Институт смерти

Когда-то давно, в лохматом и шебутном девяносто третьем году, к Всеволоду Ревмировичу, ходившему в Главных Придворных Врачах, обратился главный редактор газеты «Московские сплетни». Обратился не за консультацией, а за информацией, причем весьма конфиденциальной — о состоянии здоровья тогдашнего президента. Главред, как и положено журналисту, был настырным — в ответ на «нет» перезвонил еще раз, заверил, что возглавляемая им редакция придерживается железного правила никогда не выдавать своих источников, и посулил «ну очень хорошие деньги». Всеволод Ревмирович хотел напомнить собеседнику о врачебной этике, сказать о том, что источник подобной информации установить будет нетрудно, и о том, что даже «ну очень хорошие деньги» не окупят последствий, но к месту вспомнил библейский завет «не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» и, не вдаваясь в подробности, послал настырного журналиста-редактора куда подальше.

Тот почти сразу же перезвонил еще раз (Всеволод Ревмирович был уверен, что больше звонков не будет, вот и не сказал секретарше, чтобы с главным редактором «Московских сплетен» его больше никогда не соединяли) и сказал:

— Зря вы так, уважаемый. С нами надо дружить.

Услышав совершенно хамское обращение «уважаемый» без упоминания имени-отчества, Всеволод Ревмирович вознегодовал так сильно, что не сразу нашел что ответить. Впрочем, даже если бы и нашел, то не успел бы, потому что сразу же после слова «дружить» в трубке раздались короткие гудки.

Довольно скоро Всеволод Ревмирович забыл об инциденте — других проблем хватало выше крыши, тем более что «Московские сплетни» не позволяли себе ничего недружелюбного, даже после того, как Всеволод Ревмирович из Главного Придворного Врача превратился в одного из самых известных и авторитетных врачей страны. Мало ли чего в жизни не бывает, поцапались и забыли.

Оказывается — главный редактор ничего не забыл, а просто ждал подходящего момента, не размениваясь по мелочам и ничем не выдавая своих намерений, ну совсем как граф Монте-Кристо. А когда дождался, то, образно говоря, ударил из крупнокалиберного оружия — напечатал в пятничном номере большую, на весь разворот статью о НИИ кардиологии и кардиохирургии имени академика Ланга под заголовком «Институт Смерти».

Статья была построена грамотно — два крупных бриллианта в обрамлении множества мелких. С первым «бриллиантом» удружила дочь Инна, несмотря на свой возраст и статус, не до конца понимавшая, что стоит произносить вслух, да еще при свидетелях, а о чем лучше умолчать. Или, может, она считала, что ее статус вкупе с крепким тылом в лице отца-папаши (совершенно дурацкое слово из лексикона дочери, неизменно приводившее Всеволода Ревмировича в состояние крайнего раздражения) дают ей право говорить, что вздумается.

Инцидент произошел во время обхода. Как заместитель директора по научной работе, Инна Всеволодовна регулярно обходила пациентов, участвующих в клинических испытаниях лекарств, и «тематический материал» (так она называла пациентов, участвовавших в научных исследованиях, проводимых в институте).

Один из пациентов, в испытаниях и исследованиях, кстати говоря, не участвовавший, пожаловался Инне Всеволодовне, как большому начальнику, на дороговизну препарата, который ему лечащий врач предложил покупать за свои деньги. Препарат и впрямь стоил нехило — месячный курс обходился почти в двести тысяч рублей. Институт подобным препаратом не располагал, и аналогами тоже не располагал, потому что аналогов у этой «панацеи» не было. Отсутствие аналогов, собственно, и объясняло неимоверно высокую цену лекарства. Любой монополист пытается извлечь из своей продукции максимально возможную выгоду.

Инна Всеволодовна, недолго думая, ответила:

— Если у вас нет денег на «тримагодон», то это ваши проблемы. Выписывайтесь, чтобы не занимать койку попусту, и лечитесь дома чем хотите!

Ее ответ слышали все четверо больных, лежавших в палате, и человек десять из свиты. Разве ж так можно — в резкой форме и при стольких свидетелях. Сам бы Всеволод Ревмирович выразился куда мягче, например, так: «К моему огромному сожалению, вопрос о закупке „тримагодона“ еще не решен, но я приложу все усилия…» А потом отвел бы в сторонку заведующего отделением и посоветовал поскорее выписать недовольного от греха подальше. Надо же понимать, что за каждым твоим словом следит куча народу. И ладно бы просто следили, так еще ведь и истолковывают! Как им вздумается, так истолковывают.

«В своих многочисленных выступлениях и интервью госпожа Каплуненко постоянно подчеркивает свою приверженность высоким идеалам гуманизма…» — писал автор статьи Аверьян Штайнхиль, широко известный в узких кругах под прозвищем «Ава-могильщик». Прозвище намекало как на непоправимый урон для репутаций всех тех, кто имел неосторожность попасться на острый кончик бойкого Аверьянова пера, так и на то, что копает Штайнхиль очень глубоко и обстоятельно, словно могилу роет. «Слушаешь и поневоле веришь, что в груди этой миниатюрной женщины бьется большое сердце, переполненное любовью к людям. Но это всего лишь умелая игра на публику, способ произвести хорошее впечатление на непосвященных. На посвященных госпожа Каплуненко вряд ли сможет произвести хорошее впечатление, потому что посвященные слышали много чего другого, не предназначенного для своих ушей. Инна Всеволодовна может сказать в глаза тяжело больному человеку, что если у него нет денег на приобретение дорогостоящих лекарств, конкретно — „тримагодона“, производства Cellen Pharmaceuticals Company, то нечего зря занимать койку в отделении, хотя по закону все граждане Российской Федерации, имеющие полис обязательного медицинского страхования, должны получать в НИИ кардиологии и кардиохирургии все полагающееся лечение в рамках этого самого обязательного медицинского страхования, тратя свои деньги разве что на цветы врачам при выписке. Странная получается ситуация, особенно если учесть слухи об особых связях госпожи Каплуненко с некоторыми крупными фармацевтическими компаниями. Это всего лишь слухи, но в каждом слухе, как известно, есть только доля слуха, а все остальное — правда. Интересно, как бы сама Инна Всеволодовна объяснила резкие смены мнений о продукции той или иной фармацевтической компании. Так, например, до середины прошлого года Инна Всеволодовна при каждом удобном случае критически отзывалась о препаратах производства Cellen Pharmaceuticals Company, но вдруг, можно сказать — в одночасье, резко переменила свое мнение, и теперь продукция Cellen Pharmaceuticals Company не только включается в рекомендованные стандарты лечения, но и рекомендуется пациентам для покупки за свой счет. Чужая душа потемки, но автору этих строк известно не так много способов, побуждающих человека к кардинальной перемене мнения…»

Не осталась без внимания и своеобразная манера общения заместителя директора НИИ кардиологии и кардиохирургии по научной работе. «„Тупая корова“, „безмозглая тварь“, „деревянное дерево дуб“, „бестолковая бездарь“… Перечисление всех красочных эпитетов, которыми Инна Всеволодовна любит награждать сотрудников института, займет очень много времени…»

Как следует потоптавшись на дочери, Ава-могильщик перешел к отцу и сразу же выложил «второй бриллиант» — недавнюю закупку НИИ кардиологии и кардиохирургии шестидесятичетырехсрезового компьютерного рентгеновского томографа у фирмы «Пансамшиба».

«А вот за это я тебя, гниду, засужу вместе с твоим главным редактором, — подумал Всеволод Ревмирович, закончив читать сентенции на томографическую тему. — Подставились вы по-крупному…»

Всеволод Ревмирович предпочитал делать дела так, чтобы потом не было мучительно больно, да и просто тревожно тоже бы не было. Семь раз отмерь, хорошенько подумай о последствиях, подстрахуйся и только потом отрезай. На покупке томографа у фирмы «Пансамшиба» Всеволод Ревмирович заработал всего двадцать миллионов рублей «комиссионных», остальную разницу пришлось отдать «наверх», чтобы не сильно вникали и совсем не мешали. Для того, чтобы в будущем ни один комар не подточил бы своего любопытного носа, было заключено дополнительное соглашение к договору о поставке, согласно которому фирма, в лице директора московского представительства Станислава Ковальски, брала на себя обязанность усовершенствовать поставляемый НИИ кардиологии и кардиохирургии томограф Pansamshi TSS-01 путем установки нештатных узлов, агрегатов и деталей, с целью улучшения потребительских свойств (а именно — повысить степень точности и достоверность) и срока службы. Институт в лице Всеволода Ревмировича, в свою очередь, должен был оплатить этот «тюнинг». Перечень улучшений, как и положено, прилагался. Все законно — за эксклюзив (а институт с мировым именем может удовлетвориться только эксклюзивом) надо доплачивать. Столько, сколько выходит по документам.

— Накося выкуси! — Всеволод Ревмирович показал развернутой газете кукиш.

В большом телефоне с множеством клавиш, стоявшем на столе, раздался щелчок и послышался приглушенный (Всеволод Ревмирович, несмотря на возраст, слышал хорошо, а вот громкие звуки его раздражали) голос секретарши:

— Всеволод Ревмирович, вам Давиденко звонит.

Олег Германович Давиденко был заместителем министра, курировавшим НИИ кардиологии и кардиохирургии.

Всеволод Ревмирович нажал на нужную клавишу и вместо «добрый день» услышал:

— Читали уже?

— Дочитываю, — так же пренебрегая приветствием (каков привет, таков и ответ), ответил Всеволод Ревмирович.

— Как впечатление?

— Отвратительное.

— Есть мнение (ох как любят все большие начальники эти слова!), что надо ответить.

— Я тоже так думаю, Олег Германович! Сегодня же проконсультируюсь с юристами.

— По поводу? — В голосе собеседника Всеволоду Ревмировичу послышалось некоторое недоумение. — Вы что — судиться хотите?

— Да. То, как они преподнесли покупку томографа…

— Судиться — это лишнее, — твердо заявил Олег Германович. — Они только этого и ждут. Вцепятся, сделают еще серию материалов, раздуют из маленькой искорки вселенское пламя…

— Но вы же сами сказали, что есть мнение, — напомнил Всеволод Ревмирович.

— Есть мнение ответить, а не судиться, — уточнил заместитель министра. — Сейчас вообще начинается кампания против различных очернителей и злопыхателей. Ну сколько можно кричать о том, как у нас все плохо? Сколько можно упиваться негативом? Вам надо выступить в «Медицинской газете» и аргументированно, веско, убедительно ответить этим писакам. Вот это будет правильно. Вы согласны, Всеволод Ревмирович?

— Конечно, согласен. Но хотелось бы и в суд… ведь по томографу, согласно документам… Я же смогу спокойно доказать, что это клевета.

— Формально, на первый взгляд, — да, сможете, — согласился Олег Германович, тоже не оставшийся без «комиссионных» от этой покупки. — Но если вдруг ответчики потребуют независимой экспертизы? Можем ли мы быть уверены, что фирма при расчете стоимости… индивидуального усовершенствования не завысила чего-нибудь там необоснованно?..

Оба собеседника прекрасно знали, что «тюнинг» томографа производился лишь на бумаге, для того чтобы дать возможность оправдать завышение цены более чем в два раза. По телефону не все можно сказать прямо, но смысл можно передать всегда. Всеволод Ревмирович впопыхах не подумал о возможной экспертизе, а подумав, был вынужден согласиться.

— Да, вы правы, Олег Германович, лучше обойтись без судебных тяжб, — сказал он после коротенькой паузы, — времени и так ни на что не хватает, где уж тут по судам бегать? Лучше я выступлю в «Медицинской газете». Могу хоть завтра.

— Чем скорее, тем лучше, — ответил Олег Германович. — Всего хорошего, Всеволод Ревмирович.

— И вам тоже, Олег Германович.

Всеволод Ревмирович вернулся к статье. От томографа Ава-могильщик перешел к оценке института. «Это странный замкнутый мир, живущий по своим собственным законам. Не всегда понятно, кто что решает, не всегда понятно, кто за что отвечает, но всегда понятно, кому и сколько надо дать. Надо — и дают, дают безропотно, отдают последнее, ведь речь идет о самом дорогом, что есть у человека, о его здоровье. Но деньги не могут решить всех проблем, то есть деньги берутся с традиционными обещаниями „сделать все возможное“, но на самом деле делается далеко не все. Рассказывает москвич Л. Р. Карвасарин: „Моему сыну Сереже сделали операцию по поводу клапанного стеноза аорты. Нам с женой было сказано, что хороший результат стоит денег, и мы в общей сложности раздали двадцать тысяч рублей, которые для нас являются очень большими деньгами. Операция, как нам сказали, прошла благополучно, оперировал сам заведующий отделением хирургического лечения врожденных пороков сердца у детей младшего возраста Пожимайло Ю. Ю., но спустя пять часов после нее наш сын умер в реанимационном отделении, как нам сообщили — от неожиданной остановки сердца. Мне лично кажется, что он мог умереть от банального недосмотра, потому что когда после операции я подходил к дверям реанимации, чтобы справиться о состоянии Сережи (внутрь меня не пустили), оттуда (из реанимации) доносились обрывки громких разговоров и смех, а от вышедшего ко мне врача, фамилии которого я, к сожалению, не запомнил, но в лицо, если что, узнаю, пахло спиртом…“»

Фамилия «Карвасарин» показалась Всеволоду Ревмировичу знакомой. Где-то совсем недавно он ее слышал или видел. После недолгих поисков он нашел среди бумаг на своем столе следующий документ:

На документе красовалась размашистая виза Всеволода Ревмировича: «Субботиной В. К.!!!». Три восклицательных знака говорили о том, что на заявление следует обратить особое внимание. Всеволод Ревмирович не знал подробностей, но тон заявления был настораживающим. Теперь же впору было дописывать четвертый восклицательный знак, но вместо этого Всеволод Ревмирович предпочел вызвать к себе заместителя по лечебной работе, а пока та шла, бегло дочитал статью до конца. Жалобы пациентов и их родственников перемежались сентенциями автора статьи.

«Поликлиника вконец обнаглела, — подумал Всеволод Ревмирович, — разогнать бы всех к чертовой матери, да ведь наберешь не таких, а гораздо хуже». Большой опыт руководящей работы предостерегал от столь решительных действий. Ломать легко, ломать — это вам не строить.

Ну это вообще чепуха. У любого из заведующих отделением за день хоть один раз да сорвется с языка нечто подобное. Пациенты пристают, буквально осаждают, треплют нервы, нет-нет и скажешь. Чего из таких пустяков истории раздувать? Действительно, если ты такой умный, что позволяешь себе учить жизни врачей, то чего же не лечишься? Хотя бы у психиатра?

— Давайте, давайте, валите все в кучу! — сказал в пространство Всеволод Ревмирович.

— О чем это вы? — поинтересовалась вошедшая в этот момент Валерия Кирилловна.

— Об этом грязном пасквиле! — Всеволод Ревмирович с силой ткнул пальцем в продолжавшую лежать на столе газету. — Характерные ритмичные звуки они в реанимации слышали и сразу решили — оргия! Среди белого дня! А подумать, что это кого-то «качали», сердце завести пытались, оттуда и ритмичные звуки, нельзя! Это же не так интересно, как оргия! Читали уже?

— Начала и бросила! — Валерия Кирилловна села на стул и неприязненно покосилась на газету. — Точнее — выбросила и дважды вымыла с мылом руки. Такая грязь!

— Докуда дочитали?

— Когда начали Инну Всеволодовну грязью поливать, так сразу и перестала. Я сначала даже и не поняла, что это про наш институт. Мне Галина Федоровна газету принесла…

— Возьмите и дочитайте! — Всеволод Ревмирович сложил газету и не положил, а прямо швырнул ее на стол. — Вы, как мой заместитель, должны быть в курсе. Завтра-послезавтра я отвечу на это в «Медицинской газете», а сейчас прошу вас собрать всех заведующих и от моего имени дать распоряжение немедленно подготовить по два, а лучше — три или даже четыре — в общем, не меньше трех благодарственных писем от больных. С полными паспортными данными, адресами, собственноручно написанными, чтобы никто не мог сказать, что это мы сами написали! Я попрошу опубликовать отрывки из этих писем. Собирайте всех, дайте прочесть эту клевету тем, кто ее еще не читал, и пусть прямо сейчас подготовят письма! Все отделения, без исключения! Надо же — в рифму сказал. Все отделения и поликлиника.

— Патологоанатомии тоже подготовить три письма? — уточнила Валерия Кирилловна.

— Ну вы совсем… — Всеволод Ревмирович сокрушенно развел руками. — Сами-то хоть поняли, что сказали?

— Вы же сказали — всем без исключения, — обиделась Валерия Кирилловна. — Между прочим, я сама пару раз слышала, как нашу патологоанатомию благодарили за чуткость и деликатность. Это же очень важно…

— Важно, но не в тему. Я вообще планирую говорить не о смерти, а о жизни. У нас Институт Жизни, а не Институт Смерти, как пишут вот эти…

Матерное слово Всеволод Ревмирович произносить не стал.

— А вы вот так и назовите свою статью: «У нас Институт Жизни, а не Институт Смерти»! — посоветовала Валерия Кирилловна. — Чтобы всем было ясно… А я подготовлю вам статистику за последние годы. Цифра всегда впечатляет.

— Особенно если это цифра, над которой поработали вы, Валерия Кирилловна…

«Когда яблочки хороши, то к корешкам никто не докапывается», — приговаривала Валерия Кирилловна, смело подгоняя статистические данные таким образом, чтобы они отражали неуклонный рост всего хорошего и такой же неуклонный спад всего плохого. Это только скучные и недалекие люди считают статистику точной математической наукой. На самом же деле статистика представляет собой увлекательнейший творческий процесс. В цифрах есть своя, особая магия, которая открывается только посвященным, кроме писаных законов есть законы неписаные, что сродни тайному жреческому знанию, передаваемому из уст в уста. Взять хотя бы показатель больничной летальности, один из важных показателей качества лечебно-диагностической работы любого стационара, который представляет собой отношение общего числа умерших в стационаре к числу выписанных больных. Вроде бы, на первый взгляд, никак иначе, чем есть на самом деле, его не рассчитаешь. Поделил одно на другое и… вдумчиво изменил полученный результат до требуемого предела. Когда яблочки хороши, то к корешкам никто не докапывается, не так ли? Главное, работать с цифрами вдумчиво, про свой интерес не забывая, но и не наглея. И, конечно же, не забывая про то, что в будущем году показатели должны быть еще лучшими. А еще через год — еще… И так далее. Плох тот статистик, который не прослеживает свои действия на несколько лет вперед, подобно тому, как хороший шахматист продумывает партию на много последующих ходов. Валерия Кирилловна была статистиком, что называется, от бога. Цифру она чувствовала и работать с ней умела, как никто, потому что всегда понимала, какого отчета от нее ждут в министерстве.

— «У нас Институт Жизни, а не Институт Смерти»? — Всеволод Ревмирович на секунду призадумался и одобрил: — А что — хорошо! Звучно и сразу всем ясно… Спасибо за подсказку, Валерия Кирилловна.

— Не за что, Всеволод Ревмирович, — заместитель скромно потупила глаза. — Это же вы придумали.

— А вы первая оценили по достоинству…

На семейном совете, имевшем место вечером того же дня в скромном трехэтажном доме Всеволода Ревмировича, расположенном на Николиной Горе, по соседству с домами многих выдающихся людей современности, название, столь понравившееся Валерии Кирилловне, не утвердили.

— Папа, ну разве ты не понимаешь, что тебе надо быть выше всего этого?! — возмущенно жестикулировала Инна Всеволодовна. — Ты не должен обнаруживать никакой связи между своим выступлением и тем, что написали эти продажные ублюдки! Ты просто должен рассказать о нашем институте, сказать все, что считаешь нужным, но не подавать это как ответ на статью из «Московских сплетен»! Много им чести будет!

— Но ведь и так ясно…

— Не ясно! Мало ли что кому ясно! Это уже пусть каждый сам строит домыслы! А ты просто выступаешь. Лучше назови свое интервью «Сердце, тебе на хочется покоя»!

— Ну это как-то выспренно и шаблонно, — поморщился Всеволод Ревмирович.

— Тогда — «Большое сердце»!

— Может, лучше — «Больное сердце»?

— Нет, название должно быть оптимистичным, позитивным!

— Но не тупым и не заезженным!

— Тупее, чем твой «Институт Жизни», не придумаешь!

— Да будет вам препираться, — примиряюще сказала жена одного из спорщиков и мать другой. — Назови, Сева, свое интервью «Сердце в добрых руках» и побольше напирай на доброту, это будет так трогательно…

— Розовые сопли! — пренебрежительно фыркнула дочь, но дальше спорить не стала.

— «Сердце в добрых руках»? — Всеволод Ревмирович задумчиво пожевал губами. — Мне нравится. Доброта — это непременно, доброта — это наше все… Позитив, жизнь против смерти…

— Жизнь против денег, — плоско пошутила дочь.

— А тебе, Инночка, я бы посоветовал время от времени прикусывать язычок, — сказал Всеволод Ревмирович. — Ты же видишь, к каким последствиям приводит твоя несдержанность. Нельзя давать недоброжелателям даже мельчайшего повода для нападок и придирок…

— Да, доченька, — поддержала мать, — ты уж постарайся сдерживаться. А то ведь прочтешь и думаешь, что ты какая-нибудь мегера. А ведь ты на самом деле не такая…

— А еще хуже! — закончила Инна Всеволодовна и встала из-за стола. — Спасибо за ужин, я поеду к себе.

— Какое там «к себе»? — всполошился Всеволод Ревмирович. — А кто мне напишет тезисы моего интервью? Оставайся!

— Я прекрасно справлюсь с этим и в одиночку! — заверила дочь. — Ты мне будешь только мешать. Завтра утром тезисы будут в твоей почте.

— А ты представляешь…

— Представляю, папа, — Инна Всеволодовна наклонилась и поцеловала отца в безволосое темя. — Килограмм сахара, килограмм меда, килограмм елея… Все хорошенько размешать, добавить гуманности и чуткости, заправить любовью к ближнему, посыпать сахарной пудрой — и можно разливать по тарелкам!

— Инна!

— Папа! Не учи меня жить, лучше помоги материально!

— Если тезисы мне понравятся, я выпишу тебе премию! — пообещал Всеволод Ревмирович.

— Лучше подумай над тем, как реорганизовать наше швейное производство, — посоветовала дочь, стремившаяся прибрать к своим загребущим рукам все, что только можно. — Давно пора расширить ассортимент, начать шить медицинскую форму и другую рабочую одежду.

— Занимайся наукой, Инна, — отмахнулся Всеволод Ревмирович, — а швейный цех оставь Валиеву. Он прекрасно с ним справляется.

— Вот так всегда, мама! — вздохнула Инна Всеволодовна. — Посторонним достается все самое лучшее, а родной и единственной дочери — то, что останется. Как можно быть таким бессердечным?!

— Вот когда сядешь на мое место, тогда и шей что хочешь, хоть свадебные платья, — проворчал Всеволод Ревмирович. — А пока пусть все остается по-моему…