Кадр тридцать третий
Изнасилование
Прошло несколько недель. Мальцева стала пропадать по субботам, что крайне беспокоило Панина. Что правда, исключительно в силу рабочих моментов. Семён Ильич вообще как-то вдруг просел. В его семейном гнезде творилась «настоящая трагедия!» – как прокомментировала происходящее Варя Панина, решившая непонятно с какого перепугу поделиться с Татьяной Георгиевной происходящим. А дело было в том, что Алексей Семёнович Панин, старший сын Семёна Ильича и Варвары Андреевны, врач-травматолог, молодой отец и вообще гордость семьи, обзавёлся любовницей. Ну как – «любовницей»… Был застукан на дежурстве в койке с операционной медсестрой. Причём классически – непосредственно женой. Та в лучших традициях своей свекрови (или же – следуя её заветам?) оставила чадо на свою маман и понеслась к Алёшеньке на дежурство с судочками, баночками и термосочками. Как будто работает Алексей Семёнович не тут же, в отделении травматологии при крупной многопрофильной больнице, а в завьюженной ЦРБ, где электричество отключили за неуплату, а овсяную кашу больным лет пять как перестали выписывать. Принеслась на крыльях любви, тихонько стукнула в дежурку – был поздний вечер, – из дежурки вышел её ненаглядный муженёк, завязывая верёвочку на пижамных штанишках. И вовсе не заспанный… А даже как-то с явно учащённым сердцебиением и крайне раздражённый.
– Ну что ещё слу… – рявкнул он и остолбенел, узрев законную супругу и молодую мать своего чада, – …чилось? – договорил он и стал теснить жёнушку в направлении от дежурки.
Но любимая была вся в эйфории, представляя себе, как она накроет столик принесёнными из дому салфетками, чмокнула своего официального самца во влажные губки и танком запёрлась в дежурку, и, включая свет, по дороге прощебетала:
– Ты так рано на дежурстве спи…
У кровати спешно приводила себя в окончательный порядок операционная медсестра. Высокая, в отличие от законной жёнушки-коротышки. И тощая, как драная кошка. В отличие от законной супруги, изрядно прибавившей в весе не столько во время беременности, сколько сейчас, во время кормления грудью, поскольку и родная полубезумная маменька, и даже спокойная и во всём остальном нормальная свекровь пичкали молодую мать сгущёнкой, грецкими орехами, варёной телятиной и сухофруктами, как будто она вскармливала не одно-единственное дитя, а целые ясли. Учитывая, что невестка Семёна Ильича относилась к породе скорее мясной, нежели молочной, то результаты в виде пышного зада, живота-фартучка и обильных боков не заставили себя ждать.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровалась жена Алексея Семёновича и уронила торбы на пол, ахнув и зажав себе руками рот.
– Добрый вечер, – проворковала операционная медсестра, дружелюбно улыбаясь и тонкой змейкой изящно утекая за дверь дежурки.
– Это не то, что ты думаешь! – тут же произнёс Панин-младший фразу, во все времена призванную только привлекать дополнительное внимание к тому, о чём никто не хочет думать. Мужчины всё-таки идиоты. Сказано же: «Лучше промолчи – за умного сойдёшь!»
– Я тебе ужин принесла. Ешь, ещё тёплое. В термосе – горячий кофе. На молоке. Как ты любишь… – сказала законная половина младшего Панина и направилась к выходу, избегая смотреть на супруга. Изо всех сил избегая. Боясь расплакаться. Впасть в истерику.
С таким трудом дающееся ей грудное молоко может иссякнуть на нервной почве. Как будто если не рыдать и не орать, то почва станет менее нервной. А родная мамаша изводит её на предмет того грудного молока. Хотя и Варвара Андреевна, и Семён Ильич – врачи, между прочим! – уже устали объяснять её маменьке-учительнице, что смеси – не диавольское изобретение, а грудное молоко – не панацея, а просто еда.
– Ну, зачем ты! У меня же тут всё есть! – воскликнул Алексей Семёнович и осёкся.
– Это я уже поняла, – тихонько сказала Катя, прикрывая за собой дверь.
Кажется, он бежал за ней до лифта. И до выхода из больницы. И до шлагбаума… Прямо в пижаме. Она даже машинально забеспокоилась, не простудится ли. Но за шлагбаум он бежать уже не мог. Потому что дежурство.
– Постой! Ну, постой же! Давай поговорим! Ну не могу я сейчас с тобой домой пойти. Я же на дежурстве! – кричал он вслед монотонно и понуро удаляющейся жене.
Именно так – монотонно и понуро, – она и дошагала до дому, забыв, что можно сесть на маршрутку, проехать пару остановок. Жили молодые невдалеке от больницы. Свадебный подарок Семёна Ильича – двухкомнатная квартирка невдалеке от места работы Алёшеньки. Более чем царский подарок по нынешним временам. Придя домой, она наказала мамаше собрать вещи. Та стала докапываться, что произошло. Отвечать не было никаких сил, поэтому молодая жена Алексея Семёновича Панина схватила маленькую Варю, наскоро её во что-то замотала, выскочила на улицу и, поймав такси, через каких-то сорок минут, что удивительно, оказалась дома у свекрови. Та, щедро опоив невестку успокоительными и оставив её и маленькую Варю на попечение среднего и младшего сыновей, принеслась прямёхонько к Семёну Ильичу в кабинет. Где как раз попивала коньячок госпожа Мальцева. Они недавно вышли из операционной.
– Таня, привет! – выдохнула нечёсаная Варвара Андреевна, под бесформенным пуховиком у которой оказался застиранный халат. И тут же вывалила на Семёна Ильича произошедшее. Мальцева осуществила попытку смыться, но Варвара Андреевна попросила её остаться.
– Ну и зачем ты принеслась? – холодно поинтересовался Панин. – Позвонить не могла? И вообще, что я-то сделаю? Они уже не дети. У них уже у самих ребёнок.
– Я… Я не знаю, зачем, – чуть не простонала Варя и, шлёпнувшись на диван (рассказывала она почему-то стоя, суматошно сбиваясь с пятого на десятое), окунула лицо в ладони и заплакала.
Татьяна Георгиевна укоризненно глянула на разъярённого Семёна Ильича, налила полную рюмку коньяку и подошла к Варваре Андреевне.
– Варя, выпей. Залпом!
Та кое-как, трясущимися руками приняла рюмку и, клацая о край зубами, вылила с горем пополам в себя содержимое.
– Я не понимаю, какого чёрта ты принеслась?! – зло продолжил Семён Ильич, когда выражение глаз жены стало чуть более осмысленным и сфокусировалось на нём.
– Она «принеслась» за сочувствием! – сказала Мальцева. – За поддержкой. Зачем ещё женщины «приносятся» к мужчинам? Ребята, я, пожалуй, пойду. Это ваше семейное дело.
– Да нет никакого «нашего» семейного дела! – Панин с грохотом выдвинул ящик стола и достал оттуда пачку сигарет. – Это их семейное дело! – Он вытряхнул из пачки одну и стал нервно разминать её между пальцами.
– Таня, останься, пожалуйста! – попросила Варвара Андреевна, обратившись к Мальцевой. – Ты друг нашей семьи и… и, может быть, что-то посоветуешь. Ты же бросил! – ахнула она, увидав в руках у мужа сигарету.
– Бросил. Ты же не переносишь табачный дым! Всю жизнь переносила, а потом внезапно перестала! Я устал курить у себя дома, как в гостях – на лестничной клетке! – вот и бросил! – язвительно прокомментировал Панин, отправив сигарету в мусорную корзину. Через секунду туда же полетела пачка. Семён Ильич снова шаркнул ящиком стола и извлёк на свет электронную сигарету.
– Таня, ну что же делать?! Катенька уходит от Алёшеньки! Алёшенька… Алёшенька простудится! Он за ней по улице в пижаме бежал!
– Не простудится, – Панин пыхтел электронной сигаретой. – У него в крови эндорфины вперемешку с гормонами стресса. На таком коктейле даже чмо на палочке не простудится, не то что такой лось, – язвительно отчеканил Панин, и эрзац-сигарета отправилась в мусорную корзину вслед за своими чистопородными родственниками. – Идиотизм какой-то – вдыхать и выдыхать пар! Как в больничную прачечную сходил!
– Таня, что делать?!
– Вам – ничего.
– Но это же настоящая трагедия!
– Трагедия – это когда руку оторвало. Или с ребёнком что-то случилось. Или любимый человек погиб. А это не трагедия. И ничего не надо делать, – мрачно прокомментировала Татьяна Георгиевна.
– Как ничего?! Я сейчас к нему в отделение пойду…
– Двойку в дневник поставишь? – внезапно заорал Панин, подскочив на ноги. – Хватит ему уже позора! То жена прискакала, то мамаша заявится! Он – взрослый человек. Врач! Его давно по имени-отчеству называют, и куда он суёт своё мужское хозяйство – его собственное, мужское, дело. Жениться надо было по любви, а не потому, что женилка зачесалась! Сам теперь пусть и выкручивается. И Катька – дура! Подумаешь, с медсестрой переспал. Нечего было со своими котлетами тащиться! Меньше знаешь, крепче спишь! Тебе ли не знать? – последнее было сказано так ядовито, что Мальцева не выдержала и просто молча вышла за дверь.
Вышла за дверь – и даже не стала ею хлопать. Во-первых – всё та же модная «доводка». А во-вторых – Варя-то причём? Вышла за дверь, вдохнула, выдохнула – и пошла. Коридоры родильного дома всегда оказывали терапевтическое действие. Потому что тут она, Татьяна Георгиевна Мальцева, не не пойми кто не пойми кому, а заведующая обсервационным отделением. Самым крупным отделением этого родильного дома. Эти коридоры – реперные точки. А раз есть они – значит, есть и сетка координат. И можно проложить маршрут. А не как все думают, тупо уставившись в пустые небеса: «Зачем мы здесь?» Затем, блин! Делом надо заниматься. Желательно своим. И на глупые вопросы просто времени не будет.
Панин отправил жену домой на больничной «Скорой». Собственно говоря, он бы мог отправиться домой с нею. Ничто его сегодня в родильном доме больше не держало. За послеоперационной приглядят – тем более лежит она в ОРИТ. Да и не по сану начмеду слишком часто в роддоме ночевать. Но ему не хотелось домой. Мало там Варвары Андреевны и двоих сыновей, так теперь ещё и невестка с внучкой. За ними явно принесётся не слишком вменяемая сваха, и… И он этот курятник не в силах выносить!
Семён Ильич поднял трубку внутреннего телефона и набрал короткий номер. Ждал долго. Неужели она спать завалилась, мерзавка?! Да нет, она всегда спит очень чутко. Он набрал мобильный.
– Да?
– Ты где?
– В родзале сижу.
– В стенку пялишься?
– …
– Тань, ну прости меня.
– …
– Зайдёшь?
– Нет.
– А куда ты мотаешься по субботам?!
– Тебе разве не доложили?
– Марго сказала, что на конюшню. Ты лошадей полюбила? Или… конюха?
– Семён Ильич, я не Варя. У меня нет ни одной разумной причины терпеть твой недобрый сарказм.
Татьяна Георгиевна нажала отбой.
Семён Ильич несколько минут походил туда-сюда по кабинету и, подойдя к мусорной корзине, достал оттуда пачку сигарет. Вытряхнул одну и, секунду поразмышляв, прикурил и блаженно затянулся.
– Всё равно сдохну я явно не от этого, – удовлетворённо пробормотал господин Панин, заместитель главного врача по акушерству и гинекологии крупной многопрофильной больницы. – От этого просто не успею!
У Сергея Станиславовича Родина и Оксаны Анатольевны Поцелуевой роман был в самом разгаре. Они даже его дурацкие – как он их сам называл – сценарии стали вместе писать – на двоих историй и наблюдений больше. Кроме того, Оксане Анатольевне всегда было свойственно с головой окунаться в дела своих мужей. Стоило ей выйти замуж за архитектора – уже через год она могла обсчитать строительный объём здания и на глаз прикинуть смету отделки коммерческих интерьеров. Как-то раз она сходила замуж даже и за автослесаря – и никто нынче не мог развести Оксану Анатольевну на ненужную замену детальки, а масло и колодки – так она и вовсе сама меняла. Роман свой они ни от кого не скрывали (в отличие от написания Родиным сценариев). И вообще – как-то удивительно шли друг другу. Чем вызывали ярое возмущение молодых врачей-девиц Золотухиной Анастасии Денисовны, более известной как «Зад», и Анастасии Евгеньевны Разовой по кличке «Тыдыбыр». Девушки ну о-о-очень хотели замуж, хотя та же Поцелуева не раз им читала лекции о том, что ничего хорошего в том «замуже» нет, она сама там четыре раза была – и что? Девицы слушали несколько скептически, но вслух ничего не говорили. Между собой же постоянно обсуждали, как же это так вышло, что внезапно холостой – какая удача! – Родин обратил внимание не на них, молодых, бездетных и красивых, а пусть и на красивую, но под сраку лет Оксану Анатольевну «с прицепом». Не говоря уже об «анамнезе». Тыдыбыр снова стала с удвоенной силой ненавидеть так нравящегося ей заведующего отделением неонатологии и детской реанимации, но выяснилось, что и на сей раз поезд ушёл. Ельский, кажется, был на полпути к смене детской медсестры на акушерку. Ту самую, вторую акушерку обсервационного родзала, на которую он как-то обратил своё благосклонное внимание. Тыдыбыр даже решила проконсультироваться на сей предмет с Поцелуевой-Засоскиной.
– Оксана Анатольевна, а почему Ельский всё время женится на каких-то… на среднем медперсонале? Как выдумаете?
– Ну, не всё время, не всё время. Когда ты, Настя, ещё пешком до горшка не могла дойти, Ельский был женат на своей однокурснице. Она была очень умной. А поскольку Ельский и сам – ну о-о-очень умный, то с годами они стали ссориться на совсем уж неудобоваримые для семейной жизни темы.
– Это какие, например?
– Например, о механизме апоптоза в эмбриональных клетках. Представляешь себе такое утром, за кофием? И, что характерно, жена его всегда уделывала. А потом она и вовсе его уделала на все сто. Они вместе хотели уехать в Штаты. Да не куда-нибудь, а прямо в Массачусетс, в Бостон. В Гарвард медикал скул, постдоками. Будучи уже, разумеется, кандидатами наук. Так вот – она уехала, а он – фигушки. Её тему сочли более интересной и перспективной. Не говоря уже о том, что по-английски она как птица пела, а Ельский так… – разговаривал. Это был такой удар по его честолюбию и самолюбию, что он с трудом оправился. А потом его жена и вовсе замуж вышла. Там, в Штатах.
– Вот повезло…
– Повезло или нет – я не знаю. Знаю только, что с тех пор Ельский мучается дуализмом.
– Чем мучается?
– Ох, Тыдыбырушка, чему вас там нынче в школах и академиях учат? Котиков в блоге развешивать? – расхохоталась Оксана Анатольевна.
Тыдыбыр слегка насупилась. Тем, как она «прославила» родильный дом в Сети, кто ей только не тыкал.
– Мучается несоответствием желаний и возможностей. Желает умную, но его невозможное эго в этом же месте ставит блок.
– Ах, так вот почему он на меня внимания не обращает! – радостно вырвалось у Настеньки Разовой.
– Не льсти себе! – Оксана Анатольевна красноречиво окинула взглядом Тыдыбыра с головы до ног. – Он ещё и красивую желает. И тут его желания всегда совпадают с его возможностями.
У Тыдыбыра чуть слёзы из глаз не брызнули. Поцелуевой-Засоскиной даже чуть стыдно стало. Человеком она была добрым.
– Нет-нет-нет! Я не говорю, что ты некрасива. Ты – очень красива. У тебя прекрасные волосы, – тут же поправилась Оксана Анатольевна. Это было легко, потому что соответствовало действительности. У Настеньки-«Тыдыбыра» действительно были потрясающие, блондинистые, кудрявые, густые волосы. Но, как говорится – это всё. Она была невысокая, слишком толстенькая, и лицо у неё было простенькое и незамысловатое. – Ты просто не во вкусе Ельского.
– Ага, только такие тощие, как вы – во вкусе всех! – обиженно пробурчала Тыдыбыр.
– Настёна, ты жрать меньше не пробовала?! – отрезала Оксана Анатольевна. – Ну и в завершение темы Ельского: ему нужна неглупая красивая тоненькая медсестричка, а не умный прекрасный стройный врач.
– А что, не с медработниками…
– А не с медработниками у Ельского не встаёт! И вообще, хорош болтать, пошли на обход!
И даже Светлана Борисовна Маковенко переспала с Михаилом Вениаминовичем Наезжиным. Прямо не отходя от рабочего места. Как оно так получилось? Светочка же изо всех сил обхаживала интерна Денисова. А у Михаила Вениаминовича и вовсе была жена и двое детей. Как это вообще вышло?! Более биологически несовместимых особей, чем «Серая мышь» и «Мясник» в природе и существовать не могло! Светлана Борисовна кричала, что Михаил Вениаминович её изнасиловал, воспользовавшись её состоянием. Михаил Вениаминович, ковыряя в зубах, презрительно хмыкал и заявлял, что это ещё неизвестно, кто кого изнасиловал и кто чьим состоянием воспользовался. В общем, оба валили вину на санитарку приёмного покоя Зинаиду Тимофеевну, заявляя, что она их опоила самогоном на свой день рождения. «Да, клизмы ставила, грешна!» – ядовито замечала Зинаида Тимофеевна, когда всех троих вызвал к себе на ковёр начмед. Татьяна Георгиевна воспользовалась, что называется, инфоповодом и, надавив на ещё некоторый ряд болевых точек Панина, избавилась-таки и от Светланы Борисовны Маковенко, и от Михаила Вениаминовича Наезжина. Серую мышь Панин перевёл в женскую консультацию, а Мясник отправился в дежуранты отделения физиологии. Его бы стоило вообще уволить, но он находился в каком-то размытом родстве с профессором Елизаветой Петровной Денисенко – и потому вместо улицы пошёл в физиологический родзал, о боги, боги! Минус Маковенко, минус Наезжин, минус пенсионер Линьков, и… И в отделении остались только две почтенные оплывшие пенсионерки – Зинаида Никитична и Надежда Капитоновна, избавиться от которых прямо сейчас не было никакой возможности (иначе кто бы писарями был?), интерн Денисов и… сама Мальцева. Незадача на два этажа обсервации с огромным количеством коек. Мальцева вырвала из патологии Разову. Она наблюдала за Тыдыбыром и решила, что толк будет, был бы учитель пристойный. Тыдыбыр хоть и производит легкомысленное впечатление, но вполне может стать пристойным врачом. А в довесок Панин – из мести! – перевёл в ординаторы обсервационного отделения Анатолия Витальевича Андриевича. В старшие, разумеется, ординаторы. Как же честь врача-УЗИ можно затронуть? Ну и ладно. Мальцева на это с удовольствием согласилась. Значит, теперь для её пациенток всегда будут льготы на ультразвуковое обследование. Всё-таки с одним Тыдыбыром и интерном Денисовым на подхвате этаж трещал… А дежуранты обсервационные тоже так, фу-фу, всё время контролировать надо, но… Но она почти всё время здесь, Денисов с сентября уже будет не интерн, а ординатор, а если кого со стороны брать, как настаивает Панин, то ну к чёрту! Ещё хуже будет. Врачей много – работать некому. Меньше народу – больше не только кислороду, но и ответственности. А тут ещё внезапно ушла на пенсию бессменная заведующая женской консультацией. Отличная была баба. Хозяйственная. Чёткая. В ежовых рукавицах ЖК держала, а что ещё нужно от администратора? Не, ну какие-то свои мини-аборты она сосала, копеечку пусть небольшую, но стабильную имела, да и здоровая была, как лошадь. Но её внучка родила двойню – и прабабушке нашлось дело. Тем более что в семействе заведующей ЖК с деньгами было всё ОК. Что ж, остаётся только позавидовать её внучке – детишки зубки будут чистить беспрекословно и строем, и манную кашу съедать без остатка. Панин зубами скрипел. Только разрешил вопрос с патологией, переманив Родина из перинатального центра, как опять – двадцать пять – ищи зав ЖК. Главный врач снова угрожает человеком со стороны. А «состоронних» любой начмед боится, как чумы. Или чёрной оспы. Хватало Панину «министерского племянника» в виде заведующего отделением гинекологии, с которым постоянно собачился доцент Матвеев. И по делу собачился. А Панин ничего не мог. Потому что «министерский племянник» – это не степень родства, а диагноз. «Министерский племянник», к слову, срочным образом женился на юной интернице, которая тоже была отнюдь не сирота, а с папой в облздраве, и теперь в гинекологии работал только заведующий, а ассистировала ему и была на подхвате – та самая интерница. Все остальные врачи слонялись без дела, разве что заполняя бесконечные бумажки. На кой министерскому племяннику была та интерница – это ещё можно понять. Она была высокая, красивая, стройная, молодая… А вот на кой интернице стался министерский племянник – это было загадкой. Он был немолод, невысок, не хорош собой (мягко сказать!), задирист, крут нравом и уже, поговаривали, побивал её, хотя и медовый месяц ещё толком не миновал. Кроме того, министерский племянник был несметное количество раз женат, и детей у него от огромного количества браков было не то семь, не то восемь – он и сам всё время путался. Тем не менее, интерница уже регулярно блевала в служебном туалете отделения гинекологии, и поскольку пить она – не пила, а жирного, похоже, отродясь не ела, – ничем иным, как ранним гестозом её преимущественно утренняя рвота объясняться и не могла.
Страх и ужас был у бедного Панина с кадровым вопросом. Не говоря уже о делах семейных. И даже не вспоминая уже о негодяйке Мальцевой с её интерном, и с её же Иваном Спиридоновичем Волковым, который, по данным, получаемым от Маргариты Андреевны, тоже не совсем ещё исчез с радаров. Весь по самые уши в муках был начмед, муж и отец, а также любовник Панин. С делами семейными и любовными он ничего не мог поделать, а вот Мальцеву Татьяну Георгиевну он, на правах заместителя главного врача больницы по акушерству и гинекологии, отправил временно исполнять обязанности заведующей ЖК.
– Сёма, ты с дуба на кактус рухнул? – не удержалась от столь банального замечания Мальцева, когда он призвал её к себе в кабинет и объявил о таковом своём решении. – Совсем умом тронулся? Я – действующая заведующая действующим отделением! Ты даже приказа такого – о моём исполнении обязанностей – создать не можешь! Это противоречит трудовому законодательству!
– Да и не будет никакого приказа! Так… Недельку-другую посидишь и…
– И если у меня в отделении, где работает бригада «Ух!», что-то случится, то…
– То тут перебежать по подвальчику – пять минут вместе с перекурами.
– Слушай, я вообще-то женщина, а не лошадь!
– Вот и побудешь поменьше женщиной! Тебе полезно. И к лошадям пару суббот со своим… мальчиком не поедешь! Или ты с мальчиком ездишь, а лошади так, для прикрытия?!
– Ну, началось… Пошла вода в кубрик! Семён Ильич, вы мне кто?!
– Я вам, Татьяна Георгиевна, начмед! Вы назначаетесь исполняющей обязанности заведующей женской консультацией. Временно!
– Панин, я к главврачу пойду!
– А с главврачом, госпожа Мальцева, я уже всё согласовал! – расплылся в ядовитой змеиной улыбке Семён Ильич.
И что оставалось делать?
Работать в женской консультации отнюдь не легче, чем в стационаре. Хотя именно так может показаться на первый взгляд. И аргументы типа «зато нормированный рабочий день и дома спишь» – это, конечно, да. Если ты из «неиграющих» врачей. В медицине тоже своя градация имеется. «Теоретики» на манер Елизаветы Петровны Денисенко, которую лучше и на пушечный выстрел не допускать к живым женщинам (хотя в этот момент становится непонятным, а чему тогда подобные экземпляры могут научить студентов и интернов?). Врачи из племени «наблюдателей» – амбулаторно-поликлиническое звено. Эти очень важны, когда грамотны, образованы и умеют не только, собственно, наблюдать, но и способны собрать информацию в кучу, пропустить её через извилины и сделать верные выводы на предмет «что делать» и/или «куда послать». Предпочтительнее, разумеется, «и», но сойдёт и «или», вполне вписывающееся в концепцию «не навреди!» «Рабочие лошади» – стационарные деятели вроде Панина, Мальцевой, Родина, Поцелуевой, Святогорского, Ельского и многих других. И, наконец, «два в одном» – вроде доцента Матвеева – сочетание отточенной годами практики вкупе с если уж не наукой как таковой, так хотя бы отслеживанием её новейших достижений и умения/желания учить. Что собранное под одной черепной коробкой и в одних руках – ничуть не меньшая редкость, чем цветение папоротника на Ивана Купалу. Кстати, хоть кто-то хоть когда-нибудь видел цветущий папоротник?.. В любом случае, градации, разумеется, расплывчаты и не имеют чётко очерченных границ. Ельский читает медицинскую литературу и интересуется последними достижениями в своей и смежных областях вовсе не потому, что он без пяти минут доктор наук. И от доцента Матвеева его отличает не только то, что Ельский на дух не переносит общение ни с кем, кроме младенцев и красивых медсестричек – и те, и другие, слава богу, крайне немногословны, – и никогда не займётся преподавательской работой. Но и то, что доцент Матвеев уже давно проехал остановку под названием «докторская диссертация» и в гробу он её видал. Татьяна Георгиевна была способна без напряга и даже с удовольствием общаться с аудиторией и чему-то её, возможно, научить, но она никак не могла защитить кандидатскую диссертацию. И вовсе не по причине недостатка интеллекта. Просто кафедральная тема была донельзя надумана (и так считала не только Мальцева), а времени на глупости вроде бессмысленных кафедральных совещаний, написания формальных неинтересных статей под свальным соавторством, в отличие от не-пришей-кой-куда-рукав аспирантов, у неё не было вовсе. Резюмируя: и профессор может оказаться полным ничтожеством, что в теории, что в практике. И просто заштатный лекарь уездной поликлиники может быть профессионалом экстра-класса. Правил нет, сплошная удача. В данном контексте – удача пациента. А работать в женской консультации отнюдь не проще, чем в стационаре, хотя и высокомерничает порой стационарная «кавалерия», кидая насмешливо-презрительный взгляд на поликлиническую «пехоту». Звенья всякие нужны, звенья всякие важны. Если в бриллиантовом колье подведёт крохотный винтик застёжки – оно уже не бриллиантовое колье, а бриллиантовое колье, не годное к использованию.
Заведующая женской консультации смылась на пенсию, не сдав дел. Точнее, не сдав, как положено. И как только Татьяна Георгиевна негласно вступила в неположенную ей по трудовому кодексу должность, она за голову схватилась. В буквальном смысле слова. Потому что, ей богу, было легче списать всё на форс-мажор, утопив компьютеры или даже спалив женскую консультацию (разумеется, ночью, в условиях полнейшей пустынности), чем заполнить годовой пробел в заполнении базы данных. То есть с тех самых пор, как паренёк, занимавшийся этим делом, улетел искать счастья на австралийском континенте. Пенсионерка не дружила с компьютером, и даже мысли о таком элементарном упражнении, как заполнение базы данных, вызывали в её закрашенной под голубое небо седой головушке головокружение, а в сосудах головного мозга – спазм. И пришлось Мальцевой поднимать из архива огромное количество никому ненужной бумаги, чтобы к моменту вступления в должность настоящего заведующего всё было в ажуре. Мелькала коварная мысль засадить за это дело Денисова, у которого всё было в порядке с базами данных, но… Но он ей не сможет отказать, и это будет уже какое-то… В общем, не спи она с ним по субботам и немножечко – по воскресеньям, – засадила бы как миленького! А так этика – см. мораль, мораль – см. этика. Беда, в общем.
– Какие-то у тебя хитровывернутые представления об этике и морали! – расхохоталась Маргарита Андреевна в ответ на откровения подруги. – Кстати, хочу тебе сказать, что с тех пор, как ты завязала со старьём вроде Панина и Волкова, выглядеть ты стала значительно лучше! Прямо девочка! Вот что эндорфин благословенный со стареющей кожей делает!
– Мне и с Паниным эндорфинов было хоть залейся, – пробурчала в ответ Татьяна Георгиевна, стуча по клавишам компьютера в кабинете заведующей ЖК.
– А с Волковым? – ехидно уточнила старшая акушерка обсервации, бесцеремонно прикуривая сигарету.
– Марго! Это, между прочим, лечебное учреждение! Даже не подвал лечебного учреждения, а кабинет. Действующий врачебный и административный кабинет! – грозно посмотрела Мальцева на подругу.
– Да ты что?! – притворно ахнула Марго. – Вот уж если меня тут поймают, – она бросила уточняющий взгляд на часы, – да в десять часов сорок семь минут – мягко сказать – вечера, ой будет мне нагоняй! И кто же меня тут может поймать? Заведующая?! – саркастически высказавшись, Маргарита Андреевна расхохоталась. Но тут же посерьёзнела и, выпустив дым, строго сказала: – Бабы совсем осатанели! Одну – первые сутки после кесарева – прошлой ночью отловила курящей под бухгалтерией. Стряхивала пепел в фикус! Нет, ну ты подумай, что за бред! У неё же там швы! Кряхтит, скрипит, еле, пардон, пердит, а туда же – курить! – Маргарита Андреевна со злостью выдула дым. – Я уже не говорю о тех беременных прошмандовках, что Святогорский всё время отлавливает под своей кислородной, где баллоны хранятся и вот такенными печатными буквами написано: «ОГНЕОПАСНО»! Хоть бы о детях подумали! – Марго стряхнула пепел в огромную кадку с монетным деревом – гордостью ушедшей на пенсию прежней заведующей.
Мальцева передала подруге карманную пепельницу и сама закурила.
– Ты так и не ответила про Волкова.
– А ты мне не сменила карнизы. И не вернула рамку моему постеру.
– Так что Волков?!
– Слушай, Марго, я не для того на свет родилась, чтобы в постели про покойную жену выслушивать!
– Да что ты?! – Марго даже один глаз прикрыла. Якобы дым попал…
– Это совсем другое! – отрезала Татьяна Георгиевна.
– Я могу ещё раз повторить: «Да что ты?!»
– То, что можно женщине, мужчине – нельзя!
– Да что ты?!
– Марго, я тебя сейчас тресну чем-нибудь тяжёлым по голове.
– Ну ладно, ладно… Вялотекущий роман. Волков сидит на скамейке запасных, лишь изредка выходя на поле. Пусть будет. Кстати, мне на праздники нужны цветы, профессору и главной медсестре больницы дарить.
– Это вообще-то мои цветы!
– А интерн тебе цветы дарит?
– Дарит.
– Но не такие же, как Волков?
– Не такие.
– Понятно. «Закройте рот, Маргарита Андреевна, вас это не касается!»
Мальцева промолчала.
– Ладно, поменяю я тебе карнизы, пока ты тут толчёшься, – Марго втоптала бычок в крохотную пепельницу с крышечкой и протянула её Татьяне Георгиевне.
– Оставь себе. У меня ещё есть, – она достала из сумки вторую карманную пепельницу, забавную, маленькую вещичку белого металла. Маргарита Андреевна тут же хищно цапнула её из рук подруги.
– Красивая. Серебряная?
– Да.
– И кто?
– Денисов подарил.
– Надо же! Поди, вагоны по ночам разгружает! – Марго снова добавила в тон сарказма.
– Маргарита Андреевна, меня не интересует, где он берёт деньги мне на подарки. Может быть, это вообще… пепельница его бабушки!
Подруги рассмеялись.
– Слушай, – Маргоша вернула пепельницу Мальцевой, – как бы там ни было, он ведёт себя безупречно.
– Кто «он»?
– Ну не Панин же! У Панина крыша носится то туда, то сюда. Особенно теперь, когда о том, что его сынишка оприходовал медсестричку, вся больничка гудит. А эта дура, Варя, таки попёрлась в отделение. Поговорить…
– С кем?! – удивилась Татьяна Георгиевна.
– С медсестрой. С сыном, насколько я понимаю, она могла и дома поговорить.
– Вот уж действительно… Выставила парня на посмешище перед всем колхозом. Ядовитее племени нет, чем операционные сёстры. Это же они лет сто теперь только об этом и будут говорить. Я думала Варя умнее… Представляешь, она, кстати, Варвара Андреевна, а вовсе не Варвара Степановна! Недавно только узнала, – Мальцева прыснула. – Тёзка твоя по отчеству. У вас, которые Андреевны, наверное, слишком развит материнский инстинкт. Ты со своей Светкой нянчишься, с коровой двадцатилетней, Варвара побежала со злобной медсестрой, её мальчика наверняка же соблазнившей, тёрки тереть. Зачем?
– Светка – девочка! И я с ней не ношусь. Так… Воспитываю. Люблю, мерзавку.
– Ну и Варвара… кхм… Андреевна своего мерзавца тоже любит. Упаси бог от такой любви. Так что, Катя эта ненормальная ушла от панинского сыночка?.. Не смотри на меня, ты всё равно лучше знаешь! Я с Сёмой на такие темы не разговариваю. Я с ним вообще стараюсь как можно меньше разговаривать.
– Почему ненормальная? Ушла, разумеется. А ты бы не ушла, застав своего мужика в койке с другой?
– Да не потому ненормальная, что ушла. А потому ненормальная, что жратву ему на работу потащила. Ещё одна мама вместо жены. Мужчинам не нужны мамы. Мужчинам нужны женщины!
– Ну да, ты у нас сильно большой специалист. То-то после Матвея… – Маргарита Андреевна осеклась, но ожидаемой вспышки гнева при упоминании имени покойного мужа не последовало. Татьяна Георгиевна продолжала монотонно стучать по клавишам, сверяясь с амбулаторными картами, даже забыв про тлеющую в пепельнице сигарету. – … То-то после Матвея ты никак замуж не выйдешь! Знаешь почему? Потому что мужчинам не нужны дочери. Мужчинам нужны женщины!
– Чушь! – спокойно и где-то даже весело сказала Мальцева, не отрываясь от работы. – И ты чушь городишь. И я. Просто каждой конкретной женщине нужен конкретный мужчина. А каждому конкретному мужчине – конкретная женщина. Но нас так много на планете, что мы тыкаемся, мыкаемся, маемся и очень редко встречаемся. Такой, знаешь ли, пазл на семь миллиардов фрагментов.
– Танька, а ты меня почему за упоминание Матвея не отхерачила? Не заплакала? Не разозлилась?..
– Ты знаешь… – Татьяна Георгиевна отвлеклась от работы и пристально посмотрела на подругу, как бы сама размышляя над тем, как же оно так вышло, что… – Это из-за Денисова. Он меня как-то… Как-то успокаивает, что ли? Панин всегда на дыбы становился, хотя очень старался делать лицо. А этот не старается. У этого – всё естественно получается. Я в кои-то веки выговорилась, не чувствуя ни страха, ни… Ни того, что надо мною будут смеяться, или будут меня ревновать. Наплакалась, нарыдалась, навспоминалась…
– Напилась, поди!
– Не без этого, – улыбнулась Татьяна Георгиевна. – Ты же знаешь, я трезвая к Матвею на могилу не хожу. Да и хожу-то я туда один-единственный раз в год. В день его смерти.
– Да-да, знаю… Всегда одна и всегда – поздним вечером.
– Я Денисова с собой взяла, – ровно сказала Мальцева и снова принялась стучать по клавишам, делая вид, что не замечает отвисшей нижней челюсти Марго.
– Ты взяла с собой на кладбище Денисова? – наконец отмерла та. – Нет, не так! Ты взяла с собой на могилу к Матвею тёплого живого человека? Хоть какого-то?! Таня, что случилось?!
– Ну, так… Страшно же поздним вечером на кладбище! – Татьяна Георгиевна рассмеялась, как счастливая маленькая девочка.
– Езус Мария! – ахнула Марго. – Я должна срочно устроить какие-то льготы интерну Денисову. Потому что он сотворил чудо! Он тебя вылечил! Ей богу, вылечил!
– Да какие ещё ему, к чёрту, льготы? Он добился того, чего я, заведующая, не могу добиться от нашей буфетчицы бабы Галы – любви! И беспрепятственного захода в буфет в любое время суток в любом виде. Он там свою собственную чашку из дому держит, свою тарелку и свою джезву!
– Это я знаю. Сама диву даюсь… За ним даже наша Зинаида Тимофеевна подтирать не бросается цербером.
– Да, он – очаровательный, обаятельный. И он просто прекрасный друг.
– Друг, с которым ты спишь? Интересная дружба.
– Дружба с элементами постели. Чего такого?
– Эгоистка ты, Мальцева. Страшная, махровая эгоистка! Как Волков тебе в той койке только сдуру разок заикнулся о покойной жене, так… Так сто раз себя уже наверняка проклял. А ты мальчику, в тебя по уши влюблённому, развешиваешь о покойном муже – и ничего, нормалёк! И где же тут гендерное равенство и справедливость?
– А я и не оголтелая феминистка. Мне вполне хватает того, что у меня есть право голоса и мужчины когда-то позволили мне получить профессию, имея которую я могу ударно вламывать сутки напролёт. Пожалуй, этим ограничимся!
Маргарита Андреевна смотрела на подругу, широко распахнув глаза.
– Ну и кроме того, Марго, кто мне тут талдычил, что двадцать пять – это уже не мальчик, а четвертьвековой мужик, а? Ты меня запрограммировала, вот! – она нарочито-укоризненно посмотрела на подругу, подняв вверх указательный палец. И, не выдержав, снова расхохоталась.
– Смеётся. Не плачет. Не впадает в истерики. Не язвит, так… иронизирует. Не, ну я прямо не знаю, что сделать для того Денисова. Пижаму ему, что ли, новую откинуть от фармацевтических даров? Или даже две!
– Марго, а я… – Мальцев посерьёзнела и слегка запнулась.
– Что – ты?
– Я Матвея видела! – выпалила Татьяна Георгиевна.
– Во сне, что ли?
– Да нет! Не во сне. Во сне я его тысячи раз видела. Проснусь – и реву белугой. Вот же он, только был!.. Наяву видела. Ночью, на конюшне. После того, как с Денисовым на кладбище была.
Марго коротко вскрикнула и тут же прикрыла себе рот руками. Несмотря на всю язвительность и практичность, Маргарита Андреевна была крайне суеверной особой и разве что зелёных человечков всерьёз не принимала, а вот всё остальное, – начиная от чёрных котов и пустых вёдер и заканчивая всякой астрологической ерундой – очень уважала. Что не мешало ей высмеивать беременных, мечтающих родить непременно Водолея. Люди – страшно противоречивые существа, как не раз и не одним противоречивым существом было подмечено.
– Ну, или то не Матвей был, а абсент, – грустно улыбнулась Мальцева. – Нормальный такой, пражский абсент, с положенным процентом туйона. И не такое привидится.
– Так что тебе привиделось?!
– Я вышла из домика на воздух. Сильно Денисов камин перетопил. Одна вышла. Присела на завалинку, закурила. И тут передо мною – живой Матвей. Стоит, улыбается. Как только он умел. Так, чуть вроде иронично. Слегка свысока. И безгранично нежно. Я не испугалась, ничего такого. Как будто так и положено. Как будто у всех так: забавляешься на конюшне с молодым любовником в честь поминок покойного мужа, а тут вот – раз, и он сам на вечеринку явился. «Зараза ты, Мотя! – говорю ему. – Ты мне дал такое счастье, которого ни одна женщина на этой вшивой планетке не знала, не знает и знать не будет. А я – знала. С тобой. А потом ты взял и ухерачился к ебеням в этой долбанной тачке!» Разозлилась на него очень.
– А он что? – завороженно смотрела Маргарита Андреевна на подругу.
Та встала из-за стола, достала из шкафа прежней заведующей какой-то пыльный коньяк и начала искать, куда бы разлить. Наконец нашла какие-то мутные хрустальные стопки и стала на них с сомнением взирать. Делала она это, на взгляд Марго, слишком медленно. Маргарита Андреевна подскочила, вырвала у подруги стопки, стремительно, но тщательно ополоснула их под краном – с зубодробительным хрустальным скрипом.
– А он что?! – разливая коньяк по отмытым ёмкостям, нетерпеливо переспросила она. – Нет-нет, постой! За упокой раба божия Матвея, не чокаясь.
Подруги выпили.
– Уж кто-кто, но Матвей – не раб. Даже божий.
– Так что он, в конце концов?! – выдохнула Маргоша, скривившись. – Дрянной какой у неё коньяк…
– Ничего, Марго. Ничего. Он, всё так же улыбаясь, сел со мной рядом – я даже тепло его почувствовала. И погладил по голове. Реально – погладил по голове. Я зажмурилась. Потому что страшно хотела его обнять, а с открытыми глазами – страшно. Страшно, что исчезнет, а я руками буду хватать пустоту. Я зажмурилась крепко-крепко и обняла его. И он не исчез. Я думала, вечность там буду сидеть вот так, судорожно сжав его в объятиях. Но проклятая плоть – она же, тварь, своего требует. У меня ноги стали ледяными. Я не знаю, сколько так, схватив Матвея как в последний раз… – Мальцева как-то странно всхлипнула, и Маргоша молча налила ещё. Подруги выпили. – Я вся заледенела, и веки… Веки затекли. У тебя когда-нибудь затекали веки? Ну, так, как затекают ноги. Представляешь?
Маргарита Андреевна отрицательно помотала головой.
– Думаю, досчитаю ещё до ста – и если не умру, то открою глаза. Все сто раз молила – умереть! На каждый счёт. Досчитала до ста и чувствую – не могу глаз открыть. Меня Матвей на руки поднял. Я так думала. А ощущала я, как будто меня просто в воздух подняло. Я же не знаю, сколько я там так сидела, на той завалинке. А март у нас не калифорнийский ни разу.
– Господи! – снова ахнула Марго и срочно налила по третьей. – И?
– И ничего. Утром проснулась, в термобелье, закутанная в одеяло как младенец, а надо мной Денисов нависает с чашкой чая с вареньем. Всё, конец истории, – Татьяна Георгиевна молча хлопнула третью стопку и снова стала стучать по клавишам, поглядывая в пыльные документы из архива.
– Как – ничего?! Как так вышло? Что это было?
– Да ничего не было. Я налакалась абсента. Из домика вышел Денисов. Сел рядом и погладил меня по голове. Я вцепилась в него мёртвой хваткой и два с лишним часа не выпускала из когтей. Когда он понял, что нам обоим скоро придёт кирдык – то просто занёс меня в домик, как полено. Ну и переодел, укутал. Ухаживал, в общем.
– Нет! Это всё вовсе ни ничего! Это всё не просто так! – серьёзно сказала Марго.
– Ой, я тебя прошу! Денисов сказал, что я, когда он меня переодевал в термобельё, его буквально изнасиловала. То есть – сперва я его практически изнасиловала, а потом он меня уже – переодел. Я этого совсем не помню. Ужас! Получается, я способна измочалить весьма молодого и выносливого мужика в тряпки – и совсем, напрочь этого не помнить!.. Марго, просто я всегда очень остро горюю в… в этот день года. Особенно – в этот день года. Плюс пражский абсент, то есть – тетрагидроканнабиол, читай: марихуана. Плюс схожий по фактуре и на ощупь мужик. Вот тебе и всё про «не просто так». То есть – ничего, – отмахнулась Мальцева, давая Маргарите Андреевне понять, что разговор окончен.
Марго встала и, фыркнув, вышла из кабинета. Мальцева перестала стучать по клавишам, и налив себе ещё коньяка и прикурив сигаретку, задумчиво произнесла вслух:
– Но это был такой «эффект присутствия», от которого трогаются рассудком…
Дверь приоткрылась и в неё снова всунулась Марго.
– Если захочешь об этом поговорить – я сегодня дежурю!
– Марго, оставь меня в покое! Мне тут до утра сидеть, и, дай бог, с одним месяцем размахаюсь!
Дверь снова закрылась и тотчас же открылась снова:
– Танька, а Танька…
– Ну что тебе ещё?!
– А ты интерна как в постели зовёшь? Интерн? Денисов?
– Да никак я его в постели не зову! У меня в постели всегда мужики говорят. Я – молчу!
– А когда ты его, отмороженная, насиловала, ты его как звала?
– Не помню! Я даже не помню, что я его… Марго, дай спокойно поработать! – И Мальцева, смеясь, запустила в дверь неидентифицируемым лиловым плюшевым чучелом, забытым тут пенсионеркой-заведующей. Маргоша ловко захлопнула дверь, и по тёмному коридору пустынной женской консультации разнёсся её низкий, практически демонический хохот. Засни тут на стульчике какая беременная – от ужаса бы рожать начала. Чего только порой с людьми не творит их собственное воображение.
Утро нельзя было назвать томным. Одно дело, когда тебя постоянно дёргают то в приёмный покой, то в отделения, если ты спишь в своём кабинете. Любой акушер-гинеколог, работающий (или вернее будет сказать – живущий) в режиме Татьяны Георгиевны Мальцевой, давно научился крепко спать на любой горизонтальной поверхности, любезно предоставленной ему чужими клиническими ситуациями. Или научился, или в консультацию ушёл. Или вообще – с ума сошёл. Но спать в своём кабинете, в своей – всё-таки – кровати (теперь на дурацком новомодном диване, который, признаться честно, куда менее пригоден для комфортного сна, чем её прежняя невзрачная койка, будь здорова Марго со своей заботой!) – куда приятней, чем уткнувшись лицом в клавиатуру лептопа. Хорошо хоть заполнение базы данных – это вам не вордовский файл. Усни Мальцева на клавиатуре в условиях открытого вордовского файла, проснувшись от хриплой дребезжащей трели внутреннего телефона, она могла бы увидеть чудненький бессмысленный набор букв и знаков, продолжающий набирать сам себя. И это явно не было бы «Войной и миром». Потому что…
– Обезьяна тут была только одна! – скептически осмотрела себя в крохотное зеркальце предыдущей зав ЖК Татьяна Георгиевна. – Да? – проговорила она уже в трубку.
И, разумеется, уже через три минуты топала по гулкому и страшному больничному подвалу-переходу. Спокойно топала, совершенно не замечая, насколько он страшен. Привыкла. Ей было даже комфортно в больничном подвале ночью. Холодно, одиноко и… комфортно. Пятиминутка покоя перед очередным ночным марафоном.
После утренней врачебной конференции, на которой Панин с иезуитским каким-то наслаждением чихвостил в хвост и в гриву текущее состояние дел в женской консультации (как будто оно вчера случилось, то «текущее состояние дел») и её лично, Мальцеву Татьяну Георгиевну (ну да, а как же!), она вяло поплелась в женскую консультацию, чуть не споткнувшись о юного, упругого, живого колобка Тыдыбыра. Последняя была просто счастлива своему переводу в обсервацию и хотела направо и налево размахивать скальпелем, большой акушерской кюреткой и прочими металлическими колющими-режущими и скребущими медицинскими инструментами, которые не всегда стоит давать в неопытные руки. А если не давать вовсе, то как они станут опытными? Настеньку распирало от энтузиазма, потому что она давно восхищалась Мальцевой и хотела быть «как она»!
– Ты, «как она», хочешь всю жизнь ходить в любовницах, похоронив в молодости единственно любимого, если не боготворимого мужа? – усмехаясь, уточняла Поцелуева. – Или ты хочешь такую фигуру, как у Мальцевой? От первого – спаси тебя бог, Тыдыбырчик! А второе тебе не светит – кость не та, и аппетит неуёмный.
Настя Разова не обижалась на Поцелуеву. Потому что и ею она восхищалась. Не так, конечно, как Мальцевой. А уж работать лично прямо с Мальцевой, это вообще…
– Татьяна Георгиевна, когда на обход? Сегодня две плановых – можно, я пойду? Татьяна Георгиевна, у девочки в шестой палате…
– Анастасия Евгеньевна, притормозите, пожалуйста! – осадила её Татьяна Георгиевна. – Плановые операции сегодня не мои. Обхода заведующей не будет. А вы мне нужны. Вы имели дело с базами данных?
– Конечно! Я в патологии за всех заполняла.
– Отлично! Вы просто находка для меня. Идёмте со мной. Я попрошу вас об огромном одолжении…
Настенька была счастлива, что Мальцева её лично, Анастасию Евгеньевну Разову, попросит об одолжении! И не просто об одолжении – а об огромном одолжении! Анастасию Евгеньевну попросит, а не Тыдыбыра! Понятно?.. Если бы Мальцева попросила сейчас Настю слетать на Луну на ядре – Настя залезла бы в пушку, не задумываясь.
Не успела Мальцева расположить своего нового юного ординатора за столом заведующей, не объяснила ещё толком, что и от чего отсортировать, как в её кабинет вошла Светлана Борисовна Маковенко. Без стука, между прочим. Что уже ни в какие ворота не лезло. Татьяна Георгиевна только было хотела отчитать Серую Мышь, которую только что вытряхнула из обсервации, так на тебе, снова-здорово, пересеклись пути дорожки, но заметила, что та серее, чем обычно, и страшно напугана.
– Татьяна Георгиевна, там…
– Что случилось, Светлана Борисовна?!
– Там… Там изнасилование, а я… Я не знаю, что делать.
– Настя, сама разберёшься! – коротко кинула Мальцева Тыдыбыру и быстро вышла из кабинета. За ней следом выскользнула Серая Мышь.
Настенька Разова дождалась, пока за Серой Мышью закроется дверь, мухой вскочила, проверила, плотно ли прикрыта. И затем снова уселась за стол заведующей. Но уже с совершенно другим выражением лица. Важным и несколько начальственно-высокомерным. Достала из кармана халата футляр с очками и айфон. Очки у Насти были без диоптрий, «имиджевые». Достав их из футляра и водрузив на нос, Анастасия Евгеньевна расстегнула халат на пышной груди, приняла крайне загадочный вид и нащёлкала себя айфоном с разнообразных ракурсов. Немного подумав, панорамно запечатлела кабинет заведующей. И отобрав самую удачную, на её взгляд, фотку, тут же запостила её в Инстаграме, сопроводив комментарием: «Приговорили исполнять обязанности заведующей ЖК. Мало мне стационара! Людей навалом, а работать некому!» Затем сняла очки, положила их в футляр, футляр – в карман. Айфон оставила на столе. И занялась базой данных, периодически поглядывая на растущее количество лайков в своём инстаграмчике. Где она нынче тусовалась и где называлась уже не tdbr, как в предыдущей, ошибочной жизни в Живом Журнале, а просто и элегантно: akusher-HA! Анастасия Евгеньева недавно прочитала весьма забавную книжицу именно с таким названием – «Акушер-ХА!» И теперь, когда её в Инстаграме спрашивали, не она ли автор – Настенька или таинственно отмалчивалась, или отвечала невнятно-загадочно, намекая, что, мол, не чужда, не чужда… Что правда, некоторые тётушки очень быстро вычисляли, что к описываемым в «Акушер-ХА!» реалиям пользователь akusher-HA имеет примерно такое же отношение, как ворона к полотенцу, поэтому, собственно, Настенька Разова и прикупила имиджевые очки – для солидности. Она полагала, что они делают её старше. Очки же делали её ещё забавней. Но Анастасия Евгеньевна не унывала. Возможно, такая почти патологическая Настенькина привязанность к Интернету объяснялась тем, что дома, для мамы и папы, с которыми Настенька Разова и жила, она всё ещё была маленькой девочкой, папиной плюшевой мишечкой, маминым пупсиком; её холили, лелеяли, голоса на неё ни разу в жизни не повысили, Настеньку всегда ждали вкусный, сытный обед и перестеленная мамой постелька. Настя Разова очень любила своих родителей, но именно из-за этого она так и не выросла. Настеньку дома всегда ждали задушевные уютные беседы и всецелое понимание и приятие. У Насти в доме была настолько нежная и ласковая атмосфера, что даже в подростковом возрасте, когда гормоны бушуют, нейротрансмиттеры бесятся, а душу выворачивает так, что малейшее замечание, не говоря уже о грубом окрике, способно вызвать к жизни совершенно несимметричный экзистенциальный бунт – нимфеточно-трогательный аппетитно-пухлый мамин-папин «teddy bear Настёныш» просто ел конфеты, запивая их сладким чаем. Не было диктаторов – были старшие друзья, всегда готовые прийти на помощь. Плюс мягкий Настин характер, плюс бесконечная благодарность родителям, плюс… Много плюсов в таком родительском доме, как у Насти. Казалось бы – счастье, но… Но Настя Разова в её двадцать семь лет так и не выросла. И продолжала играть в куклы. Что на самом деле все эти социальные сети, как не игры в куклы с поправкой на возраст игроков?
Мальцева вошла в кабинет, в котором вела приём Светлана Борисовна Маковенко. За ней бочком втиснулась и сама Серая Мышь, нервно закладывая за уши липкие пряди волос, не то снова не помытые, не то с гелем перебравшие. У окна стояла девица – в порванных чулках, короткой юбочке, разодранном пуховичке и с начинающей расцветать параорбитальной гематомой – проще говоря, с фонарём под глазом. На кушетке сидела дородная полицейская в серо-голубой мышиной форме и, по-бабьи вздыхая, мяла форменную ушанку в руках. Но стояла девица, слава богу, на своих двоих и, судя по её презрительному выражению лица, только-только перестала собачиться с полицейской. Отсюда и усталый взгляд, и бабьи вздохи последней.
– Вот, доктор! – обратилась к Мальцевой полицейская. – У меня такая же шалава. Всё шляется по морозу в коротких юбках, всё ей мальчики да компании. Вот так же дошляется!
В голосе представительницы закона и порядка не было злобы, а лишь какая-то неизбывная обречённость и покорное сожаление, которые появляются у иных соотечественниц к определённому возрасту. Будь они полицейские, будь – кассиры супермаркетов, будь хоть звёзды балета.
– Я не шалава! – огрызнулась девица.
– Вот и у моей отца нет. А как с ними справиться, с безотцовщиной этой?!
– Есть у меня отец! Только уж лучше бы его не было!
– Это вас что… Это… вас… – Вдруг отмерла Светлана Борисовна, у которой внезапно руки буквально заходили ходуном, потому что слово «затряслись» – не отразит. – Вас отец… изна… – Маковенко аж слово это из себя выдавить не могла, – изна…силовал?
– Ты что, с шестнадцатого этажа упала?! – с искренним возмущением ахнула девица. – Больная на голову извращенка?! Это что, твоя сексуальная фантазия, что тебя отец насилует? Вот! – она повернулась к полицейской. – Потому я и хотела другого доктора, потому что эта какая-то гадкая!
– Что случилось? – Мальцева взяла бразды правления в свои руки.
Если сейчас Светлана Борисовна в характерной для неё манере начнёт читать морали женщинам – добром это не кончится. Кстати, нужно будет выяснить, что у неё с головой. Нет, с головой у неё на сексуальной почве давно не всё в порядке. Но похоже, у Светланы Борисовны далеко не всё в порядке и с телом. И, возможно, уже давно. Может, человек в помощи нуждается? Можно сто раз быть недовольной работой Светланы Борисовны. Можно брезговать её неряшливостью и даже ставить ей на вид, поскольку она всё-таки, на минуточку, врач. Но как только в сознании Мальцевой Светлана Борисовна превратилась в гипотетическую пациентку, в женщину с проблемами – всё лично-неприязненное и врачебно-административное моментально ушло. Включился профессиональный рефлекс – любопытство к задачке. Но это позже. Сейчас есть пациентка.
– Так изнасиловали её, – ответила за девицу полицейская. – На улице её подобрала. Брела, как дурная. По морозу в тонких разорванных колготках. И с синяком под глазом. И куда мне её? Спрашиваю, где живёт? Не отвечает. Домой не хочет.
– Я айфон потеряла. Они меня убьют!
– И правильно сделают! – ответила девице полицейская. – Чтобы не шлялась!
– Всё, стоп! – властно оборвала Мальцева диалог девицы и полицейской. – Как вас зовут? – обратилась она к девице.
– Алёна.
– Сколько вам лет?
– Шестнадцать.
– Заводите карту, Светлана Борисовна! Где ваша акушерка? – она оглядела кабинет.
– Она опаздывает… Сына в садик отводит.
– Понятно… Что с вами произошло? – этот вопрос адресовался уже Алёне.
– Я гуляла в компании. Ну и меня изнасиловали, – хмуро ответила та. – Я потом от них убежала. Вырвалась… Айфон в той квартире остался. А домой я без айфона не пойду. Ну и шла по городу, чтобы проветриться. А эта меня схватила, в машину запихнула и к вам привезла. Прямо как преступницу.
– Вот дура-то! – не зло прикрикнула на Алёну полицейская. – Не как преступницу, а на освидетельствование. Чтобы ты на тех отморозков в суд подать могла!
– Ни на кого я в суд подавать не буду, – буркнула Алёна.
– Телефоны родителей не даёт, – сказала Мальцевой полицейская.
– Я их не помню. Они у меня в айфоне записаны. Чего мне кучу цифр запоминать.
– Ага! И домашний не помнишь? И фамилию свою не помнишь?
– Домашнего нет. Иванова моя фамилия, – всё в той же манере продолжила хмуро отвечать Алёна. – Вы мне таблетки дайте, какие там положено. Ну, Постинор… И там… Профилактику всяких ваших этих сифилисов и гонорей проведите – и отпустите.
– Грамотная! – проворчала полицейская. – Постинор ей дайте и профилактику сифилисов проведите! Ну не дуры ли девки, а?!
– Алёна, вы несовершеннолетняя. Я не могу вас осматривать без присутствия родителей или опекуна.
– Так считайте, что я сейчас её опекунша! – не менее властно, чем минутой прежде Мальцева, сказала полицейская. – И да, я знаю, что вы не судмедэксперт. Но надо же помочь этой дурище!
Татьяна Георгиевна лишь на несколько секунд задумалась, но затем решительно кивнула.
– Давай, умойся – и на кресло, за занавеску.
– Ну чего с ней там? – обеспокоено уточнила полицейская, встревоженная тишиной, в которой Мальцева осматривала охающую девчонку. Именно что девчонку, в которую расхлябанная девица превратилась, как только умыла лицо с мылом. Испуганную маленькую девчонку, которой не просто страшно, а очень страшно. И вовсе не из-за того, что произошло с её телом, а из-за того, что родители «заругают» за айфон.
– Ничего страшного, слава богу. Небольшие ссадины наружных половых органов и характерные для изнасилования гематомы на внутренней поверхности бедра.
– И что мне с ней теперь делать? – скорее риторически, чем ожидая от Мальцевой предметного ответа, произнесла полицейская.
– Оставьте её здесь, у меня.
Какого чёрта это вырвалось у Мальцевой? Зачем ей эта девчонка, которая наверняка гуляла в разудалой компании наверняка знакомых молодых людей. Выпили, может, травку покурили. И… Сценарий подобных травмирующих и физиологию, и психику событий – всегда один. Тебе-то это зачем, Мальцева?! У тебя-то и дочери, в отличие от этой полицейской, нет! Сделай всё, что тебе профессиональным врачебным протоколом положено – и привет!
– Правда? – обрадовалась полицейская. – Ой, спасибо! Меня же напарник ждёт в машине. Спасибо вам огромное! Вы разыщите её родителей и заставьте их заявление по месту жительства написать! За такое надо наказывать! Это же понятно, что дурищу эту её же знакомые и изнасиловали! Собрались, выпили, покурили… У них это всегда одинаково. А девки потом стесняются. И на всю жизнь – поломанные… – Она вздохнула. – А я, если понадоблюсь, то вот! – Полицейская подошла к столу, за которым сидела застывшая Маковенко, и, по-хозяйски, без спросу взяв ручку из стаканчика и пододвинув к себе блок бумаги для заметок, размашисто написала свои имя-фамилию-звание и координаты. После чего, ещё раз поблагодарив Мальцеву, нахлобучила ушанку и выскочила за дверь.
Вот же блинский блин! Не знала баба хлопот – так купила баба порося! И что теперь Мальцевой с этой несчастной девочкой-дурочкой делать? А та уже подрастеряла свою мрачную подростковую удаль и смотрела на Татьяну Георгиевну большими, красивыми, несчастными, голубыми глазищами, как потерявшийся щенок.
– Одевайся, идём!
Алёна кое-как натянула на себя порванные колготы. Девчонку стало колотить крупной дрожью, на неё напала отчаянная зевота.
– Потерпи ещё немного. Возьми себя в руки!
Да, именно так бывает с маленькими детьми и потерявшимися собаками, когда их внезапно находит взрослый или хозяин. Две минуты назад ты был ощерен в мир всеми рецепторами, всеми органами и системами, ответственными за выработку внутренней «химии борьбы», но вот тебя нашли, пожалели, и не надо бояться, не надо ничего решать, не надо бороться – и тебя настигает не менее жестокий вал «химии расслабления». Хотя бы временного. Вся наша жизнь – не более чем химия борьбы и химия расслабления. Химия бунта и химия страха. «Запомни, деточка. Будет бардак в голове – всё это только химия!» – несколько неуместно вспомнила Мальцева цитату из какой-то беллетристики, пока буквально на себе тащила по подвалу внезапно обмякшую девчонку, которая была близка к истерике. К бессмысленной экзистенциальной истерике, которая помогает «химическому заводу», коим и является по сути наш организм, сбросить токсические отходы и избавиться от очередного кризиса гормонального перепроизводства.
Мальцева заставила девчонку принять душ, перед которым ту обильно рвало в унитаз служебного туалета. Переодела её в одну из своих хирургических пижам. Вызвала Святогорского, который вколол ей в вену «химию блаженства», позволяющую на время слегка пригасить интенсивность работы «химического завода».
– Нервные клетки, Татьяна Георгиевна, – начал Святогорский, когда девчонка отрубилась «на игле», – взаимодействуют друг с другом, как ты, разумеется, помнишь, путём выделения химических посредников, которые называются нейротрансмиттерами. И лекарственные средства и наркотики оказывают эффект, изменяя воздействие этих молекул-«посредников». – Аркадий Петрович погладил Алёну по голове. – Бодягу ей к фингалу прилепи. Кстати, сделай мне кофе. Услуга, так сказать, за услугу.
Мальцева наладила свою новую бесшумную кофеварку, установленную Маргошей после ремонта.
– Прям космический корабль, а не чайник электрический. Как только не изгаляется современная инженерия, как только не пытаются впихнуть маркетологи товар в доверчивого потребителя в условиях перепроизводства! Как щекочут всяческие дорогостоящие финтифлюшки рецепторы молекул допамина, позволяя ему действовать более продолжительное время! Всё это нынешнее барахло – и кофеварка, и твои бесконечные меховые курточки, и все эти айфоны-айпады – по механизму своего воздействия сродни кокаину! Рюмочку-то нальёшь старому другу? Что ж вот так вот кофием всухомятку давиться?
Татьяна Георгиевна, улыбнувшись, молча подошла к холодильнику, достала бутылку водки, налила Аркадию Петровичу рюмку.
– А сама?
– Нет.
– Чего так?
– Плановая на пятом через час.
– Ясно! Выпил – за скальпель не берись! Ну, здоровье этой девочки! За психическое, в основном, здоровье, потому как с телом, как я понимаю, ничего особенно страшного не произошло. Так что за то самое психическое здоровье, которое ещё принято именовать «душевным»! – Святогорский одним махом опорожнил рюмку и стукнул ею по столу. – Помнишь ли ты, Татьяна Георгиевна, что нервные импульсы неизменны по мощности, и что информация в огромной фабрике-кухне под условным рабочим названием «человек» кодируется с частотой этих самых неизменно-мощных нервных импульсов? А что такое нервный импульс? Это число потенциалов действия, генерируемых нейроном в секунду. И как это всё работает? Если совсем тупо – то сродни азбуке Морзе. А если по-умному, то… Налей-ка мне ещё. На сухую не идёт по-умному.
Мальцева, снова молча, налила Святогорскому вторую рюмку. Он сел с этой рюмкой в кресло и, любовно оглаживая хрустальные грани, продолжил говорить. Потому как поговорить любил куда больше, чем выпить, если разобраться.
– Одна из самых серьёзных проблем нейробиологии, дорогая моя подруга, это именно что понимание, каким образом работает всё то, чему давным-давно даны названия, всё то, что давным-давно в упор рассмотрено под электронным микроскопом. Мы все как клинические кретины, которым дали элементарный, казалось бы, наборчик конструктора «Лего». Мы и название даже деталькам знаем – вот такие мы умные клинические кретины! И цвет деталек знаем. И форму. И даже знаем, что картинку на коробочке зовут «домик». И что? Как работает эта очевидно простая система кодирования?!
– Конструктора «Лего»? – хмуро бросила Татьяна Георгиевна, слегка погрузившаяся в свои мысли.
– Система кодирования нервных импульсов! Вот возьми, например, – он кивнул на глубоко и тихо спящую девчонку, – эмоциональные ощущения, которые мы испытываем при изнасиловании. Или при потере айфона. Или же при утрате, да простят меня боги Олимпа и ты, близкого человека. А откуда в нас способность пустить в цель стрелу, находясь от означенной цели на значительном расстоянии? А сколько нейронов задействовано сейчас, чтобы я мог закинуть ногу на ногу, оглаживать грани рюмки и непринуждённо пиздеть с тобой о микро и макрокосмах? Нет, всем уже давно ясно, что информация не передаётся от нейрона к нейрону в линейной последовательности! Что имеется система кодирования самой системы кодирования, и система кодирования той системы, которая отвечает за кодирование. Но каков он?! Он! Основополагающий механизм? Основополагающий механизм должен быть прост и элементарен, как яйцо! Но яйцо отнюдь не так элементарно, каковым оно может показаться клиническому кретину. Оно безупречно просто по архитектурному решению, оно не малиновое и не в рюшах, а просто белое или бежевое – но оно отнюдь не элементарно! Потому в саркастическом ab ovo зарыта большая ехидная жопа.
– Кем зарыта? – Татьяна Георгиевна поставила большую чашку кофе на журнальный столик. – Пей, пока не остыл.
– Да-да! Выпью!
Аркадий Петрович махнул и вторую рюмку до дна.
– Ну вот, остыть не успела. Так вот… Вероятно – ну так сперва предположили, потом решили, что то, что они увидели в электронном микроскопе – с охуенной точностью подтверждает предположение, – ты же знаешь, мы, большей частью, видим только то, что хотим видеть… Вероятно, что каждый отдельно взятый нейрон – хотя где и кто видел отдельно взятый нейрон, кроме как под электронным микроскопом? – каждый отдельно взятый нейрон получает синаптические входы от многих отдельно взятых других нейронов. Такая вот конвергенция. И каждый же отдельно взятый нейрон одномоментно взаимодействует с как минимум сотней тысяч других отдельно взятых нейронов. Такая вот дивергенция. Каждый нейрон как влияет, так и подвергается влиянию каждого нейрона. А сколько тех нейронов? А я ебу? А кто ебёт? Нейробиологи? И они не ебут! А теперь попытайся представить, как неограниченное количество чего-то взаимообратно связывается с неограниченным количеством чего-то! И хотя бы прикидочно задумайся, каким это, простите, образом происходит? – Аркадий Петрович отхлебнул кофе. – Представила?
Татьяна Георгиевна не очень желала представлять, как бесконечное множество невидимого глазом чего-то взаимодействует с таким же бесчисленным множеством чего-то, невидимого глазом. И вообще, она сама себе создала проблему в виде этой девчонки, а Святогорский решил ей нормальную физиологию нервной системы в занимательной форме преподнести. Понятно же, что мы знаем о себе крайне мало. И все мы – и практики, и теоретики – не более чем те самые клинические кретины с элементарным набором конструктора «Лего».
Не дождавшись ответа от своей подруги – впрочем, он ему и не был нужен, Святогорский был известным ритором, – Аркадий Петрович продолжил:
– Количество возможных маршрутов нервных импульсов в человеческой нервной сети больше, чем число элементарных частиц во Вселенной! А мы все, с нашими учёными степенями и с ихними Нобелевскими премиями – не более чем даунёнок-трёхлетка, выловивший головастика из мутной лужи и обосравшийся от радости по этому поводу. Вот что такое все наши и их так называемые открытия! – триумфально завершил свою тираду доктор медицинских наук, человек, свободно владеющий несколькими европейскими языками, автор нескольких анестезиологических методик и бесчисленного количества статей, патентов и рационализаторских предложений, врач высшей квалификационной категории Аркадий Петрович Святогорский.
– И что мне со всем этим делать? – несколько рассеянно произнесла Татьяна Георгиевна.
– С количеством элементарных частиц во Вселенной или с радостным недержанием? – с таким выражением лица, что его ни на секунду нельзя было заподозрить в ёрничании, уточнил глава анестезиологии и реанимации родильного дома.
– С девчонкой этой, Аркаша. С девчонкой! Фамилию она свою не говорит. Домашний номер не сдаёт. Что мне делать? Нахер он мне нужен был, этот припадок вселенской, блин, жалости, а?!
– Он тебе не был нужен. Но ты добрый человек. Так уж закодирована кодировка кодировки твоих нейронов. И с тем, что ты добрый человек, я не знаю, что делать, увы. Хотя с радостью бы тебя перекодировал, знай я тот механизм. А девчонку можно сдать в органы опеки как несовершеннолетнюю. А можно… Где её вещи?
Татьяна Георгиевна кивнула на бесформенную кучку несвежих тряпок, скинутую девчонкой на один из псевдогамбсовских стульев.
– Сумки у неё не было!
– Плохо гоняют твои нейроны, Татьяна Георгиевна. Ну, или кодировка кодировки, кодирующая кодировку кодировки…
– Аркаша, я тебя убью! – перебила его Мальцева.
– Ну или, проще сказать, «порядочность», хотя ты и не дала мне закончить полное и правильное название этого электрохимического явления, – не позволяет тебе пошарить по карманам девчонки. Потому что ты…
– Дура! – охнула Татьяна Георгиевна, как будто упустила возможность самостоятельно сделать открытие, очевидность которого бросалась в глаза.
– Ага! – радостно подтвердил Святогорский, уже обшаривая карманы Алёны. – Вот, кошелёчек. Трогательный девический кошелёчек-животное. Это худой мишка или собака, страдающая ожирением?.. Ладно, ладно! – Он поймал взгляд Татьяны Георгиевны и просто расстегнул змейку. – А в кошелёчке у нас что? Сто рублей. Парочка в труху истёртых десяток, мелочь, ключи и… маленький розовенький блокнотичек-мимимишечка! Открываем, и… «мама моб», «мама раб», «папа моб», «папа раб». Которому из рабов позвоним?
Татьяна Георгиевна пожала плечами. Меньше всего она, честно говоря, хотела связываться с родителями этой девочки Алёны. Хоть с одним из них. В голове Мальцевой не умещался тот ужас от потери айфона, от того, что девчонку заругают, что сама в ту компанию попёрлась, что куртку порвала, вырываясь – она же хотела убежать, когда поняла, что… Но парни, они же сильнее. А пьяные – совсем дурные… Татьяна Георгиевна не могла говорить с людьми, которых настолько боится их собственная дочь. Святогорский внимательно посмотрел на свою подругу.
– Понятно. Ладно. – И, напевая себе под нос «друг в беде не бросит…», подошёл к городскому телефону и набрал номер.
– Здравствуйте. Вы Алёнина мама?.. – Святогорский отодвинул разразившуюся скорострельными пищащими звуками трубку и дождался, когда на том конце коннекта опомнятся и пожелают послушать о том, о чём, собственно, судя по судорожному истеричному визгу, так беспокоятся. – Да-да, я здесь. Просто я слушаю ваши переживания. Хотя я не психолог, а анестезиолог-реаниматолог. – Снова пасс трубки от уха. Визги значительно повысили децибельность. Аркадий Петрович терпеливо ждал. – Всё? Я могу говорить?.. Спасибо. С вашей дочерью всё в порядке, она в родильном доме… – Святогорский продиктовал координаты. – Все подробности вам сообщит Аркадий Петрович Святогорский. Это я. Подъедете и вызовете меня в приём… При личной встрече. Я сказал вам главное: «Всё в порядке».
Из трубки продолжали литься истеричные всхлипы, но Святогорский, заговорщически подмигнув Татьяне Георгиевне, аккуратненько так нажал отбой.
– Не женщина, а просто террорист какой-то! Фу-у-ф!
– Аркаша, ну ты тоже… «Анестезиолог-реаниматолог», «в роддоме». Я представляю себе состояние той мамаши. Шестнадцать лет, дома не ночевала. А тут звонит анестезиолог, блин, реаниматолог. И сообщает, что дочь в роддоме!
– Тань! – Святогорский стал серьёзен, что бывало редко и говорило лишь о том, что тщательно маскируемая им под маской балагура мизантропия сейчас со страшной силой полезла наружу. – Эта баба стала орать, захлёбываться и завывать, как только я спросил: «Вы Алёнина мама?» Эта кошёлка не переживает за дочь. Эта перепончатокрылая тварь упивается своим страданием. Я отлично знаю такую породу. Моя жёнушка из этих же, из таких же, ты в курсе. Хотел бы я знать механизм кодирования нейронов этих гадин. Перекодировал бы нах. Потому что убивать заповеди не велят, и кишка у меня тонка – убивать. Когда нормальную женщину спрашивают: «Вы Алёнина мама?» – нормальная женщина молча слушает. Она замирает в ужасе и отчаянии – но она молча слушает. Потому что её, нормальной женщины, задача – не длить собственные мерзкие сладострастно-мазохистические страдания, доводя себя до разлития гадкого гнилостного некрофилического оргазма, как у этих насекомообразных, – нормальная женщина молча слушает, чтобы ужас и отчаяние как можно быстрей прервать. И начать действовать. Вот так то! – на последней фразе Святогорский снова стал обыкновенным, привычным Святогорским и даже усмехнулся. – Приедут – не вздумай выходить в приём без меня!
Татьяна Георгиевна подошла к своему старому другу и нежно поцеловала его в щёку.
– За то, что бросаюсь на амбразуру в схватке с гидрой?
– За то, что ты добрый человек, Аркаша.
– Ой, ну всё… Понеслось говно по трубам! Так, я пошёл. Девчонка минимум часа два будет спать как, простите, убитая. Хоть джигу тут пляши. Так что спокойно иди в операционную, просто кабинет на ключ закрой. Мерси за водку, кофе и беседу.
Через два часа – ровно когда шестнадцатилетняя девочка Алёна проснулась в кабинете у заведующей (у Аркадия Петровича Святогорского с дозировками всё чётко, куда там аптеке!) и даже сперва улыбнулась… С чего бы ей улыбаться? Девочки (да и мальчики тоже) иногда улыбаются самым обыкновенным и простым предметам, состояниям и понятиям: свежее бельё на чистом теле, ощущение уюта и покоя, чувство безопасности, восстановивший силы организм, красивый (на вкус и цвет девочка вполне себе поддерживала представления неведомой ей Марго) интерьер, и… И улыбка быстро сошла с её лица, и загоревшиеся было глаза потухли. Потому что она вспомнила, по какой причине она здесь. И что это место – не её место. Это чужое место. Место чужого покоя. И место чужой силы. И скоро…
И через два же часа в приёмном покое разразился страшный скандал. Акушерка куда-то отошла, и за столом сидела Зинаида Тимофеевна, почитывая жёлтую газетёнку. И тут внеслись двое практически обезумевших взрослых людей. Мужчина и женщина. Вернее так будет сказать: бабофигура и мужичок с ноготок. Бабофигура была яростная, потная, багровая – и сразу начала орать. Мужичок с ноготок просто хмуро молчал и делал такое выражение лица… Всем известное такое выражение лица мужичков с ноготок. Но бабофигуре не стоило орать на Зинаиду Тимофеевну. Потому что санитарка Зинаида Тимофеевна сама – то ещё бабофигурище!
– Где эта блядь?! – заорала бабофигура.
– Какая именно? Блядей у нас много, – спокойно резюмировала Зинаида Тимофеевна, даже не слишком-то и отрываясь от своего желтушного чтива.
– Где эта малолетняя блядь, и почему она в роддоме? Я всю ночь не сплю, с ума схожу…
– Женсчина! – Зинаида Тимофеевна таки отложила потрясающе интересную статью про отдых на Мальдивах пляшущей блондинки с блондином завывающим. И ещё раз именно так и отчеканила: – Жен-счи-на! У нас в роддоме много малолетних блядей! У вашей фамилия имеется? А будете орать и скернословить, вызову охрану – пойдёте нахуй!
Не то в Зинаиде Тимофеевне ощущалась воистину библейская мощь, не то никто доселе не оказывал бабофигуре сопротивления, не то, всё-таки, она, как умела, любила свою дочь, но она, бабофигура, как-то внезапно сникла, осунулась, заплакала и осела. В буквальном смысле – осела на пол.
– Е… Е… Елена Каростышко. Дочь моя. Ночевать не пришла, а потом мне какой-то мужчина позвонил… Я не за… не за… – Бабофигура страшно всхлипывала. – Я не за…
Зинаида Тимофеевна обратилась к мужичку с ноготок и сделала это, в оправдание Тимофеевны будь сказано, очень тёплым и нежным, ласковым тоном:
– Слышь ты, мудачок! Ты пизду-то свою хоть бы по голове погладил! Вишь, баба совсем из сил выбилась!
Мужичок с ноготок только злобно фыркнул – и ни Тимофеевне не ответил, ни к своей… бабофигуре близко не подошёл. Так и стоял в дверях злобным гоблином.
– Да ладно ты, ну чего! Давай вставай! Ну, принесла девка в подоле. С кем не бывает. Не важно, какой бычок поимел, телёночек-то всё одно ваш!
– Да что ты, дура! – поднимаясь с полу, уже почти даже вежливо ответила бабофигура санитарке Зинаиде Тимофеевне. – Она не беременная была. Точно знаю! Я её два месяца назад к гинекологу водила, девственность проверять! Так что она у меня девственница ещё!
– Ты собственную дочь водила ко врачу девственность проверять? Зачем?! – ахнула от неожиданности повидавшая на своём веку всякое Тимофеевна. – Ей сколько годов-то?
– Шестнадцать! А водила проверить, потому что она – проститутка!
– Шестнадцать? Да я бы тебя нахер на её месте послала! И ты совсем, мать, больная. Если она оказалась девственница, то какая же она проститутка? Она у тебя чего, не его дочка? – мотнула Тимофеевна головой в мужичка с ноготок.
– Его. А чего?
– Ничего!
Тут, на счастье, вернулась акушерка приёмного отделения. И сообщила чете Каростышко, что шестнадцатилетняя девочка по фамилии Каростышко в родильный дом в течение суток не поступала. В соответствии с журналом приёмного покоя. А он ведётся чётко.
– Ну, какой?! Какой вам анестезиолог-реаниматолог звонил? Их у нас много! И как же вы могли не записать его фамилию, если он вам звонил по поводу вашей дочери, которая не ночевала дома?!
– Я так переживала, что мне не до этого было!
– Он вам два часа назад звонил? Где же вы шлялись все эти два часа? Может, вы роддом перепутали? Раз уж вы так… переживали!
– Пробки, – сказал первое слово мужичок с ноготок.
– В метре пробок не бывает, – утробно провещала из угла Зинаида Тимофеевна, стоявшая там каменным изваянием, скрестившим руки на груди. – За дочерью и на метре можно поехать.
– Ладно. Сейчас!
Акушерка приёмного покоя подняла трубку внутреннего телефона и набрала короткий номер. И немного подождала. Затем нажала отбой и перенабрала.
– Девочки, Святогорский не у вас? В кабинете нет… Да знаю я, что его никогда в кабинете нет! Из операционной уже вышел?.. В обсервационном родзале? Ага, спасибо.
Акушерка принялась за дозвон номер три. Во время всех этих манипуляций бабофигура проливала обильные слёзы и что-то бормотала. А мужичок с ноготок оставался неподвижным и молчаливым, со своим фиксированным выражением на печёной мордочке.
– Аркадий Петрович? Кто-то из ваших анестезиологов сегодня звонил кому-то из-за какой-то девочки?.. – Акушерка приёмного, выслушав ответ, хихикнула. – Нет, я имею в виду из-за пациентки. Потому что никакая Каростышко к нам сегодня не поступала, а тут какая-то безумная женщина утверждает, что ей кто-то звонил, что её дочь у нас. Дочь, которая дома не ночева… Что-то прервалось! – озадаченно прокомментировала акушерка приёмного и, нажав отбой, снова стала набирать номер. – Что? Вышел? Только что был. Бросил трубку и вышел?.. Совсем все чо…
И в этот момент в приёмный покой вошёл Аркадий Петрович собственной персоной.
– …кнутые! – на автомате договорила акушерка приёма и от неожиданности бросила трубку. – Аркадий Петрович, эта дама утверждает, что ей звонил какой-то анестезиолог и говорил…
– Здравствуйте. Вы – родители Алёны? – Святогорский был крайне зол и посему сосредоточен, корректен и очень холоден. Просто осязаемо холоден. Акушерка даже невольно передёрнула плечами, а Тимофеевна встала во что-то похожее на стойку «Смирно!», а такой чести она даже «самого» Панина редко удостаивала.
– Да… – несколько испуганно, но – главное! – тихо, коротко и без завываний со всхлипываниями выдохнула из себя мадам Каростышко. – С Алёной что-то… Что-то случилось?
– Да, идёмте. Дай им халаты.
Зинаида Тимофеевна беспрекословно подчинилась.
Но когда мама и папа Алёны зашли в кабинет, у них в кодировках нейронов снова что-то перещёлкнуло. И, увидев живую и с виду здоровую дочь, лежащую под одеялом на роскошном, по понятиям Каростошко, диване, в роскошном по понятиям Каростышко, кабинете, бабофигура принялась заполошно орать:
– Ах ты блядь такая! Ты дошляешься! Ты, сука, дошляешься! Тебя в канаве порезанную на куски найдут! Причём собаки! Найдут – и сожрут!
А папа Каростышко внезапно обрёл дар голоса и тихо, но внятно и злобно, глядя на дочь ненавидящими глазами, бубнил:
– Дрянь штопаная! Чего тебе, падле, не хватает?! Тряпку хочешь – на! Компьютер – на! Лептоп – на! Айфон – на!
На материны оскорбления Алёна вообще никак не реагировала, но услыхав от отца слово «айфон» – побелела. Святогорский и сидевшая за своим столом Мальцева на какое-то время утратили дар речи.
– Что вы себе позволяете? – наконец Татьяна Георгиевна вскочила на ноги и гневно уставилась на чету Каростышко. – Вы с ума сошли? Вы в кабинете заведующей отделением. Вашу дочь изнасиловали, полицейская привела её ко мне утром на при…
Бабфигура подскочила к дочери, к этому моменту уже сидевшей на диване, и отвесила той такую звонкую оплеуху, что у Мальцевой металлическое звенящее эхо заскрежетало в ушах. Алёна не заплакала, не отвернулась, не стала защищаться. Она смотрела на мать в упор, не отводя глаз. И багровый свет пятерни лишь подчёркивал ненависть, горящую в её глазах.
– Вы рехнулись?! – ахнула Мальцева. – Аркадий Петрович… – беспомощно пролопотала она. А чтобы Татьяна Георгиевна ощутила себя беспомощной, это постараться надо было.
– А я сейчас ювенальную юстицию задействую, – спокойно сказал Святогорский и двинулся на бабофигуру. Мужичок с ноготок заткнулся ещё после первой реплики Мальцевой. Ну, как «заткнулся». Продолжил проговаривать проклятия и угрозы в адрес дочери беззвучно.
– Чего ты задействуешь? – перешла бабофигура на «ты».
– Органы опеки.
– А, ну давай! Только для детдома эта шалава уже сильно выросла! Собирайся, дрянь! Кто тебя там изнасиловал? Пашкина компания? Дошлялась! Ну, ничего! В суд подадим. Там родители богатые, не захотят деткам-мажорам биографию портить!
– Не надо! – Алёна обращалась к врачам. Ненависть в её глазах внезапно потухла. Она встала с дивана, чуть покачнувшись. – Не надо. Спасибо вам, Аркадий Петрович и вам, Татьяна Георгиевна. Не надо, они хорошие. Просто разнервничались.
– Вот спасибо! Защитница нашлась! – зло прошипела мадам Каростышко. – Переживает, вишь, что мы разнервничались! – И она двинула мужа локтём в бок. Удержаться на ногах ему стоило видимых усилий. – Шалава подзаборная! – это снова адресовалось дочери.
– Они и правда хорошие, – продолжала каким-то монотонным голосом говорить Мальцевой Алёна. – Просто немного… – Она так и не закончила. – Я поеду домой. Не бойтесь, они только кричат всё время, но никогда меня не били.
– Зррря… – прошипел мужичок с ноготок.
– Били бы – не шлялась бы по ночам! – поддержала его супруга.
– Мама! Пожалуйста…
– Шевелись, дома разберёмся! Одевайся!
– Я…
– Давайте выйдем в коридор, – сказал еле сдерживающий ярость, явно чешущую ему кулаки, Святогорский. И вытолкал чету Каростышко за дверь.
– Я не могу это надеть, – девочка посмотрела на аккуратно сложенную Мальцевой кучку своей одежды. – Не могу, как вспомню, что… – По хорошеньким юным щекам потекли слёзы.
– Алёна! Всё будет хорошо! – внезапно засуетилась Мальцева, открывая свой шкаф, где всегда в достатке было резервных «гражданских» тряпок. Жила она фактически «на два дома». – Ты очень скоро даже и не вспомнишь… На, бери. Тебе должно подойти. Ну, может, совсем чуть-чуть великовато! – Татьяна Георгиевна в каком-то странном, чуть ли не лихорадочном состоянии бросала Алёне на диван джинсы, водолазки, куртки. – Выбирай, что хочешь! Только размер ноги у меня меньше. Так что с обувью, к сожалению…
– Спасибо! – Алёна подошла к Мальцевой и обняла её, захлюпав в плечо.
Татьяна Георгиевна совсем опешила. И понятия не имела, как себя вести. В голову пришёл совсем неуместный в данном случае Шелдон Купер из развесёлого ситкома «The Bing Bang Theory». Который тоже понятия не имел, как обниматься, как успокаивать и с какой интонацией говорить: «Ну-ну!» Бугогашечка, блин!
– Алёна, одевайся, – Мальцева отняла от себя девчонку и отвернулась. Глядя в окно, она думала только о том, как бы не расплакаться и как бы не убить тут бабофигуру Каростышко. Если люди так ненавидят своих детей, то зачем они их рожали? А если они их таким вот образом любят, то ненависть, пожалуй, куда лучше. Приятней. Нежнее…
– Татьяна Георгиевна, и ничего мне не велико. Спасибо!
Девчонки есть девчонки. Алёна смотрела на себя в зеркало и явно была довольна своим отражением. Какие у вас вещи хорошие… Я вам обязательно верну!
– Оставь себе. Это подарок.
– Правда?! – благодарно охнула та и снова подалась к Мальцевой. Но Татьяна Георгиевна рванула к столу, достала из ящика две визитки и протянула их Алёне.
– Это мои координаты. Если что – немедленно связывайся. А это – очень хороший психиатр, мой добрый приятель. Он тебе поможет.
– Зачем мне психиатр? Я что, теперь псих?
– Нет. Хотя удивительно, что ты не псих. С такими-то…
– Ну, я тоже хороша. Они, и правда, совсем уж не такие и плохие.
– Жертва всегда попадает в зависимость. Особенно когда жертве твердят, что её любят, жертву не бьют и покупают жертве айфоны. И ты, конечно же, не псих, но психологическая помощь тебе будет нужна.
– Так это мне к психологу нужно, а не к психиатру!
– Психолог не может быть психиатром, но психиатр – он всегда психолог. Конкретно этот – классный дядька, поверь. Пару разговоров с ним – и ты всё забудешь. Наверное… – Татьяна Георгиевна с сомнением посмотрела на дверь.
– Я окончу школу и пойду работать. И уйду от них!.. – Алёна немного помолчала. – Зря вы им сказали про изнасилование. Теперь они родителей всех пацанов из Пашкиной компании на бабки будут трусить.
– Ты всегда можешь… – Мальцева не закончила. Она не могла предположить, что эта шестнадцатилетняя девчонка «всегда может». Ничего она не может. Ни-че-го!
– Из дому только больше не убегай без шапки в ночь холодную. Как бы вы там друг с другом ни собачились.
– Не волнуйтесь. Татьяна Георгиевна, а знаете что?.. – У Алёны снова по щекам покатились слёзы.
Мальцева вопросительно кивнула.
– Я… Я вчера ещё девственницей была. Не о таком первом разе я мечтала… Теперь уже ничего не исправишь.
– Дура! – хлёстко кинула Татьяна Георгиевна. – Ты жива, здорова и отделалась лёгким испугом! Всё можно исправить. Всё! Всё, кроме смерти! Пока ты жив – ты всё можешь! В том числе – исправить!
Мальцевой самой к горлу подступала истерика. Слава богу, в кабинет вернулся Святогорский.
– Ты ещё чего орёшь? Мало этой жирной мрази? Прости, Алёна… Но матушка твоя – не сахар. Я там с ними поговорил… Надеюсь, серьёзно тебя доставать не будут, а к крикам ты, как я понял, привычная. И – да, – я им про твой айфон сказал. Так что первая волна ярости на меня излилась.
– А ты откуда знаешь? Про айфон? – спросила Святогорского Татьяна Георгиевна.
– От верблюда. Тыдыбыр в отделение прибегал. А той – Маковенко сказала.
Татьяна Георгиевна подошла к двери и сделала приглашающий «на выход» жест.
– Всё, Алёна, давай. Не забудь свои вещи. Я в пакет сложила. И бумага там же… Освидетельствование.
– И с головой всё-таки дружи! – крикнул ей вдогонку Аркадий Петрович.
Когда дверь за девчонкой закрылась, старые друзья несколько минут молча смотрели друг на друга. Затем Святогорский молча же подошёл к холодильнику, достал бутылку и налил в две рюмки.
– В ближайшее время никаких плановых?
Мальцева отрицательно покачала головой.
– Ну а ургентной, тьфу-тьфу-тьфу, пятьдесят граммов не помеха! Давай, вздрогнули!.. Вот оно мне надо, эти внештатные стрессы на старости лет? Ты котят бездомных подбираешь, а я возись!
Татьяна Георгиевна улыбнулась, подошла к Аркадию Петровичу и снова тихо и нежно поцеловала его в щёку.
– Спасибо, Танюша… А знаешь, что это самая обыкновенная форма, блин, жизни в нашей стране? – он покивал в сторону двери. – Самая распространённая кодировка нейронов у милых, мать их за ногу, добропорядочных обывателей! У них или любовь-диктат, или любовь-забота, причём забота навязчивая. Бедные дети… И чтобы больше мне никаких котят! И щеночков, на всякий случай, тоже! – строго посмотрел он на Мальцеву и шутливо погрозил ей пальцем. – Ладно, пойду в свой кабинет. Тань, а что такое у твоей Маковенко в анамнезе?
– Во-первых, она уже не моя, слава богу. А во-вторых – в смысле? В каком анамнезе? – удивилась Татьяна Георгиевна.
– В половом. Она, как доложил Тыдыбыр – тоже вот ещё изнасилованная родителями мармеладка! – весь день сегодня дрожит, сознание разок потеряла. Хреново ей, но у тебя отпрашиваться ссыт. Ты же теперь заведующая всея ЖК в придачу. Светлана наша Мышиндровна белая как мел, слово «изнасилование» не может из себя выдавить. Это уже не малолетней Настёны наблюдение, а моё. Дьявол – он, знаешь ли, в деталях, кои по неопытности ещё не считываемы из пространства.
– Чего вдруг Разова изнасилованная родителями мармеладка? У них всё славно, там в семье все души друг в друге не чают.
– Ага. Это в семь лет для ребёнка хорошо. Но не в двадцать семь. Ладно. Тыдыбыр, в любом случае, жизнерадостен, здоров, безответно влюблён в Ельского, уже всю себя общёлкал этим блядским айфоном в кабинете заведующей ЖК и при слове «изнасилование» в обморок не падает и пополам себя не сгибается. А вот у Маковенко с этим делом что-то не так… Как бы ты или я, или чёрт лысый к ней ни относились, но мы с тобой, в отличие от чёрта лысого, врачи. Надо бы разобраться.
– Да я к ней с такой темой на километр не подойду! Хотя… Да, ты прав. Мне тоже что-то такое ещё утром показалось. Но, с другой стороны, она не шестнадцатилетняя девочка, и со своими проблемами, если они у неё есть, конечно же, давно могла бы обратиться к специалисту. К тому же одноразовая сплетня о них с Наезжиным ходила. Но тому, по отзывам нашего всезнающего среднего и младшего персонала, рука – лучшая подруга. Своя ли, чужая ли…
– Тьфу на тебя! А ещё взрослая умная женщина! Скабрезности от санитарок цитирует! Кто там разберёт, спьяну-то?! – притворно-гневно прокомментировал Святогорский. И, помолчав, добавил серьёзно: – Это не всегда просто, Тань… И хотя жизнь – это череда бесконечных актов насилия над собой, далеко не все способны через то или иное переступить. Без посторонней помощи… Спасибо за водку, подруга.
– Да пжалста! – несколько наигранно-развязно произнесла Мальцева. – В нашем баре завсегда налива…
Но она не договорила. И вовсе не потому, что Святогорский уже вышел за дверь. А потому что её внезапно со страшной силой замутило, в висках закололо, в ушах зашумело, и она еле успела добежать до умывальника, куда её обильно стошнило. Едва она умылась и привела себя в порядок, как в дверь вовсе без стука внеслась Маргарита Андреевна.
– Слушай, сейчас тебе расскажу – ржать будешь! Уже весь роддом ржёт, пока ты тут в мать Терезу играешься. Все ржут, и даже Панин, хотя он тебя на ковёр собирается вызывать и устраивать взъёб-тренаж. А чего белая такая?.. Короче, слушай! – скомандовала Марго, не дожидаясь ответа на свой вопрос.
А дело было так.
Анастасия Евгеньевна Разова исправно заполняла базу данных женской консультации, не забывая поглядывать за количеством лайков и комментариев в своём инстаграмчике. И тут в кабинет ворвалась разъярённая дама в роскошном кашемировом пальто (Настенька и сама давно такое хотела, и любящие мама и папа были готовы ей такое пальто купить, но, увы, Настюша в нём смотрелась, как миленький буфетик, накрытый пледом) и с самого порога заорала:
– Меня изнасиловали!!! Меня изнасиловали!!!
Настёна, в которой проснулся не то крепко прежде спавший диктатор, не то какой из комментариев подхлестнул. Или то обстоятельство, что Мальцева оперирует в физиологии, в родильном доме, и тут точно сейчас не появится… В любом случае, Анастасия Евгеньевна строгим тоном сказала даме:
– Вы что, не видите, что я занята?! И что вы себе позволяете?! Врываетесь в кабинет заведующей без стука! А если бы у меня женщина на кресле была?!
Вроде и ничего такого Настенька Разова не сказала. Впрямую себя заведующей не объявила. Но видок приняла такой, что дама немного убавила громкость.
– Садитесь! – смилостивилась Настя. И ещё с полминуты постучала по клавишам, давая даме понять, что у неё архисрочные дела. Но она – так и быть! – оторвётся от них на благо женского здоровья. – Какие у вас проблемы? – уставилась на даму Настя. И прищурила глаза.
– Изнасиловали меня!
– Где? Когда? Как? Кто?
– Так здесь, у вас! В пятом кабинете!
Настя достала из кармана футляр, извлекла очки, водрузила их на нос. И посмотрела на даму поверх очков. Очень нравящийся ей жест, слямзенный у Поцелуевой. (Оксана Анатольевна была немного не в ладах со зрением, но пользовалась, в основном, линзами. Лишь на ночных дежурствах рассекая по родильному дому в очках, вот так вот, слегка презрительно-высокомерно, но в то же время как бы и одобрительно-поощрительно взирая и на акушерок, и на беременных-рожениц-родильниц именно поверх очков. Из чего можно было сделать вывод, что Засоскина скорее дальнозорка, чем близорука.) Тыдыбыр долго отрабатывала это движение и взгляд перед зеркалом, а тут вот и повод использовать его «в полях» появился. Отлично!
– Разъясните подробнее! – строго попросила Настя, поскольку была так озабочена надеванием очков и тем, заценит ли презрительное одобрение и высокомерное поощрение эта кашемировая баба, что сам текст почти не зацепил Настенькино сознание. Пятый кабинет вроде… Что там в пятом кабинете? А откуда Насте знать, что там в пятом кабинете, или в десятом, если она тут вообще никого в консультации не знает. Ну, кроме Маковенко, которая уже дважды сегодня приходила к ней, крыса липкая, и пила горячий сладкий чай, потому что очень плохо себя чувствовала.
– Я пришла получить справку. А он мне и говорит – пожалуйте на кресло! Мне нужна справка о состоянии здоровья от гинеколога! Зачем мне кресло?
– Это женская консультация! – Настя посуровела. – Гинеколог не может вам выдать справку о состоянии вашего женского, – подчеркнула она особо, – здоровья, пока не осмотрит вас и не выполнит бимануальное исследование.
– Уже давно изобрели УЗИ! – взвизгнула дама. – Зачем эти варварские методы?! Это унизительно! Но он отказывался мне давать справку без обследования, и потому я – бог вам всем судья! – влезла на это ваше варварское кресло! И этот омерзительный хмырь залез мне в святая святых своей огромной ручищей и… И намял мне живот. И вообще. Я буду писать жалобу! На ваше имя!
– Пожалуйста! – любезно сказала Настя, подсунув кашемировой даме бумажку формата А4.
– Как ваши имя-отчество-фамилия?
– Анастасия Евгеньевна Разова.
– Заведующей женской консультацией, Анастасии Евгеньевне Разовой от… – диктовала сама себе женщина тем временем, пока Тыдыбыр обдумывал, как бы незаметно щёлкнуть «кашемировую» на айфон.
– Вот, возьмите!
– Довожу до вашего сведения, что врач из пятого кабинета изнасиловал меня двумя руками… – прочитала Настенька. – Как?! Прямо двумя руками?
– Одной изнутри, другой – снаружи! Весь живот намял!
– Нет, вы должны написать всё точно. И чётко. Я дам жалобе ход, я буду её разбирать. Должно быть всё совершенно ясно. Весь состав… преступления.
Дама опять заскрипела ручкой.
Тыдыбыр проделал эту манипуляцию – «перепишите, надо всё детально отразить!» – ещё пару раз. Совершенно непонятно почему, но дама покорялась. Видимо, её подкупала абсолютная Настенькина серьёзность.
Ровно через полчаса после ухода дамы фоточка пользователя Инстаграма akusher-HA собрала порядка тысячи лайков и примерно столько же комментариев. На картинке гордо реяло фото жалобы-заявления со следующим текстом:
Исполняющей обязанности заведующей ЖК №…
ЖАЛОБА
Довожу до вашего сведения, что сегодня, в кабинете номер пять вверенной вам консультации, я подверглась бимануальному изнасилованию врачом… Он изнасиловал меня одной (правой) рукой – внутри. И второй (левой) рукой – снаружи. Чем причинил мне невыносимую моральную боль и унизил меня как женщину и как человека. Считайте эту жалобу досудебным извещением. Сила моральной боли, если принять невыносимую за сто процентов, равна девяносто девяти. Сила физической боли от насилия, совершённого надо мною одной (правой) рукой (внутри) врача, если принять за невыносимую физическую боль десять баллов, была равна пяти-шести баллам. Сила физической боли от насилия, причинённого мне другой (левой) рукой (снаружи), если принять за невыносимую физическую боль десять баллов, была равно трём-четырём баллам.
Дата
Подпись.
Разумеется, номера и фамилии были размыты. Но отчётливо был виден край синей печати, которой Настя пришлёпнула бумаженцию. Следующей фотографией, вывешенной этим же пользователем Инстаграма, была фотография врача-насильника. Крохотной уютной улыбчивой дамочки предпенсионного возраста. Ростом с ведро и ладошками с дулю. Настенька зашла в пятый кабинет, представилась врачом, собственно, обсервационного отделения и сказала, что ей поручили делать стенд о работе ЖК. «Насильница» охотно и радостно улыбнулась в Настенькин айфон.
– Представляешь? Вот, смотри! – Маргоша шустро подсунула Татьяне Георгиевне экран под самый нос.
Мальцева не удержалась и расхохоталась.
– Ага. Всех в клочья уже и рвёт!
– Кто бы мог подумать, что у Тыдыбыра есть чувство юмора! Надо же, «бимануальное изнасилование»! Бумажку-то она сохранила?
– Бумажку у неё Панин отобрал. Сказал, что будет отбиваться ею от судов. Через психиатрическую экспертизу, разумеется. И, конечно же, орал на бедного Тыдыбыра так, что стеклопакеты трещали.
– Да он не орать на неё должен был, а сразу назначить заведовать этой грёбаной ЖК!
– У него настороженность. После её первой интернет-истории… Ну и срывается на всех за всё про всё. И за Варю, и за тебя. И за…
– И за то, что молодость прошла, ага.
– В общем, теперь Тыдыбыр действительно будет делать стенд о работе нашей доблестной ЖК. Панин постановил.
– Да на здоровье! Сразу после того, как базу данных заполнит… Новая специальность, Марго! Раньше были кто? Мануальщики. А теперь вот – бимануальщики!