Глава двенадцатая
Одеться. Спуститься в гараж. Завести «Дефендер». Через час-полтора – смотря как там сегодня «эти ужасные пробки» – Всеволод Алексеевич будет на работе, в одном из отделов бюро судебно-медицинской экспертизы. Бюро судебно-медицинской экспертизы Главного управления здравоохранения Московской области.
Как же так получилось, что он стал судмедэкспертом?..
Понятно, что у мальчика, растущего в семье педиатра и военного хирурга, особенного выбора, кроме врачебного, не было. Когда ты с детства посреди всего этого – то иного уже и не представляешь. Застольные разговоры о необычно возникшем перитоните или о казуистическом случае нейросифилиса у девятилетнего ребёнка были нормой. И кто там обращает внимание на пацана, вечно крутящегося тут же, около стола? Настольная книга – многотомное издание «Опыт советской медицины во время Великой Отечественной войны» – и никто на это не обращает внимания. Во-первых – некогда, а во-вторых – кто в семье врачей узрит в этом что-то необычное? Родители только радовались, и папа подробно объяснял непонятное в те редкие времена, когда папиными вниманием и коленями удавалось завладеть. Все эти страшные огнестрельные и колотые раны, ужасающие ампутации, размозжения, контузии, травмы не казались тогда страданием и болью, а вызывали исключительно познавательный интерес. Хотелось понять. Как хотелось в совсем детстве понять, отчего безголовая курица бегает по двору. Как хотелось понять чуть позже, слушая всё те же разговоры и читая все подряд книги из отцовской библиотеки, почему человек иногда умирает от незначительной травмы, а с разрубленной головой или простреленным сердцем – остаётся в живых. Да-да, детское любопытство или, выражаясь таинственно о том же самом, – человеческое гносеологическое стремление.
Разумеется, маленький Сева Северный не сразу захотел стать не то что судебно-медицинским экспертом, но даже врачом. Сначала он хотел быть космонавтом. Вполне серьёзно. И даже готовился. В смысле физического развития и общей подготовки. Рита Бензопила скептически усмехалась, а Алексей Всеволодович Северный коварно нашёптывал, что «космонавт» – это не профессия и даже не ремесло, а место приложения себя. И что в том самом космосе и около него врачи-космонавты не менее важны, чем космонавты-инженеры и лётчики-космонавты.
Так что в положенное время Всеволод Северный с первого захода поступил в первый Московский медицинский институт имени Сеченова. Кто-то шептал про папу, другие – вспоминали, что у Севы золотая медаль и, что важнее, – быстрый ум и отличная память.
Как-то, возвращаясь поздним вечером домой, студент Северный крепко получил по голове. По всяким прочим органам тоже, но по голове – сильнее всего. Группка пьяных переростков попросила у него сначала закурить, затем последовательно – часы, кожаную куртку и золотую цепочку – подарок Риты Бензопилы. Если в протянутой кому бы то ни было зажигалке Всеволод – тогда ещё не слишком часто Алексеевич – не видел ничего дурного, то часы, кожаную куртку и цепочку справедливо полагал своей собственностью и расставаться за здорово живёшь с ними не собирался. И вовсе не от жадности, а скорее из нелюбви к необоснованным требованиям, выдвинутым к тому же наглым образом. Мирные переговоры ни к чему не привели – и взбудораженные хмелем подросшие люмпены набросились на парня со всякими неспортивными приспособлениями наперевес. Здорово измолотив его, они присвоили-таки и его куртку, и его часы, и, конечно же, золотую цепочку. И даже пачку сигарет с зажигалкой. И, зачем-то ещё его попинав – есть у иных представителей рода человеческого такая потребность: пинать истекающее кровью тело, – скрылись. Севу обнаружила какая-то старушенция, вышедшая в неурочное время прогулять свою болонку. Спасибо болонке, переевшей на ночь плавленых сырков «Дружба». То есть сперва Северного обнаружила болонка. После посещения ближайшего подходящего места стало значительно легче жить – и она решила поделиться этой новостью с невдалеке лежащим молодым человеком. Молодой человек на её дружелюбные облизывания никак не реагировал, и болонка, несколько даже обидевшись, разразилась возмущённым лаем. На лай присеменила старушка и молодецкими, неожиданно бодрыми для её почтенного возраста криками, отчего-то содержащими сентенции: «Помогите!!! Убивают!!!» – материализовала из пространства наряд молоденьких милиционеров. А те уже вызвали «Скорую». Всеволод Северный остался без селезёнки, а когда пришёл в себя, то некоторое время путал лево и право, верх и низ, так что ему даже на год пришлось взять академический отпуск. Усилиями невропатологов и собственной воли он вернулся в норму. Хотя до сих пор полагал, что самая значительная заслуга в этом принадлежит Рите Бензопиле. В ответ на приговор врачей о поражениях некоторых зон мозга и вдребезги расстроенного мозжечка у её сына она выдала такой визг, такой проявленный дельфиний ультразвук, завершившийся таким фонтанирующим сквернословием, что… Слышать такое всю оставшуюся жизнь ему не хотелось. К тому же что это за врач, который путает верх с низом? Уже бог с ними, с право и лево.
Но самое удивительное не это. Самое удивительное, что стайку шакалов нашли. Один из молодых милиционеров-лимитчиков из наряда осмотрел место преступления. Не иначе детективов начитался. И нашёл кастет. На кастете нашли отпечатки пальцев. Отпечатки оказались в картотеке. По месту проживания «учётного» парнишки восемнадцати годов от роду обнаружили кожаную куртку Всеволода Северного. Ну а там и всех остальных подтянули. Судили. Посадили. Хотя до этого случая Сева полагал, что преступников находят только в кино и в книгах. А в жизни – не находят никогда.
Он тогда даже с этим парнишкой – с милиционером, разумеется, а не с преступником – подружился. И никак не мог понять, почему одного в восемнадцать тянет в ночь с кастетом, а другого – почти такого же, всего на пару лет старше! – в милиционеры. Причём у первого, восемнадцатилетнего, всё, что называется, в шоколаде. И мама, и папа приличные, в сыне души не чают, любой вуз, выбирай на вкус. А он – за кастет. У второго же – только мама, и та где-то далеко и пьёт, он бы и рад учиться, очень в медицинский хотел, да только как туда поступишь? Пробовал, конечно, но провалился…
На следующий год молоденький милиционер не провалился в медицинский институт. Маргарита Пименовна и Алексей Всеволодович были людьми благодарными.
А Всеволод Северный, когда окончательно реабилитировался и продолжил учёбу, всерьёз увлёкся судебной медициной. Записался на профильную кафедру в кружок и принял самое активное участие в экспериментальных работах по изучению биомеханики черепно-мозговой травмы. Затем была субординатура по специальности «патологоанатомия», после – специализация по танатологии.
Рита Бензопила была в шоке.
– Зачем? Зачем тебе ковыряться в трупах?! – верещала она на кухне.
– Это нужно не мёртвым – это нужно живым! – скептически усмехался Сева.
– Отстань от него! – холодно кидал отец.
Алексей Всеволодович обиделся на сына. Он полагал, что Всеволод будет хирургом и продолжит славную династию. Плечом к плечу, так сказать. Кто же ещё обучит сына ремеслу, если не отец? Он уже представлял себе… К чёрту! Хочет трупы потрошить – его выбор. Так и не простил до конца… А возможно, не простил не это. Простил бы всё что угодно. Забирая всей семьёй из родильного дома красивый, перетянутый розовой или голубой лентой конверт, простил бы всё. Но сын так и не женился. И Алексей Всеволодович так и не дождался от него внука или внучки. Военный хирург, профессор и прочая, и прочая, и прочая А.В. Северный скончался от обширного инфаркта прямо на рабочем месте. Вышел из операционной, зашёл к себе в кабинет, сел за стол писать протокол, взял в руку ручку – и упал. Последнее, что успел подумать: «Хорошо, что не в операционной, не со скальпелем в руке…» Вскрытие обнаружило на миокарде старые рубцы от прежнего и тоже обширного инфаркта. Ну да, у отца лет десять назад побаливала левая рука. Он намазал её какой-то ерундой типа перца с прополисом, отжался раз сорок и пошёл на работу. Рука целый день ныла, а в операционной тогда было нехарактерно душно – «не хватало воздуха». Никаких болей за грудиной – не до того.
Но смерть Алексея Всеволодовича была позже. А тогда, после распределения-субординатур-специализаций, отец обиделся. Крепко обиделся. «Весь в тебя!» – шипела Рита Бензопила на сына. Обиделся – и ни с какими «блатными» местами работы помогать не стал. Хочешь, Севушка, быть судебно-медицинским экспертом? Милости просим, куда родина пошлёт. «Родина» в виде комиссии особо изгаляться не стала, потому как и безо всяких звонков отчество-фамилия у парня громкие. И Сева после окончания поехал в область. В Московскую. Вроде и недалеко, но времена наступали весёлые…
Московская область – это тебе не столичное бюро. В областях и районах у судмедэкспертов нет собственных моргов. И получил Всеволод уже Алексеевич Северный маленький кабинетик, больше похожий на подсобку для хранения швабр, при центральной районной больнице. Больничная администрация плохо относилась к молодому судебному медику, видя в нём неприятное и напрягающее соседство. Это можно понять – судмедэксперт, как правило, был окружён свитой из стенающей родни, страшного вида бандитов, сотрудников прокуратуры и милиции. Это, по правде говоря, малоприятно сказывалось на и без того не слишком весёлой и радужной атмосфере районной больницы. Но своих помещений тогда судебным медикам в районах области не давали. Вот и приходилось ютиться новоиспечённому судмедэксперту В.А. Северному на птичьих правах в тесной каморке на чужой больничной территории.
Рабочий день, если оглянуться назад, в молодость, был похож на сумасшедший дом. Приходишь на работу, переодеваешься в своём ящике – и в морг. А там тебя уже ждут недовольный местный патологоанатом и гора… Да-да, та самая пресловутая гора трупов. Инструменты разложил – и вперёд. В первую очередь вскрываешь «криминальные» тела – в спину тычут прокуратура и уголовный розыск. Среди криминальных – в первую очередь мусульман, потому что родня воет, что надо закопать до захода солнца, и требует свидетельство о смерти, без которого похороны не организуешь. Частенько наседали братки, чтобы их подельников вскрыл раньше остальных. А то и вовсе пистолет к виску – чтобы как раз наоборот – не вскрывал. Времена-то наступали смутные. Очередные смутные времена на Руси. Пару раз больничный персонал даже милицию вызывал, чтобы судмедэксперта от наездов братвы защитить. «Какой ни есть, а он – родня…»
Вскрытий тогда хватало на весь рабочий день. А ведь это далеко не единственная работа судмедэксперта! Его, родимого, могут прервать в любой момент. И тогда отлепляйся, будь добр, от секционного стола, изволь принять где-то душ, чтобы трупами не вонять. Переодевайся в каморке в цивильное – и милости просим на место очередного происшествия или преступления. Это уж кому как не повезло. Если где-то тут, в твоём районе, погибли люди – ты, судебно-медицинский эксперт, обязан участвовать в осмотре тел погибших. Тщательно запротоколировать трупные явления, повреждения, сориентироваться в отношении смерти и её причины. В течение примерно двенадцати часов с момента смерти судмедэксперт ещё может худо-бедно определить время наступления оной с точностью до часа, а вот позже всё менее точно. Намного позже судмедэкспертиза ориентируется по энтомофауне – по степени развития мух и их личинок в трупе… Рита Бензопила находила это очень неэстетичным. Как будто в нейросифилисе у девятилетнего ребёнка есть что-то эстетичное. Или, скажем, в перитоните.
Достаточно часто даже следаки приносили фрагменты расчленённых тел. Изволь определить пол и возраст. Ну да это не проблема. Если приносили бедренную или лучевую кость – так и рост определял, ничего сложного. Однажды притащили человеческое туловище, выловленное из окрестного пруда. Оно там три года проплавало. Так Северный легко установил причину смерти – извлёк из шейного позвонка пулю. Пуля была очень характерная. И уголовный розыск нашёл, между прочим, убийцу!
Кстати, именно тогда Всеволод Алексеевич увлёкся огнестрельными и взрывными травмами. Изучил, наверное, все виды используемого в отечестве и за рубежом оружия. Да так изучил, что в течение пяти лет был ведущим специалистом по этому вопросу в России. Участвовал в практических экспериментах оружейников и баллистов. И даже вёл занятия на курсах повышения квалификации по материальной части и поражающим свойствам боеприпасов.
В конце восьмидесятых и в начале шальных девяностых московская и подмосковная преступная среда была вооружена в большинстве случаев незатейливо, недорого, но очень сердито. Признанным лидером, чуть не официальным штатным огневым средством бандитов тогда был «ТТ». «Тульский Токарев». Превосходная машина, простая в обращении и убойная в бою. Немного отставал от лидера в общем зачёте популярности «ПМ» – пистолет Макарова. Частенько постреливали и из родных «калашниковых». Вооружение тогдашних банд мало чем, в общем-то, отличалось от вооружения милиции и армии. Недорогое и доступное советское оружие исправно наносило несовместимые с жизнью травмы, сея по тогдашнему Подмосковью боль и смерть, наваливая судебно-медицинскому эксперту Всеволоду Алексеевичу Северному ту самую гору трупов. Но иногда попадались и уникумы. Личности, творчески подходящие к своему преступному делу. Несколько лет подряд в моде были газодробовые пистолеты. А как-то раз Всеволод Алексеевич выудил из тела погибшего пулю «дум-дум». Такие пули были в ходу ещё во времена Англо-бурской войны! Англичане спиливали вершинку пули и делали на ней крестообразные надрезы. Такая пуля, попадая в плоть, разворачивается и создаёт раны просто немыслимых диаметров. Так что эхо в том числе и Англо-бурской войны не обошло в те начально-развально-передельные времена благословенное Подмосковье. В дело шёл даже антиквариат – как-то раз вслед за обнаруженной в теле пулей и поимкой преступника оперативники изъяли револьвер Нагана выпуска… 1898 года. Столетний юбилей переплюнул! Разработали ещё оперативники – не без помощи Северного – целую серию заказных убийств. Из «браунингов» калибра 6,35 миллиметра. Помимо экзотики исторической случалось тогда в преступном мире и оборудование новейшее, коим ещё не успели обзавестись даже отечественные спецслужбы. В одном из подмосковных городишек-спутников обнаружили труп – вскрывал Всеволод Алексеевич – с пулей калибра девять миллиметров специального патрона СП-5, используемого только в двух образцах оружия: специальном автомате «Вал» и не менее специальной снайперской винтовке «Винторез».
Со временем «огнестрельный» пыл Всеволода Алексеевича поутих. Интерес к «пистолетикам» и тому подобному у любого более-менее разумного взрослого человека, не склонного к преступлениям, со временем сходит на нет. Это романтика для инфантильных. Чем из стволов палить – а пусть даже и по стендам и картонным мишеням, – куда как лучше пробежаться, погрести, под парусом пройтись. Или вообще – грибы в лесу собирать. Надоели ему оружие и огнестрельные ранения. Утомили. Это же безумие какое-то – тупо и бессмысленно человек убивает человека кусочком металла. Бред. Когда так дорога и драгоценна жизнь, когда она и без того хрупка и подвержена – кто-то только тем и занят, что… Профессия такая – киллер. А ты тут между теми и этими, вроде того Харона – на переправе… Точно не святой Пётр. Никак не святой. Да уж…
Помимо работы в морге и на местах происшествия хлебнул Северный и судов, непосредственно участвуя в рассмотрении уголовных дел. Занимался с врачами в больницах, с милицией, с населением… Самым, пожалуй, сложным и утомительным для него был приём получивших те или иные травмы живых людей.
Ни минуты покоя не было! И чего отец обиделся навсегда? Стал не только подчёркнуто холоден, но и демонстративно безучастен. Привет-пока. И это его папа? Его любимый папка, на любимых коленях которого он сидел когда-то и разговаривал, разговаривал, разговаривал… И папа тогда отвечал на все вопросы. Интересовался самыми мелкими подробностями жизни маленького Северного. И совсем ничего не спрашивал у Северного уже давным-давно большого. Когда-то Севе виделось, как они с отцом – у костра, в походе, на отдыхе, на рыбалке, у чёрта на куличках – обсуждают интересные клинические случаи. Ну да стол судмедэксперта для Алексея Всеволодовича Северного – не клиника. Патологоанатомию он бы ещё перенёс. Очень быстро, что правда, и у самого Всеволода Алексеевича желание обсуждать что бы то ни было по своей работе с кем бы то ни было прошло. И более ни разу не возникало без надобности. Хотелось всё больше молчать.
Судебно-медицинский эксперт Всеволод Алексеевич Северный работал в режиме врача фронтового госпиталя. Потому что тогда, в очередные смутные российские времена, был введен режим домашнего дежурства. Так что он ни к маме с папой вскоре уже не мог, когда захотелось, поехать, ни девушку в кино пригласить – только сразу в койку по месту жительства. Тогда в Московской области погибало в результате убийств около трёх тысяч человек в год. Это почти по десять человек в день. Десять человек! Да это было больше, чем потери, которые несла воюющая в Чечне войсковая группировка. Чечня ещё эта. Отец-то инфаркт свой последний и получил, когда очередного мальчика-офицера, доставленного на Большую землю, оперировал… Эх, отец, отец…
В общем, не судьба была тогда, в первое десятилетие своей работы, Северному ни поспать толком, ни отдохнуть.
Хотя, чего уж там кривить душой, – первые свои материальные блага Северный Всеволод Алексеевич из рук тех самых братков и получил. И первый телефон – транковый. Чтобы из дому можно было выйти. И первый свой джип, который они называли «Широкий». За какие такие дела? За разборки между и между. Невинной крови Всеволод Алексеевич никогда на душу не брал. Брал бы невинную – уже давно жил бы в особняке. Но ему особняк ни к чему. Пусть в особняках Корсаковы живут. Сладко человеку или не сладко – не от особняков. А от книг, виски и редких женщин. Очень-очень редких… Не потому, что женщин мало – женщин, как грязи. А потому, что редкие женщины почти не встречаются. Ах, Алёна, Алёна… Даже и хорошо, что не встретилась ты мне в середине шальных девяностых. Не то бы испугалась ты безумного судмедэксперта, фамилию которого братки всерьёз считали кличкой. И сильно удивлялись, видя на свидетельствах о смерти фамилию и инициалы: «Северный В.А.».
Но преступный мир – это так, верхушка айсберга, на самом-то деле. Больше половины кадавров – «лица в нетрезвом состоянии», выражаясь обезличенным протокольным языком. Ежедневно поступало, и наверняка поступает, под десяточку тел, погибших «по пьяни». Бытовые убийства, драка с собутыльниками из серии «слово за слово», отравление, утопление, удушение – и всё это по всё той же причине: злоупотребление алкоголем. Ну не может наш доблестный народ выпить рюмку-другую и остановиться. Не может мужик из сёл Татариново или Шишиморово налить себе стакан вискаря и в гамак прилечь, Гоголя почитать или, там, биографию Алексея Максимовича Горького. И не потому, что у него на виски денег нет, а потому, что калькуляция работает: бутылка этого голимого виски равна двум ящикам дешёвого пойла под звучным названием «русская водка». По стоимости. А в гамак с Гоголем не ложится не потому, что гамака нет и читать не умеет, а потому, что глупости это – книжки читать. Лучше с пацанами за большую политику, за футбол и за Васькину стерву перетереть. Пьянство, ставшее для вась и васькиных стерв образом жизни, стало для них и образом смерти. Смертельная концентрация алкоголя – три-пять промилле. Но обнаруживаются доблестные трупы, в крови которых концентрация в десять и больше промилле. Это же уже сознания нет – только та самая рефлекторная дуга, замкнутая на спинной мозг, что заставляет безголовую курицу бегать по двору, толкает и вась и васькиных стерв опустошать и опустошать стакан за стаканом на фоне уже абсолютной интактности коры мозга головного.
Впрочем, встречаются иногда и совершеннейшие уникумы. Как-то в славном городе Железнодорожном отловили менты девятнадцатилетнюю девицу, шаставшую и нарывающуюся. И в крови её было не сколько-то там, а шесть с половиной промилле. Смертельная для всего скопом княжеского дома Монако доза. А девица ещё ментам любовь изволила предлагать в навязчивой форме. Не слишком при этом языком заплетая. Или вот, по сей день у Северного на полке фото в рамочке стоит: он и какой-то мужик на фоне того самого пресловутого джипа «Широкий». «Всеволод Алексеевич, а кто это? Ваш друг?» – спрашивали иные юные феи, претендующие на нечто большее, чем одноразовый или многоразовый – не суть – секс. «О нет! – отвечал феям Северный. – Хотя я бы почёл за честь… Этот товарищ был задержан гаишниками в Егорьевске. У него в крови было обнаружено тринадцать промилле – фатальная даже для африканского слона доза алкоголя. Если бы не запах, то никто и подумать бы не мог. Меня вызвали, потому как решили, что ошиблись. Ан нет – перепроверили. Тринадцать промилле!.. Это как если бы обыкновенный живой человек съел столовую ложку цианистого калия и не чихнул! – пояснял он чаще всего очень далёким от понимания уникальности данного явления девам. – А этот не то что, там, дверцу открыл и упал. Нет! Он чётко говорил, адекватно отвечал, уместно шутил, отлично координировал движения – и, повторяю, если бы не запах алкоголя, гайцам бы и в голову не пришло товарища анализировать. Я с гражданином и сфотографировался на память. Там на обороте даже подпись есть: “Не знаю, сколько это в милях, но я до вашего Подмосковья сегодня триста вёрст намотал, мы с братвой всего-ничего на дорожку накатили, гражданин начальник…” Современный Распутин. Богатырский организм!»
Но редкие исключения, как обычно, лишь подтверждали слишком частое правило – в России мрут от пьянки. И эти, с позволения сказать, люди – бывшие люди – доставляли ему тогда, и всё ещё наверняка доставляют теперь кому-то, едва ли не самые большие хлопоты. Головная боль судмедэкспертов. Обычно на «пьяных» трупах очень много ранений, порою весьма затейливых. И каждое надо исследовать и запротоколировать. В изменённом алкоголем состоянии сознания люди частенько убивают друг друга чем попало, и всегда с особой жестокостью. Особенно «трудоёмкие» «пьяные» трупы поставляли не «васи», а именно «васькины стервы». Мужики – народ отходчивый. Ткнул ножичком, рубанул топориком, тесаком разок-другой обработал, монтировкой махнул – и спать. А русские бабы – жуть злые какие. Если привозят «пьяный» труп, а на нём при беглом осмотре около или более двух десятков ран, – женская работа, это любой судмедэксперт лучше самого грамотного следователя знает. Мужчина никогда не станет так часто и долго тыкать острым предметом в коченеющее тело собутыльника. Ну чего уже? Вопрос решён, собственно. А вот дамы… Пришлось как-то Всеволоду Алексеевичу работать с трупом со ста сорока четырьмя ножевыми ранениями. Убийцей, само собой разумеется – к гадалке не ходи, оказалась подружка убитого. Самая буйная фантазия не в силах представить, как эта тонкая субтильная девушка в течение почти часа сидела над сперва живым, а потом и мёртвым уже телом – и втыкала, и втыкала, и втыкала в него нож. Почти полтораста раз. Это же как допиться надо? Или как достать должен был? Двое суток копался Северный в этом трупе – сто сорок четыре раны надо изучить, измерить, описать…
Пьяные – все дурные. Но, опять же, бабы – дурные как-то особенно. Вызвали однажды на… скальпированную рану влагалища. Обширную скальпированную рану влагалища. Как раз тот случай, когда Всеволод Алексеевич приютившей его в кладовке для швабр больничке пригодился. Притопала поутру женщина лет сорока шести – тогдашней Рите Бензопиле ровесница. Только Маргарита Пименовна – та вся по последней моде, с маникюром-педикюром и высокомерно-брезгливым выражением красивой морды лица. С ходу и в темноте больше тридцатника не дашь. Алексей Всеволодович её всего на десять лет старше был, а его чуть не за отца собственной жены принимали. А тут – нормальная такая русская баба сорока шести лет. С виду – глубоко-глубоко за полтинник. С добрейшим выражением очень бабушкиного лица. К акушеру-гинекологу обратилась. «Сильно больно, доктор! ТАМ сильно больно». Тот её, разумеется, на кресло. А во влагалище – скальпированная рана. Да ещё и… в занозах вся. В деревянных. Лежит фемина на кресле, перегаром от неё прёт, и улыбка блаженно-стеснительного идиота озаряет морщинисто-загорелое лицо. Пациентка дальше некуда! Гинеколог ей, мол, что такое, мать-перемать? Как ты вообще от боли не воешь? Ну да русские бабы от боли не воют. Русские бабы от боли улыбаются, мазохистки хреновы! Акушер-гинеколог грамотный, молодой, школу помнит. С кем он тут курит? С судмедэкспертом. Гони-ка, Всеволод Алексеевич, сюда. Тут у бабы щепки в пи… Манда в щепки, ага. Удивительный случай. Криминал? Мне не колется. А ты там, с ментами, поднабрался методов дознания, да и обязан я тебя на такое дело вызвать. Раскрутил Северный бабу. По-цивильному явился, в кожаной куртке, глаз прищуренный. У нашего человека генетический страх кожаных курток и прищуренных глаз. И рассказала простая русская баба, вся из себя стесняясь и улыбаясь, московскому интеллигентному мальчику Северному страшную историю.
Выпили они накануне с подругой. Крепко выпили. И давай друг другу на мужиков своих жаловаться. Про беспробудное мужицкое пьянство и зарплату маленькую. Про лень их, мужицкую, огромную. Про то, что с детьми и по хозяйству помощи от мужиков никакой. И на хер они вообще в хате нужны, если у них не только зарплата маленькая… Слово за слово, стакан за стаканом. Стали бабы вспоминать, когда последний-то раз было?.. А ведь надо ещё, ох как надо. И допились-договорились-возбудились они до того, что решили друг друга обслужить. Морковки с огурцами чего-то пьяным подругам не глянулись. Такие стручки, что на огороде, и в хате имеются. И решили бабы обслужиться… черенком лопаты. Они как раз у сараюшки выпивали. На пленэре, так сказать. Сараюшка – место интимное, тёмное. Особенно когда на дворе ночь. Той подруге, что помоложе – сороковник всего, – ещё ничего. А этой, сорокашестилетней, когда к утру алкогольная анестезия повыветрилась слегка, – ой, очень больно стало. «Ну да, – прокомментировал акушер-гинеколог, – у вас уже климакс, да? Сухость слизистых…»
– Оргазм-то хоть был? – поинтересовался Северный. Чтобы паузу заполнить, до того он обалдел от такой истории.
– Да не знаю я, чего это было. Оргазм – не оргазм? Так сразу и не признаешь. Но так хорошо за всю жизнь с живым мужиком не было, – ответила баба. – Только вот теперь болит страшно. Мне бы мазь какую…
– Ну что ж. Криминала в этом нет! – только и смог сказать больничному акушеру-гинекологу Северный.
И ещё долго-долго потом вспоминал этот случай, как пример вопиющего… Вопиющего чего? Вопиющей отечественной женской недолюбленности. Вопиющей дремучести соотечественниц в том, что касается сексуальной культуры. Вопиющего безразличия русских мужчин к русским женщинам. И вопиющего, опять-таки, русского кондового алкоголизма. Лишний повод любить женщин на трезвую голову, и ласково, и нежно. Даже если не любить, а заниматься любовью. Ей-богу, женщина заслуживает лучшей участи, чем «хорошо», доставленного черенком лопаты.
А сколько неосторожных и глупых пьяниц тонет летом в прудах, объевшись шашлыков! Набьют желудки – и кидаются в воду. Купание оборачивается гибелью. И ладно бы только взрослых дураков – те хоть заслужили. Наверное… Так и дети тонут. И не только те, что сами на пруд гоняют. А как раз те, что со взрослыми. Обожратыми, упитыми и полагающими, что утопающий руками машет и на помощь зовёт. Они же в кино такое видели. Ничего подобного! Тонущий уходит на дно в абсолютной тишине. Молча. Потому что крик – он вторичен. Дыхание первично. Если тебе нечем дышать, то кричать ты не можешь. И руками размахивать – на это тоже кислород требуется. Так что тонут детки в полнейшей тишине. А смеющиеся, жующие, поющие, развлекающиеся на берегу взрослые только спустя довольно долгое время обнаруживают пропажу детишек, трезвеют – и в панику. Спасатели, милиция, судмедэксперт. На ребёнка надо пристально смотреть, когда он в водоёме.
Много тонет зимой. С началом – когда лёд только устанавливается и ещё слишком тонок, и ближе к отступлению холодов. Любители зимней рыбалки, чтоб их! Открывают сезон трупами. И закрывают – ими же. Года не было, чтобы под лёд пара-тройка не отправилась. Каждый же думает, что он олимпийский чемпион Владимир Сальников, раз плавать умеет. Ага. Уметь плавать – одно. А уметь плавать в ледяной воде, в толстом тулупе, в валенках и на не совсем трезвую голову – это совсем другое.
Пьянка в банях и саунах. Тоже ещё одна русская народная забава. Как-то раз следователь-приятель попросил «на всякий случай» тщательно вскрыть-изучить вроде бы некриминальный труп. Следователь с преставившимся был знаком. На сей раз «вроде бы» оказался очевидно некриминальным трупом. А дело так было: парился с друзьями в сауне. Не слишком соматически здоровый сорокавосьмилетний мужчина «парился в сауне с друзьями». На дворе стоял тридцатиградусный мороз. Среднеполосный российский февраль. «Друзья» накатили. В дозе, приближающейся к фатальным промилле, – и в парную. Такое «физическое упражнение» даже самым закалённым не по плечу. А мужичонка-то – сам с ноготок, брюшко паучье, ручки-ножки тонкие, по уровню холестерина и ишемии миокарда – годам к семидесяти пожирания гамбургеров приближается. Вот ему в сауне и поплохело. Он с полки, пошатываясь, слез – и на улицу, в сугроб. Охладиться. «Друзья» часа через полтора заметили, что его нет. Водка. Гомон. Заходы в парную. А мужик в сугробе тем временем так охладился, что уже практически окоченел. Храни бог от таких «друзей». Очень легко бросает русский человек в мир слово «дружба». Так же легко, как бросает он в мир слово «любовь». И что имеем? Порванное в щепки черенком лопаты влагалище и смерть в сугробе в двух шагах от «друзей». Возможно, поэтому Всеволод Алексеевич очень остерегался любви и дружбы? Во всяком случае, в русском понимании этих слов.
Кстати, сколько работы судмедэксперта уходит «в корзину»! Океан никому не нужных экспертиз и исследований… Люди часто погибают в результате пресловутого «несчастного» – читай «глупого» – случая, никакого уголовного дела даже не предполагается, а эксперт обязан исследовать тела, задействовав не только свои руки, но ещё и лаборантов. Едет семейство на дачу, пустили за руль малолетку, едва получившего права и почувствовавшего себя Шумахером, – машина обнимает дерево. Или столб. Все погибли. Изволь к столу, вскрывать всех. Четверых, шестерых. И даже этих – восьмерых, непонятно как упаковавшихся в «Жигули». Заключения судебно-медицинского эксперта никому не нужны, но приходится. Приходится вскрывать и описывать сильно изувеченные тела. А работа над трупами одной автокатастрофы занимает, сами понимаете, весь рабочий день судмедэксперта. Да ещё, бывает, и не один. Зачем? Затем! Затем, чтобы однажды тот самый знакомый следователь, что слёзно умолял вскрыть труп «парившегося с друзьями», показал Северному гвоздик в нужнике местечкового отделения милиции. Вот на том гвоздике заключения Северного по подобного рода делам и висели.
За рубежом подобные трупы не вскрывают. Если никто из родственников не инициирует уголовное дело, труп не исследуется. Одно – со встречной полосы кто-то накрыл. Совсем другое – дерево. Но у нас – положено инструкцией! И хоть ты тресни, доказывая – кому? дереву или столбу? – что подобного рода «ненужные» трупы отнимают время и силы, отвлекая от действительно важных дел, – положено, и баста! Хотя справедливости ради стоит сказать, что иной раз при тщательном осмотре тел удаётся обнаружить признаки самой что ни на есть «криминальности» – убийства, хотя родня-друзья-приятели-знакомые-соседи-очевидцы или даже те же менты (и деревья-столбы) настаивают на самоубийстве или несчастном случае. В копилке у судебно-медицинского эксперта Всеволода Алексеевича Северного было около семидесяти подобных наблюдений. Некриминальная очевидность сменялась очевидностью убийства. И примерно половина из этих семидесяти преступлений была раскрыта. Спасибо ему и тем сотрудникам правоохранительных органов, что не отмахнулись, а вняли. Вняв – проделали колоссальную работу. И пусть он не святой Пётр, пусть. Да и у следователей нимбы не чешутся.
Второй после пьяниц бич судебно-медицинских экспертов – уже упомянутые жертвы автокатастроф. На дорогах Подмосковья гибнет добрая половина людей, попадающих на секционный стол среднестатистического танатолога. В своё время – и Северного. Не всегда по пьяни погибают автолюбители, частенько – по глупости и неумению, по той самой гордыне, нашёптывающей обычному олуху о его гениальности в чём бы то ни было – в том числе и о всемогуществе на дороге. А дорога – коварная дрянь.
Хотя, конечно, спиртное плюс руль – куда более надёжные проводники в мир без печали для добропорядочных обывателей, чем бандитские разборки. Вопреки обывательскому мнению, в бандитских разборках гибла в шальные девяностые ничтожно малая часть людей, попадавших тогда в морг. Основная часть доставлялась из-за пьяного застолья, из-за руля автомобиля, из-за «саун с друзьями», из-за желания заняться любовью в гараже. Последнее было так же сезонно, как и «подлёдные похороны». Ну, негде заняться с дамочкой любовью женатому мужику, кроме как в собственном гараже. Дёшево и сердито. Ни светиться не надо, ни деньги на номер в гостинице тратить. А зимой что? Холодно. И потому занимаются парочки любовью в гаражах под выхлопные газы, неотвратимо несущие смерть. Особенно под бутылку спиртного. Неглубокий краткий сон после получения сомнительного удовольствия оборачивается сном вечным.
Но это ещё цветочки – пьяные, ножевые, автокатастрофы… Как-то раз по молодости Северному доставили тело убитого, выловленное из ямы общественного сортира. Труп пребывал в зловонной жиже неделю. Летом. В жару. А сильно сгнившие тела по всем канонам судебно-медицинской экспертизы требуют как раз более тщательного исследования, чем трупы «свежие». Ну чего, нормально. Разгребал руками опарышей… После такого и сибаритство себе можно простить – авансом на всю оставшуюся жизнь.
Простить за вечный запах трупов, въевшийся, казалось, навсегда в кожу рук и в волосы на голове. За шерстяной свитер, привезённый отцом из заграничной командировки и выброшенный Северным после двухсуточного марафона у секционного стола, пришедшегося на разгребание двух не поделивших районы группировок, чуть не в полном составе передислоцировавшихся в мир теней. Зимой, когда в морге температура была лишь на несколько градусов выше уличной. Прощай, папин свитер. Ты был хорошим, тёплым товарищем. Спи спокойно, дорогой свитер!..
Простить за постоянную угрозу заражения туберкулёзом, гепатитом, вирусом иммунодефицита человека. За вшей и блох, не раз и не два перебиравшихся на него с трупов. За порезы, за проткнутый сломанной костью мёртвого бомжа палец. За отсутствие наборов для вскрытия трупов с особо опасными инфекциями, за те всего лишь резиновые перчатки и фартук, коими «защищён». За недопитое молоко, за постоянный стресс, за вечный плач убитой горем родни, за страшные увечные тела, кровь и страдание. Можно простить себе, судмедэксперту Всеволоду Алексеевичу Северному, любовь к чистоте и порядку, открытым пространствам, дорогому виски, раритетным книгам и ненависть к глупости. Он, Сева Северный, был сделан не из железа, но окреп. И душа его много прежде остро страдала при виде смерти и горя. Хотя где она, та душа? Ни разу не видел. Хотя гору трупов вскрыл… А тут вот какие-то тётки, с кондачка – совесть у вас где-то в спине, в районе такого-то позвонка. Да если бы она там была, та совесть!..
Но Северный, несмотря ни на что, любил своё дело и был ему предан. И в безумное тогда. И в относительно благополучное, заслуженное сейчас.
Но задела его, ох как задела его профдеформация. От «Доктора Хауса» они фанатеют! Умиляются цинизму, завидуют острословию. Реальность – вот где воистину циничное представление. Безумный, нелепый театр абсурда, где вот уже четверть века смотрит и смотрит почти ежедневно спектакли судебно-медицинский эксперт Всеволод Алексеевич Северный. И вместо привычных театральных масок на занавесе вышиты три лика современной российской смерти: «Алкоголь», «Автомобили», «Неосторожность», а на сцене они сплетаются в страшном диковинном танце, но особого разнообразия от этого не появляется.
И хотя настоящая преступность есть, и стреляют в Москве, в Подмосковье и на необъятных просторах нашей родины нередко, и погибшие от руки бандитов люди тоже попадают на стол судебно-медицинского эксперта, но всё же с колоссальным преимуществом лидирует то, что Северный для себя давно определил как «естественное убийство». Когда смотришь на мир сквозь увеличительное стекло секционного стола, называть иную смерть смертью язык не поворачивается. Только убийством. Убийством себя ли, своих близких – но убийством. И никак иначе. Хотя в протоколах это называется «неестественной смертью», и свой термин «естественное убийство» Северный документально узаконивать не собирался, но лучше и не скажешь.
График смерти, составленный по стране, представляет собой кривую, неумолимо ползущую вверх. С каждым годом всё больше и больше трупов, полученных в результате того самого «естественного убийства». Сколько ещё кривая будет стремиться вверх и до каких жутких показателей доберётся – неизвестно. И как-то даже думать об этом не хочется. За долгие двадцать пять лет работы Всеволод Алексеевич Северный научился виртуозно определять причину человеческой смерти в каждом конкретном случае. Отравление алкоголем, грибами, наркотиками, тупая или колото-резаная травма, удушение, утопление, угорание… В каждом отдельном случае причина смерти ему почти всегда ясна. Но вот каким вопросом мучился циник-сибарит Северный: «Какова причина всех этих смертей, вместе взятых? Почему люди так наплевательски относятся к своей жизни, к жизни своих близких, к жизни себе подобных, к этому благословенному дару?» Люди и так смертоубийственно глупы и неосторожны. А тут ещё все слабые усилия и без того слабых людей построить некое подобие нормальной жизни с грохотом разбиваются об очередные грабительские реформы, дефолты, бессмысленность работы и образования. Всё теряет смысл. Какие дети? Зачем дети? Кто даст гарантию, что именно твой ребёнок не скроется в мире алкогольных иллюзий или наркотического бреда? Что именно твой ребёнок не помчится в ночь на мотоцикле, чтобы разбиться вдребезги о бампер дальнобойной фуры, оставив заодно и троих деток ни в чём не повинного шоферюги сиротами? Что именно твой ребёнок не вывалится из окна четырнадцатого этажа, потому что его туда столкнул впервые приобщившийся «чернил» одноклассник? Что именно твой ребёнок не убежит, не умчится от тебя безвозвратно – прямиком на секционный стол морга. Какие дети? О чём так мечтал отец? Отец, за что ты так и не смог простить меня? За то, что я всего лишь стал судебно-медицинским экспертом? Да я, чёрт побери, сумел остаться в живых! Не это ли счастье любых родителей, если их ребёнок сумел остаться в живых?! Просто остаться в живых. Жизнь – не это ли и есть главная радость человека за человека?
Ох, разве мог представить себе Алексей Всеволодович Северный, что когда его сыну будет пятьдесят, то он будет гораздо моложе своего физиологического возраста внешне и по данным физикально-лабораторных обследований, но думы его будут безнадёжнее дум глубокого старца.
К чёрту! В конце концов, от судмедэксперта требуется не так уж много. Заключить, что человека не стало от того, что ему проломили бутылкой череп, тщательно вымыть руки – и взяться за следующий труп. И так бесконечно.
Да и всё у него хорошо. Опарышей руками молодые разгребают. Как и положено табелью о рангах. А он, Северный Всеволод Алексеевич, – начальник отдела сложных экспертиз бюро судебно-медицинской экспертизы Главного управления здравоохранения. Да-да, как на зоне – начальник. Не заведующий, не командир. Гражданин начальник. У него достаточно просторный, по сравнению с каморкой для швабр, и вполне светлый кабинет. И к секционному столу он сейчас подходит не так часто, как в молодости. Его гора трупов давно превратилась в холм. Он – весь в белом. И в светлом. И «болит душа» – не более чем фигура речи.
Вот и приехали…
– Здравствуйте, Всеволод Алексеевич.
– Доброе утро, Всеволод Алексеевич!
– Всеволод Алексеевич, вас сегодня просили быть на кафедральном совещании. Звонили, очень просили… И ещё из гистологической экспертизы… И судебно-биохимический отдел хотел…
– Всеволод Алексеевич, вы посмотрите, у меня там… Из танатологии прислали.
– Всеволод Алексеевич, протокол вскрытия Анастасии Леонидовны Корсаковой у вас на столе. Медико-криминалистический отдел специально для вас постарался.