Глава десятая
– Сева!!! Это капец! Истину реку тебе – капец, капец, капец!!! – вместо приветствия с порога заорал Соколов, едва дверь квартиры Северного отворилась у него перед носом.
Семён Петрович был взъерошен и сильно возбуждён. Даже больше, чем обычно.
– Не ори! Пошли на лоджию кофе пить.
– Чего это? Да всё равно. На лоджию так на лоджию! Я сегодня у Леськи к тебе отпросился ночевать, так что можешь и чего покрепче налить!
– Какого ты мне тут сплющился ночевать?! – вырвалось у Всеволода Алексеевича, но Соколов даже не заметил, продолжая на ходу извергать слова.
– Прихожу такой туда, короче, Георгиной обмотанный, чтобы, значит, для натуральности. Типа как есть я естественный папаша, двинутый на дальнейшем поголовном уестествлении своего семейства. «Где тут, – говорю, – у вас принимают в желающие рожать на дому?» Девочка там такая с точкой на лбу, как в индийском кино, ласково так на меня глянула – и говорит тихим нежным голосом: «Мир прекрасен, все люди готовы прийти тебе на помощь, общение с нами придаст тебе больше жизненных сил и радости осознания себя! Проходите-садитесь, снимайте обувь, пусть нежелательная энергетика заструится с ваших стоп прямо в этот ламинат, топорно выполненный под паркет! Сейчас я пятидесятым псалмом почищу вашу энергетическую структуру, а также поставлю блок-защиту на ваше биополе и закодирую пространство личности. Издаваемые мною звуковые вибрации прочистят вашу горловую чакру и позволят определиться с целями и задачами!»
– Горазд ты брехать, Сеня! – скептически усмехнулся Северный и вытолкал своего болтливого друга на лоджию. – Садись! – толкнул его в кресло, поставил перед ним чашку кофе и открутил крышечку с бутылки виски, всегда стоящей тут же, наготове. Разлил в два стакана. И сказал:
– Теперь медленнее и правдивее.
– Сева, бля буду! – возмутился Соколов. – Вот те крест! – вышла баба с намалёванной на лбу точкой и стала нести ахинею про энергетику, псалмы и даже тут же, с ходу, сказала, что у моей Георгины неправильно сформирован центр ангела-хранителя. – Он хлебнул виски.
– Медленно пей, смакуй! Восемнадцатилетнее односолодовое, а ты его – как дешёвую водку! Никакого вкуса к жизни! Восемнадцатилетнее… Виски длиною в жизнь. Чёрт!
Семён Петрович не обратил на ремарку многоопытного друга никакого внимания и продолжил:
– Я, обувь снимая, ей и говорю, мол, дорогая тётенька, спасите-поможите! Сами же видите, порченый ребёнок! Что только с центром ангела-хранителя понаделано – про другие центры вообще промолчу! – потому как жена, сука такая, в родильном доме кроху родила. Я её так уговаривал дома, а она – ни в какую! А сейчас, падла, беременная! Так ещё одну безвинную душу хочет загубить – собирается рожать в родильном доме. А девка с точкой мне: «Злыми словами вы сбиваете с ритма центр Святых Водителей! Наполнив душу греховными энергиями, вы не сможете напрямую общаться с Создателем!.. Ну да ничего, мы вам карму почистим! Сейчас я проникну к вам в район расположения проекции энергетического зрительного канала и открою вам третий глаз!» И лапы свои, все в этнических браслетах и красных ниточках, реально давай к моей башке тянуть! Я ей: «Стоп, гражданочка! С моим третьим глазом потом разберёмся! Что с женой, дурой неразумной, делать? Как наставить на путь истинный, чтобы родами в лечебно-профилактическом учреждении не покалечила ясновидения, яснослышания и яснонюхания не рождённой ещё души?»
Всеволод Алексеевич молча слушал, рассудив, что Сене надо дать высказаться. Да и рассказывает, скорее всего, если не близко к тексту, то уж точно – к реально происходившему. Врать Сеня не умел. Приукрашивать – сколько угодно. Но не врать.
– «Горю твоему, – отвечает, – можно помочь. У нас тут как раз сегодня сильно групповое занятие выходного дня для семейных пар, одиночек, отмотавших разные сроки гестации, и вообще для всех желающих, вроде вас! Вы, я так понимаю своим яснопониманием, желающий? Так что можете принять участие. Велк-ОМ!». Я её заверяю, что, ясно небо, я желающий, и спрашиваю: «Сколько стоит?» – так она на меня руками замахала, мол, что вы, что вы! Бесплатно! И да не посетит чёрная луна, сделав очередной девятилетний виток, ваш соляр! Аллах акбар! Вон там у нас, что правда, есть такой волшебный ящичек Пандоры, так туда, если вам не жалко, бросьте сколько можете, тем более, как я вижу всеми своими тремя глазами прямо через окно, вы на «Вольво» за семьдесят тысяч евро прикатили. Так что, если не хотите, чтобы ваш стойкий энергообмен стал вялым и нежелающим, киньте кроху малую, и да святится Яхве Твое.
Бесплатно так бесплатно. Десять рубликов я в сундук с прорезью кинул. И отвела меня босоногая тётенька в большую комнату. Там по стенам голуби-иероглифы, облачка, Будды, Иисус Яхвович, распятия, магендовиды, полумесяцы, матерь божья с младенцем и кошкой, молитвы и веды, трещотки и свистульки в ассортименте и схемы каких-то сантехнических трубочек. Я к схемам поближе подошёл, а под ними подписи: «Зрительный канал, обеспечивающий ясновидение. Позиции: “Эпифиз на месте, канал в рабочем состоянии”, “Эпифиз деформирован, канал закрыт”». Ну и всякие плакаты, как в анатомическом зале, но как будто альтернативно-одарённый малыш срисовывал. «Строение сердечной чакры», например. Вот ты знаешь, где у тебя совесть? – хитро глянул Сеня на Всеволода Алексеевича.
– Понятия не имею.
– Ха! Совесть у тебя, Севка, сзади. На уровне примерно пятого или седьмого позвонка грудного отдела. У них там позвонки неясным таким импрессионистическим гребнем…
– Антураж ясен, ближе к делу.
– Ближе так ближе. Сам учил меня ничего из виду не упускать. Никаких мелочей. Растворяться в пространстве, сливаться с ним, быть им. Чтобы в нужный момент память воспроизвела…
Ох как желалось Всеволоду Алексеевичу, чтобы его друг сейчас растворился в пространстве. На кровати по-детски сопела Алёна Дмитриевна – и меньше всего сейчас Северному хотелось проматывать в режиме воспроизведения память Семёна Петровича. Ну да он был фаталистом. Только это иногда и спасало от реализации желания размозжить кому-нибудь голову. Например, другу.
– Ты какой-то чудной сегодня, – Соколов вдруг прервался и внимательно посмотрел на Всеволода Алексеевича. – Что-то произошло?
– Рассказывай, рассказывай, – Северный прикурил.
– Что он тут тебе рассказывает? – раздался хриплый спросонья низкий голос Алёны Дмитриевны, и она собственной персоной ввалилась на лоджию и шлёпнулась на колени к Северному. – Дамам виски наливают или это чисто мужские посиделки? – она потянулась за сигаретой. – Сева, ничего, что я порылась в твоём белье? Надевать мужские рубашки – такая пошлость!
На Соловецкой были трусы и майка Всеволода Алексеевича.
– Ёбаная тётя! – выскочило у Соколова.
– Как ты постарела! – подхватила Алёна Дмитриевна, довольно захихикавши.
– Семён Петрович! Когда вы прекратите сквернословить?! Тебе же уже разъяснили про греховные энергии, а ты опять снова-здорово! Да ещё кому?! Такой красавице, такому чуду природы, как любезная Алёна Дмитриевна! – вздохнул Всеволод Алексеевич.
– Как же я не заметил?!
– Ты с самого порога упивался собой. И никуда не смотрел, разве что Севке в рот. Соколов, ты единственный человек – из тех, кого я знаю, – который может упиваться собой, одновременно глядя в рот предмету обожания. И темно там, в нише…
– Вы что тут? Это самое?.. Не, ну а что я должен сказать? Я помню чудное мгновение, передо мной явилась ты – в трусах и майке, как видение… И выпучил я вмиг шнифты.
– Алёна Дмитриевна явно положительно влияет на ваши способности к рифмовке, друг мой. И – да. Мы тут именно оно, это самое. Алёна, этого великовозрастного оболтуса его жена и мама отпустила к нам переночевать. Увы и ах. И мы не можем его выгнать. Тем более он тут как бы по делу, а не потому, что скрывается от малолетних отпрысков и понуканий «вынеси мусор!» в дебрях нашей просторной чистой квартиры. К тому же отпустила его жена-мама вполне заслуженно – он целый день таскал Георгину на себе, совмещая полезное с полезным. Нагрузки с информацией.
Тут у Соколова и вовсе отвисла челюсть, а не только глаза выкатились, и он даже забыл руку до стакана с виски донести. Так и сидел – с отвисшей челюстью и застывшей протянутой рукой. Его поразило даже не то, что Алёна Дмитриевна сидит на коленях у Северного, да ещё в его трусах и майке. Нет-нет. Не это. Он не раз и не два наблюдал на коленях у Северного разных девиц, кстати – да! – пошло выряженных в его же рубашки. Но неприступный Северный никогда, никогда-никогда, не употреблял при сидящих у него на коленях девицах словосочетания типа: «к нам переночевать», «наша квартира». Алёна Дмитриевна, конечно же, всегда творила с мужиками странное, но не с Северным же! Это уже было за пределами Сениного понимания.
– Первым делом, первым де-е-ло-о-м самолё-о-о-ты!.. – пропела Соловецкая, насмешливо глядя на своего однокашника.
Северный налил ей виски, и она сползла с его колен на пол.
– Не сиди на полу, простудишься!
– Да тут толстое покрытие. И в эту жару простудиться? Я тебя прошу!
Северный встал и вышел с лоджии. Видимо, давая возможность старым друзьям объясниться. Хотя нет. Для этого он слишком быстро вернулся. Сеня только и успел из себя выдавить: «Это…», как Всеволод Алексеевич уже снова был на лоджии – с подушкой и пледом.
– Ну-ка приподнимись! – пересадил Соловецкую на подушку и прикрыл ноги пледом. – Вот так. Теперь у всех всё есть, и если наш друг от стресса не утратил способность к соображению, то предлагаю продолжить.
– Не утратил! – обиженно сказал Сеня.
– Алёна, вкратце: я попросил Семёна Петровича помочь мне в одном деле. Именно с этой миссией – помощь вольнонаёмному следствию – он сегодня и посетил центр естественного родительства «Благорожана». И ты застала нас в самом начале отчёта. Возможно, это будет тебе интересно не только из праздного любопытства, но и как специалисту.
Судя по выражению лица, а также по кошачьему расположению тела в пространстве пледа, Алёне Дмитриевне было глубоко наплевать не только на профессиональный, но и даже на праздный интерес. Тем не менее она мяукнула что-то вроде: «Мдау». И Семён Петрович, выпив и немного оправившись от потрясения, продолжил, поначалу слегка заикаясь и потряхивая головой, но постепенно входя, как обычно, в раж.
– Ну, в общем, по той комнате ещё всякие беременные бродят. При некоторых – мужики. Большая часть друг с другом знакома. Но были и новенькие. Женщины. И только я был мужчиной, да ещё и с ребёнком. Бабы все ко мне потянулись по очереди знакомиться, сюсюкать с Георгиной, говоря мне, какой я молодец. Я каждой жаловался на Леську, мол, совместный сон отрицает, младенца Георгину, жестокосердная, держит не то что в отдельной кроватке, а и вовсе – в отдельной комнате.
– Да-да-да, эти «естественники» сильно любят гнездоваться! – подала с пола голос Алёна Дмитриевна. – На пол – шкуры, дитя – на грудь, а если кто мешает, муж там или врач детской поликлиники, – ату их! Совместный сон и грудное молоко заменяют прививки, врачей и здравый смысл. Я их наелась в своё время, этих тётенек и дяденек. Когда ещё в Москве работала. Смешно… Хотя нет, конечно, грустно, а не смешно. Бабы сельские в роддома ходят рожать. А городские, сильно компьютеризированные, переживают очередной эволюционный виток ереси: роды в воду, роды под шаманский бубен, роды под родовым дубом. Пуповину не перерезать – хоть бы они физику учили элементарную, прежде чем про оттоки-притоки разглагольствовать! – плаценту за щеку, никаких памперсов, никаких сосок, никаких колясок, исключительно грудное вскармливание вплоть до смерти одного из участников процесса. Увы, иногда смерть наступает достаточно скоро. И, увы, не мамаш-идиоток.
– В смысле, плаценту за щеку? Кому за щеку? – удивился Северный.
– Родильнице!
– Зачем это?!
– Знаешь, Сева, что в животном мире млекопитающие плаценты съедают? Так вот нынешние «естественники» тоже уже до этого дошли. Будет время и желание, набери в Интернете «рецепты приготовления плаценты» – ты сильно удивишься. Не скажу, что ты будешь шокирован, но удивление я гарантирую. Ну так среди них ещё и сыроеды встречаются. Термическая обработка, понимаешь, гормон убивает.
– При чём здесь животный мир? Млекопитающие ещё и дерьмо за своими щенками подъедают. Так что теперь?..
– Ну, может, особо просветлённые уже и подъедают. Раз уж никаких памперсов.
Алёна Дмитриевна вскочила, поставила стакан на журнальный столик, затушила бычок и, прикрыв глаза и протянув руки к Всеволоду Алексеевичу и Семёну Петровичу, торжественно-утробным голосом провещала:
– О-у-у-у-м! Роды – это мощнейший энергетический процесс, о-у-у-ум! Сёстры, активизируйте чакры и усиливайте свечение ауры! Как только аура сильно посинеет, вплоть до фиолетового оттенка, знайте – это открывается духовный родовой канал! Любые неоправданные вмешательства врачей и чуждое вам место – родзал – растрачивают вашу драгоценную энергию, необходимую вашему ребёнку, о-у-у-м! Энергоструктура «мать и дитя» разрушается от любого воздействия извне, и только у нас вы обретёте прямую связь с Вселенской Матерью. «Благорожана» – универсальная концентрированная иньская энергия – поможет вам. Она и только она!.. Тьфу! – Алёна Дмитриевна снова шлёпнулась на пол, взяла с журнального столика стакан и прикурила новую сигарету.
– О! Откуда ты знаешь? Примерно то же нам всем несла тётка, которую вывела к собравшимся та, с пятном на лбу, – Сеня аж подпрыгнул на месте.
– Я же всё-таки акушер-гинеколог, – усмехнулась Соловецкая. – И с благорожановскими клиентками дело имела, к сожалению. Я вам сразу историю свою расскажу, чтобы не повторяться, потому что ни один из вас её не знает. Всеволод Алексеевич со мной ещё очень мало знаком, нам как-то не до задушевных разговоров было. А ты, Сеня, знаешь только то, что предпочитаешь знать. Ты же тогда решил, что у Алёны крыша поехала – и она какого-то хрена из столицы за сильно сто первый отправилась. И ты, знаешь, где-то прав. Крыша тогда сильно поехала. И надоело! Надоело всё! Что дочь растёт по продлёнкам, дежуркам, кабинетам, коридорам и подругам. Что старею от дежурства к дежурству… Но как-то ещё справлялась. Это ж романтика какая! Распрекрасная мать-одиночка семимильными шагами хирургическую карьеру делает! «Москва слезам не верит», да и только! В тридцать семь – она уже заместитель главврача по акушерству и гинекологии крупной ГКБ на одном из широких московских проспектов! Больница с отдельно стоящим родильным домом – считай, главный врач, а не просто начмед. Мечта! Эдакая доктор Кади, умереть – не встать! То да сё, да пятое-десятое – нормально. Решаемо. А тут как полоса сплошная какая-то – кровотечение за кровотечением. Кровотечение за кровотечением. Перинаталка на перинаталке. И тут привозят… Из женщины кровь льётся, как если бы открыли кран с водой – с нормальным таким напором. Зрелище не для слабонервных. А я как раз собиралась в отпуск. С дочерью куда-то слетать. Не помню уже… Ну а тут поступает эта, после домашних родов. Эритроцитарной массы в больнице недостаточно. Про цельную кровь промолчу. Пока мечешься по станциям переливания, городу, области, по чёрт знает каким сусекам – льёшь всё, что есть жидкого в стерильных флаконах. И кто там уже считает эти соотношения коллоидов, кристаллоидов и эрмассы в такой обстановке? Лишь бы давление удержать! А оно падает до сорока, и вот… – Алёна Дмитриевна замолчала.
– И вот остановка, – продолжил Всеволод Алексеевич очень серьёзно и очень тихо, с щемящей нежностью глядя на эту красивую женщину, внезапно ставшую очень взрослой. Не дитя и не злобная баба, а горьким опытом умудрённая сорокалетняя женщина предстала сейчас перед ним.
– Да. Остановка, понимаешь? ОСТАНОВКА! Не где-нибудь, а в акушерско-гинекологическом стационаре. Вы-то, Всеволод Алексеевич, знаете разницу между ответственностью врача за смерть хирургическую и смерть материнскую. Потому в последнем случае хоть зомби на выходе – но оживляй! Разумеется, массаж, искусственная вентиляция лёгких, дефибрилляция. Завели! Ура! Подвезли ещё плазмы, подоспели доноры, влили кровь, давление держится, но симпатомиметики вводятся с большой скоростью. Мочи всё меньше… И, наконец, анурия. Родильница в коме. В глубокой коме.
– Пиздец! – вымолвил притихший Сеня.
– Ага, Семён Петрович, это он. Когда натрий в крови сто шестьдесят миллимоль на литр, ну и креатинин, мочевина, калий – соответственно, всё равно ты ничего не помнишь, ты ж бизнесмен, – это, Сеня, он! Что делаем? Срочно свистать наверх искусственную почку. Умоляю провести гемодиализ, мотивируя тем, что за материнскую смерть не только моя голова полетит, но и главврача, и так далее. На коленях буквально ползаю, минет «пурпурная дымка» по пятницам в течение десяти лет клятвенно обещаю. Но на «остром» диализе – у нас в больнице аппарат давно поломан. А «хронический» – своими страдальцами забит. И заведующий отделением гемодиализа не готов их под свою ответственность прямиком в морг перевести даже ради несравненной госпожи Соловецкой. И тут вступают трубы… Слышите?
Алёна Дмитриевна показала в тёмное небо за окном лоджии. Мужчины внимательно посмотрели туда.
– Нет, вы не слышите. Потому что через унижения, скандалы, угрозы и жалобы я выбиваю пусть не гемодиализ, но гемофильтрацию. И – спасибо, господи! – за несколько процедур мы выводим пациентку из комы. Ждём… Если не случится сепсиса, то она выживет. С головой, может, не очень будет дружить после такого, но, видимо, и прежде не очень дружила, раз дома рожала. Если не случится сепсиса – она выживет! Если не случится сепсиса – она выживет!.. Случился сепсис… Родственники гонят на больницу, на меня лично, на дежурного врача, на анестезиолога и даже на заведующего отделением гемодиализа. Гонят на всех, кроме себя. А кругом – как раз показательная шумная травля «убийц в белых халатах». Меня показательно снимают из заместителей главного врача крупной городской клинической больницы с отдельно стоящим в большом парке родильным домом – как не соответствующую занимаемой должности. Это клеймо на всю жизнь – такая формулировка. Показательно лишают высшей категории. И – спасибо богам! – хоть не сажают. Главный врач после демонстративных порицаний тихо, не показательно, пьёт со мной коньяк, жалуясь на жизнь и принося свои извинения, мол, что мог… И я понимаю – ничего и не мог. Я говорю всем «спасибо» и увольняюсь по собственному желанию. Потому как работать простым смертным врачом там, где ты уже немножко запятнал себя администрированием, – это для умных и смиренных. А я – птица сильная. Как та ворона из старого анекдота. Потому я продаю квартиру побольше, покупаю – поменьше. А на разницу приобретаю домик сильно за городом. Тем паче в Ульяновской ЦРБ вакантное место. И в начмеды туда меня берут и с первой квалификационной категорией. Впрочем, больница дышит на ладан, и её скоро закроют. Годовой бюджет всего ульяновского здравоохранения такой же, как стоимость моего… – Алёна Дмитриевна запнулась, – моего велосипеда… Ну вот, теперь вы оба всё знаете. Ничего такого необыкновенного. Я даже рада. Американцы – те вообще справедливо полагают, что раз во сколько-то там лет жизнь надо кардинально менять.
Мужчины молчали. У Всеволода Алексеевича в голове роились вопросы. Семён Петрович, как парень впечатлительный, был и вовсе придавлен. Пока он был сегодня там, где эти – с точками на лбу, и та, позже подошедшая, харизматичная вполне себе тётка, несшая не такие уж страшные, местами – забавные, а иногда – так и вовсе разумные, вроде, вещи, – ему все эти домашние роды не казались такими ужасными. И даже то, что чья-то дочка была обнаружена мужем и отцом в собственной ванне мёртвой – тоже не казалось так ужасно. А вот в кратком изложении бывшей одногруппницы, в которую когда-то был пылко влюблён, и пил с нею кофе, и дурацкие шуточки шутил, и вообще много чем и сильно привязан – все эти: «Остановка!.. Завели!.. В глубокой коме… Случился сепсис…» – приобретали зловещий личностный смысл. Сеня представил себе – иногда живое воображение скорее недостаток, чем достоинство, – как из его драгоценной Леськи, матери его четверых детей, хлещет кровь, и диаметр вытекающей струи ограничен только диаметром родовых путей и работоспособностью – пока ещё! – сердца. Ему стало жутко. Алёну, мечущуюся между родильным домом и главным корпусом ГКБ, он себе тоже очень живо представил. Ругающуюся с заведующим отделением гемодиализа, звонящую на станции переливания, главному врачу, объясняющуюся с родственниками… Вообразил себе Соколов дорогих ему женщин и очень любимых своих детей. И стало Семёну Петровичу не по себе. Это когда оно где-то там, с кем-то там, в кино-книжках, в газетах и по телевизору или у едва знакомых происходит – так это информационный повод. А когда с теми, кто дорог, с теми, кого долго знаешь, с кем крепко связан…
Сеня тряхнул головой.
Всеволод Алексеевич молча отпил из стакана. Он был куда спокойнее своего друга. Не то возраст, не то опыт, не то характер другой. Или же уже воображение стёрлось. Хотя, скорее всего, просто умение владеть собой. Всегда. И о смерти он всё знал. А может, и не было Северному никакого дела до судеб регрессивной части уже, считай, безразмерного по сегодняшним меркам человечества? И в голове у него катался туда-сюда ком вопросов, касающихся вовсе не смерти Насти Корсаковой и не неестественных в своей чересчур нарочитой «естественности» идей, а только и только Алёны Дмитриевны Соловецкой. Где муж? От кого дочь? Где, кстати, дочь? И почему она, такая болтушка, ничего действительно важного ему за целый день, проведённый вместе, так и не поведала? Даже о профессиональном её анамнезе он маленький кусочек узнаёт, уже когда она в его трусах и его майке сидит на его же лоджии. И почему он так хочет, чтобы всё это называлось «наше»?
– Что пригорюнились, мужички?! – Алёна Дмитриевна присвистнула, и взгляд её из печального стал лукавым. – Эй! Вы тут что-то сильно весёлое рассказывали.
– Да уж, – пробормотал Сеня. – Весёлое…
– Да ладно тебе! – Алёна хлопнула его по колену. – Давай, валяй дальше. У тебя отлично получается. Я всегда говорила, что ты – отменный рассказчик.
– Правда? – просиял Семён Петрович, и все зловещие видения тут же выветрились из его буйной головы.
– Правда-правда! Что дальше-то было?
– Ну, после общего собрания, где внимающей публике сообщили, что… – Семён Петрович достал из кармана помятый блокнот и, отставив стакан, зачитал: – «Естественный подход помогает установить крепчайшую эмоциональную связь с ребёнком; использование слинга помогает женщине вести активную и разнообразную жизнь…» Фуф! – оторвался Сеня от чтения. – Вот тут я бы поспорил. Насчёт активной и разнообразной жизни. Мне Георгину хватило сегодня потаскать. Не знаю уж, на сколько я похудел, но разнообразить свои передвижения, когда на тебе висит ребёнок, – это они гонят.
– Не отвлекайся! – строго сказал другу Северный.
– Да… Так, что там дальше? – Соколов продолжил зачитывать из блокнота: – «Частое ношение ребёнка на руках или в слинге, совместный сон, исключительно грудное вскармливание экономят время и материальные средства…» – Хм! – несмотря на указание не отвлекаться, не отвлекаться Сеня, по-видимому, не мог. – Хм! – ещё раз хмыкнул он. – Что-то я там сильно обездоленных и нищих не заметил. И перед центром этим машины вполне приличные стояли. Чего это они со всем своим естественным подходом не откажутся от автомобилей и Интернета? Там эта баба-атаманша несла что-то о консультациях по скайпу. Что в том скайпе естественного? Это, к тому же, ещё комп надо иметь, к Сети подключённый, программы там…
– Сеня! – хором воскликнули Алёна Дмитриевна и Всеволод Алексеевич.
– Да-да, простите! Дальше главная под слащавые улыбки той, меченой, несла такое вот. – Семён Петрович зашелестел страницами: – «Женщины, которые спали со своими родителями, когда были детьми, имеют более высокую самооценку, чем те, кто не спали». – Он снова прервался и взглянул на своих друзей. – Это Дарье и Георгине пиздарики, да? Они теперь лузеры по жизни из-за того, что мы с Леськой их к себе в койку не тащили?
– Соколов! Во-первых, прекрати материться! Во-вторых – перестань пороть чушь ещё и от себя!
– Материться, материться! Чего прицепились со своим «материться»? Это у меня, между прочим, детская травма. От бабушки! Как-то летом, годков семь мне было, я соседскому пацану проорал: «Иди к чёрту!» Бабушка как услыхала, как ко мне подскочила: «Ты зачем, тля, – орёт на меня, – нечистого поминаешь?!» Я ей: «Не, ну а как я ему, тупому, объясню, чтобы свалил отсюда?» Бабка строго так: «Ты ему скажи: “Пошёл на хуй!”, а нечисть лишний раз не поминай!» – и перекрестилась. А вы мне – не матерись, не матерись! Ханжи! – Сеня насупился.
Северный с Соловецкой переглядывались, еле сдерживая смех. Долгой паузы Сеня не выдержал.
– Не, ну а чего вы, а? Целый день там как дурак скачешь с Георгиной и блокнотом, изображаешь из себя, пока они тут любовь крутят в своё удовольствие. И что в благодарность? «Не неси чушь, не матерись!» Злые вы, уйду я от вас! – Сеня сам хихикнул. – Не радуйтесь! Не дождётесь!
– Знаем, что не дождёмся! – притворно-несчастно вздохнула Алёна Дмитриевна. – Сеня, зря ты мучился, записывая эту фигню в блокнот. Хотя, если для маскировки… На самом деле вся эта ботва давно известна. Все эти благорожановцы, благоценности, благорождественцы, ньюлайфовцы, а также представители дружественных сект данного психокульта, как то: «Мистический ребёнок», «Люлька», «Вырождение», «Клуб переосознанного материнства» и даже, прости господи, учреждение «Национальная высшая школа бабичьего дела» несут плюс-минус одно и то же. Все они заявляют, что естественное родительство – это метод, основанный на традициях и принципах живой природы и ранних культур. И суть этого метода состоит в том, чтобы внимательно наблюдать за коммуникативными знаками новорождённых – рождённых, естественно же, дома – и стараться максимально удовлетворить их эмоциональные и физические потребности. Звучит красиво, не придерёшься…
– Ну, «ранние культуры» – не так уж и красиво звучит, дорогая моя Алёна Дмитриевна, – подал голос Северный. – В ранних культурах был вполне себе распространён инфантицид. Благополучно процветавший с глубокой древности до четвёртого века после Рождества Христова. Да-да, – обратился Всеволод Алексеевич к удивлённо вскинувшему брови Соколову, – лишь в 374 году детоубийство стало считаться человекоубийством. А до этого так – плюс-минус пара килограммов мяса или столько же – проблем.
– Ну, наши, современные отечественные сторонники естественного родительства иногда занимаются самым настоящим что ни на есть инфантицидом. Он, что правда, не прямой, а скорее опосредованный. Неоказание помощи, например. Там, где нужны мощнейшие антибиотики, желательно из брандспойта, – они мажут детям попу календулой и проводят сеанс ингаляции парами кофе, – вставила ремарку Алёна Дмитриевна.
– Друзья мои, вы меня сейчас совершенно лишаете веры в человеческий разум! – чуть не взвыл Сеня.
– Они очень хорошо умеют промывать мозги. Ещё на пару занятий сходишь – нам и тебя придётся лечить, так ты уверуешь в их идеи. Вот увидишь! – скептически нахмурилась Соловецкая. – В общем, короче, пока не сильно далеко ушли… На деле таковой подход означает, что дитя все двадцать четыре часа в сутки привязано к матери. А она – привязана к нему. Днём младенца таскают в слинге, куда бы мать ни пошла, а хоть бы и в туалет. Ночью он спит вместе с родителями…
– Всегда? – перебил Сеня.
– Всегда!
– А как же секс?
– Какой секс, Соколов?! Ты что, ополоумел? Естественно совокупляться только для того, чтобы размножаться! Вот мы сейчас с Северным совокуплялись неестественно!
– Да? Ах, какие затейники! – прошипел Семён Петрович.
– His colour mounted! – несколько деревянным голосом произнёс Всеволод Алексеевич.
– Чего? Ах, да… Покраснел. Сева, но ты не покраснел!
– Ты так наблюдателен, мой юный друг, что даже в этом полумраке, в котором мы парим на этой лоджии над ночным городом, смог разглядеть цвет моих кожных покровов? Ну да, не покраснел.
– А чего вдруг на английском заговорил?
– От смущения. И, кстати, в английском языке есть чудесная замена и интернациональному чёрту, и русскому мату. Теперь, если что, говори бабушке о соседском пацане: «I will see him somewhere first!»
Алёна Дмитриевна явно получала удовольствие от нелепости диалога Всеволода Алексеевича и Семёна Петровича. Северный уже начинал понимать, что по-детски забавная и трогательная Алёна, нежная и трепетная наедине с ним, на публике становилась едкой на язык провокаторшей. Но ещё не знал, что с этим делать. И позволит ли она ему что-либо вообще с этим делать. Раз уж почти до сорока одна… Одна ли? Он даже этого не знал.
– Не в том смысле, болван! А в том, что мы с Северным занимались этим не с целью воспроизведения себе подобных.
– А эти… естественные… что, в перерывах между деторождением вообще не занимаются сексом?
– Ну, за всех не скажу, возможно, кто-то и сидит на абстиненции как на противозачаточном методе, но многие и многие этим самым делом очень даже занимаются. Вот вам, парни, история из первых уст, так сказать… – Алёна Дмитриевна снова подскочила и стала изображать: – Ах, девочки! Это такой кайф! Он меня сзади, а малышка грудь сосёт – прямо дополнительная стимуляция!!!
– В смысле? – опешил Сеня.
– В прямом! – Алёна снова опустилась на пол и жестом попросила Северного обновить её порцию виски. – Спят они все вместе, в одной кровати. Тут мужу захотелось. Он её – сзади, а спереди на груди ребёнок навечно повис. Вот и получается…
– Не говори! – тут уже вскочил Сеня. – Даже не говори мне, что получается. Я, конечно, матерщинник и вообще, что называется, ничего святого, но то, что ты рассказала… Это я такому названия не придумаю. Это какое-то… Это какая-то… – Сеня запустил руки в волосы. – Это инцестопедогруппофилия. А-а-а!!!
– Сеня, сядь и успокойся! – властно прикрикнула на друга Соловецкая. – Кто-нибудь следит за нитью повествования? Хотя… У нас тут ночные посиделки под вискарик, всё можно… Так вот, днём ребёнок в слинге, ночью – в родительской кровати, питается исключительно грудным молоком, причём – по первому требованию и пока сам не откажется. В среднем – два-четыре года. Но бывает, что и до семи кормят. А то и до двенадцати. Некоторые собираются до армии. Или до замужества. От пола ребёнка зависит. Это в русских сёлах и прежде бывало, от голодухи. Много прежде. В общем, все сторонники и последователи этих сект стоят на позиции эдакого гнездования…
– Это уже не гнездование. Птица – та из гнезда вылетает без птенца. Червячков поискать… Снискать, так сказать, хлеб свой насущный. Кстати, откуда эти естественники берут хлеба насущные, если они по двадцать четыре часа вместе с птенцом кукуют?
– Ну, двадцать четыре часа – только мать. Так что отец вполне может себе полетать. И за хлебом заодно.
– Да какой мужик такое выдержит?
– А я думала, ты спросишь, почему все бабы дуры. Не все и выдерживают. «Благорожана» вообще считает, что отцы только вредят после рождения. Отцы вредят, а если что с ребёнком не так – виновата мать. «Благорожана» и «Люлька» – самые опасные из всех. Другие ещё хоть как-то с мозгом дружат. А эти – агрессивные, самоуверенные. И, подозреваю, нормальных счастливых и довольных женщин просто-напросто ненавидят. Хотя, надо признать, не матерятся, – Алёна Дмитриевна вздохнула, – всё у них сюсеньки-пусеньки, ребёночки-солнышки, какашечки-пузики, беременяшки-молитвочки. Твари! А если что – в кусты. Одна недавно своего ребёнка уморила с прямой трансляцией в Интернете. Они же ещё и в сообществах гнездятся. И прямо с ребёнком, примотанным слингом к сиське, из кровати в Сеть заходят. Сеть им почему-то неестественной не кажется, хотя у наших бабок такого счастья не было, – Алёна Дмитриевна скривилась. – Так вот, одна недавно в одно из этих тематических сектанских сообществ пост настрочила, где сообщила подельщицам, что малышка её посинела, грудь выплюнула, плачет, сопит и температурит. В общем, все симптомы пневмонии перечислила подробно. А они ей давай советы советовать в комментариях. Молитесь, дорогая мама, а там как бог даст. К врачу ни в коем случае – сразу начнут колоть богопротивные антибиотики и вообще прервут вашу эзотерическую связь отлучением от слинга. Это ж у них прям джедайский меч, а не просто удобная тряпка для переноски младенца. Слинг – сосредоточение эманаций посильнее сисечных. У них же, если кто из сообщниц, бывало, грудью не может кормить, по объективным причинам, – они на такую всей сворой и давай грызть. Гнойный мастит? Корми! Рак молочной железы? Корми! Детские смеси – адские смеси… Простите, понесло сивку-бурку по любимому полю. В общем, через четыре часа прямо вот так вот, on-line, малышка и загнулась. Что и понятно, при такой дыхательной недостаточности. Пневмония у новорождённых и младенцев – страшная штука. Если не лечить.
– И что? Ей ничего за это не будет?
– Скорее всего, нет. Даже наверняка ничего не будет. Средства массовой информации пошумели, что там дальше – не знаю. Кто-то их научил ещё и на участкового педиатра в суд подать, мол, патронаж на дому недостаточно осуществлял. А то, что они ему дверь не открывали, – дело десятое. Адвокат научит. Не двери не открывали, а гуляли. Что ж он, петрушка, приходит каждый день именно тогда, когда мама с малышом на прогулке! Педиатру, конечно, тоже ничего не будет, кроме нервов. Никому ничего не будет. А девочка умерла. От пневмонии. В начале второго десятилетия двадцать первого века, – Соловецкая глубоко вздохнула. – А ты, Сева, говоришь, что инфантицид отменили почти тысячелетие назад. И бабы дохнут. На дому, на диванах, в ваннах. Недавно в Новосибирске одну нашли. Совсем сама рожала. Ну полные соло-роды! Так в кровавой ванне и нашли. И ребёнок на полу себе лежит. Живой, отходили. Хорошо недолго. Мамаша покойницы разволновалась. Знала, что у чокнутой дочурки такая идея – дома рожать. Жили отдельно. Каждый день звонила отговаривать. Дочь трубку бросала. А в тот день даже не взяла. Мать через пару часов к ней – не открывает. Мать поколотила-поколотила в двери, да и вызвала милицию. Милиция поначалу на мать нашумела. Та им поплакалась, рассказала, что у дочери на сносях – ни мужа, ни ума. Менты соседей в понятые – и дверь выломали. А там… Роженица уже окоченевает в стылой водичке, а новорождённый на старом прабабушкином грязном битом кафеле отдыхает, зато – безо всякой внутрибольничной инфекции. Мамаша поплакала, малыша в больницу увезли, тело – в морг. И всё. Преступление в отношении новоявленного крохотного человека есть, а виновных уже нет. Преступница самостоятельно привела в исполнение высшую меру наказания. Каждый сам себе идиот. Я бы на месте Минсоцздрава разрешила, к такой-то матери, роды на дому. Хочешь что-то развалить? Организуй и возглавь! В роддомах – палаты специальные – естественные – вагонкой обшитые, мухи летают, птички чирикают, говнецо там-сям по углам разбросано для натуральности… Всё надёжнее. Хоть «Скорые» наши многострадальные, откатами по тендерам донельзя усушенные, не мучить, когда припрёт кого под летальный исход себя подвести…
– Так, вы тут мне за всё человечество страдать собрались?! – рявкнул Северный. – Уже один парень постарался две тысячи с лишним лет назад. Как видите, не помогло. А он именно для того и рождён был и специально этому делу обучен. Да не кем-нибудь, а прямо самим ректором Академии Мироздания…
– Стой! – вдруг заорал Семён Петрович, хотя никто никуда не бежал. А сам как раз сорвался с лоджии, проскакал через помещение и скрылся из квартиры, хлопнув дверью.
– Что это было? – Алёна Дмитриевна посмотрела на Северного. – Неужели он нас покинул? – она подошла к нему и обняла за шею. – Мне с тобой очень хорошо. Не хочется уходить…
– Насколько я знаю нашего друга, – Всеволод Алексеевич прижался лицом к её плечу, – он так просто нас не оставит. Наверняка что-то забыл в машине… И мне с тобой… Не уходи!
Алёна отстранилась и снова стала чуть-чуть насмешливой.
– Сейчас не уйду. Утром уйду. Да и тебе на работу.
– Я могу и не ходить. У меня репутация иногда может вместо меня на работу ходить.
Она молча села на Сенино место, вытянула ноги, полюбовалась ими и прикурила сигарету.
Он тоже молчал.
– Мы с тобой два дня знакомы.
– Мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь.
– Не горячись. К тому же меня не одобрит твоя матушка.
– Меня это волнует в самую последнюю очередь. Я уже взрослый мальчик.
– Я бы даже сказала, слишком взрослый.
– Так вышло.
– Ещё скажи, что ты всю жизнь меня ждал.
– Не скажу. Я никого не ждал.
– Так не бывает.
– Как видишь.
– Мы с тобой говорим короткими фразами.
– И?
– Психологи наверняка прокомментировали бы.
– Я судмедэксперт. Мне, может быть, ещё были бы интересны слова психиатра.
– И что бы сказал психиатр?
– Обычно мы с ним почти молча пьём водку. Я тебя с ним познакомлю. Ты ему понравишься.
– А он мне? Или это она?
– И он тебе понравится… Это он.
– …
– Ты пропустила ход.
– Со мной это иногда бывает. Когда я не знаю как, какой фигурой и куда ходить.
– Я не буду говорить тебе, что ждал тебя всю жизнь. Я скажу тебе, что моя постель ждала тебя всю жизнь. Моё тело. Мой мозг. Мой вкус. Моё обоняние, моё осязание…
– Как романтично! А твои стремечко и наковальня? А слизистый гребень органа равновесия?
– Да, и они тоже. И я заранее умел не реагировать на твою иронию…
Северный опустился на колени перед креслом, в котором сидела Алёна, и поцеловал её колено… Она потрогала его густые, чуть поседевшие волосы…
