Сашка бежал по улочкам родной деревни, бежал домой по раскисшему снегу, который еще вчера был полноценно белым и хрустким, а уже сегодня он местами стал водой. Под ногами хлюпало и чавкало, и его ботинки – сапоги-то не догадался надеть – уже промокли насквозь.

– Куда торопишься, Санек? – раздался знакомый голос и громкий, хулиганский посвист в четыре пальца. Саша поморщился и, остановившись, повернулся. На крыльце сельского магазинчика стояли его друзья детства Иван с Васькой.

– Зазнался, Сашок, старых корешей не узнаешь, – по-блатному сплевывая сквозь зубы, процедил Иван, – нехорошо, нехорошо.

Сашка остановился и, глянув на них, с насмешкой сказал:

– Кореша… кореша! А я думал, мы не кореша, а друзья. А то отсидел год и уже весь такой блатной стал, да?

– Ты на кого пасть разеваешь, сявка, – не сказал, а как-то прошепелявил Ванька.

– Я ни на кого не разеваю, и я ничего тебе не должен. Понял? А если хочешь подраться – давай, вот он я, – и, поставив сумку прямо в лужу, сжал кулаки.

Однако те, оглядев невысокую, но плечистую, с крепкими руками фигуру Сашка, решили не связываться:

– Иди, иди – нужен ты нам больно… торопись своей бабке трусы поменять, а то, поди, обоссалась до ушей, – и громко, глумливо засмеялись…

– Да я вас за бабушку, – зло бросил Сашок и, в два прыжка подскочив к Ваньке, с силой толкнул его в грудь, отчего тот упал на спину и, проехав по мокрому снегу метра два, врезался затылком в стену магазина.

– Правильно, Сашок, так их, – сказал вышедший на крыльцо сторож магазина, – совсем эти приблатненные распоясалась. А всего-то, что и умеют, – так это водку на халяву пить да материться, не стесняясь женщин. А ну, брысь отсюда, – прикрикнул сторож, приподнимая метлу с увесистым черенком, – пошли отсель, кому сказал.

Ванька, скривив лицо, оглядел сторожа снизу вверх, презрительно скривил мордочку и, сплюнув прямо на крыльцо, прошипел:

– Хиляем, кореш, отсель. Эти фраера не врубаются, с кем связались. Айда к Калёному, перекинемся в картишки.

– Только не на деньги, – мрачно сказал Васька, – помнишь, как он нас в прошлый раз раздел… Потом месяц на него батрачили.

– Все будет ништяк, братуха! Я здесь один приемчик надыбал, – и, похлопав по плечу Ваську, добавил:

– Теперь Калёный будет перед нами на цырлах бегать, а мы ему указывать, – и они, засмеявшись, свернули в переулок и вихляющейся походкой подались на окраину села, где жил немолодой, имевший не одну «ходку» авторитет местного масштаба Кальной Антон Сергеевич.

Сашка же поднял сумку и собрался было идти дальше, но его остановил сторож:

– Как там баба Варя? Все лежит?

– Лежит. Совсем не поднимается. И кормлю в кровати, и одежду меняю, и мою там же… Ну я пошел? А то бабуля уже заждалась, – и, кивнув деду, быстро пошел домой. А сторож еще долго смотрел в ту сторону, где скрылся мальчишка: «Вот ведь какая долюшка выпала пацану. Десять лет назад погибли родители, и он остался с бабушкой, а ее вот уже год как парализовало. И какой Сашка молодец. Никому не дал ее забрать и даже не жалуется – скрипит и тянет один. Правда, сельсовет помогает…» – и сторож, тяжело вздохнув, передернул плечами, – холодает! – и ушел в помещение.

Уже перед самым домом Сашку снова остановили – вернее, он сам остановился. У калитки на лавочке сидела Ольга, его одноклассница. Их еще с 3-го класса дразнили «жених и невеста». Сашке она очень нравилась, ему даже казалось, что это и есть любовь. Однако предельная занятость – днем работа, а вечерами бабушка, да еще учеба в Райцентре на шофера никак не давали им с Ольгой по вечерам встречаться.

– Сань, – сказала Ольга, – айда вечером в кино? Я достала билеты на японский фильм… Легенда… как его… о Нараме…

– «Легенда о Нараяме»? – уточнил Саша.

– Ага, – радостно ответила девушка, – знаешь, как трудно билеты было достать?

– А во сколько сеанс?

– Так последний, в десять.

– Оленька, да не могу я, ты же знаешь, что в это время мне бабулю надо уложить… Взяла бы на 6 или 7 часов, – начал было Сашка, но Ольга фыркнула:

– Вот еще! Ты бы вообще на утренний сеанс предложил сходить…

– Ну, Оль, ну не сердись! Ты ведь знаешь, что не могу в это время, – повторил он.

– То есть я еще и виновата, – срывающимся голосом спросила девочка, и ее большие глаза наполнились слезами. Ольга отвернулась, хлюпнула носом и вытащила из карманчика курточки две синенькие бумажки:

– Так идешь?

– Оля, ну не могу я…

– Ах, так? Ну и сиди со своей старухой, а я… а я, – и, не закончив фразу, порвала билетики на мелкие кусочки и, гордо вскинув голову, пошла прочь, сказав Сашке напоследок: – Телевизор, Сашок, смотри со своей противной бабкой, а я с Олежкой пойду в кино. Он так звал, так звал…

Настроение у парня испортилось окончательно, и в избу он зашел, громко хлопнув дверью, и тут же:

– Ну сколько раз просить: не хлопай дверью, у меня голова болит.

Голос у бабушки был могучий, зычный в отличие от ее самой – худенькой и маленькой.

– Где ты был так долго? – с обиженными интонациями спросила она.

– Баба, а можно я тебя уложу спать в половине десятого. Мы с Олькой хотели в кино сходить, – и тут же в ответ он выслушал, что она в это же время тоже кино смотрит, что лежа ей из-за глаз смотреть нельзя, что он должен ее посадить, а потом уложить, и нечего с этой вертихвосткой бегать, плохая она, такая она и сякая. Бабушка еще долго ворчала, пока парень не подал ей ужин. И за ужин она его отругала – кашу пересолил, а чай очень горячий и не сладкий. Такое ворчание было делом привычным, и Санек не особо-то и реагировал на него. Постепенно она угомонилась и заснула. Сашка немного посидел у телика – хотел фильма дождаться, но тоже лег – спать сильно хотелось, устал за день.

Утро началось с бабушкиного ворчанья, потом с капризов: и это не так, и то не эдак… Такого Саша не ожидал. Обычно за свои вечерние капризы она утром извинялась, плакала… А вот чтобы и утром продолжалось вечернее – такого еще не бывало. Накормив бабушку, Сашка пошел за хлебом и по дороге ругал себя: «И зачем я бабуле сказал про Ольгу, вот дурак. Ведь месяца три назад она сама мне проговорилась, что боится, что если он женится, то ее выгонят:

– В дом престарелых сдадут, а я, – заплакала она, – хочу умереть здесь… Я этот дом с мужем строила, в нем и умереть хочу».

В магазине жители, собравшиеся в ожидании машины с хлебом, бурно обсуждали съезд народных депутатов и выступление Михаила Сергеевича. Пока очередь двигалась, только об этом и говорили. Большинство очень одобряли Перестройку и то, что затеял Генеральный секретарь. Только сторож магазина, молча стоящий в сторонке, вдруг сказал:

– И чего вы все хвалите его. Вот я, неграмотный человек, прошел и войну, и лагеря, говорю вам так: наломает наш дорогой товарищ Горбачев таких дров, что потом долго аукаться всем будет. Слабый он. Вон Хрущ такой же был – то кукурузу повелел всем сажать, то чуть войну с американцами не развязал. И этот туда же… Перестройка… мать его!

Однако ему договорить не дали – все бурно зашумели:

– Да как ты можешь, дядя Митя, ведь все перемен хотят – он умница и молодец… не то что Брежнев. – В общем, свара разгорелась нешуточная, и Сашок, взяв хлеб, выскользнул на улицу. Ну их всех – своих забот полон рот. На крыльце парень остановился, зажмурившись от неожиданно яркого солнца: утренняя прохлада, пока он стоял в магазине, кончилась и весна снова улыбалась и ему, и всему миру.

С лавочки, что стояла у боковой стенки магазина, на самом солнцепеке, его окликнули. Оглянувшись, он увидел дядю Антона, или Калёного, как звали его некоторые.

– Присядь, Санек, поговорим.

Сашка обрадованно улыбнулся и сел рядышком. Дядя Антон был давним Сашкиным партнером по шахматам. У Сашки был второй взрослый разряд – он его получил еще в школе, в 9-м классе. А у дяди Антона разряда не было, но играл не слабее Саши, никак не слабее.

– Что-то давно не заглядываешь, Санек, наверное, уж и забыл, как фигуры ставить на доску? Помнишь общий счет или уже забыл?

Саша засмеялся и ответил:

– Помню, помню – 72:75… не в мою пользу!

– Ну вот, – удовлетворенно ответил дядя Антон, – как дела-то? – и Саша коротко рассказал ему про бабушку и свои дела.

– Ты вот что… – задумчиво сказал дядя Антон, – приходи все-таки вечерком ко мне, – с часок поиграем, а то не с кем больше. Шпана все в карты норовит обыграть, да где уж им… Придешь?

Сашка подумал, прикидывая в уме, как бабуля очередной уход воспримет, и решительно сказал:

– Приду. Часов в шесть приду, – и, поднявшись со скамейки, поспешил домой.

Дядя Антон проводил его взглядом и, когда он отошел подальше, коротко свистнул. Из-за угла появились Иван с Васькой. Вид у них был понурым и грустным.

– Значится так, фраерки. Часа в три зайдете к Сашке и спросите, идет ли он ко мне или передумал. Если скажет, что идет, удостоверьтесь, что не врет. А если колеблется – уговорить! По-хорошему уговорить – чтобы обязательно пришел.

– Ладно, сделаем, – ответил Иван. И робко спросил: – А зачем?

– Чтобы в шахматы поиграть, – рявкнул Калёный, – вы-то косорукие даже в карты не умеете. Все… брысь отсель! А через час – у меня… оба, – и поднявшись, пошел по улице, а пацаны остались сидеть вдвоем. От их вчерашней наглости и всегдашнего разухабистого вида и следа не осталось.

– И зачем мы вчера пошли играть? – грустно спросил Васька.

И заводила всех их дел Иван ничего на это не ответил.