок. Походкой напоминает медведя. Добр, психически уравновешен. Для своих трёх лет достаточно тонок и воспитан.
СонЬя – барышня из РФ. Ей нравится средняя полоса России, Карелия, собаки, собирать грибы, спиртное в любых количествах, «Колыбельная Трескового Мыса» и «Часть речи» Иосифа Бродского. Любит только собственного мужа и его поэзию. С виду уравновешенна. Двадцать семь лет.
Все, кроме Бьорка, немного пьяны. Наташа и СонЬя периодически прикладываются к флягам, предлагая их по очереди Джиму и Бьорку. Последний – отказывается, тряся головой и чихая. Первый – тряся головой и улыбаясь. Наташа и СонЬя одеты в стиле «подмосковные пейзане» – спортивные штаны, поношенные матерчатые куртки, резиновые сапоги. Единственное отличие – головные платки повязаны в виде бандан. Джим одет как типичный американец на воскресной прогулке – джинсы, кроссовки, куртка. Смешно машет руками, отгоняя комаров. У Наташи и СонЬи – в руках плетёные корзины, у Джима – пластиковое ведро явно из-под стирального порошка. Все четверо идут по широкой просеке. Наташа ведёт их в «грибное место».
Место и время действия: первый год XXI века. Осень. Где-то в смешанном лиственно-хвойном лесу под Бостоном.
Действие первое
Некоторое время Наташа и СонЬя, ужасно фальшивя, распевают песню «А в Подмосковье водятся грибы…».
Наташа: Как мне было херово первое время в Америке, ты себе даже представить не можешь! Дело вот в чём… Каждое лето и осень в Москве по выходным я садилась на электричку вместе с подругой. Или очередным мужиком. И мы ехали собирать грибы! Я же настоящий грибной маньяк. Грибн – ИК! Блин! (Наташа громко икает, после чего прикладывается к фляге.) Я в Бостоне осталась не только потому, что Бикон-Хилл на старую Казань похож… О-о-о!!! Эти волжские леса… ИК! (Снова икает.)
СонЬя: Да-да! Йа-йа, натюрлих – штангенциркуль! Под Зеленодольском… О-о-о… Весна – сморчки-строчки! Лето – сыроежки, лисички, белые, волнушки… Осень – опята-опята-опята… Подосиновики, подберёзовики, гриб-зонтик…
Наташа: Волнушки-засерушки! Да помолчи ты! Джим! Нажми на газ! (Обращаясь к вечно отстающему Джиму, Наташа продолжает говорить на русском. Тот, естественно, ничего не понимает, но утвердительно машет головой.) Эй, Джимми-Джимми, ача-ача, а ты в курсе, почему белый гриб – белый?! Нихера ты не в курсе! Ты, кроме шампиньона, в глаза гриба не видел. А шампиньон – это не гриб! Шампиньон – это безалкогольное пиво и резиновая женщина! Понял, старый мудак?! Дай поцелую! (Останавливается, притягивает бедолагу Джима к себе и крепко чмокает в щёку. Бьорк радостно прыгает вокруг.)
Наташа приваливается к дереву, жестом приглашает СонЬю и Джима последовать примеру. СонЬя с Наташей чокаются фляжками, выпивают и по очереди «занюхивают» гривой Бьорка. Наталья явно намерена прочитать лекцию по поводу белых грибов старине Джиму. Делает она это почему-то, несмотря на отличное знание английского языка, на русском, периодически встряхивая Джима за ворот куртки, привлекая внимание уставшего ветерана, и практически орёт, сопровождая крики возгласами: «Ферштейн?!» СонЬя, которая не успевает вставить и полслова, во время лекции ещё пару раз прикладывается к фляге, а на возгласы подруги отвечает: «Йа-йа! Фольксваген!»
Наташа: Вот с чем у тебя, Джимуша, ассоциируется белый гриб?! С картинкой в букваре? С осенним лесом? Нихуя ни с чем он у тебя не ассоциируется! Ферштейн? А у меня ассоциируется. С подмосковным лесом! С подмосковным, блядь, лесом! Именно с таким, как сейчас и здесь, в сентябре-октябре. Удивительная схожесть осени… (Последнюю фразу Наталья произносит нежно и романтично.)
СонЬя (пользуясь паузой, почти скороговоркой): Краски немного другие, мне кажется.
Наташа: Краски ей кажутся! А ты не части! (Чокаются, выпивают.) Ты, мать, не смотри, что цвета другие – Болдинская осень! Поняла?! Джим, ферштейн?! Только на другой стороне океана! Оба поняли?! Бьорк, ферштейн?! (Наташа, глядя на пса, вдруг начинает хохотать.)
СонЬя (закуривает): Ты чего? (Джим и Бьорк смотрят на Наташу, недоумевая.)
Наташа: Медведь! Белый! (Минуты две хохочет… наконец, внезапно успокаивается и продолжает «лекцию».) Белый гриб, Джим, – это царь осеннего леса. Король-лев! The circule of life! Ферштейн?! Встречается белый гриб с июня по октябрь по всей России в… Да везде, блин, он встречается! В березняках, ельниках, в сосновых борах, дубравах, в липовых рощах, в грабовом и буковом лесах. (Следует пантомима в Наташином исполнении, до́лжная изображать деревья – берёзу, ель, сосну и т. д., при этом ей самой очень весело и она непрерывно хохочет…) Он такой вот… Вот, а ну-ка, Джим, покажи-ка!.. Хотя нет! Не надо! Нам это зрелище не доставит удовольствия, правда, СонЬя?! (Снова приступ хохота. Отдышавшись под гробовое молчание и тревожные взгляды, продолжает.) У него мясистая и выпуклая шляпка может быть различного цвета в зависимости от места, где он вырос. Ферштейн? Вырос у негра – чёрный! Вырос у поляка – польский! У ирландца – террористически-неразборчивый, с перманентной тягой к рыжеватым блондинкам! Эй (обращается к СонЬе), ты – гриб-лисичка! Ферштейн?!
СонЬя, понимая, что Наташу надо «сбить с темы», предлагает выпить. Наташа пытается напоить Бьорка. СонЬя спасает собаку под благодарные взгляды Джима. Они встают и идут дальше по просеке. Наташа продолжает более спокойным тоном, вновь распаляясь по ходу повествования.
Наташа: Вот зашёл, скажем, ты, Джим, в сосновый лес и увидел шляпку такую тёмно-бурую с оливковым оттенком – хватай. Белый! Или в ельник забрёл, старый хрыч, надел очки – глядь, красновато-бурая шляпа – белый. В березняк тебя занесло – там модники охристо-жёлтые. Ну а уж в дубовом лесу – элегантная классика – шляпа буроватая с серым оттенком. Только на ножку не забудь глянуть. У белых она толстая, крепкая, хотя может быть короткая и длинная. Ну, как…
СонЬя (Наташе): Не начинай!
Наташа: Офицеры! Молчать! М-да… (Прикладывается к фляге. Джим выглядит испуганно.) Так вот… Разновидностей белого гриба более двух десятков, и дружит он с пятьюдесятью породами деревьев. Вот как он, по-вашему, по-птичьему, называется? (Обращается к Джиму.) Молчишь, ирландская шкура? Что, хочешь сказать «White mushrоom»? (Джим в ответ улыбается и кивает головой. Следующая реплика Наташи адресована Бьорку.) Ишь, закивал. А чего закивал, чего пасть ощерил? Нет чтоб сказать на чистом русском языке: «Не еби мне мозги, старая дура!» – а он улыбается (Бьорк подбегает к ней и радостно лижет руку.) Ладно-ладно… Я тебя тоже люблю. Ты всё понимаешь. Так вот, слушай, собачатина! А у нас он и боровик, и жатник, и коровяк, и медвежатник. Понял?! И сейчас мы будем его искать! Он часто растёт группами. И если нам повезёт, то мы найдём community из нескольких… Из тридцати. Нет! Из сорока грибов!
Некоторое время они идут молча. Бьорк периодически смешно «нападает» на сосновые шишки и грызёт их со всей искренней страстью счастливой играющейся собаки. Метров через пятьсот Джим жестами требует привала. Они проходят ещё метров сто в поисках удобной «стоянки». Джим присаживается на одиноко торчащий пенёк. Наташа и СонЬя усаживаются на поваленную «сухарину». Бьорк ложится у СонЬиных ног.
Наташа: М-да… Слабоват-с! (Обращается к Джиму, громко орёт, естественно, in Russian.) Как же ты там, Форрест Гамп хренов, марши топал?! Офицеры! Привал!!!! Стареть нельзя, старик! Ферштейн?
СонЬя: Вынуждена тебе напомнить, что Джим не знает московского сленга шестидесятых годов прошлого века, посему твоё остроумие ему не по зубам.
Наташа: Да он же ни черта не понимает! Дай сигарету!
СонЬя: По-моему, он «русский бы выучил только за то…», что мы орём – в основном ты – благим матом на всю эту сосновую подбостонщину, как белый медведь в жару.
Наташа (тыча пальцем в Бьорка): Вот, блядь, белый медведь!!!! (СонЬя и Наташа сгибаются пополам в приступе хохота.)
СонЬя (успокаиваясь и протягивая пачку сигарет Наташе): Ты же бросила пять лет назад?
Наташа: Да хрен с ним! Я так редко расслабляюсь. С дочкой по грибы не сходишь. Она же – коренная американка, ёпть! С бывшими зятьками ещё иногда выбираюсь на «тихую охоту»… Да и не от курева люди дохнут! Вот Бродский операцию на сердце перенёс, а курить не бросил. Ты что, думаешь, у него от никотина клапаны разорвало? Ага… Как же!
Наташа закуривает, блаженно затягивается пару раз, прикладывается к фляжке и подходит к Джиму. Щёлкает пальцами у него перед носом, привлекая внимание, берёт бедолагу за ворот одной рукой и говорит, как и прежде громко и чётко выговаривая слова, как школьникам на диктанте. Джим не понимает, но всё ещё улыбается и согласно трясёт головой. По мере продолжения действа его лицо приобретает несколько синюшный оттенок, он всячески подаёт СонЬе сигналы SOS.
Наташа (Держа Джима за воротник): Ты должен понять – «Ходить по грибы» – это медитация! Ферштейн? Мы с СонЬей – посвящённые. Мы с детства осваивали эту технику, как шао-линьские монахи. (Обращается к СонЬе.) Скажи?!
СонЬя: Угу (ковыряет сучком под ближайшим деревом). Ната, пошли уже в грибное место. Он же ничего не понимает. Перейди уже, бога ради, in English.
Далее, обращаясь на английском к Джиму, СонЬя объясняет, что они ищут грибное место. Джим в ответ обречённо кивает, повторяя односложно: «Yes, yes».
Наташа (СонЬе, не выпуская ворот Джима из «захвата»): Софа, что ты ему толкуешь! Тут нехер понимать! Это – мантра. Церковная латынь плебсу недоступна! Старина Джим ещё только старший служка младшего послушника! (Снова обращается к Джиму.) Пойми ты, чушка американская, в этом, незамысловатом на первый взгляд, действе есть магия и волшебство. Но вначале надо освоить ритуал. Ферштейн? Мы с Софочкой будем, как старые опытные гейши-гетеры, учить тебя, дурака, уму-разуму. Как их искать, как к ним подходить, как срывать и как в корзину укладывать… Никакого насилия, никакого механистического секса. Оттенок каждого прикосновения, изыск каждого движения, букет каждого поцелуя…
СонЬя (Прерывает Наташу, которая так крепко схватила Джима, что Бьорк начал нервно поскуливать): Наташа!!! (Та выпускает посиневшего Джима. Последний, глубоко вздохнув, нервно потирает шею и благодарно смотрит на СонЬю.) Наташа, ты так и не договорила, почему именно Бостон, почему именно Массачусетс?
Наташа: Дай ещё сигарету… Ага! Почему Массачусетс… Жила я тогда в Элэй, никого не трогала. А в Бостон старая московская приятельница приПээМЖилась. Ну и пригласила меня на пару деньков погостить. И поехали мы с ней на Тресковый Мыс… (Наташа делает мхатовскую паузу, взор её затуманивается на пару секунд, и она начинает патетически декламировать, обращаясь почему-то к Бьорку. Пёс, надо отдать ему должное, внимательно слушает.)
Странно думать, что выжил, но это случилось. Пыль
покрывает квадратные вещи. Проезжающий автомобиль
продлевает пространство за угол, мстя Эвклиду.
Темнота извиняет отсутствие лиц, голосов и проч.,
превращая их не столько в бежавших прочь,
как в пропавших из виду.
Закончив декламировать, Наташа всхлипывает и с яростью поворачивается к Джиму.
Наташа: Понимаешь, старый ты… солдат! «Этот шаг продиктован был тем, что несло горелым»! Думаешь, он хотел уезжать? Или я? Фиг! Просто… (неожиданно спокойно) «…хоть живот крести…» (Обращается к СонЬе.) Вот… И поехали мы с подругой на Тресковый Мыс. Она меня не предупредила. Серпрайз, так сказать. (Отдышавшийся Джим, заслышав знакомое слово, вновь оживлённо кивает головой. Наташа тут же реагирует.) Чего ты киваешь? Чего ты киваешь?!! Она мне сказала – Тресковый Мыс, и я уже чуть от счастья не скончалась! Это же Бродский! Ферштейн? Великий русский поэт, жид-недоучка, лауреат Нобелевской премии в области литературы Иосиф – но не Виссарионович! – Бродский! Это же он воспел вашу землю. «Колыбельная Трескового Мыса»! Йа-йа?! (Джим, ощущая градус эмоций, нутром чует, что надо покивать в знак согласия с чем бы то ни было.) То-то. Ладно. Иди сюда, поцелую. (Притягивает к себе вновь всполошившегося Джима. Смачно целует. Обращается к СонЬе.) Ну, давай ещё по глоточку и по сигаретке…
СонЬя (протягивает пачку с зажигалкой. Они чокаются фляжками): Так ты из-за «Колыбельной Трескового Мыса» осталась?
Наташа: Вот не можешь дослушать, да?
СонЬя: А ты сосредоточься на чём-нибудь одном! Бродский так Бродский. Грибы – так грибы! (Они закуривают. Джим удивлённо смотрит на СонЬю, которая впервые за весь пеший ход заговорила громко и резко.)
Наташа (неожиданно спокойно): Ладно. Ну, слушай. Приехали мы на Тресковый Мыс, пошли на пляж, и тут… Ты представляешь? Мы идём по колено в песке, а в лишайниках торчат на ветру грибы. Как невероятные декорации к сказочному спектаклю, лениво раскинувшиеся вдоль бесконечного пляжа… Бесчисленное количество. Они напоминали нудистов, на которых никто уже не обращает внимания. К ним никто не цеплялся. Кроме меня и подруги. Грибы были чем-то похожи на наши подосиновики. Я, очумев от жадности, кинулась на добычу… Короче, нам пришлось сваливать «улов» в багажник. Благо у неё там всегда чисто и ничего лишнего, в отличие от моего… На пляж, глядя на моё экстатическое священнодействие, стал стекаться народ. Американцы крайне любопытны, но обычно свято блюдут privacy. Но, по всей вероятности, они решили, что я не в себе, и самые смелые начали так приветливо, неумело скрывая ужас, спрашивать меня, что я собираюсь делать с этими причудливыми растениями. Икебану, что ли?
СонЬя: А ты?
Наташа: Какую икебану, говорю, вашу папу и вашу маму! Я эти «растения» буду есть! Дальше было такое, что я со смеху чуть не скончалась на месте! (Она заходится в очередном приступе заливистого хохота. Все молча пережидают – СонЬя курит, Джим хранит отрешённо-философическое выражение лица, Бьорк вяло помахивает хвостом.)
СонЬя (дождавшись окончания приступа): Ну? И чего дальше-то было?
Наташа: «Вам нечего есть, бедняжка?» – участливо спрашивают меня америкосы! При моих-то ста почти двадцати килограммах, которые очень трудно не заметить! «Разве вы не знаете, что грибы ядовиты?» – говорят они мне тоном ласковых родителей, на собственном примере показывающих ребёнку-дауну, почему нельзя есть стекло. «Ну, не все грибы ядовитые», – выкручиваюсь я. Знаешь, они проявили столько искренней наивности, что даже не хотелось посылать их на три буквы… «Как же не все, – продолжают терпеливо настаивать они, – когда у всех у них только ножки да шляпы! Как же вы, голодающая русская женщина, отличаете агнцев от, так сказать, козлищ?!» (Наташа вновь хохочет, жутко довольная своим остроумием.)
СонЬя (подойдя к Наташе, чокается с её фляжкой, дабы привлечь внимание): Ну, а ты что?
Наташа: Я была честна! И, не желая уносить тайну «тихой охоты» с собой в могилу, отвечала им как на духу: «Как всегда отличают – душой и опытом». В общем, забив багажник под завязку, мы быстренько смотались, чтобы америкосы не вызвали местную психиатрическую неотложку. Вот. Эти грибы добили меня окончательно, и перебралась я из Лос-Ангельска в Бостон. (Внезапно она грустнеет и начинает декламировать. К концу – глаза у неё уже на мокром месте.)
В городках Новой Англии, точно вышедших из прибоя,
вдоль всего побережья, поблёскивая рябою
чешуёй черепицы и дранки, уснувшими косяками
стоят в темноте дома, угодивши в сеть
континента, который открыли сельдь
и треска. Ни треска, ни
сельдь, однако же, тут не сподобились гордых статуй,
несмотря на то, что было бы проще с датой.
Что касается местного флага, то он украшен
тоже не ими и в темноте похож,
как сказал бы Салливен, на чертёж
в тучи задранных башен.
СонЬя (успокаивающим тоном): Да ладно тебе. Чего ты разнюнилась? Пошли уже дальше. Заодно о грибах ещё расскажешь. Джиму. Хе-хе…
Наташа: М-да! Бродский был, безусловно, гений. Но чего-то он не догонял. Кажется мне порой, вот-вот пойму – чего именно, а оно уходит, вильнув кончиком хвоста, как сельдь… (Орёт, обращаясь к Джиму, – тот вздрагивает, Бьорк вскакивает, СонЬя с перепугу чуть не роняет фляжку, к которой приложилась было.) Рота, подъём!!!!
Вся группа углубляется дальше в лес по просеке. Наташа продолжает разговаривать, обращаясь попеременно то к Джиму, то к СонЬе. Как и прежде, обращаясь к англоговорящему участнику грибного похода, она говорит очень громко и отчётливо.
Наташа: Так вот, возвращаясь к белым грибам. Первый свой американский белый я нашла в Провинстауне, куда отправилась с Майклом и Джошем и практически принудила их пойти со мной «по грибы». Эти придурки так и не поняли кайфа!
СонЬя: Ну, ты и перескакиваешь! Как ты в Провинстаун-то попала и как тебе наших брезгливых эстетов-«белоручек» удалось заставить на грибы смотреть, не то что уж собирать. Для Джоша гриб существует один – Candida Albicans. Тоже, кстати, «белый»…
Наташа: Тьфу на тебя с твоими медицинскими аллюзиями! Хотя Джоша, в прямом смысле слова, вырвало, и он напрочь теперь отказывается есть лисички, которые раньше покупал в деликатесных магазинах по бешеным ценам. Представляешь? Лисички!!! Которые мы вёдрами… В деликатесных шопах, шоб их!
СонЬя: Наташа – Наташа! Тихо, ша! Последовательнее. Итак, наш общий друг Джош жил не тужил и любил лисички, покупая их в специализированных магазинах на манер виски-бутиков. Я правильно поняла?
Наташа: Йа-йа! (Выпивает из фляжки.)
СонЬя (пользуясь тем, что у подруги на две секунды – вынужденная пауза): Но он же знал, что они – грибы и как-то там растут?!
Наташа: Он думал, что они растут прямо в этих самых грибных бутиках, прямо в вакуумной упаковке! Идиотизм! Я его спросила: «А какие ты ещё грибы знаешь-покупаешь?» А он мне, важно так: «Портабелло, шампиньоны…» А ты знаешь, говорю ему, что эти твои заебелло и люмпеньоны растут на самом что ни на есть чистейшем дерьмище в синтетических условиях?! Уж лучше – здоровенькие – из лесу, которые на естественном перегное поднялись! Он пофуфукал-пофификал. Не поверил, короче. Я говорю: «Мажем?!» И вот, когда мы поехали в Провинстаун, он впервые за двадцать семь лет своей жизни увидел своими глазами, после того как я его носом ткнула, как растут лисички! А ведь в том лесу не один десяток километров трусцой пробежал. Да он чуть в обморок не упал и под деревце прямо там сблеванул… на могилку… около которой целый полк лисичек стоял. Там на опушке леса – миленькое такое игрушечное кладбище. А потом вечером второй раз его стошнило, когда он увидал, как я эти лисички, жаренные, ем. Целую сковороду сама умяла. А они с Майклом сидели бело-синие. Так что теперь они даже вот это вот… забыла какое «-ебелло» не едят.
Тут Джим неосмотрительно напоминает о себе приступом удушливого кашля – это с ним изредка случается со времён той самой вьетнамской войны. Наташа отвлекается от темы лисичек и, хватая Джима под руку, бьёт по спине. Тому от этой «неотложной» помощи явно хуже, поскольку кашель вызван не тем, что он поперхнулся, а застарелым хроническим «химическим» плевритом. Джим машет руками, подавая СонЬе знаки. Последняя с трудом оттаскивает Наташу от ветерана. После купирования приступа они продолжают путь. Наташа заботливо берёт Джима под ручку. Он, понимая, что этих «галер» не избежать, подчиняется и шествует с покорным коровьим выражением лица, выслушивая поток изливающейся на него незнакомой речи.
Наташа: Так вот! Белый! И всё-таки – белый!.. Любой белый гриб не похож на другой, каждый из них очень красив – настоящее произведение искусства. Какой бы белый ты ни нашёл, всегда узнаешь его по несомненно «царственной осанке». Всем своим гордым видом, крепкой устойчивой ножкой он ясно показывает, кто здесь хозяин. Он один из лучших деликатесных грибов. «Белый» – потому, что имеет белую мякоть, которая не теряет цвета даже после сушки. Он пригоден для тушения, жарения, супов, начинок и даже в сыром виде. Бьорк (пёс, услыхав свою кличку, начинает усиленно мести хвостом), тебя обязательно угостим! (Далее Джиму.) Все блюда, приготовленные из белых, невероятно вкусны и ароматны. Аромат грибов после сушки только усиливается. Блюда из белых вкусны и питательны. Последнее – безусловный минус, для меня по крайней мере. М-да… Доказано, что в них есть вещества противоопухолевые и улучшающие сердечную деятельность. Так что если курить, но жрать много белых грибов… Или вообще – курить белые грибы («лектора» вновь настигает приступ хохота), то приход будет лучше, чем от карельских мухоморов, и никакого вреда, кроме пользы. Все формы белого гриба относятся к первой категории, что означает что?! А то, что при употреблении в пищу белые не требуют предварительной обработки.
СонЬя: Ната, ты кому это всё рассказываешь? Я тебе больше скажу, чтобы ты мне уже мозги не морочила. Боровик – Boletus edlus – крупный съедобный шляпочный гриб семейства болетусовых класса базидиальных грибов. И хотя все грибы обычно сапротрофы, иногда могут становиться настоящими хищниками и начать уничтожать живые растения. Так что Джоша не зря вырвало – грибы питаются мертвечинкой, а то и живой плотью не брезгуют. Хе-хе… У меня и память и знания – на «отлично». А Джим ничего не понимает. Он плетётся за нами, как побитая собака.
Наташа: М-да… Не видать ему случки с образованной выносливой сучкой!
СонЬя (наигранно-умоляюще, подавляя смех): Наташа, прекрати!
Наташа: Ладно… (Оборачивается к отставшему Джиму и орёт на весь лес.) Учи, мужик, русский! Пригодится!!!
СонЬя, Наташа и Бьорк дожидаются Джима. Дамы успевают глотнуть из фляжек и закурить. Подошедшего «старого солдата» Наташа снова берёт за воротник и орёт ему в лицо, периодически затягиваясь и выдыхая дым на только что отошедшего от приступа удушья беднягу.
Наташа: Я тебе вот что скажу! Если ты не хочешь и дальше кашлять, как старый поперхнувшийся пёс, – ходи по грибы! Сам!!! Выбери время и обязательно поброди по осеннему лесу! Посмотри на жёлтые пряди в ветках берёз, на разбросанные россыпи желудей, вдохни запах увядающих листьев, осенней свежести!!! Будь уже трижды здоров, не слушай свой джаз и рок, а послушай шелест и шорох – эту охуительную музыку осеннего леса! Прочувствуй, как любовную прелюдию, размеренную, тихую и насыщенную лесную жизнь. Попробуй слиться с ней, как в оргазме с женщиной, и лес обязательно очистит твои сердце и душу, и твои сраные лёгкие, изуродованные напалмом и всякой дрянью! И если ты будешь достаточно нежен после оргазма, а не потянешься за сигаретой и не захрапишь через три секунды, как последняя бесчувственная тварь, то лес в благодарность подарит тебе замечательный белый гриб, который ты найдёшь в самом неожиданном месте. (Тут, внезапно, Наташа умолкает и, прищурившись, вглядывается куда-то. В следующий миг она с могучим рёвом, отшвырнув ветерана в сторону, кидается в глубь леса.)
Вся компания отправляется за ней.
Некоторое время слышны короткие русские междометия.
Действие второе
Друзья вновь выбираются на просеку. Наташа и Сонья перекладывают грибы из своих корзин в пластиковое ведро Джима – оно доверху наполняется отборными белыми грибами.
Наташа (экстатически декламирует):
Я заснул. Когда я открыл глаза,
север был там, где у пчёлки жало.
Я увидел новые небеса
и такую же землю. Она лежала,
Как это делает отродясь
Плоская вещь: пылясь.
СонЬя: Ну что – неплох уловчик!
Наташа: Да и Джимуша молодцом держится. Кроссовочки вот только малость поиздержались, а так – ничего. В общем, можно жить в Америке. Грибы, небо и пыль – такие же…
СонЬя (перебивая): Ну, наконец-то! А то я уж грешным делом подумала, что ты в ностальгию вляпалась! (Они выпивают, чокнувшись, из фляжек. Закуривают.) Ната, что будем с ними делать? Суп варить или поджарим с луком и сметаной? Хотя… Это же белые. Может, насушим впрок?
Наташа: Ага… И ты их с собой повезёшь… Через три таможни… В Россию… (грустно смеётся) «…и солнце не согреет впрок».
СонЬя: Опять! Ну всё, блин! Теперь я цитировать буду.
Распластываясь
слякотью на ступенях
пространство
исподволь
закрадывается в сердце
подталкивая к ежедневному пьянству
и неумеренной
сублимации
что иной раз
обходится без последствий
а иногда
заканчивается прострацией
из которой
сообразно механизму похмелья
можно выходить быстро
но лучше медленно
чтобы не испугаться
дремучего вида времени
что на тех же ступенях
располагается
что и пространство…
Наташа (некоторое время помолчав): Мудро. Прямо-таки сельдь с треской за хвост почти пойманы. Хм… «Не испугаться дремучего вида времени»… (Внезапно вскакивает и кричит.) Я поняла!!!!!
Джим и Бьорк вскакивают на ноги.
СонЬя (испуганно): Господи, свят-свят-свят! Что ты поняла?
Наташа (обращаясь к Джиму и Бьорку): Я поняла, почему ей (указывает на СонЬю) не нужно туда вот… куда… «Дальше некуда, дальше ряд звёзд… И они горят…» Потому что у неё всё это уже есть!!! (Внезапно печально.) А у меня – только грибы. И неумеренная сублимация. Как у Бродского.
СонЬя: Так, дорогая моя! Хорош психопатничать. Давай-давай! Ты же помнишь:
Только затканный сплошь паутиной угол имеет право
Именоваться прямым. Только услышав «браво»,
С полу встаёт актёр. Только найдя опору,
Тело способно поднять вселенную на рога.
Только то тело движется, чья нога
Перпендикулярна полу.
Так что давай, ставь ногу перпендикулярно полу – и марш-марш по грибы!
Наташа с СонЬей под руку вновь углубляются в чащу. За ними бодро трусит Бьорк. Джим машет им вслед рукой – мол, подожду здесь.
Но на него никто не обращает внимания.
Действие третье
Гостиная загородного дома. Джим спит на диванчике. Бьорк лежит на полу. Перед камином разложено множество белых грибов «для просушки». Наташа с СонЬей сидят на ковре. Между ними – сковорода жареной картошки с грибами, литровая бутылка «Абсолюта» и пепельница, полная окурков. У каждой в руках – по полному бокалу. Они хохочут. Внезапно Наташей вновь овладевает приступ печали.
Наташа: Уже осень.
СонЬя: Ещё осень.
Наташа: Ты не поняла. Осень – уже. Она не за окном. Она – в моей жизни. Пришла – а я к этому оказалась не готова. Вроде и событий было – другой за пять жизней и половины не наскребёт. И живу как хочу. И… Но… Жизнь похожа на миф. Мифология… Осень… Осень… Я предпочла бы родиться листом. Я бы падала на землю, укрывала грибницу. Потом сама становилась грибницей. Микология – более прикладная наука. А за моей осенью? Зима… И ничего… Так что давай, подруга, за умирание! За то, чего ты ещё не понимаешь! Давай, пока у меня на дворе ещё осень…
СонЬя (вначале собираясь что-то резко сказать, но потом просто спокойно декламирует):
По невидным
ступеням
галсирует лист
наделённый
последним
вниманием
к себе и земле
и осенним
мерцанием
теней
в post-полуденном солнце
в глубине мироздания
хороня беспокойство
возродиться спешит
в умирании…
Занавес
