Есть в жизни такие персонажи, чья жизнь целиком и полностью экстраполирована на детей. Одинокие мамы. Тронутые мамы. Бездельные мамы. Деловые мамы. У них может быть муж/мужик, может — не быть. Совершенно не важно. Они как бы женщины. Но сперва они — мамы.

Тучка на небе? Ах, как мой пупсик на тучку посмотрел и как он её описал, ах! «Мама, у-у-у-у!!!» («А мой!..», «А моя!..» «Солнышко даже про какашки стихи пишет! Какашками! А ему ведь всего полтора месяца!!!»)

Детка гуляет.

Детку стригут.

Детку фотографируют.

Детка улыбается.

Детка какает.

Детка улыбается и какает.

Детка в бассейне.

Детка ест кашу.

Детка отказывается есть кашу в бассейне.

Нет, даже у вменяемых дам нет-нет, да и мелькнёт изредка беседа о «детках». Я сама от случая к случаю могу рассказать. Но мало. И без восторга. Чем меньше о детках знают посторонние, тем крепче детки спят.

И вот у этих-то мам, повернутых на «детках», в силу ли обстоятельств, в силу ли природной склонности, частенько наблюдается обратная сторона медали.

Все свои горести, беды и неприятности они тоже сваливают на «детку». Плохое настроение. Неудачи. ПМС. Недо-, простите, — трах. И так далее.

Не в буквальном смысле, конечно. Боже упаси! Ни-ни-ни! Но дети — в ауре.

Моя мама меня обожала, Христом Богом вас заверяю. Я отношусь к своей дочери гораздо холоднее.

Две истории.

Мне было года три-четыре, когда в квартире родителей состоялся свежий ремонт. На стены большой комнаты были наклеены какие-то невероятные гэдээровские (или ещё какие — не помню, но дефицитные) обои. Толстенькие такие. Белоснежные. С выдавленным (вдавленным?) рисунком.

Я только-только освоила письмо. Каляки-маляки творила я на кальке (точно помню, потому что калька была папина) дедовой чернильной ручкой. Такой, знаете ли, старой. Матёрой. Белые свежие обои и пупс с чернильной ручкой наперевес. Уже страшно? Ага… Случилось то, что должно было неизбежно случиться. Я нечаянно, тряхнув агрегатом, поставила на девственные обои ОГРОМНУЮ (примерно полсантиметра в диаметре) ЧЕРНИЛЬНУЮ КЛЯКСУ. Она красивенько так окапиллярилась ореолом, да и застыла на стене.

Мама кричала. Потом плакала. Потом ещё кричала и ещё плакала. За всё про всё. За вечную свою ревность деда к младшей сестре и вот теперь ещё и ко мне. За беспрестанное недовольство мужем. За голодное детство и тяжёлую юность. За хрен с ними и член с вами. И за чернильное пятно на белых обоях, поставленное обожаемой дочерью.

Я просидела между диваном и шкафом часов восемь. Я с детства была упёртая.

Вечером пришёл старший брат и за пять минут аккуратно подклеил кусочек из оставшегося рулона. В принципе если не знать и с лупой не рассматривать — никто ничего и не заподозрил бы о произошедшем чернильном форс-мажоре.

Давно продана та квартира в центре Одессы. Обои истлели ещё раньше. Мама иногда вспоминает об этой истории, когда хочет подчеркнуть особенности моего характера. «Она очень упрямая! Ещё в детстве, вместо того чтобы подойти и извиниться, она восемь часов просидела между шкафом и диваном».

Это история не о том, что моя мать плохая или хорошая. Она такая, какая она. Я — такая, какая я, и давно принимаю людей такими, какие они есть. И пускаю или не пускаю в мою жизнь. Это просто картинка.

Картинка вторая.

Моей дочери было года три, когда я заканчивала кандидатскую диссертацию. У меня уже был предфинальный экземпляр с пометками (внимание!) даже не руководителя, а одного из официальных оппонентов — академика из другого города. Писавшие диссертации меня поняли.

Детка взяла пачку листов формата А4 и где порисовала фломастерами, а где и кружева понавырезала.

Сказать, что я была в ярости, — не сказать ничего. У меня бывают припадки «белого бешенства».

Поэтому я тихо. На мягких лапах. Быстро. Вышла. В подъезд. К мусоропроводу. С бутылкой виски и пачкой сигарет. Глотнув и покурив, я пару раз приложилась башкой об грязный стояк мусоропровода и поглубже вдохнула прямо из ковша.

И, вернувшись в квартиру весёлая-развесёлая, прихватила дочурку, и мы пошли за вредными гамбургерами и на надувном батуте прыгать.

Я не сказала ей ни слова.

И эта картинка — история не о том, какая я отличная или отвратительная мать. Это просто картинка.

Я не знаю, какая я мать. И знать, если честно, не хочу. Но я твердо знаю одно — обои, диссертации, ПМС, дешёвые хрустальные и дорогие китайские вазы, горшки, первые слова, бассейны, сю-сю-сю, фотографии и пятёрки по алгебре не значат ничего. Ничего. Ничего. Ничего. И это, пожалуй, всё, что я об этом знаю.

Ну, кроме того, что — помни вы своё детство, вы бы стали своему ребёнку не мамкой и не нянькой. А другом.