«Тётя»
Как-то в Алжире одна наша дура, врачиха-гинеколог (я же в этой стране пахал переводчиком группы советских врачей), была приглашена на местную мусульманскую свадьбу. А там возьми и ляпни:
– Желаю вам большого счастья и не очень много детей.
Поскольку долго наблюдала алжирских баб и так им сострадала, что пожелала иметь поменьше детей, чтобы стать людьми, а не машинами для продолжения рода человеческого. Так на той свадьбе её чуть было не побили, столь возмутило всех подобное пожелание.
Игорь Боровиков «Час волка, или На берегу Лаврентий Палыча».
Цыганки рожают в ста процентах случаев в обсервационном отделении.
И не потому, что больные или «грязные», а потому, что – необследованные. Цыгане есть разные. Цивилизованные и не очень. Образованные и не умеющие читать и писать. Что правда, все они чудесным образом умеют считать. И ещё они, как правило, живут кланами. Хорошо это или плохо – не мне судить. Хорошо или плохо то, чем они занимаются? Я откуда знаю, чем ВСЕ занимаются на этой планете. Но клановость как таковая очень близка мне по духу. Но не собираемся мы, увы, как в доме деда, за большим круглым столом. Не печёт уже моя бабка огромное количество пирожков с капустой, яйцами и яблоками. Да многоэтажные кулебяки в «косичках» с мясом, рыбой и грибами. Да на всех про всех – кто в доме живёт, гостит или просто за спичками зашёл…
Не об этом.
…Цыганки рожают. Почти без проблем. За всё время была только одна, но это отдельная история.
В родах цыганки «умирают». Им так плохо, что «зачем миня мама на свет радила?!»
– Ой, тётя, мине так плохо!
– Я не тётя, я – Татьяна Юрьевна. Вот у вас там свои правила и понятия, а у нас – свои. У нас надо «Светлана Ивановна», «Татьяна Юрьевна», «Пётр Александрович», понимаешь?
– Ой, патом будит «Татьяна…» Э? А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! – Схватка. – Патом вот это будит длинно сильно, я лучше тётя, да?
И бродит, и ходит, и воет. Но не по-настоящему. Видно, что для неё это – спектакль. Её маленькое представление. Но она настолько в роли, что Станиславский верит раз и навсегда!
А-а-а-а… О-о-о… У-у-у… Э-э-э… Ой, ромалы!
– А поедемте-ка к цыганам, Пётр Александрович!
– Пошто, душа моя, Татьяна Юрьевна, ехать, когда табор сам к нам пожаловал!
– Вы правы, душенька Пётр свет Александрович, выйду-ка я в приём, негоже заставлять ждать столь почтенную публику!
– А и правда, сходите, голубушка моя разлюбезная, Татьяна Юрьевна! Любушка Светлана Ивановна, а нет ли у нас, вселенскую мать нашу, бубна где заначенного, по голове нашей роженице – как зовут?
– Мария, дядя.
– … Марии нашей по голове настучать!
А-а-а-а… О-о-о… У-у-у… Э-э-э…
А в приёме ромалы.
– Ой, доктор, чтобы у Машки всё хорошо, так у вас тут из кранов шампанское будет литься и всех золотом увешаю. – Это барон. Машка – его дочь.
– Да оставьте себе ваше шампанское. Вы нам лучше лекарства купите из списка. Вашей Маше не сгодится – другому кому.
И не будет ни шампанского, ни лекарств – уж поверьте! Дырка от бубна будет.
А-а-а-а-а-а!!!
Машенька в родзале. Рожает как кошка. Или – коза. Как коза. Я видала на Волге. Лет в семь. Очень удивилась. Из козы что-то вылезло. Перламутровое. А бабка говорит: «Рубашку надо вскрыть, чтобы не задохнулся!»
«Рубашка» – это околоплодный пузырь. Помните? В «рубашке» родился. В околоплодном пузыре. Я в околоплодном пузыре родилась. Мать рассказывала, врач очень удивлялся. «Впервые вижу, – сказал матери, – чтобы не цыганка в «рубашке» родила. Счастливая у тебя дочь будет!» Не наврал. Я счастливая. А уж врач, который меня принимал, куда больше цыганок, чем я, видала. Четвёртый родильный дом. Я на Пересыпи родилась.
Машенька родила. В «рубашке». Это видеть надо – человеческий детёныш, чай, побольше козлёнка! Во время потуги в половую щель надувается… перламутровый пузырь. Круто.
Младенец когда в смазке – это не «рубашка» – это он слегка (или у кого как) недоношенный. Это вам акушерки врут, чтобы успокоить. «Рубашка» – это околоплодный пузырь.
Родила. Естественно – ни разрыва, ни царапинки. Через полчаса уже сидит на каталке, как горный орёл, и хохочет. Ты просишь, чтобы ей кто-то дал по голове пузырём со льдом. А она тебе так лукаво:
– Тётя! Отпусти! Всё равно убегу!
Знаем мы про их цыганские обычаи. Вам не буду рассказывать.
Знаю, что убежит. Вздыхаю.
– Сколько классов закончила, Машенька?
– Три! – очень гордо. Очень.
– Ну, пиши, Машенька.
– Чего писать? – старательно держит ручку.
– Пиши: «Я, такая-то такая-то, прошу отпустить меня домой. О последствиях предупреждена. Ребёнка обязуюсь забрать». Написала? Покажи.
Беру листок бумаги. На нём – корявым детским почерком написано:
«Я такая-та такая-та пршу отпститЬ мню а паслетствиях пердупержена рибёнка бязуюс брат».
– Машенька, что же ты написала, мать твою так-растак?!
– Что ты прадиктавала, то я и написала!
– Переписывай ещё раз, – вздыхаю. Диктую: – Я – Мария Иванова, прошу… – и так далее.
Заберёт Машенька ребёнка. Цыгане детей забирают. Или барон заберёт. Или муж. Муж придёт в дублёнке и тёплых сапогах с выводком детей. Девочки будут с непокрытой головой и в сандалиях. И тоже в дублёнках. А потом придут ещё раз – через год, или через три, или через десять-четырнадцать лет – взять справку о рождении. Потому что паспорт, милиция, учёба, закосить от армии. И будем мы идти в архив и статотдел. И получать в кабинете главврача за бюрократические «грехи» другого лекаря. Как кто-то сейчас – за мои. И будут цыгане мучительно вспоминать, когда рожали. На Пасху? На Рождество? А, нет. Тогда, кажется, жарко было. И будут обещать золотые горы и уходить не попрощавшись. И будут тащить тебе бутылку ликёра «Моцарт» и нарочито-театрально благодарить. По-всякому. Они же разные – цыгане. Они своими гордятся. Они, где рожают, не воруют. Но и не…
Машеньке, к слову, четырнадцать лет было. Роды – вторые. Тётя добрая. Она тётю подкараулит под приёмом, втихаря от родных, и лукаво-благодарно так спросит:
– Хочешь, я тебе юбку подарю или маковой соломки принесу?!
– Иди в жопу, Машенька, – ответит добрая злая тётя, бредущая с дежурства.
– А хочешь шишек, Татьяна Юрьевна?!.. – во как!
Эх, Машенька. Хочу шишек. И мира во всём мире. И чтобы четырнадцатилетние не рожали ни во второй, ни в первый раз. Потому что в двадцать шесть ты будешь старухой, не помнящей, сколько тебе. Как та соплеменница, которой мы удалили матку. И она тоже сбежала. На вторые сутки. Чуть не умерла. Белая бы умерла.
Много чего хочу, Машенька. Хочу, чтобы наркотой твои собратья не торговали, чтобы арабы не убивали евреев и наоборот. Имение хочу на Волге и чтобы русскую прабабку мою с тремя малолетними русскими отпрысками на глазах у русского прадеда не расстреливали русские. Сейчас, может, и героина внутривенно хочу, но не буду.
– Давай свои шишки, Машенька! Доктор, родившийся в «рубашке», покурит за твоё здоровье трубку мира. Машенька, ты довольна?
Кто там следующий?