Однажды поздней осенью врача-судмедэксперта Огурцова занесло на очередную учебу по специальности в Город — а что поделать, время подоспело! Отучившись с недельку, Огурцов заскучал, ибо со всеми друзьями повстречались, все новости и сплетни обсудили, а также слегка отпраздновали встречу. Поэтому, когда его вызвал начальник Бюро и предложил съездить с другим экспертом на эксгумацию в районный центр, расположенный примерно в 150 км от Города, Огурцов согласился — все какое-то разнообразие в нудном потоке лекций и все тех же «учебных» вскрытий. И не просто согласился, а даже обрадовался этому предложению! Ведь ехать в райцентр надо было через Овсянку — деревню, где был похоронен Виктор Петрович Астафьев, и Огурцов — заядлый книгочей и почитатель творчества великого земляка — давно хотел побывать на могилке Писателя и поклониться его праху. А тут такой случай — грех отказаться!

Выехали они ранним утром, еще по сумеркам. Сначала ехали по самому Городу и его пригородам, а затем, после отворота на любимые Столбы, дорога пошла в тайгу, что густо разрослась на склонах гор, а потому она сильно запетляла: то в горы поднималась, то спускалась к самой реке. Свинцово-серая вода Енисея пари́ла, и даже от одного ее вида в жарком салоне машины делалось как-то зябко! Водитель ведет машину медленно — скользко! — да и сплошные горные серпантины не дают разогнаться. Вот и Овсянка — маленькая и очень аккуратная деревушка на довольно высоком правом берегу реки. Спросив у прохожего направление, подъехали к кладбищу. Там, оставив машину на стоянке, все трое пошли к Виктору Петровичу. Дорожка к могилке аккуратно и широко расчищена. Видно, что люди здесь часто бывают. Вот уж воистину, сюда не зарастет народная тропа! У мраморного памятника цветы, граненый стакан с прозрачной жидкостью. Стакан какой-то замызганный, край его расколот. Сверху — кусочек мерзлого хлеба! Снег… тишина… пустота! Посидели несколько минут, помолчали. Потом разлили заранее приготовленный коньяк. Помянули. Посидели. И вдруг Володька, напарник Огурцова по эксгумации, говорит:

— А ведь я знавал Виктора Петровича! Лично!

— Врешь! — безапелляционно заявил Огурцов. — А если нет — рассказывай!

Немного подумав, Володька сказал:

— Ну, знал — это сильно сказано, виделись полтора раза, и всего-то!

— Вот и расскажи про эти полтора раза, — сказал Огурцов.

— Ладно! Только пошли в машину, холодно что-то! По дороге и расскажу… ехать-то еще добрый час…

В салоне машины еще не выстыло. Володька достал термос с крепким-крепким таежным чаем, и снова разлили остатки коньяка. Налили. Молча посидели пару минут, грея стопки с коричневой жидкостью в ладонях, и сделали по паре глотков. Вроде как помянули Виктора Петровича… Потом еще немного постояли и двинулись дальше.

— А ты, — спросил Владимир у Огурцова, — что у Астафьева читал?

— Да практически все… «Царь-рыбу», «Печальный детектив», — перечислил тот, — «Последний поклон». — И, пару минут подумав, добавил: — Еще «Прокляты и убиты». Правда, эта вещь как-то плохо читается.

— Ну хорошо. Слушайте. — И, помолчав, начал рассказ: — Ну, что… Виктор Петрович Астафьев коренной сибиряк. Родился в 1924 году здесь, в деревне Овсянка. То есть детство свое он провел абсолютно в тех же условиях, что и я, — примерно такая же сибирская глухая деревушка, расположенная на берегу той же реки — Енисея. Наверное, потому его рассказы, да и многие другие произведения мне очень близки, дороги и понятны. Они — объективно хороши! И рассказы, и деревушки хороши, — после небольшого раздумья добавил рассказчик. — Ну, биографию его описывать не стану. Будет такая необходимость, — прервал он свой рассказ, — вы легко ее найдете и ознакомитесь на досуге. — А потом продолжил: — С Астафьевым меня познакомил мой отец, участник, как и Виктор Петрович, Великой Отечественной войны, красноярский журналист, писатель и поэт. Я, естественно, зная о знакомстве родителя с Писателем, давно намекал ему о том, чтоб он меня познакомил с мэтром. И вот, году в 86-87-м, такая встреча состоялась. Отец меня позвал в редакцию крупной красноярской газеты, где должна была состояться встреча журналистов с Писателем. К сожалению — исключительно по своему разгильдяйству, — я прилично опоздал к началу и захватил лишь конец разговора Астафьева с журналистами. Все уже сползлись к столу Писателя, обступили его, и шел треп на различные темы. Ростом Писатель был невысок. Довольно густая седая шевелюра, неровное, с оспинами, лицо и располагающий голос: этакий тенорок с хрипотцой. Правда, в манерах его ощущалась некоторая вальяжность. Но она была какая-то не обидная, достойная, что ли! Минут через тридцать все постепенно рассосались, и остались человек шесть-семь. Все предвкушали неофициально-банкетную часть встречи. Знаете, этакая всеобщая приподнятость настроения в предвкушении скорой выпивки. (Журналюги-то тех времен — все «трезвенники» сплошь были!) Да и Виктор Петрович, играя блестящими глазками, уже ручки потирал с довольным видом. И вот в ходе разговора он вдруг обращается к моему отцу: «Э-э-э… Михаил Федорович, э-э-э, простите… забыл, как вас зовут?» Тут все как грохнули! Ну, отсмеялись, папа меня Виктору Петровичу и представил. Пожал я руку мэтру, он дежурно порасспросил меня о житье-бытье, и все пошли пить водочку. Я сидел с ними всю…э-э-э… все застолье. Сам, к счастью, почти не пил. Слушал и смотрел. Астафьев мне тогда понравился. Знаете, такой хитрый, рассудительный мужичок-крестьянин. Спокоен. Говорил интересно. Ничего сногсшибательного, но все — разумно и основательно. Махнул он тогда грамм 300–400 водочки, не меньше, а может, и всю поллитру. Потом пели. Голос у мэтра был неплох. Прямо тенор, хоть и надтреснутый. Исполнили множество песен: и об удалом Хасбулате, и о бродяге, что заплутал в диких степях Забайкалья. Пели и песни времен войны. Исполняли они их с чувством, даже со слезой — я это хорошо запомнил. Потому мне и были удивительны последующие высказывания Астафьева о войне. Один раз я бегал им за водкой — как самый молодой из допущенных к лицезрению. Виктор Петрович уехал сам, крепко держась на ногах. Отца же я слегка поддерживал по пути домой. Вот такая короткая встреча состоялась на закате советской власти в редакции одной из красноярских газет.

Тут рассказ сам собой прервался, так как, миновав Дивногорск, они въехали на мост через Енисей, с которого открывался великолепный вид на плотину Красноярской ГЭС, на ее нижний бьеф. Пропустить это великолепное и грандиозное зрелище рукотворного водопада никак было нельзя! Потом дорога, перебежав на левый берег, снова запетляла по горам. И вот он — перевал! Перед глазами долина Чулыма. Солнечно и ясно! Все видно далеко-далеко — кажется, до самой Хакасии! Снега, снега! Спуск длинный и пологий.

— Ну, давай, Володя, дальше рассказывай. Интересно же! — нетерпеливо напомнил Огурцов, и рассказчик, очнувшись от созерцания красот, продолжил:

— Тот вечер в редакции — единственное длительное общение с Астафьевым. Повторюсь еще раз: он меня не разочаровал. Понимаете, о чем я? Иногда страшно встретиться с человеком, о котором много слышал. А вдруг имеющийся и сложившийся в голове образ окажется лучше, чем реальный человек? Страшно встречаться с титанами! Так вот, Астафьев меня… порадовал. Вернее, немного не так… а как бы это сказать — он оказался не хуже, а даже, пожалуй, лучше, чем его образ, созданный воображением. Я не могу сказать, что в него влюбился. Нет, отнюдь нет! Обычный мужичок. Умный, но не интеллектуал. Он внушал уважение. Интересно говорил. Вроде и ничего сногсшибательного, но как-то емко, веско. Но не безапелляционно! Понравилось, что он выглядел среди рядовых журналюг не мэтром с указующим перстом, а равным среди равных. Пару раз запускал сочный матерок — но не злоупотреблял этими идиомами. Понравилось, что, не чинясь, пил водочку, сам подливал соседям… Жадности к сему напитку не заметил. Выпив пару рюмок — покраснел, слегка разгорячился, снял мягкий, толстый пуловер…

Второй раз я его увидел году в 1994-м, может, в 1995-м. Было это на одной из улиц Города, в Академгородке. Время года — то ли поздняя осень, то ли ранняя зима. Было довольно холодно, градусов около двадцати, и почти бесснежно. Время — около десяти утра, посему час пик миновал. Я стоял и потихоньку замерзал, поскольку автобуса все не было, а одет я был явно не по сезону. Остановка автобуса была пустая. Вдруг, смотрю, к остановке подходит дядя в шикарной длинной дубленке и великолепной шапке — типа пыжиковой. По тем временам — одеяние богатое, редко встречаемое. Знаете — образ дореволюционного, холеного, классического купца! На ногах же и вообще не виданные ранее мной шикарные зимние кроссовки. (Жена потом просветила, что они жуткая редкость, а стоят двух-трехмесячную зарплату врача тех времен!) Вдруг я с изумлением узнаю в этом «купчике» Виктора Петровича. И вот представьте: подходит сей шикарно и дорого одетый мужчина и, не обращая внимания на меня, — прямо к мусорной урне. Там, зажав пальцем одну ноздрю, шумно, звучно сморкнулся другой, выдув из ее нутра приличный объем естественного содержимого. Затем поменял палец и повторил процедуру… После этого Виктор Петрович поднял глаза, пару секунд меня разглядывал, а затем сказал:

— Все это х…я, Вовка, лишь бы не было войны. — И тут же, вскочив в подошедший автобус, уехал…

Я — обалдел! Другого слова просто и не подобрать. Стоял и с открытым ртом изображал идиота! Вот здесь Виктор Петрович меня поразил!!! Сочетание шикарно одетого человека — и не простого человека! — и чисто дворницко-крестьянской манеры. Это — во-первых! Во-вторых! С момента нашего знакомства прошло лет семь-восемь, а он сразу вспомнил меня по имени!!! Я был убит, шокирован, обрадован, поражен этим событием! Посему срочно взял бутылку и поехал к другу делиться новостями. Делились мы долго и упорно, но это уже совсем другая история!

Мой коллега снова помолчал, заново вспоминая и переживая те чувства, и коротко досказал:

— Последний раз видел я Астафьева года за два до его кончины, да и то мельком. В зале, после какого-то заседания. Он шел между рядами. Лицо было брюзгливо-высокомерное, красное, злое. Глаза — колючие. Встретился с ним на секунду взглядом и не прочитал в нем ничего! Совсем другой человек шел. Третий, явно отличающийся от тех двух. Причем в худшую сторону…

Вот и все мои встречи с Виктором Петровичем Астафьевым, — закончил он свой рассказ. И вовремя! Ибо вдали показались домики райцентра — места нашего назначения. Там мы проторчали целый день: эксгумация — вещь не быстрая, особенно если при первом вскрытии дров наломали. К концу дня устали прилично и в обратный путь выехали поздно, уже по сумеркам. Деревню Овсянку миновали ночью и, соответственно, к могилке писателя больше не завернули.