Чертова дюжина
Патологоанатомическое отделение и архив уважал практически весь институт. Ну, с патологоанатомами все ясно — как-никак последняя инстанция, оценивающая качество проведенного лечения в тех случаях, когда это самое качество вызывает определенные сомнения. «Хорошо лечили бы — был бы жив» — кому не знакомо это расхожее выражение?
Патологоанатом может многое. Может заметить, а может и не заметить. Может вникнуть, а может и не вникать. Может истолковать, а может и не истолковывать. Короче говоря, патологоанатом может погубить любую репутацию, ибо в человеческом организме при желании всегда можно найти к чему придраться, совсем как в юриспруденции, а может и наоборот — спасти.
Роль работников больничного архива скромнее. Им всего лишь положено бережно хранить документацию, порученную их заботам, и выдавать ее по первому требованию тем, кому положено требовать — в первую очередь администрации, а во вторую — органам, ведущим дознание и следствие (те, кто думает, что дознание и следствие — это одно и то же, сильно ошибается). Согласно порядку, установленному аж в далеком 1949 году приказом Министерства здравоохранения СССР, истории болезни хранятся в медицинском архиве в течение двадцати пяти лет. По окончании этого срока истории сдаются в макулатуру или просто выбрасываются, но отдельные, особо ценные в научно-практическом значении истории болезни (бывают и такие!) могут храниться до тех пор, пока сохраняется их ценность. Можно представить, что такое архив крупного стационара, в котором ежемесячно пролечивается две-три тысячи человек. В НИИ кардиологии и кардиохирургии архив не ютился в подвале, как это нередко бывает, а занимал отдельное двухэтажное здание. Точнее, здание занимал организационно-методический отдел института, частью которого был архив.
Согласно давней, родившейся чуть ли не одновременно с институтом, традиции, если руководство требовало чью-то историю болезни, то об этом сразу же сообщалось заведующему отделением, в котором лечился пациент или пациентка. «Praemonitus praemunitus», — говорили древние римляне, — «Кто предупрежден, тот вооружен». Вскоре после затребования истории болезни из архива в девяносто девяти случаях из ста следует вызов на ковер, а на ковер приятнее идти, будучи в курсе того, о чем пойдет речь. Поэтому сотрудников архива в институте любили, им никогда не отказывали в маленьких, совершенно невинных просьбах, таких как обследование или госпитализация кого-то из родственников, их поздравляли с праздниками, заваливая столы конфетами и заставляя бутылками различного достоинства и калибра. Ничто не ценится столь высоко, как хорошее отношение…
— Ирина Николаевна, здравствуйте, дорогая моя, — в прошлом году двоюродному брату заведующей архивом Сорокиной в отделении интервенционной аритмологии установили кардиостимулятор, и с тех пор Ирина Николаевна стала «дорогой», — Валерия Кирилловна затребовала историю болезни Барчуковой…
— Барчукова… Барчукова… — фамилия была знакомой, но не более того. — Полина Сергеевна, а диагноз, возраст и лечащий врач?
— Лечащий врач Довжик, возраст семьдесят один год, «а-вэ» блокада второй степени, сопровождающаяся синдромом Морганьи-Адамса-Стокса…
— Теперь припоминаю.
— Я вам сняла ксерокопию, Ирина Николаевна. Присылайте кого-нибудь, а то мне сейчас передать не с кем.
— Сейчас пришлю, Полина Сергеевна, спасибо вам огромное.
— Ах, ну что вы, дорогуша, мы же свои люди. Валерия Кирилловна была немного не в духе…
— Валерия Кирилловна до обеда всегда не в духе.
— Но сегодня что-то особенно. Удачи вам, Ирина Николаевна.
За историей пришлось отправить Аллу Анатольевну, других более-менее свободных кандидатов на роль гонца под рукой не оказалось. Алла Анатольевна, понимая важность и срочность поручения, не возражала. Те, кто склонен возражать заведующим отделениями, в старших сестрах надолго не задерживаются, такая вот специфика у этой должности.
Отправив Аллу Анатольевну за ксерокопией, Ирина Николаевна разыскала в палатах Довжик, делавшую обход, и пригласила к себе. В предчувствии неприятного разговора (ради приятного никто с обхода сдергивать не станет, тем более — заведующая отделением) Довжик сразу же напряглась, покраснела ушами, стиснула губы в ниточку и всем своим видом выразила готовность к обороне. На стул села не как обычно — вразвалочку, а на краешек и спину держала прямо.
— Что такого могло произойти с вашей Барчуковой, Маргарита Семеновна? — Слово «такого» Ирина Николаевна произнесла с нажимом, вложив в него особый смысл. — Валерия Кирилловна затребовала историю из архива.
— Так спросите у нее, Ирина Николаевна! — Довжик демонстративно пожала плечами.
То, что Маргарита Семеновна не стала изображать провалы в памяти и долго, с симуляцией мыслительного напряжения, вспоминать, кто такая Барчукова, заведующая отделением расценила как плохой признак. Знает кошка, чье сало съела. Так и Довжик знает, что там такого с Барчуковой…
— Я спросила у вас, Маргарита Семеновна, и давайте, пожалуйста, не будем валять Ваньку. Рассказывайте…
— Там нечего рассказывать! — страдальчески вздохнула Довжик. — Легла, установили, выписалась. Коробку конфет мне подарила на прощанье. Если весь этот кипиш из-за конфет, я верну деньгами…
— Что вы там напортачили и как я это пропустила?! — Ирина Николаевна так и не вспомнила чего-то проблемного у Барчуковой. — Признавайтесь! Я все равно же узнаю, но тогда…
«Тогда» прозвучало крайне угрожающе, и Довжик пошла на попятный.
— Ничего я там не напортачила, возилась, как с родной бабушкой… — О том, что ее родная бабушка, позабытая дочерью и внучкой, умерла в доме престарелых под Черниговом, Маргарита Семеновна, разумеется, никому не рассказывала. — Если лаборатория напортачила в анализах, что я назначила перед выпиской, так я тут ни при чем!
— Что было в анализах?! — Ирина Николаевна, раздраженная тем, что из Довжик приходится вытягивать буквально каждое слово, повысила голос едва ли не до крика. — Ну, говорите же!
— Да ничего особенного — увеличение креатинина, моча не совсем в норме. При поступлении ничего такого не было, клянусь вам! Вот я и подумала, что лаборатория ошиблась!
— Ага, ошиблась! — с издевкой поддакнула заведующая отделением. — Одновременно и в «биохимии» ошиблась, и в анализе мочи. Да так, чтобы почечная недостаточность…
— Жалоб у нее не было! — перебила Довжик. — Никаких! В истории все написано!
— Ах, оставьте вы, Маргарита Семеновна! — скривилась заведующая отделением, прекрасно знавшая не только то, что в историях болезни часто пишется не как было, а как надо, но и то, сколь стремительны и поверхностны обходы Маргариты Семеновны.
Довжик входила в палату, громко здоровалась и утверждающим тоном задавала вопрос: «Все в порядке?» Если все больные дружно кивали, Маргарита Семеновна шла в следующую палату. Измерения давления удостаивались лишь те, кто готовился к операции или к выписке. Если же кто-то предъявлял жалобы, то Маргарита Семеновна недовольно фыркала и устраивала «осмотр» — пару раз тыкала пациента в грудь головкой фонендоскопа, изображая выслушивание легких и сердца, касалась двумя пальцами запястья, вроде как оценивая пульс, и мерила давление. Капанадзе шутил, что Маргарита Семеновна достойна внесения в Книгу рекордов Гиннесса в номинации «скоростное измерение артериального давления». Лишь раз в неделю, во время совместного обхода с заведующей отделением, Довжик осматривала своих пациентов как положено. Результатами анализов, которые сестры регулярно подклеивали в историю болезни, Маргарита Семеновна интересовалась редко, в основном — во время тех же совместных обходов или же перед выпиской.
Но при всех своих недостатках Маргарита Семеновна Довжик умела «работать» с пациентами, выколачивая деньги из их кошельков, умела делиться и, зная свое место и предел своих возможностей, никогда всерьез не подкапывалась под Ирину Николаевну. Любила, конечно, порассуждать в ординаторской на тему: «Эх, вот если бы я была заведующей…», но дальше рассуждений дело не шло. А еще Маргарита Семеновна, если требовалось, могла подтвердить то, чего на самом деле не было, или отрицать то, что было, и вообще почитала интересы отделения наравне со своими. Перечисленные достоинства перевешивали ее недостатки. Если Ирина Николаевна в сердцах грозила Маргарите Семеновне увольнением, то обе они понимали, что эта угроза так и останется угрозой, а воплощать ее в жизнь никто не собирается.
— Да нечего мне оставлять! — огрызнулась Довжик. — Ну вылезли у бабки перед выпиской почечные проблемы, что теперь?
— Искать причину!
— Легко сказать — трудно сделать. Это ж надо обследовать, а вы меня постоянно торопите с выпиской…
— Вы еще скажите, что я виновата! — возмутилась Ирина Николаевна. — Никто вас с выпиской неясных больных никогда не торопил, скажите лучше, что самой неохота было возиться!
— А кому охота? — удивилась Довжик. — Я свое дело сделала, установила кардиомонитор, дальше пусть нефрологи разбираются. У нас вообще-то кардиологический институт!
— Так перевели бы ее в городскую сеть, Маргарита Семеновна! Основания же имеются — у нас узкоспециализированные койки, очередь… Вам бы никто не стал препятствовать.
— Ха-ха-ха! — Довжик откинулась на спинку стула и положила ногу на ногу. — Формально не стали бы, но замучили бы придирками и вопросами. Сделайте это и это, тогда возьмем, а покажите окулисту, без его осмотра не возьмем, а подержите до вторника, а то у нас мест нет. И вы бы каждый день пальчиком по столу стучали — ай-яй-яй, Маргарита Семеновна, сколько можно возиться. Думаете, я забыла, как переводила Сафиуллина в «пятнашку»? Да он мне потом полгода в страшных снах снился! Две недели с ним возилась, готова уже была отдаться забесплатно тамошнему заведующему, чтобы только он деда взял, да еще две объяснительные Валерии Кирилловне написала…
— И деда заодно выжали как лимон, — усмехнулась Ирина Николаевна. — Сноха замучилась к вам бегать. Помню-помню!
— Нет, еще забесплатно прикажете так мучиться! — Маргарита Семеновна всплеснула руками. — И потом я за это время двух человек на койке пролечила бы. Это же надо учитывать!
Ирина Николаевна ничего не ответила. Довжик приободрилась и решила закрепить успех:
— А как вы сами не любите всей этой бодяги, Ирина Николаевна!
— Той бодяги, которая бывает потом, я не люблю еще больше! — нахмурилась заведующая отделением. — Вы же знаете мой принцип — концы в воду надо прятать так, чтобы они не всплывали… некстати. Скажите, Маргарита Семеновна, а как я вам подписала выписку с такими анализами? Или вы расписались и за себя, и за меня…
— Как вы могли такое подумать! — Довжик в ужасе замахала руками. — Чтобы я подделывала вашу подпись! Да никогда в жизни! Я же не уголовница какая-нибудь! Все было проще — позвонила в лабораторию и попросила девочек написать пристойные анализы…
Практика написания «липовых» результатов родилась задолго до создания НИИ кардиологии и кардиохирургии имени академика Ланга и, скорее всего, будет существовать вечно. Кому-то надо ухудшить состояние, кому-то, наоборот, улучшить. Как отказать ближнему своему, если ему надо? Ведь завтра и тебе может что-то понадобиться, и тогда…
«Липовые» анализы ужасно раздражали администрацию института. С «липовыми» анализами боролись. Однажды даже сам Зевс снизошел с Олимпа, чтобы метнуть молнии в строптивых… то есть сам Всеволод Ревмирович почтил своим присутствием утреннюю конференцию и не только высказал свое сиятельное недовольство, но и даже соизволил постучать кулаком по столу, что означало крайнюю степень негодования. Если кто-то (например — сам директор) думал, что это поможет, то очень заблуждался. Как анализы высасывались из пальца, так они и продолжают высасываться. Это жизнь, а жизнь всегда возьмет свое, как бы ей ни препятствовали. Фальсифицируются не только результаты анализов, но и данные всех обследований, разница только в цене вопроса.
— Ясно — понятно… — больше вопросов у Ирины Николаевны не было. — Барчукова выписалась, в поликлинике…
— Или при очередной госпитализации…
— Не суть важно. Важно, что кто-то, родственники или коллеги, нажаловались на нас, и теперь мне придется расхлебывать вашу кашу.
— Нашу кашу, — многозначительно уточнила Довжик.
— Вашу кашу, — повторила Ирина Николаевна. — Я же ни сном, ни духом…
— Можно? — в кабинет заглянула старшая медсестра.
— Нужно! — ответила заведующая отделением. — Давайте-ка посмотрим…
Беглое изучение истории болезни гражданки Барчуковой Лидии Георгиевны показало, что история оформлена великолепно. Ни сучка, ни задоринки, ни, как говорил Микешин, «зацепочки для придирочки». Писать Маргарита Семеновна умела и концы с концами сводила куда лучше, чем прятала их в воду. Хотя в глубине души Ирина Николаевна понимала, что такие концы лучше и не спрятать, разве что только вместе с самой Барчуковой, но это уж чересчур. Не каморра, чай, неаполитанская…
— Что ж, сказав «а», надо сказать и «б». — Ирина Николаевна вырвала из сшитой степлером стопки два листа и протянула их Маргарите Семеновне.
— Вы думаете, что Валерия Кирилловна полезет в журналы? — удивилась та, беря листы. — Навряд ли…
В лаборатории среди дюжины различных журналов (какое же уважающее себя медицинское подразделение не ведет кучу разнообразной документации?) имелся и журнал регистрации анализов и их результатов, куда вручную, несмотря на то что на дворе стоял двадцать первый век и результаты распечатывал компьютер, записывались данные. А как иначе, ведь журнал в принтер не запихнуть?
В журнал списывались реальные данные, «липу» туда не вносили или вносили, но по отдельной просьбе. Если при «раскопках» выяснится, что результаты анализов, вклеенные в историю болезни, не совпадают с данными из журнала, то будут сделаны соответствующие выводы со всеми вытекающими последствиями.
— Валерия Кирилловна, может, и не полезет, а прокурор точно полезет, — ответила Ирина Николаевна. — Проконтролируйте, пожалуйста, чтобы не было явных помарок. Лучше всего заменить листы целиком.
— Станут они из-за одного несчастного анализа переписывать целый лист!
— Маргарита Семеновна, мне кажется, что вас не надо учить договариваться с людьми. Если хорошо попросите, они вам не то что лист, а весь журнал перепишут.
— Приложу все усилия, Ирина Николаевна.
Довжик встала, свернула листы вчетверо, убрала их в карман халата и вышла из кабинета.
— Валерия Кирилловна еще не звонила? — спросила старшая медсестра.
Заведующая отделением отрицательно покачала головой.
— Значит — что-то серьезное, раз сразу не позвонила.
— Не каркай, Алла, и без тебя тошно! — Ирина Николаевна не любила плохих прогнозов и предсказаний. — Может, Кирилловна чем-то занята.
— Может, и так. Полина сказала, что кроме нашей еще девять историй ей отправили. По одной из разных отделений.
— Ну вот видишь — девять историй плюс наша десятая. Просто руки еще не дошли…
Руки у заместителя главного врача по лечебной работе не дошли до отделения интервенционной аритмологии до конца дня. Уходя с работы, Ирина Николаевна подумала, что дело и впрямь принимает не лучший оборот. Обычно Валерия Кирилловна была скора на расправу. Получит жалобу, посмотрит историю и сразу же зовет перед свои светлые очи. На такие случаи у нее и присказка соответствующая имелась: «Чего тянуть с хорошим делом?» И верно — не стоит тянуть, так и забыть можно, закрутиться-завертеться.
На следующий день про Барчукову тоже никто не вспомнил. Мучимая неопределенностью, а еще больше — любопытством, Довжик не выдержала и позвонила домой к своей бывшей пациентке, благо телефонный номер был указан на первой странице истории болезни, то есть на первой странице снятой копии. Немного изменила голос, стараясь говорить басовито, представилась медсестрой из поликлиники и поинтересовалась номером пенсионного удостоверения (какая разница, с чего начинать разговор?). Номер ей узнать не удалось, потому что пенсионное свидетельство вместе с самой Барчуковой находилось в Белгороде.
— Там брат мой старший живет, у него дом собственный со всеми удобствами, просторно, у мамы отдельная комната, да и воздух там чистый и климат мягче, — сбивчиво тараторила дочь, словно оправдываясь в чем-то, — а то она здесь совсем расклеилась. Опять же — моторчик ей поставили, за сердце можно быть спокойным…
— Моторчик у Карлсона, а у вашей мамы кардиостимулятор, — строго поправила Довжик и, не прощаясь, дала отбой, потому что продолжать разговор не было смысла.
В ординаторской были все врачи, включая и заведующую отделением, и все были в курсе происходящего, поэтому Довжик без предисловий сказала:
— Бабка поправляет здоровье у сына в Белгороде. Не понимаю, что за кипиш с этой историей.
— Может, она там того, а оттуда сообщили, — предположил Микешин.
— Дочь вроде спокойно разговаривала…
— Так, может, рада без памяти, что от мамаши избавилась…
— Даже если рада, Миша, то показывать этого не должна, — вставил Капанадзе. — Существуют же приличия…
— Это у вас еще их соблюдают, — отмахнулся Микешин, — приличия, традиции, ритуалы… В Москве все проще — померла так померла.
— Она еще не померла, — поправила Довжик.
— Рано или поздно это случится, — усмехнулся Микешин.
Микешин, писавший дневники, подумал о том, что анекдоты о врачебном цинизме ничуть не преувеличены. Скорее — преуменьшены.
— Вряд ли Валерия Кирилловна развлекается чтением историй болезни, — сказала Ирина Николаевна. — Насколько мне известно, она любит детективы, как не зайдешь, у нее новая Донцова на столе лежит… Что-то там все равно неладно.
— Но что же? — спросила Довжик.
— Придет время — узнаем…
В детективах такое случается часто. Бьется главный герой над разгадкой таинственного убийства или еще какого-нибудь преступления, но лучше все же убийства, потому что так страшнее и вообще — убийство интригует сильнее всего, не находит себе места, ломает голову, а порой и ноги вместе с руками, и вот, когда он уже готов признать свое поражение, появляется соседка-сплетница (или дальняя родственница убитого, или разносчик пиццы, или почтальон, да кто угодно может появиться!) и говорит, что в тот самый злосчастный день, в тот самый злополучный час, в том самом зловещем месте она видела Того Самого Второстепенного Героя, Которого Никто Ни в Чем Не Подозревал. И сразу же все становится на свои места, сложнейший пазл складывается, тайна раскрыта, можно откладывать книгу в сторону и брать другую. Порой нечто подобное происходит и в реальной жизни.
— Какие в наше время пошли люди! — сокрушалась неделей позже в той же ординаторской отделения интервенционной аритмологии окулист Анжела Арутюновна. — В глаза улыбаются, сладкие слова говорят, а за глаза норовят помоями облить. Представляете, Маргарита Семеновна, какая-то сволочь сказала Валерии Кирилловне, что я приписываю нагрузку. Якобы показываю в отчете больше, чем сделала. Так Валерия Кирилловна проверку устроила. Затребовала несколько историй за прошлый месяц и сверилась — назначена ли там консультация окулиста и есть ли моя запись. Все совпало, потому что я приписками не занимаюсь.
— А когда она их затребовала? — спросила Маргарита Семеновна.
— Да на прошлой неделе. Во вторник она вызвала меня и сказала, что к ней поступила такая информация, а в пятницу встретилась со мной в коридоре и сказала, что претензий ко мне нет.
Довжик переваривала полученную информацию около минуты, после чего поспешила к заведующей отделением делиться выводами.
— Бутылку «Хеннесси» отдала в лабораторию! — сокрушалась она, трагически заламывая руки. — Ноль семь! «Вери спешл»! Сто баксов стоит! За два переписанных листка!
— А так убиваетесь, словно литровый «Экстра олд» отдали, — презрительно поморщилась Ирина Николаевна. — Будет вам урок на будущее.
— «Хеннесси»!!!
— Лучше перестраховаться, чем недостраховаться! — напомнила Ирина Николаевна. — Разве не так? А если бы вы сейчас сидели у следователя и давали бы показания?..
— Тьфу! Тьфу! Тьфу! — не удовлетворившись сплевыванием через левое плечо, Довжик трижды постучала по дверному косяку. — Не говорите таких слов, Ирина Николаевна! У меня от них давление прыгает. Я, если хотите знать, так и чувствовала, нет — знала, что с Барчуковой будут проблемы!
— Вы ясновидящая? — удивилась Ирина Николаевна. — Это интересно…
— Да не надо никакого ясновидения! Достаточно посмотреть на номер ее истории! Тринадцать-тринадцать, то есть двойная чертова дюжина. Но «Хеннесси»! Ноль семь! «Вери спешл»! За два листка!
— Рыдайте в коридоре, — посоветовала Ирина Николаевна. — Может, там кто-то вас и пожалеет.
