Конец
Сегодня тьма опутала насИ в линзах глазОтражаются тениИ волна смятенияПодняласьИ бросилаПленникамиВ чары и танцыВымерших расЕщё один разЕщё одно поколение
8.30
Cны. Хаотичные, цветные… До первой мысли… До первого включения.
Можно заставить себя не включаться. Две. Три попытки. Потом природа берёт своё — тело больше не может находиться в анабиозе. Появляется испарина, первые признаки головной боли. Всё, нужно выходить.
8.33
Открываю глаза. Серый призрачный свет. В дальнем углу комнаты ночник вырывает клочок у рассветной серости жёлтым приятным пятном. Глоток воды. Сигарета. Главное — не пускать мысли. Пока их нет — нет и меня. Я лишь сторонний наблюдатель, никем не замеченный. В безопасности…
8.38
Всё. Сигарета вдавлена в пепельницу. Дальше автопилот — семнадцать шагов до кнопки чайника, душ, план на день, как рой москитов в голове, или как отрава… Непонятно, от чего это зависит.
8.40
Тёплая вода. Горячее. Я мог бы просидеть под душем, наверное, весь день…
9.42
Чайник придётся вскипятить ещё раз.
9.44
Много лимона, много сахара. Я оживаю. Включаюсь до конца. Чёрт! Выйти из дома нужно было полчаса назад. Ощущение такое, будто вся жизнь не удалась. Гадость какая!
9.46
Чай расслабляет. В конце концов, если я куда-то опоздал, значит, нечего мне там и делать. По крайней мере, сегодня. Вдруг там засада? Звёздам виднее. К едрене матери их всех, с их заморочками. Что за толк делать все эти бесконечные дела, если и так понятно, что чем закончится? А главное, что все эти мероприятия как-то в стороне от жизни, от сердца. Делаешь что-то, делаешь, крутишься, а в результате? Неужели только ради того, чтобы не сдохнуть от тоски, чтобы не чувствовать себя одиноким? Неужели все наши мнимые дела есть лишь порождение нашей собственной лени? Да не может быть! К чёрту! Никуда не поеду сегодня. Где телефон? Надо выключить звук и засунуть аппарат куда-нибудь подальше. Вечером посмотрю, кому я там понадобился.
9.47
Погода располагает — тепло и моросит дождь. Может, ещё поспать? Бездарно…
9.49
Пойду почитаю немного для начала. Та-ак, что у нас здесь?… Рыться в книгах — удовольствие, всегда можно найти что-нибудь.
10.08
«Красногвардеец».…Слоняться буйной оравой.
Стать всем своим невтерпёж.
И умереть под канавой
Расстрелянным за грабёж.
Ну, отлично! Что может быть более кстати сегодня? Вообще, конечно, всё последовательно — толпа, вседозволенность, бред массового сознания и смерть. Он написал это уже в Крыму, сбежав из Одессы, охваченной красным террором. Сбежал, я думаю, потому, что не очень получалось, хотя и хотелось, оставаться в чистом искусстве среди погромов, хамства, грабежа и расстрелов. Когда читаешь в газете о гибели ста человек — тебя это мало беспокоит. Когда босяк харкает непосредственно в твоё лицо, грозя револьвером, — думать о высоком слоге тяжеловато. Надо делать ноги. Мы все в душе или красноармейцы, или бегущие от них. Бирюльки для взрослых мальчиков и девочек. В красные, зелёные и голубые играй, а в чёрные, жёлтые и коричневые не играй. Какая разница? Бр-р-р-р… А разница в том, что когда одни насилуют дочерей своих братьев, другие распевают «Народу Русскому: Я скорбный Ангел Мщенья…»
10.11
Надо поесть. Пожалуй, это будет омлет. Большой, из пяти яиц, со слегка обжаренным луком, помидорами, в корочке запёкшегося сыра и в конце посыпанный мелко нарезанным укропом. Пара бутербродов со сливочным маслом. Да, ещё пара сосисок, порезанных и обжаренных, с холодным нежным горошком на гарнир. Чашка кофе с молоком — это с бутербродами. С омлетом и сосисками — пиво? Нет. Вино. Где-то стояла бутылка со столовым красным… Есть. Отлично.
10.27
Ну-с, начнём.
10.35
Готовить приятнее, чем есть. Честное слово. Готовить — это стильно. Просто многие из нас уже забыли, что такое чувство настоящего голода. Пожирать глазами — вот удел нашего времени. В прямом и переносном смысле. Голод утоляется быстро, а на алтаре стиля медленно прогорают время, здоровье и личная сила каждого, предназначенная для чего-то большего.
11.14
Поев, выхожу на улицу, прихватив с собой кофе. Поднялся сильный ветер. Холод отрезвляет и собирает в кучу. Можно было бы побежать, прямо через поле, туда — откуда он дует. Найти место, где он рождается, и полететь, полететь вместе с ним. Над домом, над городом, над дорогами, над толпами и над суетой. Лететь громко, посылая всё к чёрту…
Грозовые облака почти до сумерек сгущают дневной свет, и от них начинают отрываться и падать с шумом на землю крупные капли воды. Не может быть, чтобы вся эта красота танцевала только для нас…
Духи видят нас в потёмках
Электрических сует
Духи рыщут над позёмкой
В каплях ночи чуя свет
Духи видят нас больными
За стенами кирпича
Духи буйствуют здоровьем
По равнинам топоча
Духи видят наши судьбы
Перевёрнутые вспять
Духи будут ждать когда мы
Здесь появимся опять
Чтоб увидеть нас больными
За стенами кирпича
И испуганные лица
За спинами хохоча
11.37
Сижу на террасе и курю в метре от сплошной стены ливня. Сигареты и дождь как-то связаны друг с другом. Не знаю как, но я выкуриваю штуки три подряд, прежде чем отключаюсь от картинки. Всё-таки слишком холодно…
11.52
В доме как-то пусто, неуютно. Может, посмотреть, кто звонил? Нет — это всё равно что влезть в рой комаров. Открываю бутылку молока, ставлю диск и ложусь на диван. Накрываю ноги пледом. «Облако-рай» . То, что нужно! Никакой патетики. Не считая самой песни — одна сплошная вера в человека…
13.12
Фильм закончился. Вместе с ним закончилось полуторачасовое замещение. Если бы кто-то позвонил или пришёл, цикл замещений продолжился бы. Но телефон выключен. Ад — это когда нельзя улизнуть, когда непрерывно приходится быть самим собой, не соглашаясь с этим. Родиться людьми и мучиться, изо всех сил пытаясь оставаться ими. Да мы просто не знаем, с какой стороны подходить к благодати. Туристы, блин!
13.15
Пожалуй, надо выпить. Допинг. Может помочь. Или сделать ещё хуже! Да ладно… Вторая, третья… Четвёртая рюмка. Ложусь на пол и закрываю глаза. Господи, как бесконечно давно я не был счастлив. Это ужасно больно — не помнить счастья. Уж лучше бы я не испытывал его никогда. Сожалеть глупо…
Небольшой сруб под развесистым, очень старым дубом. Ранняя осень. Солнце уже растаяло в крыльях далёкого циклона над горизонтом. Багрянец неба, тишина и покой. Можно умереть от счастья. И журавли…
Росчерком пера
На который упала
Капля воды
Быстро стекая
Расписалась стая
На розовой гуаши
Реактивных следов
За ступенью лесов
Туманами тая, тая
13.47
Тащусь к столу. Может быть, сегодня придут слова. Ещё глоток коньяка. Бумага, карандаши — все остро отточены… Со словами всегда творится что-то странное. То они цепко и твёрдо расчерчивают лист, создавая фигуры, которыми любуешься, то вьются замысловато, бесформенно и бесцельно, пачкая бумагу и мысли…
А бывает, как сейчас, начинают вдруг ни с того ни с сего выворачиваться наизнанку, заглатывая свой хвост, закручиваться в ленту Мёбиуса. Слово, потом мысль, образ, потом воспоминание, а затем настоящее живое существо, что несёт перед собой этот образ как транспарант. Потом его мысли… А затем всё рушится, мир приходит в негодность… Слова. Они разрушаются в голове. По одному и тысячами, они втягиваются и пропадают в воронке невосполнимого времени. Страна мёртвых слов. Слов, за которыми буквально больше ничего не стоит и после которых уже, вероятно, ничего не будет. Скорее всего, они всегда были лишними, пустой оболочкой, камуфляжем, скрывающим что-то недоступное и холодное, нечеловеческое…
Слова, слова
Я был богат словами…
Но кануло.
Их заменило знание
Простых вещей в природе человека…
Предметное мышление, лишённое опоры содержания.
Предметов больше нет. Смешно…
И нет боязни тления.
И мир неадекватен сам себе.
И жизнь,
В круги мишени сузившая время,
Сплетает лотос в образе, вовне…
Держи-ись!!!
За те слова, в которых…
В которых пыль?
Или в которых смрад?
Ты кто?
Я хаос.
Боже!
Тень его всего лишь.
Не бойся и не оставайся здесь.
Инверсия сознанья и бытья
Свершилась!
Чудо стало явью.
А явь, обрюзгшая пыльцой материи, вдрызг!
И разлете-елась…
Ха-ха-ха-хаа…
Вначале было Слово.
18.14
Выскакиваю из дремоты. Заснул, полулёжа в кресле. Кажется, что-то снилось. Недопитый чай остыл. Курить не хочется. Похмелье тяжёлого дневного сна, хмарь и тоска… Наверное, можно ещё сделать что-то толковое, как-то умно и внимательно распорядиться остатками вечера, а не валяться тут, как болван, занимаясь самоедством и отказываясь принять очевидный факт банальной, а посему практически неуязвимой лени. Фон, фон, фон… Печаль — фон нашей жизни. Диктатура разума. Нужно встать и улизнуть куда-нибудь — незаметно. От дома, от себя, от мыслей. Что-то перенастроить, наладить, запустить по новой и вернуться. Ещё один раз…
18.14
Она идёт по улице. До конца рабочего дня оставался ещё час, но она, сославшись на дела в фонде, ушла. Просто без причин. Уже не было сил находиться внутри этого вязкого общения и нудных обязанностей. И вся эта тягомотина только для того, чтобы купить сыну новую куртку и ботинки, оплатить счета за квартиру и обучение дочери, дать немного денег матери, чтобы она не моталась по всему городу, пытаясь сэкономить. И, может быть, иногда позволить себе расслабиться в компании знакомых, но совершенно чужих людей, забыться, пофлиртовать. Чтобы тоска не слишком позволяла себе высовываться — её гримаса с каждым годом становится всё невыносимее.
Дома, фонари, неуютный озноб от промозглого воздуха. И пустота. Пустота мыслей и чувств — давно выработанный щит самосохранения. Женщина… Что может чувствовать цветок ириса, брошенный под ноги рыночной толпе? Как долго ещё сможет он сохранить первозданный дух степной вольности и горных ущелий?
Она идёт медленно — улица тянется, но скоро наступит конец… Заплёванная лестница, турникет, толчея, ни одной улыбки на лицах… Надежда — это маленький атом где-то в глубине сердца. Один-единственный. Если бы не он — шаг в сторону с ежедневной тропы и падение, вечное парящее падение. Как наркотик…
18.14
Он проснулся от въедливого писка будильника. Ночью пришлось работать — совершенно не хватает времени. Долги растут быстрее, чем успеваешь их отрабатывать. Сначала родители — переезд из Ташкента, выкуп дома, потом пришлось оставить съёмную квартиру в городе — слишком дорого. Потом болезнь, целый месяц как в тумане, несколько аварий из-за потерь сознания за рулём — работу бросать нельзя, — больше некому, — как всё обошлось без последствий, до сих пор непонятно. Теперь вот сын — две недели от роду, — порок сердца, только операция, деньги — три тысячи долларов, разве это деньги? Тьфу, но их нет… Найдём!
Он встаёт. Пригоршня холодной воды в лицо. Сигарета. Чашка крепкого кофе. Нужно ехать в город. Ещё одна сигарета — уже за рулём. Фара не горит три недели… Прорвёмся!..
18.14
Дома никого. Бабушка с младшей сестрой ушли на танцы, раньше чем через час никто не появится. Привычное беспокойство удаляется, уроков немного, если не вникать, а просто отработать — за полчасика можно управиться. Читать неохота, можно погонять в приставку, а то потом придёт мать — и уже не поиграешь, может, удастся побить свой последний рекорд, быстрее бы уже лето…
18.14
Чёрт бы подрал всё на свете! И этот город, и эти пробки, и эту погоду… Если он не будет на месте через пятнадцать минут — скандал, ведь выехал же специально на полчаса раньше, как назло, ну почему именно сегодня, Господи, будет когда-нибудь покой или эта поголовная шизофрения сожрёт нас всех живьём?!.
18.14
Это их первая поездка. Солнце у горизонта, море, денег хватит на всё время, и можно ни в чём себе не отказывать — он позаботился. Господи, какое же это счастье! Банально, но тёплый песок и гладь океана не исчезают и не становятся менее прекрасными. Он прижимается к её бедру и чувствует щекой песчинки. Её запах. Сон. Беззаботный ласковый сон…
18.14
Она сидит в кресле и читает программу телевидения. Вчера был день рождения — семьдесят восемь лет. Без него — девять последних. Память уже не та, туман… Дочь с зятем заезжали. Всегда спешат. Внук звонил. Телефон и телевизор — единственная постоянная связь с миром. Господи, как же не хочется умереть вот так, среди одиноких стен со старыми обоями, в клубах редких воспоминаний, одной… Никто никогда не поймёт старости, пока она не придёт к ним самим! Правнуки, маленькие воробьи, сколько уже не видела их, и мысли… А если сегодня? Хоть бы во сне — так не страшно… Взглянуть бы на них хоть ещё разочек…
18.14
Резкий толчок сотрясает дом до основания…
Проснись, челове-ек! Живя блохой на собачьей шкуре, надо быть готовым ко всему!
Несколько раз в горах я переживал лёгкие землетрясения — эти ощущения были мне немного знакомы. Знакомы, не знакомы, а со школы засевшее в голове: «…избегайте оставаться в зданиях при землетрясении», — выносит меня из дома на улицу. Правда, по дороге я успеваю вполне сносно одеться, не забыть сигареты, зачем-то прихватываю из холодильника начатую бутылку водки и сую в карман краюху чёрного, лежавшую на кухонном столе. Вот и разбери-пойми потом: вместо того чтобы взять нож, фонарик и спички, русский берёт сигареты, водку и ковригу хлеба. Причём последнее — больше в качестве закуски. Ассоциативные ряды, чтоб их! Цивилизация недоразвитых переростков…
За эти пару минут я ничего не оцениваю, не сопоставляю — концентрация действия не оставляет ресурса на мысли. Оказавшись на улице и осознав, что нож, фонарик и спички остались в доме, я быстро оглядываюсь. Оглядываюсь ещё раз… И ещё… Что-то не так… Ещё толчок. Всё-таки землетрясение… Это нормально… Ну, более или менее… С учётом того, что последнее было в этих краях, наверное, много миллионов лет назад. Всё равно — более или менее нормально. Но что-то изменилось. Изменилось у меня на глазах… На глазах… Свет! Всё. Понял. После первого толчка, пробегая мимо окна, я отметил, что было ещё светло, ну разве что самые первые признаки сумерек. Я выхватил из кармана мобильный — 18.16. Было слишком темно. Не ночь. Нет. Не тьма… Просто было слишкомтемно.
И ещё что-то. Было что-то ещё… Я бегу к калитке, дёргаю на себя… Волосы шевелятся на голове! Вместо привычного всхлипа петель звук режет по ушам, как милицейский свисток, — и я встаю как вкопанный. Звуки! Звуки другие. Нет, нет! Не звуки… Фон! Фон, как бы не слышимый, на который никогда не обращаем внимания. Фон, собирающий в себе всю гамму звуков нашего мира, — он стал другим! И словно в зеркале злых троллей, все обычные звуки отразились в нём, как песни чертей. Ощущение было слишком сильным — по телу холонуло. Маленький провал в самоуверенности тут же заполняет паника. Пшла вон! Ощущения ощущениями, толчки толчками, а я-то здесь, стою на улице. Холодно, октябрь, вечер… Или ночь… К чёрту! Поднимается ветер. Вы когда-нибудь вдумывались в смысл выражения «поднимается ветер»? Смысл простых вещей всегда доходит до нас слишком поздно. Ветер поднимался! Как былинный великан, он вырастал из земли, расправлял плечи — призрачный демон от горизонта до горизонта. Любимый спецэффект в расхожих голливудских фильмах. Он вышел из наших фантазий, перешагнул через нас — и вот он здесь, чтобы раздавить, сломать, стереть даже память о нас.
Шок пригвоздил меня к земле среди пляшущих теней и взмывающих в воздух ошмётков… Игорь!!! Вот ёлки зелёные! Игорь же! Дети вчера приехали с ним! Застывшая кровь вновь устремляется по каналам. Надо помочь. Бегу в сторону соседнего дома, озираясь, как зверь, и придерживая на ходу болтающиеся карманы куртки с водкой и хлебом. Калитка открыта. Срабатывают сенсоры — и зажигается свет. Не успеваю добежать — входная дверь распахивается — я вижу в световом проёме маленькие фигурки, с какими-то сумками, рюкзачками. Останавливаюсь. Они тоже. Я понимаю, что они аккуратно одеты, спокойны, и только бегающие глаза выдают неуёмное, никогда не унывающее и направленное во все стороны вселенной детское любопытство. Ни капли страха. Он ещё не дан им в полной мере.
Пространство сгущается тьмой, жуткие порывы ветра и свет дверного проёма, как светлячок в тихой заводи бушующего ураганом леса.
— Привет! — я поднимаю голову.
— Ничего не говори, ни во что не встревай. Просто иди за нами… Если хочешь выжить, конечно, — за спинами детей появляется Игорь.
У мира вокруг нас, как у больного, поднимается температура. Эта мысль немного успокаивает — раз есть больной, значит, будет и доктор. Ассоциативные ряды… Да… До чего ж мы всё-таки примитивные создания!
— Да и мне помощь, честно говоря, не помешает… У меня тут… Ну, в общем, давай за нами.
— Ты знаешь, что происходит?
— Знаю.
— Ну и…
— Времени нет совсем, потом поговорим, или сам всё поймёшь. Если нам повезёт, конечно… Идёшь?
— Иду… Только у меня с собой…
— Ничего не надо! Времени нет совсем.
В этот момент в кармане звонит телефон — я достаю его и машинально смотрю на определитель. Одновременно Игорь делает шаг вперёд, мягко перехватывает руку, забирает из неё звонящий телефон и с силой бросает в сторону забора.
— Ты что?!
— Не надо отвечать!
Какая сволочь всё-таки придумала определитель? И телефоны эти, и вообще всю эту галиматью! Должен ты быть с кем-то — будь с ним. И определять ничего не надо — всё определено. Слюнтяи!
— Ты не можешь ничего изменить и никому помочь. Это конец, дорогой. Твоё слово уже ничего не изменит, и после твоего слова уже ничего не будет.
Имя на определителе отдаляется, буквы тают… Боль, тупая боль. До тошноты…
— Почему ты не дал мне ответить?! — Звук голоса переваливается через комок в горле и срывается на хрип.
— На мой и звони куда хочешь! — Реакция моментальная. — У меня хороший аппарат — на приёме стабилен, батареек дня на два тебе хватит. А чтобы определиться, у тебя есть время, пока мы бежим до сарая, плюс пара минут после того, как мы туда войдём. Извини, Андрюха, но объяснять некогда. Будь здоров, желаю тебе удачи. Ну, охламоны, все всё знают, быстро побежали, никому не отставать!
Чужой телефон, как громадный мёртвый африканский жук с вывернутыми внутренностями, вызывает бешеное отвращение — и летит вслед за первым. Игорь с детьми быстро бегут, согнувшись, к чернеющей глыбе несуразного строения посередине двора.
Куда они идут? Он что, хочет в этом сарае землетрясение переждать, что ли?…
Я уже не вижу их, когда следующий толчок прерывает мои мысли и превращает в сжавшееся от ужаса животное. Страшно было то, что всколыхнулась не земля — ноги как влитые держались на ней, — воздушная волна, мощная и тяжёлая, вздохом невидимого призрака опрокинула меня на землю. Как если бы кто-то сильно качнул большую ванну, в которой вы плаваете. Я упал как скошенный. Одновременно раздался грохот. Мои глаза — глаза сжавшейся до размера песчинки человеческой твари, вмятой в землю, — всего лишь одним вздохом Творца впитывали в себя безумно-феерическую картину всего происходящего: срывающиеся с деревенских домов кровли; растерянно разметавшие свои ветви и гибнущие десятками деревья; обломки, ошмётки неизвестно чего, как взвесь парящие в пространстве, уплотнившемся настолько, что, кажется, нет в нём уже места ничему, кроме дьявольской оргии стихий и смерти. Хорошо, что мы не в лесу, а то сейчас бы уже дало бревном по голове…
Вскочив на ноги и сильно согнувшись, я прорываюсь сквозь муть в сторону, где должен быть сарай. Его нет. Вторая волна бросает меня на несколько метров, на груду обломков досок и шифера. Какой-то странный гул вокруг, как будто чуждое вещество пытается проникнуть в тело. Света уже нет, нет ничего, кроме жалкого, бессильного желания сохраниться, избегнуть… Я втискиваюсь в какую-то щель между досками и вижу впереди на уровне земли полоску света, которая становится всё уже, уже, уже…
— Сто-о-о-ой!!! — Мой голос — это не звук, это открывание рта и первородное, инстинктивное желание избежать той неимоверной силы, которая, как мне кажется, вот-вот накроет сзади удушливой и неизбежной волной. Гул вещества становится всё ниже и заполняет меня изнутри. Я задыхаюсь.
— Сто-о-ой!!! — Я не слышу своего голоса, но мне кажется, что полоска колеблется.
— Сюда! Быстрее! Ты нас всех угробишь, чёрт тебя побери!
Я протискиваюсь вперёд, режу руки об осколки шифера и чувствую, как с очередным вздохом земли на спину наваливается тяжесть. Красные круги ужаса застилают глаза, тело трясёт, как в лихорадке. Вдруг полоска света резко расширяется. Я чувствую рывок за ворот куртки — и падаю. Вспоминаю о бутылке водки в кармане и теряю сознание. Это конец, конец…
«Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки…»
Назад: За очередной чашкой чая
Дальше: Капсула
