Доение как точная наука

— Дмитрий Константинович! В седьмую мужчина поступил, Ферапонтов фамилия. Вот его история.

— Ходячий или лежачий?

— Скачущий, такой живчик! Не скажешь, что седьмой десяток пошел.

— Спасибо, Мариша… Постой! Попроси, пожалуйста, его подойти в ординаторскую прямо сейчас. Я здесь с ним поговорю…

В послеобеденный тихий час лучше не шуметь в палатах. Конечно, если нет возможности пообщаться в ординаторской, то ничего не поделаешь. Но если уж есть… К тому же это очень удобно — знакомиться с глазу на глаз, без посторонних. Капанадзе только что вызвала Валерия Кирилловна, это как минимум минут на сорок, а то и на час. Довжик отпросилась к стоматологу. Микешин ставит стимулятор. Удачное стечение обстоятельств.

Ферапонтов и впрямь оказался живчиком, бодрый такой дядечка, и взгляд живой, не тусклый, как у молодого. Коллега — врач-рентгенолог, правда, уже на пенсии. Прав был доцент Бургасов с кафедры рентгенологии, когда говорил, что на большинство людей радиация действует губительно, но на некоторых, избранных, она оказывает прямо противоположное, стимулирующее действие. В качестве примера Бургасов приводил своего шефа, заведующего кафедрой, который, несмотря на довольно почтенный возраст, был бодр, подтянут, а уж о любвеобильности его по медицинскому миру Москвы легенды ходили.

Инфаркт у Ферапонтова, однако, был. Трансмуральный, в просторечии именуемый «крупноочаговым», передний. После инфаркта развилась атриовентрикулярная блокада второй степени с приступами внезапного сильного головокружения, сопровождаемого перебоями в работе сердца.

— Это как репетиция смерти, Дмитрий Константинович. Слабость, все меркнет, сердце останавливается, и будто уплываю куда-то…

— Понятно. А чем вы занимаетесь, Олег Борисович? Как проходят ваши дни? Ходите ли на прогулки, выезжаете ли на отдых? Какие нагрузки себе позволяете?

Это только дуреха Довжик может спрашивать в лоб: «Вы, вообще, человек обеспеченный или от пенсии к пенсии существуете?» Моршанцев считал, что выяснять уровень благосостояния пациента надо деликатно, исподволь. Так, во-первых, более правильное впечатление создается, потому что обходной маневр почти всегда лучше лобовой атаки, а во-вторых, пациенты не настораживаются и никакой неловкости не возникает. Ну Марго — это Марго, королева наша. Ей хоть кол на голове теши, все равно без толку.

Работая рентгенологом, миллионером, конечно, не станешь, но разные бывают ситуации. Может — дети помогают, а может, гражданин Ферапонтов на досуге антиквариатом приторговывает или успешно играет на бирже. Чужая душа — потемки, а карман — тем более.

— Нагрузки небольшие, — улыбнулся Ферапонтов. — Если погода хорошая, могу пару часов провести в Лианозовском парке, правда, больше на скамейках сижу, чем хожу. Если плохая — дышу свежим воздухом на лоджии. За обедом могу рюмочку-другую махнуть под настроение.

— Рюмочку-другую — это сколько?

— Не больше ста грамм.

«Двести — двести пятьдесят», — Моршанцев привычно умножил дозу на так называемый «маскирующий коэффициент», чтобы получить данные, соответствующие реальным.

— А какие напитки предпочитаете?

Напитки — это один из главных критериев благосостояния. С человека, который предпочитает односолодовый виски, можно «стрясти» больше, чем с того, кто пьет сторублевую водку.

— Перцовочку! — доверительно признался Ферапонтов. — Сам настаиваю на меду да на перчике. Выписываться буду, скажу жене, чтобы принесла для вас бутылочку. Оцените сами.

— Спасибо, но это лишнее, Олег Борисович. Я не пью уже третий год.

— Кодировались? — во взгляде Ферапонтова появилось сочувствие.

— С ипотекой связался, — выдал заготовку Моршанцев. — А это при наших зарплатах сами понимаете, что такое. Живу по принципу: «Все для фронта, все для победы». Но не будем отвлекаться…

Отвлекаться на «декларацию намерений» больше незачем. Все нужное сказано, причем сказано очень удачно. Теперь можно продолжить сбор анамнеза и попутно решить, какую сумму озвучить в итоге.

— Отдыхать предпочитаете на море или в средней полосе?

— На даче. Она у меня в средней полосе и недалеко от Московского моря. Слыхали о таком?

— А как же. Не только слышал, но и видел. В хорошем месте у вас дача, можно позавидовать.

— Завидовать особо нечему, — вздохнул Ферапонтов. — Место хорошее, участок ровный, а вот дача — так себе. Обычный летний домик в полтора этажа, построенный еще при советской власти. Тогда капитального строительства на дачах не разрешали, но некоторые хитрили — ставили нормальный сруб, а поверху, для конспирации, обшивали досками, чтобы дом выглядел как летний…

По ходу разговора выяснилось, что дочь Ферапонтова руководит филиалом агентства недвижимости «Комком», а сын работает менеджером в сети гипермаркетов. Нормально. Разве двое более-менее устроенных по жизни детей не согласятся раскошелиться на лечение родного отца, тем более что отношения поддерживаются, и судя по тому, с какой теплотой говорит Ферапонтов о детях и внуке, сыне и дочери, отношения неплохие.

Осмотр Моршанцев провел бегло, торопился сказать главное, пока не помешали, а главное лучше говорить в самом конце. Да и какой смысл возиться с осмотром, если историю в приемном отделении оформляла старуха Семенищева, помимо скверного склочного характера славящаяся также дотошностью и аккуратностью? Прочитай, что Марина Григорьевна полтора часа назад написала — и ладно.

Закончив осмотр, Моршанцев усадил пациента на диван, сам сел рядом (доверительность, она ведь не только словами определяется) и для начала приободрил:

— Что ж, Олег Борисович, дела ваши не так уж и плохи. Нарушение проводимости можно считать единственным осложнением вашего инфаркта…

— Разве ж этого мало? — хмыкнул Ферапонтов.

— Лучше бы вообще без осложнений, кто спорит? Но вот аневризма с декомпенсацией была бы гораздо хуже, разве нет?

— Вы правы, — согласился Ферапонтов. — Мог бы я превратиться в «недвижимое имущество»…

— Вот-вот. А так — одна небольшая операция — и главная ваша проблема будет решена. Думаю, — Моршанцев потянулся, чтобы постучать по столешнице, вроде как сглазить боится, — что в начале следующей недели мы вам стимулятор и установим.

— А если прямо завтра? А? — Ферапонтов с надеждой заглянул в глаза лечащего врача. — Чтобы не залеживаться тут у вас?

— Олег Борисович! — точно таким же тоном, каким капитан милиции Михаил Иванович из «Бриллиантовой руки» говорил недотепе Горбункову свое коронное «Семен Семенович», произнес Моршанцев. — Вы же врач и должны понимать, как что делается. Установка кардиостимулятора немного отличается от постановки пломбы в зуб. Это хоть и не очень большая, но операция, к которой вас нужно подготовить. У меня нет причин не доверять тому, что написано в вашей выписке, но уровень районной поликлиники или даже кардиологического диспансера не идет ни в какое сравнение с уровнем нашего института.

Человек должен сознавать, как ему повезло, что он попал в НИИ кардиологии и кардиососудистой хирургии имени академика Ланга. Это понимание способствует установлению взаимопонимания между врачом и пациентом.

— Конечно, конечно, — закивал Ферапонтов. — Я понимаю…

Ничего ты пока еще не понимаешь… Моршанцев вспомнил, каким дурачком он пришел сюда два года назад, и едва удержался от неуместной сейчас улыбки. Он тоже поначалу ничего не понимал.

— Раз уж вы оказались у нас, то используйте возможность показаться лучшим в Европе специалистам на все сто процентов…

Лучшие в Европе… Клиника с мировым именем… Ведущее учреждение страны… Институт Жизни… Моршанцеву снова захотелось улыбнуться. Какой там, к чертям, Институт Жизни? Правильно журналисты обозвали родное учреждение Институтом Смерти, потому что только смерть, точнее — ее призрак, страх перед ней, заставляет пациентов раскошеливаться. На входе патологоанатомических отделений и кафедр принято писать: «Здесь смерть служит торжеству жизни». Над главными воротами НИИ кардиологии и кардиохирургии можно написать то же самое, не уточняя деталей. Ирина права, когда говорит, что только страх и тщеславие открывают кошельки, но страх гораздо лучше.

— …Наше отделение консультирует профессор Ардатов…

Глаза Ферапонтова уважительно округлились. Кто же не знает Ардатова, неофициального главного кардиолога России? Светило!

— …он конечно, безумно занят, сами понимаете, но для вас, как для коллеги, найдет время. Я его попрошу. И заодно хорошо бы показаться профессору Тер-Манучарян, про церебральный атеросклероз тоже следует помнить.

— Хорошо бы, Дмитрий Константинович. Раз уж попал к вам…

Ардатов и Тер-Манучарян, несмотря на свои регалии, были умными, незаносчивыми людьми. В отличие от многих других светил, они прекрасно понимали, что короля играет свита, иначе говоря — что постоянное пополнение клиентуры в первую очередь обеспечивает не громкое имя, а хорошее отношение рядовых врачей, и исправно платили процент с каждого платного клиента тому, кто этого клиента им обеспечил. Лечащий врач много общается с больным, и в любом случае к мнению лечащих врачей больные прислушиваются. К чьему-то мнению прислушиваются меньше, к чьему-то больше, но если при упоминании какого-нибудь светила врачи морщатся и говорят нечто вроде: «А-а, этот… Очки втирать он умеет, деньги брать тоже, но в медицине ничего не смыслит», то вряд ли захочется у него консультироваться. Поэтому умные люди всегда делятся с теми, кто прислал им клиента. Пусть даже они и светила — законы экономики одинаковы для всех. Никто ничего не делает без выгоды для себя.

Ну что ж, продолжим, благословясь.

— Олег Борисович, вы, наверное, захотите стимулятор получше?

Сейчас уже можно задать вопрос «в лоб». Плод созрел и готовится упасть в заботливо подставленные ладони.

— Я как-то не думал… но… — замялся Ферапонтов. — Да, конечно, хотелось бы лучше, только чтобы самому не пришлось покупать.

— Разумеется, Олег Борисович, установка стимулятора будет произведена в рамках высокотехнологической медицинской помощи, и вам покупать его не придется. Вопрос в другом — какой именно стимулятор мы вам установим. В нашем распоряжении сейчас есть три вида стимуляторов, которые могли бы вам подойти…

— Я в них совершенно не разбираюсь, Дмитрий Константинович!

— Я не стану грузить вас техническими подробностями, скажу только, что они отличаются по сроку службы и надежности, хотя все, безусловно, надежны. Производство тоже разное — наше и американское. Американский стоит почти как три наших, но он того стоит!

— Тогда, может, его и выберем, Дмитрий Константинович? — Ферапонтов заискивающе улыбнулся.

— Мне не жалко, Олег Борисович, — ответная улыбка Моршанцева лучилась дружелюбием. — Я постараюсь убедить мое руководство. Окончательное решение принимают там.

Моршанцев указал глазами на потолок.

— Я все понимаю, — тихо сказал Ферапонтов и еще тише, почти беззвучно, одними губами, спросил: — Сколько?

Чего-чего, а подслушивающих устройств в ординаторской не было, иначе бы давно всех выгнали бы или, не дай бог, посадили. Но в Моршанцеве вдруг проснулся мальчишка, который в лучших традициях отечественного кинематографа взял со стола «общественный» калькулятор, набрал на нем требуемую сумму и сунул под нос Ферапонтову.

Увидев цифру, Ферапонтов отшатнулся и затряс головой.

— Я не…

— В рублях, — прошептал Моршанцев.

Ферапонтов просветлел лицом и кивнул.

— До того! — строго уточнил Моршанцев.

Брать деньги «под выписку» придумали идиоты-перестраховщики, ничего не понимающие в психологии. Как сказано в известном анекдоте: «когда член твердый, сердце мягкое, а когда член мягкий — сердце твердое». Пока еще ничего не сделано — можно быть уверенным на девяносто девять процентов, что тебе заплатят столько, сколько было оговорено. Постфактум же платить нет особого желания, да и смысла, если честно, тоже нет — не выдерешь же стимулятор обратно. Так что только «до того». Утром деньги — вечером стулья. И не надо пугаться осложнений. Ну, бывает, что с того? Все мы смертны, все когда-нибудь того… Деньги? Какие деньги? Я вас умоляю! Вам приснилось, наверное. А свидетели у вас есть? То-то же, так и я могу наговорить о вас что угодно. Клеветать легко, но за клевету и ответить можно, вы в курсе?

«До того» означает — всегда при своем интересе. «Под выписку» — это русская рулетка. Если вдуматься, то «под выписку» подставу устроить проще, ведь добрый доктор сделал свое дело, отчего бы для пущего удовольствия под монастырь его не подвести? Вот смеху-то будет! А «до того» еще сто раз подумаешь, прежде чем заявление обэповцам писать, ведь если доктора возьмут с поличным, то кто же оперировать будет? Другой? А не зарежет ли этот другой меня на операционном столе? Медики — они же настоящая мафия!

Как ни крути, как ни верти, а «до того» или никак! И ни в коем случае не «половину до того, половину после», на что иногда соглашается Микешин! Это же надо быть совершенно безмозглым, чтобы увеличивать риск вдвое при тех же деньгах. Моршанцев однажды в неформальной обстановке, во время празднования дня рождения Капанадзе, посоветовал Микешину не умничать, разбивая один платеж на два, а поступать, как все люди. Микешин завелся, начал сбивчиво нести какую-то пургу о незавершенном гештальте, приплел карму, доказывал, что он «по глазам людей видит». Моршанцев пожалел, что начал этот разговор. Правильно говорят — его не тронь, оно вонять не будет.

Ферапонтов кивнул еще раз.

— Не обещаю, Олег Борисович, но, возможно, мне удастся включить вас в клиническое исследование по брадиаритмиям. Это совершенно бесплатно, но очень приятно, потому что в течение двух лет вы сможете наблюдаться на кафедре, а это, согласитесь, куда лучше, чем амбулаторное наблюдение по месту жительства.

Ферапонтов — рентгенолог и вряд ли что-то смыслит в клинических исследованиях, то есть вряд ли знаком с подоплекой большинства из них. Да не знаком, по лицу видно, вон как обрадовался. А за каждого «профильного» пациента кафедры платят бонус лечащему врачу. Это закономерно — ведь пациента, участвующего в клиническом исследовании, вести гораздо труднее.

Проговорив назначения, Моршанцев отпустил Ферапонтова в палату. Очень вовремя отпустил, потому что не прошло и минуты, как вернулся Капанадзе. Раскрасневшийся, весь какой-то взъерошенный, лохматые брови сдвинуты на переносице, левая щека едва заметно подрагивает.

— У нас есть такое ругательство: «маймуни виришвили», — начал он, расхаживая взад-вперед по ординаторской и то и дело хватаясь за голову, точно не давая ей соскочить с плеч. — Это означает «обезьяна — ишачий сын»! То есть не просто «обезьяна» и не просто «ишачий сын», а вот именно так, как сказано!

— Усиление эффекта.

— Да, усиление. Потому что про нашего нового невропатолога по-другому не скажешь…

Новый консультант-невропатолог и впрямь был далеко не лучшим врачом.

— Я пишу, что у больного боли в спине постоянного характера, иррадирующие в обе руки и усиливающиеся при движениях. Пишу, что кардиограмма без динамики, пишу «эхо», пишу, что пальпация грудного отдела позвоночника по остистым отросткам болезненна… Все пишу! Я и лечение назначить могу, мне этот невропатолог нужен только для того, чтобы страховая не придиралась…

Страховые компании ищут в историях болезни дефекты, позволяющие им оплачивать лечение не полностью. Закономерно — каждому своя копейка дорога. Если неврологический диагноз не подтвержден невропатологом и лечение не назначено им же — это косяк, за который непременно даст по ушам заместитель директора по лечебной работе. Под настроение можно не только без премии остаться, но и строгий выговор с занесением в личное дело получить.

— Отари, сядь, пожалуйста, — попросил Моршанцев. — Голова кружится…

Капанадзе плюхнулся на диван и продолжил:

— А этот кретин приходит и пишет: «данных за неврологическую патологию нет»! Как тебе это нравится?! Я сначала попробовал ему объяснить, но смотрю — не понимает. Тогда я вежливо говорю: «Уважаемый Игорь Филиппович, нельзя ли, чтобы к нам ходил другой консультант?» А то с вами, говорю, общего языка найти невозможно! Он разворачивается и молча уходит. Прямо к Субботиной. Наговаривает ей там с три, нет — с десять коробов, она заводится, вызывает меня и начинает орать: «Что вы себе позволяете?! Как вы смете выгонять врача?! Разве вы его принимали на работу?! А вы вообще знаете, чей он сын?!»…

— Чей же? — заинтересовался Моршанцев.

— Я так и не узнал! Очень мне надо знать, чей он сын! Маймуни виришвили, я уже сказал! Если кто-то думает, что о Капанадзе можно ноги вытирать, то он очень ошибается! Я требую к себе уважения!

— Все ясно, — улыбнулся Моршанцев. — Первые полчаса вы развлекались тем, что состязались в громкости ора. А чем все закончилось?

— Тем, что с завтрашнего дня к нам будет ходить Аида Генриховна. Она хоть и пенсионерка, но голова у нее светлая, дай бог каждому, и диагнозы она ставит правильно.

— А этого?

— А этому дадут другие отделения! Потом от него и там откажутся…

— А может, и не откажутся.

— Мне все равно. Я против него лично ничего не имею, хоть он повел себя не по-мужски. Я просто хочу, чтобы моих больных консультировал кто-то другой.

— Как ты сказал? — Моршанцев оторвал от стопки листочек для записей. — Маймуни виришвили? Надо записать, хорошее выражение.

— Имей в виду — это очень плохое выражение, — серьезно предупредил Капанадзе. — За него в лучшем случае морду бьют.

— А в худшем?

— Голову отрезают, — так же серьезно ответил Капанадзе.

— А у вас есть такие ругательства, за которые не бьют морду? Вот если я недоволен тем, что ты делаешь, как я могу это выразить, чтобы остаться в живых и с целой мордой?

— Так и выражай, скажи: «Отари, ты вот в этом неправ». Это нормально. А если сказать: «Ишачий сын, мать твою за ногу, что ты делаешь?» — то конструктивного разговора не получится. Так что лучше наши ругательства не запоминай, тебе своих, что ли, не хватает?..

Оформление истории болезни Ферапонтова заняло четверть часа. Отдав историю дежурной медсестре, Моршанцев направился в кабинет заведующей отделением.

Ирина Николаевна сидела за столом и листала ежедневник, не иначе как составляла план на завтрашний день. Она привычно улыбнулась Моршанцеву и сказала.

— Я через полчаса ухожу. Ты со мной?

— Да, — ответил Моршанцев.

Им до сих пор удавалось сохранить свои отношения в тайне от сотрудников института. Это было довольно несложно, разумеется — в том случае, если строго придерживаться установленных правил. Никаких знаков внимания на работе, уходить порознь и приходить порознь, на корпоративных празднествах держаться подальше друг от друга. Пока работало безотказно. «Ты со мной» означало, что Ирина Николаевна подберет Моршанцева, у которого все никак не получалось обзавестись своим автомобилем, в двух остановках от института, причем не на оживленной трассе, по которой ездят все сотрудники, а в тихом переулке. Конспирация так конспирация. Только в самый первый раз, когда между ними не было никаких отношений, заведующая отделением усадила Моршанцева в свою машину прямо на территории института и довезла до метро. Но это была чистой воды любезность, и ничего кроме любезности.

Проблема с автомобилем заключалась не в деньгах, а в самом Моршанцеве. Сначала он копил на подержанную, но не убитую иномарку. Когда собралась необходимая сумма, ему сразу же захотелось машину получше — новую и повыше классом. И так несколько раз. «Приценивайся к „Порше“, чего там!» — подзуживала Ирина, но так высоко запросы Моршанцева не задирались, во всяком случае пока. Покупать автомобиль в кредит было нецелесообразно и неправильно. Моршанцев не хотел растягивать платежи надолго, а вносить ежемесячно в банк сумму, значительно превышающую указанную в справке заработную плату, было опасно, а ну как кто-то ушлый обратит внимание. Береженого бог бережет, небереженого конвой стережет. Как-то так.

— У меня новенький в седьмой палате. Наш коллега, отставной рентгенолог, Ферапонтов Олег Борисович. Перспективный.

— Вроде как перспективный или точно перспективный? — уточнила Ирина Николаевна.

— Судя по всему — точно. Надеюсь, что завтра удастся пообщаться с его женой или кем-то из детей.

— Надежды юношей питают…

— Отраду старцам подают, — продолжил Моршанцев. — Давай завтра прямо с утра совместно его осмотрим, обнадежим, подогреем…