— Дядя Андрей, вставайте! — восьмилетний Матвей тормошит меня, хватая за уши, за нос, волосы. — Вставайте, мы приехали. Вокруг всё новое, вставайте, смотрите скорей!

Ночь перед глазами начинает рассеиваться клоками. Чьё-то лицо, звуки. Я пытаюсь восстановить полосу событий. Надо зацепиться за что-нибудь. Ноль. Ничего. Какая-то агрессия. Мы что-то делали. Да, точно — мы спасались. От чего? Мы спасались от всего. Нам не было места. Не может быть! Как это — не было места? Какого места? Разве нужно искать место? Оно же всегда есть, по определению!Пространство ещё немного раздвигается. Матвей всё ещё тормошит меня. Его глаза блестят. Нет, они просто лучезарны. Или мне кажется это?…

— Дядя Андрей, всё новое, слышите? Всё новое!

Дядя Андрей — это я, что ли? Дикость какая!

— Как ты? — что-то странное с голосом. Кажется, что вовсе нет никакого звука.

— Мы забыли про вас, простите. Все наверху. Там всё новое. Везде всё новое, пойдёмте. Пойдёмте скорей!

— Что новое?

— Всё, всё…

Глаза видят плохо, но это не помеха. Странно, но это совсем не напрягает.

Я теку… Боже, я теку вокруг себя, я вижу своё лицо, полуприкрытые глаза. Стоп! Хотя почему?… Давай. Давай дальше.

Что-то призрачное вокруг. Странной формы предметы в полутенях. Знакомые очертания… Очень знакомые. Да, это Игорь. Вон он застыл в кресле у консоли. Такое впечатление, что его тело свело судорогой. Дальше в креслах дети в странных шлемах, все на своих местах… Но что-то происходит за пределами этой сцены…

— Матвей, ты звал меня? — Мы на круглой макушке капсулы.

— Привет.

— Игорь, я ничего не понимаю! Течение. Течение во всём…

— Мы встречаем Новый Мир.

— Мы что, умерли?

— Думаю, нет. Но обретать себя придётся вновь. Я не знаю как, но дети в восторге.

— А там, в креслах?…

— Нужно вернуться. Я не знал, как всё будет, но это… Там, внизу, часть нас. Мы не можем бросить… Отдайся — и теки с миром. Мы подождём тебя, нам следует вернуться. Учись управлять, нам всем необходимо учиться заново…

— Как мы общаемся сейчас?

— Мы такие, какими привыкли осознавать себя повседневно, и любые другие одновременно, если угодно. Мы здесь, и везде, и там, где ты захочешь. Но будь осторожен. Ты чувствуешь этот белый свет внутри себя?

— Да, и он кажется мне очень знакомым…

— Гул, помнишь? Непрерывный, растягивающий нас в тонкие нити гул.

— Да, кажется…

— Это был он. Это и сейчас он. Нам удавалось оставаться в живых столько, что реконструкция планетарной матрицы коснулась и нас, ведь мы неотъемлемая часть живой ткани и духа Земли. Потеряв сознание от безумных перегрузок и ужаса, мы потеряли его навсегда, я полагаю. Теперь наше сознание — этот свет. Мы все — одно, и всё вокруг нас — одно. Так было когда-то. И теперь снова так. Мы прямо в сердце жизни, ты чувствуешь?

— …

— Детям проще — они не так привязаны к памяти, они не знают потерь — ещё не научились переживать их. Видишь? Они как цветы — распускаются навстречу белому свету. Но пора возвращаться. Дети, будьте очень осторожны и внимательны. Возможно, нас потрепало сильнее, чем может казаться. Я осматривал наши тела — никаких повреждений вроде бы. Но учитывая, что мы подвергались колоссальным перегрузкам, возможны не очень приятные ощущения, и даже… Впрочем, выбора нет.

— Что мы должны делать?

— Ничего. Просто захотеть обрести себя заново в своём теле. Остальное потом. Мне кажется, вы и так знаете ответы на все вопросы. И будьте готовы — может быть больно…

Я с трудом продираю глаза. Сумеречный красноватый свет от светильников, вмонтированных в стены капсулы. Боже, что с нами случилось? Ощущение такое, что меня со всего размаха швырнули об стену — и я так и остался на ней, вмятый силой удара. Тело отказывается повиноваться. Я пытаюсь шевелиться, но это только вызывает тупую боль. Вспоминаю, что притянут ремнями к креслу, но не знаю, как освободиться от них. Я слышу или скорее чувствую движение с другой стороны.

— Эй! — Собственный голос напоминает шипение газировки, вырывающейся из-под пробки. — Э-эй, кто-нибудь!

— Не скрипи, сейчас освобожу тебя, — Игорь говорит хрипло, срываясь на шёпот.

Ремни расстёгиваются, тело сразу обмякает, что причиняет неимоверную боль. Я вскрикиваю.

— Папа, папа, Матвей… его нет! — это Ксения. Игорь исчезает из поля зрения. Я с трудом поворачиваю голову и слегка приподнимаюсь на локтях. Я вижу его склонённым над креслом сына и судорожно тормошащим его тело. Вдруг Игорь распрямляется и замирает на мгновение, и уже через несколько секунд раздаётся слабый стон со стороны кресла Матвея.

— Папа…

— Не увлекайся, малыш.

Я пытаюсь встать с кресла — и неуклюже падаю на металлический пол. Боль пронзает суставы и, не давая опомниться, давит и давит… Раз. И я опять смотрю на себя со стороны.

— А ну, давай назад! — Игорь. Лёгкий толчок в области живота — и я опять чувствую щекой холодную сталь пола. И боль…

Ксения плачет, свернувшись на коленях у отца. Это какой-то странный плач — я ещё никогда не слышал такого или не умел раньше чувствовать так, как сейчас. В нём нет боли и страдания. Лишь течение. Печаль и радость, одновременно закручивая воронку в разных направлениях, выливаются в мир… Я вновь непроизвольно выхожу и вижу, как Ксения — маленькое светящееся создание — движется через огромный поток струящегося света, они проникают друг в друга, сливаются — и вот уже единая река жизни течёт передо мной… Я возвращаюсь. Ксения больше не плачет, её глаза сияют тем странным светом, который я только что ощущал. «Идите. Идите туда». И мы идём. Уходим вместе или по одному — это уже не важно. Время растворяется. Река жизни и сознание белого света подхватывают и впитывают наши души в себя… Когда мы возвращаемся — боли нет. Мы смотрим друг на друга — и молча приветствуем. Мы не виделись, наверное, миллион лет.

Потом Игорь приносит воды и сухарей. Мы едим. Затем поднимаемся, снимаем большой люк с верхней части капсулы и смотрим. И мир смотрит на нас.

Если бы мы были внутри фантастического фильма, я бы сказал, что вода смотрела на нас. Воздух смотрел на нас. И в этом взгляде не было ничего враждебного. Просто всё вокруг было живым насквозь, от начала и до конца. И мы сами не были исключением.