Кадр тридцать первый
«ЦА»
Мальцева запарковалась на своём законном месте, под окнами обсервационного буфета первого этажа. Конференция закончилась, а вместе с ней и иллюзия отдыха. Всё равно мобильный разрывался. Но теперь она могла его ненадолго отключить. И она, и даже Панин. Всё-таки Родин был не только высококлассным специалистом, но и очень ответственным и надёжным человеком, не в пример своему предшественнику.
– Здравствуйте, Татьяна Георгиевна! – подскочила с места молоденькая акушерочка приёмного. – Вот, к вам оформляем! – кивнула она на симпатичную девицу, сидящую напротив неё на краешке стула.
– У меня только схватки начались. Вы меня не помните?
Дальше обыкновенно следовало: «Я у вас лежала/рожала!» Но ничего подобного не последовало. Возможно, Мальцеву привлекали для консультации. Она внимательнее вгляделась в лицо девушки. Симпатичная, даже красивая, мордашка. Знакомая. Но с какого-то момента все типы симпатичных, даже красивых, равно как и несимпатичных и откровенно некрасивых «мордашек» становятся любому акушеру-гинекологу на одно… место.
– Я редактор той передачи, где вы снимались!
– Ах, да, да…
За последний год Мальцева только и делала, что «снималась» в передачах. Раз десять, никак не меньше. И ещё больше – отказывалась в них сниматься. Но Панин орал про узнаваемость роддома, про то, что все эти пляски – роддому на пользу. Происходило это обыкновенно так: поступал звонок с неизвестного номера.
– Да?
– Здравствуйте, Татьянгеоргна! Вас беспокоит редактор передачи «Шурумбурум», которая выходи на канале Бурум-Шурум. Мы хотели бы пригласить вас в качестве гостя/эксперта/гостя «в стул»/прокомментировать ситуацию с умершей в городе Гнилозубово девочкой…
Первый редактор, позвонивший с подобного рода просьбой, был послан по вполне конкретному адресу. После чего Мальцеву вызвал к себе Панин и ныл, что у него люди попросили прислать специалиста, а он этим людям не может отказать… Почему он не отказывал людям на задницу Мальцевой, а не на свою собственную – не понятно. В итоге Татьяна Георгиевна на какое-то из телешоу покатилась.
В арендованном Мосфильмом сарае она тогда просидела несколько часов, хотя подъехала к точно назначенному сроку. В неё сперва вцепились две разухабистые тётки и, вымазав ей лицо замазкой, начернив веки и ресницы, а губы унавозив ярко-алой помадой, схватились за плойку и сделали из её гладких опрятных волос кубло куделек, по которым ещё потом прошлись начёсом и забрызгали это всё лаком. В результате Мальцева стала похожа на ярчайшую представительницу отряда «мохеровых беретов» – гримёры способны испортить любую красоту. Первый раз она всё это безропотно снесла, потому как полагала, что доверять профессионалам – это норма. И, вероятно, гримёры знают что-то такое, чего ты сам о себе не знаешь, и им стоит верить больше, чем зеркалу.
– Ну вот, теперь красавица! – безапелляционно рявкнула главная из разухабистых тёток.
Мальцевой ничего не оставалось, как покорно согласиться. Всё равно при помощи всего лишь расчёски привести кубло в порядок не представлялось возможным. Тут или бритва, или обильное мытьё головы со всеми возможными масками, увлажнителями, кондиционерами – иначе то, что останется, не расчесать.
Такой «красавицей» Татьяна Георгиевна и просидела в присарайном помещении несколько часов, дивясь про себя, сколько же вокруг бездельников, а между тем в стране, как обычно, кризис, и работать, как это и положено, – некому. Какого-то невнятного возраста мальчики и девочки «восемнадцать-сорок» сидели, галдели и носились вокруг. Сидели они с глубокомысленным видом, являвшим миру презрение и усталость. Пусты были их глаза, уставившиеся в айфоны, айпады и лептопы. Галдели они о чём-то непонятном Татьяне Георгиевне. О маршах справедливости, о трагедиях креаклов («О трагедии кого?» – уточнила она у одного из «мальчиков», схватив его за полы свисающего палантина, обмотанного вокруг шеи пару раз. – «Креаклов!» – брезгливо облил он её презрением в ответ, потрусив ручкой). Носились они вокруг, потому что кто-то задерживался, кто-то – опаздывал, а кто-то просто – «гандон немытый!», ну и потому, что ведущей нужна была то лиловая юбка, то зелёные боты. Что-то в таком роде. Изуродовавшая её гримёрша пару раз вытянула Мальцеву покурить, они даже о чём-то посмеялись. Гримёрша оказалась в общем-то неплохой бабой, со взрослым сыном, молодым мужем и кучей общечеловеческих проблем, которые тут же вывалила на Татьяну Георгиевну. После чего ещё пару раз прошлась по ней из баллончика с лаком – в помещении уже, разумеется, где и так не было особо чем дышать, – на правах почти что подруги. Мальцева всё покорно терпела. Не хотелось обижать хорошего человека. Единственного, кто тут действительно не покладал рук, усердно тонируя, разукрашивая и причёсывая. От нечего делать – статьи из научного журнала в такой обстановке всё равно в голову не лезли – Татьяна Георгиевна даже стала наблюдать за теми, кого встречающие втыкали разухабистым бабёнкам в кресло. Особенно её заинтересовала оказавшаяся донельзя глупой разрекламированная телеэкранами и глянцевыми изданиями «психолог» с очень русско-литературной фамилией. Пожалуй, по уровню интеллекта она была куда ближе к больничной каталке, чем даже к обыкновенной, среднестатистической, гипотетической потребительнице её «психологических советов». Неужели же кто-то ещё всерьёз может верить в то, что мужчине нужен «только секс!» – и пожрать. Или таки больничные каталки сожительствуют с кислородными баллонами. И весь мир добрых обывателей, потребляющих это гонево, населён идиотами и идиотками. Причём – клиническими. Ай-яй-яй, Татьяна Георгиевна! Да ведь это снобизм!
– Ах, как я люблю Наташу! Она такая!.. – закатила глаза главная гримёрша, когда психолог вытащилась из кресла, где просидела минут сорок, в результате чего стала похожа на клумбу. – Нет-нет-нет, Наташенька! Не обувайте сейчас эти туфельки! Пол в студии очень скользкий, вы просто нае… упадёте просто! Вы в креслице сядьте как есть, а редактор вам туфельки поднесёт!
– Кто такие креаклы? – спросила Татьяна Георгиевна у гримёрши.
– Представители креативного класса! – сказал та. – Ну, журналисты, рекламщики, писатели и прочие не пришей к этому самому рукав! – пояснила она следом. – Те, которые руками ничего не умеют, а только пиздеть горазды.
Через несколько часов съёмка, наконец, началась. В холодном убогом помещении. Звукорежиссёр ледяными руками пролез Мальцевой за пазуху и, нисколько не смутившись от того, что задел её грудь, прицепил микрофон на воротник. Что-то там проорал невидимый режиссёр, выскочила злая, как ведьма, страшноватенькая коротконогенькая ведущая в безумного цвета ботах и нелепой юбке, и дураковатое шоу началось. Мальцева что-то там комментировала, много говорила и спорила с людьми, бывшими не очень, как ей показалось, в теме передачи, но от неё в записи остались только две фразы, вырванные из контекста и купированные.
– Боже, какой ужас! – шептала она, просматривая передачу у Панина в кабинете. – Кстати, юрист там был настоящий. А все вот эти тётки – подсадные. Ведущая – вообще полная дура, к тому же ещё с православным уклоном.
– Я у неё роды принимал, – коротко кинул начмед.
– Вот ты бы и шёл на это мудацкое шоу! – рявкнула в ответ Мальцева.
– А ты чего кудри накрутила, как буфетчица артиллерийского училища?
– Всё! Больше никогда! – вызверилась она на Сёму и направилась к двери.
– Мы всей душой за то, чтобы женщина сама решала, где и как ей рожать! – проорал ей вслед Панин, копируя её интонацию.
– Там была запятая, «но» и ещё целая куча осмысленного текста! – И Мальцева от души хлопнула дверью.
«Никогда не говори “никогда”».
Вскоре её пригласили сняться в документальном фильме «Хроники совкового быта».
– Расскажите нам об ужасах абортов в сталинской России, – ни разу не моргнув, попросил её обаятельный корреспондент, чьё выражение глаз никак не свидетельствовало о низком коэффициенте интеллекта.
– Как вы думаете, сколько мне лет?! – рассмеялась Мальцева.
Корреспондент попросил оператора выключить камеру, глубоко вздохнул и сказал:
– Татьяна Георгиевна, мы ориентируемся на ЦА. Наша ЦА жаждет знать об ужасах сталинской России. Я понимаю, что родились вы при Брежневе. При Горбачёве в школу пошли, но…
– Родилась при Брежневе. И в школу при Брежневе пошла. И гонки на лафетах отсмотрела уже в комсомольском возрасте, но благодарю за комплимент. В любом случае, об ужасах абортов при Сталине я не могу говорить как акушер-гинеколог.
– Наша ЦА всё равно не умеет считать. Наша ЦА вообще стоит жопой к телевизору и моет посуду. Ей важно, чтобы с экрана проникновенно…
– Да кто она такая, ваша ЦА? – перебила корреспондента Мальцева. – Централизованное Агентство? Царица Анэнцефалов?
– А кто такие анэнцефалы? – заинтересовано уточнил корреспондент.
После чего они хохотали минут пять. Корреспондент Дмитрий оказался не только обаятельным и умным, но и весьма образованным парнем. И признался, что по ночам читает томик Ницше. И детскую энциклопедию советских годов издания. Но ЦА…
– ЦА – это целевая аудитория, Татьяна Георгиевна. И подавляющее большинство креаклов считает ЦА быдлогопниками…
– А-а-а!!! – завопила Мальцева так, что дремлющий у камеры оператор проснулся.
Дело было в ресторане-клубе «Кино» – и услышавший вопль Мальцевой бармен, руководствуясь каким-то своим, присущим только барменам и официантам чутьём, принёс Татьяне Георгиевне стакан виски. Приняв его, она мужественно рассказала всё, что знала об ужасах абортов в сталинской России. В которой они, к слову, были запрещены.
– К женщине относились как к мясу, так? – подбадривал Татьяну Георгиевну корреспондент Дмитрий. – Аборт выполнялся без наркоза, после аборта её кидали в общую палату, ведь правильно, ведь верно? – угодливо заглядывал в глаза корреспондент Дмитрий.
– Да. И кормили её исключительно варёной кукурузой, – вполне серьёзно отвечала Мальцева. – Или, подождите, кукурузу разрешили уже при Хрущёве. А до этого женщин кормили только чёрной икрой. И не давали воды. Вот такие ужасы абортов были в сталинской России, в которой аборты, говоря по правде, были запрещены. Ну а при Брежневе вообще всем кабздец настал. Понастроили женских консультаций, медико-санитарных частей, врачей везде понапихали по разнарядке, акушеров-гинекологов, анестезиологов, чтобы любая дура, не отходя от горячего цеха, могла не изуродовать и не покалечить себя, а получить квалифицированную и специализированную медицинскую помощь. Но кормили всё равно плохо, говёным свежим хлебом, паскудным сливочным маслом, отвратительной манной кашей, насильно вливали горячий чай, не считаясь с желанием тут же, после аборта, сорваться и нестись домой, стирать, выбивать ковры…
Тут уже корреспондента Дмитрия сорвало с катушек. Зато он подарил Татьяне Георгиевне полную версию записанной фильмы со словами:
– Мы-то уж думали, наше гонево прикроют, но серия с вами взяла такой высокий рейтинг, что её уже четыре раза крутили. И проект продолжается. ЦА в восторге. Вы же ещё раз у нас сниметесь?
Татьяна Георгиевна диск в подарок приняла, но клятвенно заверила Дмитрия, что больше никогда! Самое ужасное было то, что Татьяну Георгиевну стали узнавать на кассах в супермаркетах, и даже тот узбек, у которого она постоянно закупала сухофрукты чуть не в промышленных масштабах, сообщил ей, что всё его семейство – на родине – смотрело фильм с участием Татьяны Георгиевны. В роддом стали приходить из других районов, чтобы «рожать у той докторши, что рассказывала по телевизору про ужасных советских врачей».
– Ой-ой!.. – чуть скривилась красивая девушка на краешке стула. – Я редактор передачи «Членом по столу». Вы снимались у нас, на эмтээрка «Май», тема была «Аборт – в надлежащую волну».
– Чем? Где? Куда? – пробормотала Мальцева.
– Членом. На московской телерадиокомпании. В надлежащую волну! Там на вас ещё три мужичонки накинулись! – с милой улыбкой сказала передышавшая схватку молоденькая хорошенькая роженица.
– А-а-а! – с каким-то даже экзистенциальным облегчением выдохнула Татьяна Георгиевна.
Она вспомнила эту милую, приятную, улыбчивую девочку. И московскую телерадиокомпанию, где запись передачи не задержали ни на секунду. И где такая же разухабистая, с лёгким флёром панибратства, видимо, присущего всему цеху, гримёрша не стала сурьмить ей брови и ресницы, выслушала её пожелания на предмет цвета теней для век и – самое главное! – не стала делать из неё залакированного насмерть пуделя, а порекомендовала оставить всё, как есть. Потому что «это ваш стиль, вам идёт, если живенько, то можно!»
Инфоповодом для передачи «Аборт – в надлежащую волну» явилось постановление о селективных абортах в одной из прошлых союзных республик, ныне – независимого мусульманского государства, где мальчики считаются большей ценностью, чем девочки. Потому в этом самом государстве было принято решение разрешать аборт, если плод женского пола. За обмусоливание разнообразных морально-этических, нравственных и физиологических аспектов данной темы радостно схватились наши телевизионщики, которым бы погорячей и позабористей. А там – хоть трава не расти. Формат передачи «Членом по столу» предполагал героев, противников и сторонников. В данном случае не селективного аборта в стране, ныне не имеющей никакого отношения к России, кроме ещё не окончательно вымерших русскоговорящих среди коренного населения, а прерывания беременности как такового. Татьяна Георгиевна отчего-то была приглашена в главные герои передачи, хотя ни одного аборта не сделала. Хм, двоякое утверждение: не сделала ни одного аборта. Абортов она, разумеется, выполнила множество. И в раннем сроке, и по медицинским показаниям. Но она не сделала ни одного аборта. Или всё-таки сделала? “This dark assertion will be illuminated later on”, как сказал бы старичок О.Генри. Или бы продекламировал рыжий знаток литературы Родин Сергей Станиславович.
Не такая неуютная, но тоже весьма сараюшного вида студия (нет, как они выглядят так красиво на экранах, представляя собой в жизни полнейшее убожество?!), была зонирована следующим образом: слева от подиума, по которому живенько рысачил коротышка-ведущий, была тумба, за ней стояли «противники», справа – тумба со «сторонниками». Перед самим подиумом располагались два кресла для главных гостей. Позади амфитеатром громоздились скамьи со зрителями, аплодирующими и смеющимися по сигналу, и Татьяна Георгиевна представить себе не могла, что это за люди, где их находят и на каком аркане сюда тянут. А она что тут делает?
– А вы что тут делаете? – улыбнувшись, шёпотом вопросила она сидящую с нею рядом в «главногеройском» кресле молодую девицу.
– Я актриса! – высокомерно ответила та.
Не родилась ещё та актриса, которая акушера-гинеколога холодом и высокомерием обдаст. Ну, или уже умерла. Фаина Раневская, например, очень бы даже могла. Но вряд ли бы захотела. Девица явно хотела облить Мальцеву холодом и презрением. Не понятно, почему. В любом случае, Татьяна Георгиевна не придала этому никакого значения.
– В смысле, актриса? – удивилась она. – Вы сделали много абортов и будете настаивать на том, что женщина – хозяйка своему телу, или вы не сделали ни одного аборта, у вас уже семеро детей, несмотря на молодость, и вы станете нести в мир, что бесконечные беременности – это прекрасно?
– Да нет! – внезапно хихикнув и куда теплее сказала молодая девица. – Я актриса. Просто актриса. В сериалах снимаюсь. Вы меня разве не узнаёте? Я актриса первого медийного ряда.
Это было ещё до того, как грамотный в вопросах не только медицинской терминологии Родин разъяснил Татьяне Георгиевне, что это за медийные ряды такие: «Первый медийный ряд: даже если не знаешь фамилию, морда знакомая. Второй: морда малознакомая, но если сказать, где и кого играл-играла – вспомнишь…» – и потому Мальцева этому «первому медийному ряду» никакого значения не придала.
– А вы кто? – поинтересовалась девица.
– Я врач. Акушер-гинеколог.
– Настоящий? – встрепенулась «просто актриса».
– Да. Настоящий акушер-гинеколог. Вон, за правой тумбой ещё настоящий врач акушер-гинеколог стоит. Доктор наук. Профессор. Приличный, что называется, настоящий профессор. Странно, что она стоит в «сторонниках». Насколько я её знаю и сколько я с ней пересекалась, она является ярой противницей абортов. Как и любой настоящий акушер-гинеколог.
– Не делает, что ли?
– Почему не делает? Делает.
– Зачем же она их делает, если она их противница?
– Затем, что лучше их сделает она, чем баба Клава. И потому что есть такая профессиональная опция: «медицинские показания».
– А что это за три помятых мужичка за тумбой противников абортов? – спросила «просто актриса» у Мальцевой.
– Понятия не имею.
«Тишина в студии!» – раздался грозный голос, и все притихли. «Просто актриса» закинула ножку на ножку и профессионально выгнула спинку, попутно придав самый выгодный ракурс своему смазливому личику, безошибочно вычислив, какая именно камера сейчас главная. Мальцева, напротив, вальяжно развалилась в кресле, как назло, оказавшимся слегка покачивающимся, и стала, собственно, в этом самом кресле слегка покачиваться. В студии становилось душновато.
Бодро выскочил коротышка-ведущий, размахивая руками, и с задорной серьёзностью протрубил в одну из камер: «С вами программа “Членом по столу” и я, Ерофей Шашкин, добрый вечер! Тема нашей сегодняшней передачи “Аборт – в набежавшую… в убежавшую… в надлежабля…” Давайте ещё раз!» В общем-то, не слишком и задержал Ерофей Шашкин съёмку, уже со второго раза без проблем справившись в творением очередного креакла – «Аборт – в надлежащую волну».
– Боже, какая безвкусица! – прошептала Татьяна Георгиевна себе под нос.
– Тишина в студии!!! И вы, гость в кресле, не качайтесь!
«Просто актриса» бросила на Мальцеву укоризненный взгляд. Но мягкий такой, как учительница младших классов. Мало ли. Настоящий гинеколог. Вдруг пригодится? Надо не забыть взять визитку после съёмок. Татьяна Георгиевна осадила мягкое кресло. Бедному Шашкину в третий раз пришлось произносить неудобоваримую тарабарщину.
– …щуюволнуисегодняунасвгостях, – багровея от недостатка кислорода и втягивая нужные химические элементы из среды, по всей видимости, жабрами, без паузы тараторил ведущий, – основательцентраостановимубийство… – Далее следовали имя-фамилия, которые Татьяна Георгиевна не смогла вычленить из потока речи. – А-а-а, – всё-таки наполнил лёгкие воздухом Шашкин, – а-таа-а-кжеещё-о-о-один-прола-а-айфер-и-борец-за-права-эмбриоо-о-нов…
И снова Мальцева не поняла ни имени, ни фамилии, хотя дикция у Шашкина была безупречная. Видимо, это был какой-то профессиональный фокус, ну или у Татьяны Георгиевны внезапно приключилась избирательная глухота.
Со стороны противников – точнее сказать: ратующих за категорическое запрещение абортов даже по медицинским показаниям – был ещё один мужичонка в дешёвеньком помятом пиджачке. Юрист. Со стороны «сторонников» – вернее: людей с головой, понимающих, что аборт – это плохо, но временами необходимо и что категорический запрет легальных абортов ведёт лишь к всплеску абортов криминальных – так же был юрист. Куда более спокойный и солидный дядя. Куда более образованный и умеющий вести вежливую аргументированную беседу, как показало дальнейшее развитие событий. А так же две женщины: профессор акушер-гинеколог Ольга Кустотина и депутат, фамилии которой Мальцева не запомнила. У депутата голос был такой же визгливый, как у пришибленных пролайферов, но вещи она говорила неглупые. Интеллигентную Ольгу Кустотину мужичонки так закидали шапками, что толком и слова не давали профессору акушеру-гинекологу сказать. И в какой-то момент Татьяне Георгиевне надоело слушать про то, что «бабы должны рожать!», «в стране не хватает солдат и рабочих!», «врачей-убийц – к ответу!», «жизнь – священное право каждой делящейся клетки!» – и она, включив так обожаемое Паниным ситуативное глубокое контральто на полную мощность, певуче, гулко и сильно затянула:
– А я вооообще за права бактерий и категорическую отмену антибиотиков и мыла!
На мгновение в студии воцарилась «тишина неожиданности». Хихикнула Оля Кустотина. Засмеялись в зрительном зале безо всякого сигнала. Не дожидаясь каких-либо указаний от ведущего или «студийного голоса сверху», пользуясь их внезапной ошарашенностью, Татьяна Георгиевна так же гулко и сильно и так же спокойно обратилась к мужичку – основателю центра «Остановим убийство»:
– Извините, у вас дети есть?
– Есть! – выкрикнул он.
– А жена?
– Какое это имеет значение?
– Ответьте на вопрос.
– Нет!
– А вы помогаете своей не жене, возможно, даже не одной, растить ваших детей?
– Я не понимаю, какое это имеет значение?! Мы тут говорим о глобальных проблемах, о стране, о том, что вы, врачи, ежедневно совершаете узаконенное убийство, в то время как…
– Так вы помогаете своей/своим не жёнам растить ваших детей?
Вместо того, чтобы достойно ответить на простой, в общем-то, вопрос – а хотя бы и уверенно соврать, – мужичок всё дальше и со всё большим визгом углублялся в глобальные аспекты проблемы, оперируя несуществующими текстами какой-то альтернативной ВОЗ. Профессор уже утирала слёзы, выступившие от хохота, зрители перестали реагировать на сигналы и смеялись от всей души, пролайферы стремительно теряли лицо, которого у них, признаться честно, с самого начала-то не было.
– В штате Нью-Джерси был проведен опрос пролайферов, в рамках крупномасштабного социологического исследования. Они заполняли длинную анкету, где среди самых ненужных деталей, вроде того, какую марку зубной пасты вы предпочитаете и где похоронен ваш прадедушка, был запрятан самый главный вопрос-тест, очевидно выявляющий готовность человека к убийству. Девяносто девять и девять процентов активных пролайферов признаны потенциальными убийцами, у них зашкаливает уровень агрессии, – перекрывало тягучее мальцевское контральто шум аудитории и визг трёх «пролайферов». – Кстати, почему среди вас нет женщин? И всё-таки, вы помогаете ваших не жёнам растить ваших детей?
Шашкин делал в камеру недовольное лицо и периодически говорил: «Татьяна…», но «студийному голосу сверху» сделал какой-то знак, мол, не тормози! Пущай гутарит! Профессору акушеру-гинекологу, юристу и депутату осталось лишь уложить цветочки на укатанных Мальцевой «пролайферов».
– Спа-а-а-аси!.. – затарился кислородом ведущий. – …и-и-ибогостямнашейстудиисвамибылерофейшашкинипрограммачленомпостолуабортвнадлежащуюволну!…Фуф!
К Татьяне Георгиевне подбежал звукорежиссёр.
– Я, наверное, ужасно себя вела? – спросила, немного смутившись, Мальцева, слегка отойдя от азарта. Подобные мужичонки её раздражали как класс, как биологическая разновидность.
– Это была лучшая наша передача за последние полгода! – благоговейно прошептал звукорежиссёр.
У лифта Татьяну Георгиевну догнал второй, более молчаливый пролайфер, тот, который был представлен как «борец за права эмбрионов».
– Вы делали аборты?
– Что? – удивилась Татьяна Георгиевна, уже успевшая задуматься о чём-то своём.
– Вы должны покаяться! Покаяться – и вас простят!
– Вы кто?
Подошёл лифт. Борец за права эмбрионов оттёр всех прочих желающих и, буквально впихнув Мальцеву в лифт, быстро нажал кнопку.
– Покайтесссссь! – чуть не в лицо Мальцевой зашипел борец, схватив её за лацканы куртки.
– Публично? – от неожиданности вырвалось у Татьяны Георгиевны. – Руки убери, – сказала она так холодно, что у пролайфера как-то поубавилось пылу, и он тут же отпустил её.
– Вы должны покаяться. Это синдром выгорания, – скучно и даже чуть расстроенно сказал он, продолжая тащиться за ней по холлу телерадиокомпании. – Покайтесь. Покайтесь…
Она вышла на улицу и пошла к машине.
– Покайтесь! – тащился за ней пролайфер.
– Послушайте! – Мальцева внезапно остановилась и резко обернулась к чуть не врезавшемуся в неё «борцуну». – Вот вы, взрослый человек. Уверена, не совсем кретин, раз наловчились с какого-то фонда бабки сосать. Возможно, вы даже верите в то, что несёте. Но поверьте, частенько вовремя выполненный аборт – это благо. Для здоровья и жизни женщины. И не только для неё.
– Усыновите дауна! Покайтесь и усыновите дауна! – снова-здорово завыл пролайфер, и Татьяна Георгиевна подумала, что, пожалуй, погорячилась, назвав его не совсем кретином.
– Здрасьте, приехали! Почему это я должна усыновлять дауна?
– Вы хорошо одеты, вон какая у вас машина. Вы врач и наверняка отлично зарабатываете, вы должны усыновить дауна! Я бы усыновил, если бы у меня было столько всего, сколько у вас!
– Так заработайте – и усыновите!
Мальцева поняла, что попытки бесполезны и, нажав на брелок, подошла к машине.
– А вы куда едете? – будничным голосом уточнил «борец за права эмбрионов». – Подбросите на Тверскую?
– Пошёл вон! – тихо сказала Мальцева.
– Вот видите, какая вы злая. Вам надо покаяться.
– Я сейчас позову охранника.
– Не надо охранника. Придётся ждать вызванное редактором такси, – вздохнул пролайфер и потопал обратно, ко входу в здание телерадиокомпании.
– Это. Какой-то. Маразм, – сама себе сказала Татьяна Георгиевна, слегка подражая Карцеву в роли Швондера.
К соседней милой барби-букашке насыщенного ультрамаринового колеру подбежала «просто актриса». К слову, молчавшая всю передачу и только менявшая коленку и ракурс профиля милого личика в ту или иную камеру.
– Ой, Татьяна Георгиевна, вы были великолепны! Как вы их уделали! Мне вот тоже один говорил: «Роди, и я для тебя…» – Актриса слегка нахмурилась. – Ты сначала «для меня». А потом я уже тебе рожу. Чего это я тебе рожать буду, если у тебя жена и дети. – Хорошенькая актриса помрачнела. Но совсем чуть-чуть. – Да что я тут!.. Рада была с вами познакомиться. У вас визитка есть?
Татьяна Георгиевна вынула карточку из сумки и протянула актрисе со словами:
– Лучше предохраняйтесь. Аборты – зло.
– Да вы же сами только что говорили, что каждая женщина имеет право распоряжаться своим телом, что существуют показания и что…
– И что глупость – куда большее зло, чем аборты. Что не делает аборты меньшим злом, – вздохнула Мальцева и посмотрела на актрису с ничуть не меньшим сожалением, чем минутой прежде на пролайфера.
«Людей любить невозможно!» – подумала она и, пожелав актрисе всего самого наилучшего, стартанула со стоянки. Дав себе слово: «Больше никогда!»
Через месяц ей позвонила редактор передачи и сказала:
– Татьяна Георгиевна, вы нашу ЦА порвали! Это была одна из самых рейтинговых передач! ЦА от вас просто в восторге! Мы хотим позвать вас на передачу о нетрадиционных способах лечения. Ну, там, экстрасенсы всякие, керосин с мёдом. Вы же придёте, придёте?! – Мальцева разговаривала с ведущей по телефону, но у неё создалась полная иллюзия того, что редактор умоляюще глядит ей в глаза.
– Нет, ни за что! – категорически ответила Мальцева.
Чтобы через неделю припереться на запись передачи и устроить потрошение тётеньки-целительницы с пятнадцатью дипломами никому неведомых академий, трижды доктора никогда не существовавших наук. Зла она на себя была до ужаса. Во-первых – за неспособность отказать этой милой редакторше. Во-вторых – за свою способность быстро заводиться и рвать всех в клочья. А ЦА, как выясняется, просто любит корриду, были бы бык с тореадором позабавней и балет покровавей. Ох уж эта ЦА. Ох уж эти телешоу. Нет, больше никогда!
И вот сегодня, более полугода спустя, эта милая девочка-редактор сидит на краешке стула в приёмном покое и явно собирается рожать. Слава богу, не на запись телевизионной программы приглашает.
– А почему в обсервацию?
– Австралийский антиген.
– Ясно. Оформляйте, – кивнула она дежурной акушерке.
– Татьяна Георгиевна, а вы у меня роды примете?
– Есть дежурный врач…
– Ну, мы же с вами знакомы! Ну, пожалуйста, Татьянгеоргна! Ну, пусть это будете вы!
На сей раз редактор действительно умоляюще смотрела Мальцевой в глаза.
– А заранее вы не могли мне позвонить, договориться?
– Ой, ну вы же такая безотказная!
Приехали. Вот тебе и грозная заведующая. Марго на ней ездит. Редакторы телеканалов погоняют… Кстати, о Марго. Кабинет! Если он всё ещё не отремонтирован, то она снесёт Маргарите Андреевне голову. Как Коннор Маклауд. Ей богу. Сил уже никаких нет. Впрочем, как и ключа от кабинета.
В приёмный покой внеслась Маргарита Андреевна.
– О, не успела приехать, уже рожаешь? Как отдохнула? Идём, я покажу тебе твой кабинет! Ты – закачаешься! – скороговоркой протараторила Марго. Она явно гордилась собой. Ей явно не терпелось похвастаться. И она явно ожидала от заведующей если не похвалы и одобрения, то – как минимум – благодарности. Но ни при каком раскладе она не была готова к тому, что произошло.
– Всё, можешь снимать повязку! – сказала старшая акушерка отделения обсервации Маргарита Андреевна Шрамко своей давней подруге, заведующей тем же отделением Татьяне Георгиевне Мальцевой. Заставив её эту самую повязку на глаза нацепить ещё в своём кабинете, торжественно проведя за ручки до её кабинета и посреди кабинета ту немного раскрутив, как в детстве, перед раундом игры в «Слепого кота». И сама же эту повязку с неё и сдёрнула.
Татьяна Георгиевна несколько ошарашено поглядела вокруг, глаза её приобрели испуганное выражение, затем она на несколько мгновений сфокусировала взгляд на постере-репродукции анатомического рисунка Леонардо Да Винчи «Плод во чреве матери» и, внезапно обессилено упав на новый диван, зарыдала. Зарыдала горько, взахлёб, как плачут только очень сильно обиженные дети.
– Ой, какой красивый кабинет у Татьяны Гео… – в двери засунула нос любопытная санитарка.
– Так, быстро вышла отсюда. Чего шляешься, заняться нечем?! – моментом выставила Марго санитарку и заперла дверь изнутри.
– Быстро рассказывай мне, что случилось!
Маргарита Андреевна по-хозяйски раскрыла новый модный холодильник, где стояли всё те же растворы и полупустая бутылка водки. Цапнула бутылку и быстро налила в крохотную рюмочку ледяной тягучей жидкости.
– Танька! Немедленно посмотри на меня и скажи, что случилось!
– Ни… Ни… Ни… Чего!… Не… Случи-и-и-лось! – подвывала Мальцева, отрицательно мотая головой и, не отрывая ладоней от лица, размазывала слёзы, льющиеся из глаз водопадом.
– Тебе что, ремонт не нравится? – Марго посмотрела на рюмку, приготовленную для подруги и, вздохнув, залпом опрокинула её в себя. – Ничего розового, никакого малинового и даже намёка на бордовый! Сделала всё, как Панин велел! Мы оба тебе сюрприз готовили. Он сам, лично, и мебель, и ткани выбирал. И даже этот холодильник. Вся ты теперь в любимом бежево-пыльном, твоего любимого оттенка, и бледно-зелёном – цвета твоей жизни. Так что – чего ревёшь?! – топнула ногой Марго.
– Ни… Ни… – Мальцева шумно всхлипнула.
– Так, всё! – Марго подошла к Татьяне Георгиевне и с силой оторвала руки той от лица. – Быстро объясняй мне своё «ничего»!
– Этот… пос…тер! – всхлипнула Мальцева. – Был в другой рамке!
– Ясир Арафат, мать честная! – всплеснула руками Марго. – Действительно, как я сразу не догадалась, из-за чего истерика. Какая трагедия!
Татьяна Георгиевна слегка успокоилась, но на слова подруги никак не реагировала, утирая руками и без того опухшие глаза.
– Это был сарказм. Тань, ты различаешь сарказм?
– А ты что, «Доктора Хауса» насмотрелась?
– О, как приятно слышать нотки ненависти в твоём голосе. Это так бодрит! Спасибо, Маргарита Андреевна, что так оперативно сделали такой прекрасный ремонт!
Старшая акушерка картинно замерла в ожидании реакции заведующей.
– Это был твой текст, если что, – так и не дождавшись благодарности, она отмерла.
Татьяна Георгиевна встала и налила себе водки в ту же рюмку, которой чуть раньше воспользовалась Марго. И молча выпила.
– Постер был в простой, чёрной, слегка потёртой рамке. Тонкой. Простой. Элегантной. Без ваших мудовых фестонов и блядских рюшечек, – мрачно прокомментировала она, проглотив пятьдесят холодной водки. И, немного помолчав, добавила: – И этот постер, в той рамке мне подарил Матвей. И ты, и Панин это знали.
– И я что?! – внезапно зло заорала Марго. – Должна сейчас упасть на колени и биться головой об этот свежеположенный дорогущий паркет? Возможно, я и знала. Возможно, ты до сих пор хранишь использованные менструальные прокладки, только потому, что их тебе купил Матвей. Очень даже может быть, что ты хранишь его нестиранную рубаху, точнее – истлевшую рубаху. Или трусы! Возможно, ты жалеешь, что закопала его, а не мумифицировала труп. И я, и Панин, зная, что этот постер в той рамке тебе подарил Матвей, просто-напросто забыли это! Потому что мы – не фетишисты. И не некрофилы, в отличие от некоторых тут! Мы поменяли эту ёбаную рамку к этому говённому постеру только потому, что всё здесь в бежево-палево-пыльно-оливковых тонах. Угодить хотели-с! Извините-с, барыня-с!
Прокричав всё это, Маргарита Андреевна обессилено упала на стул и, запрокинув голову, закрыла глаза.
– Маргоша… Маргоша, извини меня!
Мальцева подошла к подруге и неловко обняла её за плечи.
– Заперлись в кабинете и обнимаются. Точно как две старые лесбиянки, – проворчала Марго. – Отстань от меня со своими обнимашками, дрянь неблагодарная.
– Маргарита Андреевна, – Мальцева опасливо присела на свой новый стул за своим новым столом. – Я очень тебе благодарна. И за бежевый. И за оливковый. Только это… – Татьяна Георгиевна ещё раз оглядела кабинет. – Фестончиков и всякой… – она долго подбирала слово. – И всякой мишуры всё-таки немного чересчур.
– Ага! Надо было всё в чёрненькие потёртые планочки укатать, как я не догадалась! – язвительно пробормотала Марго.
– А… А куда ты дела… прежнюю рамку? – аккуратно и почти, как ей казалось, безразлично поинтересовалась Мальцева.
– Таня, я её выбросила. На свалку. В мусор. – Маргарита Андреевна посмотрела подруге прямо в глаза.
– Ну… Ну, ладно, – смутилась та, поглаживая свой новый стол. – А чего он такой лакированный. Чувствую себя какой-то… Глянцевой Барби какой-то! Лакированный стол, господи! И такие изгибы… И кресло. И занавеси какие-то… Разве у меня не должны быть моющиеся занавеси?
– Они, Та-ня, стирающиеся! – отчеканила Маргарита Андреевна. – В общем, спасибо, госпожа заведующая, что не ударили, – подпустив в тон ядовитости, прошипела старшая акушерка отделения, вставая со стула. – Пойду я работать.
– Марго, я ребёнка хочу! – внезапно выпалила Мальцева и покраснела.
– Оба-на! – Маргарита Андреевна плюхнулась обратно в новый стул. Точнее сказать, полукресло «под Гамбса».
– Всё-таки очень вычурные мебеля ты мне подсунула, – хихикнула Татьяна Георгиевна. – Толку-то, что оно всё не розовое в малиновую крапинку? Какой-то пошлый диванчик в валиках. Кожаный. Как я на нём спать буду?! Он же звуки издаёт! Все кожаные диваны издают неприличные звуки. И эти безобразные кресла, стеклянный столик. А уж стулья! Ну, чисто Ильф и Петров.
– Эльф и Петров! Ты мне зубы не заговаривай. Ты вернись к вот этому, к…
– К чему, Марго?
– К – кого ты хочешь?
– Ребёнка! – раздражённо выпалила Мальцева. – Завидно мне стало, что у тебя великовозрастное дитя Светка есть, которая из тебя все соки тянет и издевается над тобой, как хочет. Вот, тоже ребёнка хочу, чтобы жизнь малиной не казалась.
– Класс! – восхищённо промолвила Марго, не обратив никакого внимания на иронию подруги. – Я всё ждала, пробьёт тебя до климакса или так и сдохнешь в одиночестве? И от кого будем рожать?
– Беременеть. Беременеть будем от интерна, – деловитым конспиративным шёпотом произнесла Мальцева.
Маргарита Андреевна пригнулась к необъятному лакированному столу.
– О господи, ну и рожа у меня с утра! – невольно вырвалось у неё, когда она наткнулась на своё отражение. – Почему от интерна?
– Вот! Ты мне специально этот лакированный стол-зеркальце подсунула, чтобы он мне круглосуточно правду про мой возраст транслировал!.. Он мне нравится. Интерн, – зачем-то уточнила Мальцева. – Он – умный. По-крайней мере – не глупый. Красивый. Высокий. Молодой, что немаловажно. Не от старпёров же типа Панина или Волкова рожать, риск синдрома Дауна от них повышен. Помноженный на мой возрастной риск. В общем, интерн… – она неопределённо помахала ручкой.
– Годится в производители, – резюмировала Марго. – Так вот и выходи за него замуж!
– Марго, чтобы забеременеть, замуж выходить не обязательно. Полагаю, что как высококлассная акушерка ты с этим фактом знакома не понаслышке, – саркастически скривилась Мальцева.
– Тогда беременей от интерна, а замуж выходи за Волкова.
– Да, очень красиво! Дорогой Иван Спиридонович, я забеременела от чудесного юноши, не соизволите ли дать моему ребёнку вашу фамилию, раз уж я так любезна, что дала своё согласие на брак с вами?
– Ты что, идиотка? Волкову ты, разумеется, скажешь, что это его ребёнок.
– Марго, это – не порядочно!
– Да посрать!
– Мне – не посрать. И вообще, мне не нужен муж. Мне нужен ре…
В кабинет требовательно постучали. Марго чертыхнулась. Мальцева властно кивнула ей, быстренько пройдясь пальцами по лицу. Маргарита Андреевна встала и открыла дверь.
– Боже мой! Какая красота! С ума сойти! – на пороге стояла дежурная акушерка родзала. – Маргарита Андреевна, вы гений! Это же прям в журналы про модные интерьеры можно снимать.
Старшая акушерка горделиво подбоченилась, оглядываясь на Мальцеву.
– Ты за этим сюда пришла? Моим кабинетом восхищаться?! – сурово уставилась на акушерку заведующая.
– Ой, нет, Татьянгеоргиевна. Я просто от.. от восторга. Там эта девочка, которая рожает, к ней двое пришли. Хотят оплатить семейный родзал и присутствовать на родах. Двое мужчин. Двое молодых мужчин, – уточнила она, всё ещё в пароксизме совершенно искреннего восторга вертя головой. Мальцева, следуя за взглядом акушерки, пришла в ужас и от вычурных плафонов, и от безвкусного зеркала, и от какого-то слишком уж будуарного умывальника. И в ещё больший ужас, что сразу это всё не переделать. Нанесение Маргарите Андреевне смертельных обид не входило в её ближайшие планы. – И они ей не муж, и не брат, и не… В общем, они вас ждут в приёме, Татьяна Георгиевна.
– Сейчас подойду. Всё?
– Ой, ну какая красота! – ещё раз восхищённо протянула акушерка и нехотя вышла за дверь.
– Видала, ЦА в восторге! А у тебя просто вкуса нет! – подытожила Маргарита Андреевна.
– А ты знаешь, кто такая ЦА?
– Целевая аудитория, чушка ты отсталая!
– Ага, а ещё этой целевой аудитории нравится то, что по телевизору гонят. И, разумеется, исключительно по факту наличия изысканного вкуса!
– Так, мы с тобой ещё про ребёнка не договорили.
– Маргарита Андреевна, идите в приём и разберитесь с мужчинами рожающей девочки, – скомандовала заведующая. И слегка издевательски добавила: – Она, кстати, из телевизора, эта девочка. Явно твой клиент! Поговорите с ней о вкусах ЦА. И абы кого мне просто так в семейный родзал не пускать!
– Но мы с тобой ещё не закончили!
Маргарита Андреевна поднялась и решительно направилась к двери.
– Закончим. После того, как о своих интернет-свиданиях мне расскажешь! И, Марго…
– Что? – обернулась та на пороге.
– Рамку тебе никогда не прощу! – Татьяна Георгиевна ткнула подбородком в постер. Висящий, надо признать, на том же самом месте, что и до ремонта.
Наверное, она была несправедлива к Маргарите. Наверняка. Маргоша старалась. Изо всех сил старалась просоответствовать её вкусам. И про рамку – ну, действительно! – просто забыла. Любой бы забыл. Все уже забыли. Кроме неё, Мальцевой. Никто и не обязан помнить. Возможно, Маргоша и права. Прах к праху, в конце концов. Действительно, попахивает некрофилией. Нельзя настолько любить память о покойном. Надо признаться себе: лишь память о покойном. Любить надо живых. К психологу, что ли, пойти? И чем ей поможет психолог? Есть у Мальцевой приятельница – психолог. Занимается семейной психотерапией. Разрешением семейных проблем. И даже сексуальных. Самое смешное, что эта самая приятельница разведена, а сексуальные отношения у неё с парнишей на десять лет моложе – ну никак не наладятся. У парниши есть официальная гёрлфренд – его ровесница. И строгая еврейская мама. Потому семейная психотерапевт занимается с парнишей сексом в его не слишком роскошной и удобной машине в каких-то случайных местах. А в одинокой квартире утешается котиком, пирожными и фейсбуком. Разве возможно, чтобы травматолог оперировал поломанными руками? Или кардиолог в состоянии острого сердечного приступа принимал пациента с лёгкой транзиторной аритмией? Дама же с неустроенной семейной, личной и сексуальной жизнью берётся решать таковые проблемы у доверчивых обывателей. И они несут денежки и не парятся. Нет уж, обойдётся она, Мальцева, без психологов. Вон, Маргоша – лучший психолог. Правильно она рамку выкинула… У Татьяны Георгиевны защемило сердце и слёзы хлынули из глаз. И в этот момент в кабинет вошёл интерн.
– Александр Вячеславович! Вы бы хоть стучали! Всё-таки кабинет заведующей, а не клизменная!
Она вскочила из-за стола и подбежала к умывальнику. И, повернув вверх до упора новомодный кран, вся обрызгалась. Отчего слёзы потекли ещё обильнее. Мальцева стала щедро омывать водой лицо.
– Татьяна Георгиевна, если это вас успокоит, я бы тоже плакал, увидь я такой кабинет.
– Ужасно, да?! – бубнила она из-под потока воды. – Ужасно, скажи, ужасно?! Жуткая безвкусица!
Интерн тихо прикрыл дверь, повернув защёлку. Подошёл к умывальнику, снял с крючка полотенце. Закрыл кран. И ласково повернул мокрую заведующую к себе. Нежно промокнул ей лицо полотенцем.
– Переоденься. И пошли. Там у нас сегодня такой пир любви и доверия… Тебе понравится.
Чуть иронично. Но она моментально успокоилась. И даже улыбнулась. И ей захотелось срочно всё бросить и провести с ним целый день. Где-нибудь как можно дальше от родильного дома. Нет! Так не бывает! Двадцатипятилетние мальчики просто не могут быть такими! Психолог не нужен! И психиатр не нужен! Враче, исцели себя сам!
– Вам не кажется, что вы забываетесь, господин интерн? – пробурчала она.
– Не кажется.
Он мягко улыбнулся, повесил полотенце на крючок и вышел за дверь. А она осталась, как дура. В мокрой одежде и… И в кабинете после ремонта ещё нет ничего. Или? Она подошла к новому шкафу и открыла его. На плечиках висели чистые и отглаженные пижамы и халаты. Свинья она! Как можно было сомневаться в Марго?! И в том, что это самый прекрасный ремонт на свете!
В приёмном покое обнаружились два весьма привлекательных молодых человека. Высокий широкоплечий голубоглазый блондин. И высокий же, широкоплечий же, кареглазый шатен. С ними рядом стояла в некотором недоумении Маргарита Андреевна. Состояние недоумения для Маргариты Андреевны было такой же редкостью, как для природы – тигр-альбинос.
– Вот заведующая, с ней и решайте! – как-то не слишком внятно произнесла она. – Тут такое! – шепнула она Мальцевой и вышла из приёмного покоя, не удосужившись расшифровать, что же именно «тут такое».
– Мы Юлины… – кинулись хором к Татьяне Георгиевне молодые люди и, переглянувшись, сказали: – Мы хотим с ней рожать.
– Кто такая Юля?
– Юля Солнцева, – сказал голубоглазый.
– Сегодня поступила, – уточнил шатен.
– Сколько мы ей говорили, что нельзя до последнего дня на работу ходить, но…
– …они там без неё, как без рук.
– Где?!
– Да на телевидении же!
– А! А вы ей, собственно, кто? – всё-таки решила уточнить Мальцева.
– Мы ей – отцы.
– Простите, но вы как-то слишком молоды для её… отцов, – совсем уж растерялась Татьяна Георгиевна.
– Мы не её отцы, – сказал кареглазый.
– Мы – папы её ребёнка, – уточнил блондин.
– Ёксель-моксель! – загудела откуда-то из-за угла вездесущая санитарка Зинаида Тимофеевна. – Живут же люди! У моей дочки – ни одного в папаши кандидата не нашлось. А тут – сразу двое. Вы здоровы, соколики? – участливо посмотрела она на молодых людей, разогнувшись в свой немалый рост и опершись на швабру. – Щаз же всякие тесты есть…
– Мы её любим!
– Мы ей доверяем!
– Мы и семейный родзал оплатим, и контракт, и всё, что надо! И вот у нас с собой все справки про все анализы!
Молодые люди бросились доставать из внутренних карманов пиджаков паспорта, деньги и справки.
– Где акушерка? Как придёт – пусть переоденет – и в родзал, – только махнула рукой Мальцева.
Целый день под тем или иным предлогом весь родильный дом – сотрудники, разумеется – заходил посмотреть, как там «рожают на троих». Сказать честно и откровенно, Юле можно было только позавидовать. «Папаши» трепетно внимали кардиотокограмме, теребя акушерку за каждое изменение сердечного ритма плода. И блондин, и шатен были одинаково заботливы, поднося лоток, массируя поясницу и по очереди сопровождая свою Юленьку в туалет. Роды вызвалась принимать Маргарита Андреевна. Ну как она могла упустить такое шоу! (И заработок в том числе, потому как «папаши» щедро совали всем подряд, включая санитарку, и Татьяне Георгиевне пришлось приложить некоторое количество усилий по отъёму денег у персонала и возвращению банкнот законным владельцам. Те обратно принять отказались, и Маргарита Андреевна оформила набежавшую за почти двенадцать часов сумму как благотворительный взнос.) Редактор Юля цвела и пахла, как майская роза в Крыму. А Маргарите Андреевне так и не удалось провести расследование на предмет: «Как оно так вышло?» – «Мы её любим!» – «Мы ей доверяем!» – вот и всё, чего она смогла добиться.
– А кто пуповину будет резать? – ехидно уточнила она, моя руки на потужной.
– Мы оба! – уверенно ответили блондин и шатен.
– Лена, достань из второго набора ножницы, – на удивление спокойно отдала распоряжение Маргарита Андреевна.
– Не, ну а отчество какое? Даже фамилия, ладно, бывает двойная. Ну а отчество-то, отчество?! – бормотала она себе под нос, раскладывая инструменты. – Юля, не дуйся!
– Вырастет – сама решит, – снова синхронно ответил широкоплечий дуэт.
– А мамочка за кого из вас замуж выйдет?
– Ни за кого! – щебетала часто дышащая Юленька. – Замужество разрушает всё самое лучшее!
– Не, ребята, я первый раз такое вижу. А я в родзале всякого… И-и-и, давай, вдогонку, не теряем потугу!..
Маргарита Андреевна приняла хорошенькую девочку, выложила новорождённую матери на живот, перехватила пуповину зажимами на расстоянии, достаточном для одномоментно перерезающих её пар ножниц.
– Прошу, папаши!
Чуть не прослезившись, голубоглазый и кареглазый синхронно перерезали пуповину. После чего стали по обе стороны от своей Юли и своей… дочери. Кого-то одного, конечно же. Наверное.
Маргарита Андреевна набрала кровь из пуповины в пробирки.
– Видите? Пуповинная кровь! – продемонстрировала она пробирки «папашам». – Для всяких анализов. И на ДНК можно, да? – оглянулась она на дежурного неонатолога. Тот утвердительно кивнул.
– Нет, не надо! – снова в унисон пропели счастливые «папаши».
– Плаценту заворачивать с собой? – уточнила Маргарита Андреевна после того, как закончился третий период родов.
– Нет, не надо! – снова последовал ответ.
– Не сектанты, – пробормотала себе под нос Маргоша.
– Ну-ка, ещё раз мне её промокни! – скомандовала Татьяна Георгиевна.
Маргарита Андреевна прошлась по материнской поверхности плаценты ватно-марлевым тампоном.
– Дефект плаценты, задержка дополнительной дольки! Перчатку на ручное. Святогорского! Этих – вон!
И тут Юленька закровила. «Папаш», разумеется, тут же выставили за дверь семейного родзала, потому что нормальные роды – это прекрасно, а вот патология последового периода – не очень.
– Я так и знал! Ещё когда днём заходил на это чудо посмотреть – знал! – торжествующе говорил за ужином на буфете обсервационного отделения Аркадий Петрович Святогорский. – Внутривенный наркоз потому что – наше всё! Хорошо, что парней выставили. Хорошие же парни! Даже отличные! В конце концов, девочки, главное что? Главное, чтобы все были здоровы! Эх, жаль, я ни с кем не забился, что детёныш-то и вовсе от третьего! Ай, молодца Юлия! И вот, казалось бы!.. Вы бы как относились к совершенно постороннему ребёнку, Александр Вячеславович?
– Ой, для мужиков не бывает чужих детей! – перебил анестезиолога Родин. – Мужики – они какую бабу любят, так уже и всё, что к бабе прилагается: детей, собак, хомяков. Это бабы – собственницы. Такая их сучья натура! Боженька им муки в родах положил вовсе не за то кислое яблоко. А чтобы за их низкий собственнический инстинкт расплачивались. Бабе же в результате ею рождённый ребёнок – всегда её! А мужик там – дело десятое. Есть он, нет его, или и вовсе двое их. Один плох, другого найдёт. Другой не угодил – на третьего сменит. Ну и так далее…
– Так что теперь мы, дамы и господа, знаем и отчество, и фамилию папаши. Эх, люблю внутривенные наркозы.
– Аркадий Петрович, ну ты-то языком не трепи! Мало ли что она под наркозом наговорила! – строго посмотрела на друга Татьяна Георгиевна.
– Обижаешь, подруга! Этика. Деонтология. Врачебная тайна. Не, ну забавно же! Так как бы вы, господин Денисов, относились к совершенно постороннему ребёнку?
– К совершенно постороннему ребёнку я бы относился совершенно посторонне. Но как справедливо заметил Сергей Станиславович, если это ребёнок любимой женщины, то…
– Сергей Станиславович несправедливо заметил. Он сказал: «что». А дети, собаки и хомяки – это всё-таки «кто».
– Ага. А вот нашей Татьяне Георгиевне, если что, надо, чтобы не только «к кому», но и «к чему» относились с любовью. К рамкам, там, к портретам… И ещё она у нас порядочная дура! – съязвила Марго.
– Порядочная – в смысле изрядная? – уточнил Святогорский.
– Да. Изрядная дура и, к тому же, порядочная! – расшифровала Маргарита Андреевна, поддев вилкой со сковороды ломтик докторской колбасы. И затем осуждающе потыкав «инсталляцией» в направлении Мальцевой: – Нет чтобы брать пример с подрастающего поколения вроде этой свежеиспечённой мамочки Юлии. Плевать Юлии на порядочность с высокой колокольни. Не парится она.
– Это сериалы их испортили, – сказал Родин. – Всю эту ЦА.
– Это не их сериалы испортили. Это нас испортила классическая литература, – грустно сказал Святогорский.
– Поняла?! – многозначительно стрельнула в Мальцеву Марго. – А хотите, я вам про своё свидание «из Интернета» расскажу? – внезапно сменила она тему.
Святогорский с Родиным немедленно захотели «про свидание», «пока не началось». Только чтобы с сексуальными подробностями. Марго сперва минут пять хохотала, когда услыхала про «сексуальные подробности». Никак в себя не могла прийти. Ну а потом, когда уже рассказала, – так все вместе хохотали так долго и так громко, что одна из ночных шатуний-родильниц даже на буфет зашла и зашипела змеёй:
– Доктора, не орите! Ужас, а не больница! Лучше бы я дома рожала!
– Матвеева, дома ты бы мёртвого ребёнка родила, – беззлобно ответила Маргарита Андреевна, утирая выступившие от смеха слёзы. – У тебя, напоминаю, выпадение петель пуповины было. Когда такое дома – это кабзда, Герасимова. Ни одна аромалампа не поможет.
– Я на вас жалобу напишу! – завизжала шатунья.
– Герасимова, у нас тут сейчас телевизионный редактор лежит. Вы лучше к ней в передачу какую-нибудь напроситесь. Про оборотней в белых халатах. На всю страну можно пожаловаться, – ласково сказал анестезиолог. – Чего не спится-то?
– Да соседка, сука, храпит, как свинья недорезанная.
– Пошли, Герасимова, я тебя в изоляторе устрою, как королевишну. Санитаркам его потом драить, между прочим, и обрабатывать. Но чего не сделаешь ради…
– ЦА! – подсказал Родин, и всех снова пробило на хи-хи!
– Ой, спасибо Маргариточка Андреевна! – залебезила минутой прежде злая Герасимова. – И детским скажите тогда, чтобы утром мне деточку принесли в изолятор! Я её на ночь сдала – никак не высплюсь. Спасибо, доктора!
