Калёный вышел из Сельсовета мрачнее тучи. Он был очень зол. И на себя, за то, что вел себя так же, как и мальчишки, которых он ругает, да и почему-то испугался он, как пацан. Рихард законный, конечно, вор, но так с ним не должен был разговаривать. Он, Калёный, ему ничего не должен. И тут же подумал, что, скорее всего, при разговоре присутствовал еще кто-то – вот Рихард и красовался. И скорее всего, там был Гоги, а он – темный человек, опасный. Так размышляя о ситуации, он успокоился и к дому подошел уже уверенный в себе властный авторитет Калёный. Там, увидев парней, сидящих на бревнах, коротко бросил Ивану:

– В дом! Одно дельце обкашлять надо, а ты, Васек, поглядывай вокруг, и если что… Понял, да?

Зайдя в домишко, Калёный поставил чайник и подмигнул Ивану:

– Заодно и чифирнем!

Дожидаясь, пока закипит чайник, Калёный задумчиво стоял у окна, а Иван скромно сел у двери на лавочку и ждал, что скажет Калёный. Наконец засвистевший чайник известил о готовности, и тогда хозяин, резко повернувшись, сказал:

– Значит, так, Иван… Есть дело, серьезное дело! И если мы его провернем, то сорвем приличное бабло.

Сказав это, он взял с полки книжечку, а из нее – свернутый листок, вырванный, похоже, из какого-то журнала, и протянул его Ивану. Это была фотография массивного изделия – Ванька в них не разбирался совсем! – похожего на здоровенного краба, вытянувшего в стороны желтые клешни. И все было усыпано блестящими камешками. Надпись под фотографией гласила: «Ювелир Царского Двора Карл Эдуард Болен».

– Это колье стоит порядка ста тысяч рубчиков, и на него есть покупатель, – сказал Калёный. – Поэтому будем его брать – от такого куша только дурак откажется. Хранится оно у твоего друга Сашки. Он мне им похвастался еще осенью. Якобы его привез с Гражданской войны дед – украл у какого-то буржуя. Или как тогда говорили – экспроприировал. Там золото и настоящие бриллианты, причем большие. Но все эти блестящие камешки и желтые железки ценны не этим. Это колье, похоже, имеет большую антикварную ценность, потому что изделий этого ювелира – Болена – почти не осталось.

– Так, а че столько времени-то тянули? Тогда же и надо было его брать.

– Дурашка ты, Ванька. Это новые сапоги в магазине можно спереть и на базаре за пузырь толкнуть, а это… Для такого товара покупатель нужен. И не просто покупатель, а Очень Богатый Покупатель, который разбирается во всех этих золотых и бриллиантовых цацках. Вот таких знатоков и зовут антикварами. И сейчас такой антиквар, готовый выложить бешеные деньги, нашелся.

– А че делать-то надо? – нетерпеливо спросил мальчишка. Калёный откашлялся и, разливая чифирь, сказал:

– Делаем так – ты берешь своего другана Ваську и прямо сейчас идешь к Сашке. Ну я вам утром это уже говорил. То есть вы его уговариваете любой ценой: вечером он должен быть у меня и играть в шахматы. В общем, делайте это как хотите: уговаривайте, плачьте, ругайте Калёного, что хотите обещайте – это ваше дело! Но Сашка должен прийти ко мне и сыграть партейку-другую…

– А мы, – робко спросил Ванька.

– А вы, – усмехнувшись, сказал Калёный, – вы дождетесь, когда мы сядем играть, и пойдете к нему в дом. Дорогу через огороды вы знаете. Там вас никто не увидит. В дом пойдешь один. Васька – на стреме. Он не должен знать, что ты возьмешь там, понятно? Ваське скажешь, что там есть деньги, – я тебе дам с тысячу рубчиков – ты ему потом и скажешь, что повезло – тыщу увел. Теперь Сашка будет знать, как бочку катить на серьезных людей.

– Ага, понял, не дурак. А… где я найду эту… это ожерелье?

– Я попозже все обрисую – и где оно лежит и в чем лежит…

– А как же бабушка?

– Бабушка, – усмехнувшись, сказал Калёный, – а что тебе бабушка? Как говаривали в кино: «Бритвой по горлу и в колодец».

– Ты че, дядя Антон! – вскочил со стула Ванька. – Я на мокруху не подписываюсь.

– Дурашка ты. Как же тебе парализованная бабка помешать-то может?

– Ага… Знаешь, какой у нее голосина, – как заорет…

– Значит, так: бабка будет спать – я Сашке посоветовал, чтобы он ей подсунул снотворное и даже пару таблеток дал ему для бабушки. Ну вроде для того, чтобы он без помех мог на пару часиков отлучиться на шахматы. А тебе я дам еще и эфир – тряпочку намочишь и на лицо бабульке положишь – это если вдруг она проснется. А уж эфир-то ее уложит точно – недаром он для наркоза применяется. Только тряпочку потом убрать не забудь. Все ясно?

– Да вроде все! – и помолчав, спросил: – А вот если мы возьмем эту вещь… зачем нам ее отдавать какому-то барыге. Мы че, сами не сможем продать?

– Эх, не бывать тебе, Ванек, авторитетом, думать не умеешь. Ты знаешь, кому мы – вернее я – договорился продать ожерелье?

– Рихарду?

– Да, ему. А он держит «общак». Значит, что? – спросил Калёный и сам же ответил: – Значит, он главный и самый сильный авторитет. Он – один, но он всем распоряжается. Он – Пахан!

– Но ведь и ты не просто дядя Антон. Ты – Калёный, тоже авторитет.

Калёный грустно усмехнулся и ответил:

– Таких «каленых» у него два десятка… И еще. Ты знаешь его кликуху, его погоняло?

– Ну… знаю… Рихард.

– Умница… А знаешь, что у него есть еще одна кликуха?

– Не, не знаю, а какая?

– Гитлер! Сечешь? Такую кличку просто так не дают – безжалостный и жестокий Пахан. С ним лучше не шутить. – А про себя подумал: «Рихарда-Гитлера кинуть можно и даже нужно, но только в одном случае – если найдется поддержка не просто очень богатого человека, но и влиятельного. А такого я сейчас не вижу» – и уже вслух сказал: – Э-э-х, знать бы кому Гитлер решил толкануть ожерелье! Тогда можно было бы и поиграть.

Когда мальчишки ушли «подстраховать» Сашку, Калёный сел перекусить. Потом с кружкой горячего чая он устроился на диванчике «покемарить», но сон не шел, а вместо него пришла мысль. Он впервые осознал, что сейчас его жизнь делает очередной и очень опасный вираж. Причем такой вираж, который может закончиться столкновением с землей… даже под ней на два метра, да в деревянном бушлате. И у Калёного вдруг мелькнула мысль – собрать вещички и мотануть далеко-далеко, где его никто не найдет. Впрочем, эта мысль быстро испарилась – Калёный был человеком решительным, не привыкшим отступать, рискованным, игроком по натуре, а игроки – всегда надеются выиграть. Потом он сел у окна – с этого места обзор открывался отличный – и вспомнил, как все начиналось.

Сашку Калёный опекал с детства – все-таки с его отцом они в школу вместе ходили. Поэтому за Сашкой – конечно, когда не «сидел» – он ненавязчиво приглядывал. Когда бабушку парализовало и ее увезли в больницу, Калёный к Сашке заходил каждый день – поддержать пацана. И вот как-то зашел он к мальчишке поговорить, поиграть в шахматы. Сашка был в хорошем настроении – сказали, что бабушка выживет, – и вдруг, глядя на Калёного, сказал:

– Дядя Антон, а хотите я вам секрет открою?

– Какой такой секрет?

– Ну наш, семейный.

– Нет, Сашок, не хочу. Мне чужих секретов не надо, своих хватает, – вполне серьезно ответил Калёный. Но Сашка, не слушая возражений, метнулся в другую комнату, и – так получилось – Калёный в зеркало видел, куда полез мальчишка. Поневоле видел – так выпало. Судьба! И вот тогда Сашка и принес это ожерелье. Калёный сразу понял, что вещь эта очень, очень дорогая, что и золото и бриллианты, безусловно, настоящие. А потом, подержав его в руках, он вдруг вспомнил своего сокамерника – Ваську Смолина. Тот называл себя антикваром, и поскольку в «крытке» им пришлось почти неделю вдвоем на нарах «отдыхать», Смолин много порассказал про антиквариат. После этого Калёный спецом, конечно, не стал, но общие понятия об антиквариате приобрел. Вот и тогда, держа в руках то ожерелье, он подумал, что если это изделие какого-нибудь известного мастера прошлого, то ему цены вообще не будет.

Сашка тогда же рассказал и про деда, и про Екатеринбург 1918 года, и про то, что это ожерелье самой царицы. Калёный, тогда помнится, еще посмеялся над этими словами:

– Ну как же, как же! Раз оно столько лет хранится, то дед непременно у царицы его… экспроприировал, – смеясь, сказал он, – как же иначе?

Однако Сашка принес тетрадь – обычную, школьную, в которой был записан рассказ деда о том, где и когда он взял это ожерелье.

– Это дедушка, когда помирал, мне все рассказал и велел записать. И не успокоился, пока я этого при нем не сделал. А потом долго-долго читал написанное, положил ее под подушку и велел, когда помрет, хранить тетрадь с ожерельем. А через два дня после этого дед и умер.

Тогда же Сашка поделился планами своими открыть свое дело – кооперативы тогда только стали нарождаться. Калёный, помнится, тогда сказал, что времена наступают смутные, и посоветовал ожерелье спрятать понадежнее и никому о нем не говорить. Время еще не пришло.

После этого прошло примерно полгода, и Калёный по делам оказался в Областном Городе, и судьба – опять судьба! – занесла его к Рихарду-Гитлеру. И там, в ожидании хозяина, он, сидя у стола, рассматривал книги. Их на столе было много, да еще целый шкаф был забит доверху. Калёный еще тогда пошутил, что с каких это пор Рихард книги стал читать, мол, это непохоже на него. А присутствовавший там молодой мужчина в огромных, роговых очках – Очкарик – сказал, что Егор Иваныч (так по паспорту значился Рихард) взялся за самообразование, потому что у него новое дело, правда, не пояснил какое. Только важно сказал, что помогает Рихарду. Вот тогда-то Калёный и увидел фотографию ожерелья и прочитал, что это изделие Карла Эдуарда Болена. Он был одним из самых знаменитых ювелиров при царском дворе в России и один из немногих, имевших право ставить государственный герб Российской империи на свои изделия. Был там нарисован и этот самый герб. А точно такой же Калёный видел на ожерелье, что показал ему Сашка.

Калёный встрепенулся. По улице чуть ли не бегом неслись его посланники.

«Вот идиоты», – подумал он и, впуская пацанов в дом, сердито сказал:

– Вы бы еще кричали на всю округу: дядя Антон, все готово, можно идти на дело. Ну?

– Ха, спрашиваешь! Все будет чин чинарем. Саша точно придет, говорит, сам хочет в шахмотья поиграть, – и, помолчав, Иван добавил: – Правда, бабка че-то там выступала. Опять Саньке нотации читала.

Калёный, выслушав, выпроводил мальчишек, но Ивана попридержал и еще раз уточнил, что надо делать, и – самое главное – рассказал, где оно лежит и как открыть тайник.

Настроение у Калёного было хуже некуда. То, что он собирался ограбить своего чуть ли не сына, давило на него очень сильно и эти остатки совести и сострадания, не растерянные в лагерях и тюрьмах, сильно «конфликтовали» с повадками и манерами старого жулика, для которого «личное – прежде всего». Калёный и проклинал тот момент, когда сел играть с приезжим каталой, и одновременно думал, что если придется с ним схлестнуться вновь, то он непременно его разденет догола. Правда, в тот раз катала его обыграл вчистую и срок, данный на погашение долга, заканчивается через месяц. А долг большой… А ожерелье дорогое…

И тогда после проигрыша он, вспомнив о новом увлечении Рихарда, пошел к нему и рассказал об ожерелье.