Кадр двадцать девятый
«Я же его люблю!»
В приёмном, примостившись на краешке стула, сидела худая, утомлённая женщина лет сорока. Может, тридцати восьми. Хорошо потрёпанных тридцати восьми-сорока лет. Рядом с нею, охая, перетаптывалась юная тощая девица с выдающимся животиком. Обе выглядели испуганно.
– Паспорт и обменную карту! – размяла связки дежурная акушерка.
– Мы к Маргарите Андреевне, – извиняющимся тоном тихо пробормотала женщина.
– Но паспорт и обменная карта всё равно нужны, – смилостивилась та, став елейней. Не от сострадания, разумеется. А заслышав имя-отчество великой и ужасной всемогущей старшей акушерки обсервационного отделения Маргариты Андреевны Шрамко. А где Шрамко – там и Мальцева. Ну их! Если это их клиент, то и разговаривать можно помягче, колпак не свалится.
– Паспорт есть, а обменной карты нет, – вскочила худая женщина.
– Нехорошо! Почему не обследовались?
– Мы, это… – дама дрожащими руками достала из сумочки паспорт и протянула его акушерке приёмного. – Сначала я не знала, а потом, когда она уже сказала… Ну и к тому же беременность – не болезнь! Чего лишний раз врачей тревожить?
– Да не ваш паспорт! – изучив не только фамилию-имя-отчество, но и странички с прописками и семейным положением, акушерка вернула документ. – Не вы же рожаете!
– Ой, ну да. Я думала… Она же моя дочь.
– Взрослая уже девочка. Вон, рожать пришла.
Женщина извлекла из сумочки ещё один паспорт, по дороге уронив на пол дешёвую пудреницу. Та расколотилась вдребезги.
– Аккуратней нельзя?!
– Извините, – покраснела женщина и, неловко присев на корточки, стала собирать осколки.
– Оставь, милая! – вплыла в предбанник приёмного покоя Зинаида Тимофеевна. – Я сама. А ты чего тут из себя директора Советского Союза строишь?! – рявкнула она на акушерку.
– Ой, девочки, больно! – махом записав в «девочки» и молоденькую акушерку, и собственную мать, и пожилую санитарку, запрыгала на одной ножке юная роженица, придерживая обеими руками живот.
Из обсервационной смотровой приёмного покоя в предбанник вошли Маргарита Андреевна и Татьяна Георгиевна.
– Вот, Татьяна Георгиевна, Катенька и Катенькина мама! – нежно заворковала Маргарита Андреевна.
– Татьяна Георгиевна, садитесь! – акушерка вскочила со своего стула.
– Спасибо, сидите. Обменная карта? – обратилась она к дамам.
– У нас нет, – проблеяла Катина мама, пока Катерина охала и прыгала по предбаннику приёмного покоя.
Акушерка мухой состроила лицо фасона «я же говорила!» и укоризненно адресовала его Катиной маме.
– Ладно. По крайней мере, есть показания к обсервации. Наберите кровь на РВ, ВИЧ и австралийский антиген. И… – она пристально посмотрела на Катю, всё ещё прыгающую на одной ножке, – в короткой курточке и обтягивающей короткой же юбчонке, совсем не соответствующих ни погоде, ни Катиному состоянию. – И измерьте таз. Тщательно, все размеры. А не абы как на глаз!
– Татьяна Георгиевна, я сама всё сделаю, не волнуйтесь! Идите, мы тут сами справимся. Через полчаса будет в родзале, туда и приходите! – заголосила Марго тоном пионерки-отличницы.
Мальцева кинула на подругу очередной испепеляющий взгляд. Но Маргоша была огнеупорная.
– Маргарита Андреевна, когда переведёте Катю в родзал, зайдёте ко мне в каби… Зайдёте ко мне к себе в кабинет! Всё! С этого момента я работаю в вашем кабинете!
Татьяна Георгиевна подошла к старшей, вытянула правую руку и несколько раз прожестикулировала, сжимая и разжимая ладонь. Маргарита Андреевна со вздохом вынула из кармана связку ключей и отдала заведующей.
В кабинете Маргариты Андреевны невозможно было пройти из-за каких-то коробок, упаковок, карнизов, тюков и подобного прочего. Мальцева с испугом обозрела карнизы, увенчанные вычурными заглушками, и содрогнулась. Наверняка этот нелепого вида девайс предназначался для её кабинета. Она прошла к Маргошиному столу, оживила лептоп и решила изучить, что там за конференция по урогенитальным инфекциям. Стоило бы, конечно, послать туда Маковенко как молодого ординатора, но раз начмед решил, что ехать должна заведующая, и так собаку съевшая в обсервации на этих самых инфекциях, – то так тому и быть. Наверняка присутствовать они с Сёмой будут только на сходке «для своих» в честь открытия. И на банкете в честь закрытия. Всё остальное время проведут в койке и в романтических прогулках. Хотя март – то ещё время для романтических прогулок по Питеру. Так что вместо прогулок будут, скорее всего, рестораны. Но с программой стоит ознакомиться. На пару-тройку докладов стоит пойти. Конференция совместная с урологами. Возможно, что-то новое и будет. Хотя вряд ли.
Татьяна Георгиевна набрала в поисковике ключевые слова и открыла сайт питерской медицинской академии на страничке программы конференции. Ну разумеется, с докладом по инфекциям группы TORCH будет выступать профессор Елизавета Петровна Денисенко. Великий теоретик… Доцент Матвеев заявлен в совместном докладе с весьма знаменитым академиком-урологом. Этих надо послушать. Юрий Владимирович Матвеев хотя и редкостная язва, но в медицине, в отличие от профессора, соображает. Не смотри, что доцент, да и тот – по совместительству.
В кабинет внеслась Маргарита Андреевна.
– Что ты в моём компе лазаешь?! – возмутилась она.
– Так-так… – Мальцева сделал вид, что читает страницу. – Фигуристый шатен двадцати пяти лет прислал вам сообщение…
Маргарита Андреевна захлопнула крышку ноутбука, даже не заглядывая.
– У кого что болит. Меня фигуристые шатены двадцати пяти лет не интересуют. Нет, ну, может, и интересуют, да только я их не интересую!
– Маргоша, кто же такие объявления на сайте знакомств пишет! – Мальцева снова раскрыла лептоп и зачитала с монитора: «Не красавица, не худышка, но знакомые говорят, что обаятельная, смешливая и преданная. Сорок первый год». Чушь собачья! Вместе с собачьей же преданностью. Кто тебе сказал, что ты не красавица? И что это такое – «сорок первый год»? Звучит как объявление войны от Совинформбюро!
– Мне сорок первый год. Ну, соврала, скостила несколько лет. Вообще не знаю, зачем я это написала.
– Про сорок первый? Я тоже не знаю. Дату рождения ты в профайл вбила честную. Как человек, полностью выдрессированный отечественной бюрократической системой, и вообще – материально ответственное лицо.
– Да нет, я про сайт этот! – Марго полыхала всеми цветами заката.
– Да ладно, это забавно! Я сама как-то раз зарегистрировалось – пару дней развлекалась, как сумасшедшая.
– Ага. А Панин мне мозги пудрил из-за этих твоих развлечений.
– Короче, вот как надо! – Татьяна Георгиевна споро застучала по клавиатуре. – Красивая молодая женщина, обаятельная, длинноногая, стройная (но со всеми положенными упругими выпуклостями), с весёлым лёгким характером, ищет мужчину сорока-пятидесяти лет для совместного проведения времени. В браке и сожительстве не заинтересована, но и формат «тайная любовница» и «жилетка для поплакаться на жену и детишек» – не предлагать. Материально и жильём обеспечена, но пустопорожние альфонсы и высокодуховные нищеброды могут идти лесом. Любовь предпочитает равных.
– Шутишь, да?
– Изменить профайл? Да, дорогой! Измени-ка нам профайл! – И Татьяна Георгиевна с выходом и некоторой гусарской лихостью нажала на кнопку «Enter».
– Танька, что ты делаешь?!
– А ты что делаешь? – Мальцева захлопнула лептоп и сделал начальственное лицо. – Тащишь мне сюда в пять утра необследованную девицу, наверняка неконтрактную, да ещё и…
– С поперечносуженным тазом, – понурила голову Марго. – Тань, клянусь богом, чисто из ёбаного гуманизма! Девчонка эта с мамашей в соседнем подъезде живут. Там не жизнь, а чисто Горький, «На дне». Так ты что, из мести мою страничку загадила? – опомнилась Марго и посмотрела на подругу укоризненно.
– Из сострадания! Вечером откроешь почту – удивишься. Не это самое – так хоть согреешься. А с тем, что у тебя там прежде висело… Сорок первый год! Надо же! … Кто сегодня в родзале дежурит?
– Маковенко. До шестнадцати ноль-ноль.
– Вот её и вызывай на свою девицу.
– Та-а-ань, ну поперечносуженный же таз!
– А я что могу сделать? Как природой суждено, так и…
– Слушай, ну там и так не…
– …не жизнь, а чисто «На дне». Понятно. Но я-то тут при чём? И так по всему роддому разговоры, что в обсервации работает только Мальцева. Исключительно в связке со Шрамко. Где Мальцева – там и Шрамко. Где Шрамко – там и Мальцева. Ты сама журнал родов открой, почитай! А молодым где учиться? На трупах? Возникнут проблемы – не брошу. На то я и заведующая. А пока – Маковенко Светлана Борисовна. Всё равно баб сюси-пуси волнуют куда больше врачебной квалификации. Скажешь, что твой клиент – Маковенко вся сладкой влагой истечёт. Да и времени у неё больше, чем у меня. У меня сегодня плановое на пятом.
– Профессору ассистируешь? – ехидно засмеялась Маргарита Андреевна.
– Ага. Бартер у нас. Я ей «ассистирую», она за меня все подписи на допуск статьи в печать ставит. Долбаная ещё эта диссертация! Зачем я только ввязалась? – Татьяна Георгиевна запустила руки в волосы и на несколько секунд закрыла глаза. – Так! Когда ты мой кабинет отремонтируешь, а?!
– Через неделю.
– Ты неделю назад говорила «через неделю»!
– Тань, ну то одно, то другое. В рекламе все такие правильные, а на деле – шабашники колхозные. Я же хочу, чтобы всё было качественно! Чтобы в едином стиле…
– Этого я и боюсь, – пробормотала себе под нос Мальцева.
– Что ты там фыркаешь?! Я наступила на горло собственной песне! Ничего розового. Всё, как ты любишь – в скучных пыльных тонах.
– Да?!
Татьяна Георгиевна бросила красноречивый взгляд на угрожающе фестончатые карнизы.
– Это не тебе, успокойся. Это на буфет. Кстати, а что там у тебя с форматными двадцатипятилетними шатенами? А Сёма почему тебя баиньки уложил, а сам к Варваре отправился? А где наш Волков Иван Спиридонович с его алюминиевой «Мандалой»?
– Маргарита Андреевна, проведите беседу с вверенным вам средним персоналом. У нас интерны по ночам трамадол пациенткам в вены льют. Мне не жалко. Я даже за. Но за одно место холодными руками возьмут вас. А всё почему? Потому что ваши подчинённые хранят медикаменты не слишком должным образом.
– Кто?! – аж задохнулась Марго, моментально забыв о перипетиях половой жизни подруги.
– Вот и разберитесь, кто. А я пошла. У вас в кабинете тоже невозможно работать. И, – Мальцева смягчила тон, – Маргоша, я не специально на твою страничку на сайте знакомств зашла. Я просто хотела посмотреть кое-какую информацию, а у тебя стартовая открылась.
– Да перестань. Во-первых, у меня от тебя нет секретов. А во-вторых – ерунда это всё. Полная чушь.
Ровно в девять тридцать Татьяна Георгиевна Мальцева стояла помытая и одетая в операционной физиологического родильно-операционного блока. На месте первого ассистента. Рядом с нею, на месте ассистента второго, стояла – тоже, разумеется, в полной боевой готовности – Оксана Анатольевна Поцелуева. На столе лежала изрядно напуганная молодая женщина. Святогорский делал недовольное лицо. Операционная сестра, санитарка и анестезистка понимающе переглядывались. Профессор опаздывала. Пардон – задерживалась.
– А где Елизавета Петровна? – нервно поинтересовалась со стола беременная.
Поцелуева щёлкнула пальцами в анестезиолога. Тот кивнул анестезистке. Та ввела что-то в жилу капельницы.
– Зачем тут две эти стер… – успела прошипеть пациентка и вырубилась.
– Пущай поспит, во сне время быстрее идёт, – удовлетворённо кивнул Аркадий Петрович. – Как жизнь, стервы?
– В одиннадцать моя плановая. Где эта пизда? – мрачно поинтересовалась Оксана Анатольевна.
– Это вся твоя жизнь, Засоскина? «В одиннадцать моя плановая»? Скучно живёшь.
Операционная сестра конём перетаптывалась у своего столика. Анестезистка скучно глядела на мониторы.
– Лаборантку вызови, – попросила Святогорского Татьяна Георгиевна. – Пусть тут стоит, наготове.
– Типун тебе на язык!
– Аркаша, мой язык уже давно в мозолях. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Особенно в те редкие дни, когда наша профессор решает взять в руки скальпель.
Доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент Академии медицинских наук Елизавета Петровна Денисенко относилась к тому весьма многочисленному отряду остепенённых и увешенных званиями врачей-теоретиков, за спинами которых кривят губы в презрительной улыбке врачи-практики, насмехается средний медперсонал и даже санитарки громко хохочут, тягая каталки по подвалу. Эхо славы подобных образчиков устойчиво плещется в профессиональных кругах, отражаясь от стен лечебно-профилактических учреждений, но до обывателя, как правило, не долетает. Нет-нет, существуют действительно действительные – возможно, излишний академизм – профессора, не только понимающие, как в транс-Гольджи сети происходит сортировка лизосомальных белков, но и досконально познавшие ремесло вручную. Но таких, увы, единицы. Елизавета Петровна плавала в теории (за исключением узкоспециальных вопросов, являвшихся темами её диссертаций), а что касается практики – так даже где её берега представляла весьма смутно. Разумеется, она могла отличить скальпель от большой акушерской кюретки, но первым пользовалась весьма редко, что касается второй – так и вовсе никогда в руки не брала. Попади ей в лапы бранши акушерских щипцов – трудно предположить последствия. Но благо она их даже «на суше» в замок-то соединить не могла.
В мире медицины действуют те же законы, что и в мире сантехников, плотников или музыкантов. Всё те же философские законы. Например, о качественном скачке. Навык не создаётся мыслеформой, а лишь рутинным каждодневным его выполнением и повторением. От гаммы до мажор, не минуя этюды Черни, к исполнению моцартовской «Волшебной флейты». Чем больше починено труб, создано табуреток и просижено у рояля – тем надёжней профессионал. Хочешь узнать, хорош ли акушер-гинеколог? Загляни в журнал родов. Чья фамилия там чаще прочих мелькает? На него и ставь. Хирург не внушает доверия? Изучи журнал операционных протоколов. Если фамилия Сидоров там встречается с куда большей достоверностью, чем Иванов – то плевать на то, что Иванов называет тебя «моя птичка», а Сидоров – хмурый и небритый. Он просто не успел побриться между подходами к аппендицитам и перитонитам. Под наркозом всё равно, птичка ты или пациентка Петрова. А вот брюшной полости вовсе не всё равно, какие руки по ней пройдутся – умелые или скрюченные страхом неопытности. Но, увы, журналы родов и операционных протоколов – документы для служебного пользования. Можно, конечно, ориентироваться на Интернет. Но, по правде говоря, он источник куда более субъективный. Впрочем, если на одном и том же форуме полощется в хвост и в гриву доцент Матвеев – за, разумеется, грубость и хамство, а также язвительность и сарказм – можно сделать вывод, что специалист он хороший. Пациенткам вовремя поставлен правильный диагноз, они верно и качественно пролечены и теперь здоровы. Раз имеют силы и время облаивать некоего Матвеева во всемирной паутине. Будь это иначе – они бы лежали в другой больнице, у другого врача, и мысли их были бы заняты совсем другим. Более надёжны личные контакты и старое доброе сарафанное радио, когда врача передают из рук в руки и отзывы о нём получают из уст лично пользовавшихся его услугами. Но не существует в мире той объективной статистической величины, которой можно было бы измерить доверие, потому как исходные данные слишком индивидуальны и, соответственно, тоже являются величинами необъективными. Потому и казусы возникают гораздо чаще, чем хотелось бы. И чем принято полагать. Такой вот, к примеру, случай: ваш дядя, пиликающий на скрипке в симфоническом оркестре, случайно оказался в одной компании с профессором Денисенко на ужине в ресторане, они обменялись визитками, и теперь она его единственный лично знакомый врач, – не может быть включён в группу обследования, равно как и в группу контроля, потому как не подлежит статистической обработке, ибо слишком узки заданные параметры. Если хотя бы три дяди, играющие на скрипках в симфонических оркестрах, три профессора Денисенко и три беременные племянницы с сахарным диабетом – тогда уже можно делать какие-то выводы и практические рекомендации. А так…
Дядя-скрипач, имеющий на руках визитную карточку Елизаветы Петровны со всеми её, разумеется, шумными регалиями (и в эти регалии свято верящий, потому как сам заслуженный артист и не оставляет надежды стать народным), узнав о том, что любимая племянница, больная сахарным диабетом (причём первого типа, инсулинозависимым, с деструкцией β-клеток, приводящей к абсолютной инсулиновой недостаточности), беременна (причём от семьи факт беременности весь первый триместр скрывала, потому как заставят сделать аборт), звонит этой самой профессору Денисенко. Племянницу скрипача госпитализируют в отделение патологии беременности той самой клинической базы, на которой профессор Денисенко надувает щёки. Всем отделением патологии любимую дядину племянницу тащат сквозь беременность (в основном силами умницы Поцелуевой-Засоскиной, лично курирующей данный случай), опытными лоцманами обходя ухудшение толерантности к углеводам и все связанные с нею полиурии, полидипсии и потери веса. Лично начмед на обходе отбирает как-то у дядиной любимой племянницы торт, читая лекции о повышении уровня гликемии. Татьяна Георгиевна Мальцева как-то ночью, будучи ответственным дежурным врачом, выводит любимую дядину племянницу из гликемической комы, потому как торт она всё-таки где-то раздобыла, несмотря на бдительность родни и персонала. Всем роддомом любятся с дозами вводимого инсулина, привлекая самых крупнокалиберных эндокринологов, и мудрят с пропорциями коктейлей сахароснижающих препаратов. И даже дважды (!) дядину племянницу лично (!!!) посещает профессор Денисенко. Чтобы назвать её «моя птичка» и сказать, что «всё будет хорошо!». «Птичка» жалуется профессору, что Оксана Анатольевна Поцелуева как-то раз назвала её «безответственной дурой», а Татьяна Георгиевна Мальцева после вывода из комы вообще говорила страшные слова «надо срочно решать вопрос о целесообразности пролонгирования беременности!», чем «птичку», разумеется, страшно оскорбила, причинив ей невыносимую боль. Профессор Денисенко вызывает Поцелуеву и Мальцеву на ковёр и чихвостит их в хвост и в гриву за грубое обращение с пациенткой, с которой они, по правде сказать, носились, как с доверху наполненным ночным горшком.
– Её дядя – заслуженный артист России! – кричала Елизавета Петровна на ехидно переглядывающихся дам.
Татьяна Георгиевна изо всех сил сдерживала саркастическую усмешку, помимо воли искривлявшую её мимическую мускулатуру. Елизавета Петровна являлась номинальным руководителем её кандидатской диссертации. Которая ещё не была защищена. Оксану Анатольевну не связывало с профессором ровным счётом ничего. И потому она тут же отфутболила:
– Какое это имеет отношение к сахарному диабету первого типа у беременных?
Елизавета Петровна побагровела, посинела, побелела и снова побагровела. Причём всё это за несколько секунд. И выдавила из себя:
– Оксана Анатольевна, вам надо работать над своим характером!
– Слишком много работаю, времени для работы над характером не остаётся, – сказала Поцелуева-Засоскина, опустив долу светло-бирюзовые очи, в которых плескалось неугасимое ехидство.
Консилиум постановил родоразрешать «денисенкину племянницу скрипача» путём кесарева сечения. Оперировать её, разумеется, должна была Елизавета Петровна. Дабы не посрамить отечественный медицинский академический цех перед цехом заслуженных артистов России. Ну и потому, что «Семён Ильич, это моя пациентка!» На этих словах Засоскина скривила такую козлиную рожу, что дежурная акушерка, присутствующая на консилиуме, помимо воли прыснула. Профессор снова бросилась менять цвета, а Панин быстренько сказал:
– Хорошо. Ассистенты – Мальцева и За… Поцелуева.
И вот, наконец, настал тот торжественный день, когда профессор Елизавета Петровна Денисенко впервые в этом году будет вписана в журнал родов и поставит свою закорючку под протоколом в операционном журнале (куда ход операции запишет, само собой, Засоскина). В прошлом году профессор аж дважды была занесена в кондуиты. Оба раза ассистировал Панин. Действительно, не интерны же будут профессору ассистировать! Или, для тех, кто понимает, – и объяснять ничего не нужно.
Минут через двадцать в операционную внеслась профессор, в ярко голубой пижаме, выгодно оттенявшей её малиновый цвет лица. Она нарочито-торжественно воздевала вымытые руки, а на лице её было выражение, более уместное в пафосном «мыле», где на сорок семь минут экранного времени одной серии не менее семи раз произносится реплика: «Мы – врачи! Мы спасаем жизни!»
– Извините, задержалась. Важный министерский звонок. Вы готовы? – со сдержанным благородством актрисы медийной галёрки изрекла Елизавета Петровна.
– Давно! – подхватил в унисон на октаву ниже Святогорский.
Профессор зыркнула в него, но на лице анестезиолога была прописана такая деловитая серьёзность, что любой обожающий гротеск профессиональный ёрник забился бы в завистливых корчах и сделал харакири.
Санитарка подала профессору халат. Та кое-как в него въехала. Вечером санитаркам будет о чём поговорить. Операционная сестра развернула и поочерёдно подала перчатки. Профессор кое-как в них втиснулась дрожащими руками и ещё некоторое время неловко поправляла пузырящиеся на пальцах латексные кафтанчики.
– Перчатки нормально подать не можешь! – вызверилась профессор, уронив на пол поданную турунду с хлоргексидином.
Операционная сестра молча подала другую. Под маской не было видно выражения её лица, но глаза сестры мрачно хохотали. Вечером всей дежурной смене будет над чем мрачно похохотать, а уж как будет обложена профессор, ой!.. Долго, ох, долго проживёт Елизавета Петровна.
– Скальпель! – рявкнула профессор, мрачно восстав на место хирурга перед давно обложенным операционным полем.
Операционная сестра молниеносно подала Засоскиной корнцанг. Оксана Анатольевна быстро обработала операционное поле. Профессора швырнуло в багрянец, который просвечивал даже через маску. Её лоб моментально покрылся испариной.
– Скальпель! – повторила она.
Операционная сестра глянула на Мальцеву. Та кивнула. Сестра подала профессору скальпель. Та схватила хирургический инструмент, и… скальпель заходил ходуном. Тем не менее профессор занесла его над надлобковой областью. Перехватила, помогая себе левой рукой. И ещё раз перехватила.
– Йодонат, – сказала Мальцева.
Операционная сестра, ехидно подняв бровки, демонстративно взяла лежащую на операционном столе ватную палочку и, не менее демонстративно окунув её в раствор йодоната, подала Мальцевой, подмигнув.
– Показатели стабильные?! – строго уточнила профессор у анестезиолога, пока Мальцева рисовала йодонатом линию разреза для профессора, в строгом соответствии с заветами Пфанненштиля.
– Ну разумеется, – елейно растёкся Святогорский. – Мы же ещё не начали оперировать.
В операционную зашла врач-лаборант со своим чемоданом.
– Ну, что тут у вас… – недовольно начала она, но завидев спину профессора Денисенко, замолчала, изобразив в сторону анестезиолога пантомиму: «Понятно, молчу, молчу!»
– Елизавета Петровна! – сказал Мальцева.
И профессор наконец сделала разрез.
– Не было никакой необходимости в одномоментном проникновении в брюшную полость! – не выдержала Оксана Анатольевна, быстро промокнув салфеткой обильно выступившую кровь. – Надо было входить как обычно, послойно! Теперь е… любись с ушиванием!
– Фарабеф! – завопила профессор чуть не истерически.
– Надлобковое, – спокойно сказала Мальцева.
Операционная сестра подала Поцелуевой надлобковое зеркало, та моментально и споро установила его куда и как следует.
– Скальпель! – снова издала истошный вопль профессор.
Операционная сестра снова подала профессору скальпель, который несколькими мгновениями прежде та швырнула на операционный столик, не глядя. Поцелуева промокнула нижний маточный сегмент. И ещё раз промокнула. И ещё раз промокнула.
– Елизавета Петровна! – повторилась Мальцева.
Профессор занесла было скальпель над нижним маточным сегментом, но… передала его Мальцевой. Та моментально вскрыла матку, молниеносным движением аккуратно вернула инструмент на столик и развела двухсантиметровый разрез до двенадцати сантиметров, в рану выплыл плодный пузырь.
– Ножницы! – завопила профессор, но Оксана Анатольевна уже вскрыла плодный пузырь, сделав крохотный поверхностный надрез скальпелем. В руках Мальцевой и Поцелуевой хирургические инструменты жили, играли, танцевали и пели, как самые что ни на есть народные артисты. В руках у Елизаветы Петровны они превращались в кургузых увальней, совершавших нелепые пьяные па под караоке.
Операционная сестра ловко извлекла надлобковое зеркало. Мальцева родила в рану живую доношенную гипотрофичную девочку, Поцелуева перерезала пуповину между наложенными операционной сестрой зажимами и передала новорождённую неонатологу.
– Извлечение на пятой минуте, – констатировал анестезиолог.
– Шить углы! – скомандовала профессор.
Операционная сестра подала Елизавете Петровне иглодержатель. Мальцева молча вставила обратно надлобковое зеркало. Профессор воткнула иглу в матку гораздо выше требуемого уровня.
– Ой, надо переколоть! – суматошно-виновато ляпнула она и выдернула иглу обратно. Место укола тут же обильно закровило. Поцелуева промокнула, зло прокомментировав:
– Это не пяльцы! Это живая женщина с инсулинозависимым сахарным диабетом. А вы своими лишними вколами-выколами гоните ей в кровь тромбопластин.
Профессор кое-как наложила швы на один угол.
– Промокните, я ничего не вижу!
– Уберите руки из раны! – шепнула операционная медсестра. Впрочем, достаточно громко.
Это были элементарные знания и навыки, наличие которых подразумевается даже у начинающих, не то что у профессоров.
– Окситоцин! – заорала профессор.
– Уже ввели, – коротко ответила Поцелуева, возвращая на операционный столик пустой шприц.
– Который час? – спросила Елизавета Петровна. – Мне пора ехать на министерское совещание. Вы сможете без меня закончить? – попятилась она от операционного стола.
– О, не волнуйтесь! Без вас мы сможем-таки и продолжить, и закончить! – со злорадной интонацией заверила Поцелуева, переходя на её место. Мальцева уже как раз наложила шов на второй угол и приняла у операционной иглодержатель с заправленной в иглу длинной нитью для ушивания разреза на матке.
Профессор Денисенко вынеслась из операционной, сопровождаемая невольным хоровым вздохом облегчения. Святогорский перекрестился. Врач-лаборант спросила:
– Я могу идти?
– Ольга Евгеньевна, время свёртываемости проверь – и иди. До диссеминированного внутрисосудистого профессор нас не довела, но тут сахарный диабет. Так что свёртываемость, сахар – и иди.
– Господи, хорошо, что она её насквозь не проткнула. Нет, ну у неё руки из жопы растут, она одномоментно в брюхо втыкается, а мы тут теперь препарируй!
– Сепарируй! – поправил Аркадий Петрович. – Препарируют в морге.
– Так бабу жалко! У неё и так диабет, проблемы с заживлением могут быть, – грустно произнесла Оксана Анатольевна, умело ассистируя молча работающей Мальцевой. – Нет, ну не стоит у тебя – так какого лезть? Сказала бы своему скрипачу, что прооперировала. Никто же её не выдаст! Какого тут, где все тебе цену знают, устраивать спектакли курам на смех? – никак не могла успокоиться Засоскина.
– Ушла – и на том спасибо, – спокойно сказала Татьяна Георгиевна.
– Тань, она когда скальпель над маткой этой сахарной дуры занесла, у меня своя собственная чуть в трусы не выпала! Я только молилась, чтобы она скальпелем куда-нибудь в щёчку или в ухо заехала неглубоко. Хорошо, что ты у неё…
– У этой девочки больше шансов родить не будет, с её диабетом-то.
– Да уж, теперь мне возись, выхаживай. Святогорский, возьмёшь в реанимацию понаблюдать?
– Реанимация, Оксана Анатольевна, потому и называется реанимацией, что там не наблюдают, а реанимируют. То есть – возвращают к жизни.
– Да у неё сахар прыгать начнёт…
– Вот ты и наблюдай за прыжками. А профессор мне распоряжений укладывать свою пациентку в ОРИТ не давала, – отчеканил Святогорский.
– Ну, Акра-а-адий Петрович, ну, миленький! Ты же знаешь, что она моя пациентка…
– Не ной, Засоскина. Возьму, – смилостивился заведующий анестезиологией и реанимацией. – Что же теперь, после таких мук по вынашиванию, дитя матери лишать?
– Тань, знаешь, почему она забеременела, сахарница эта?
– Ребёнка хотела. Почему ещё беременеют?
– Ещё беременеют по залёту, – хихикнула операционная медсестра.
– Ну, Люба, это ты у нас спец по этому делу! Умные женщины не боятся контрацепции. Умные женщины боятся абортов. Но конкретно эта девчушка, Тань, которая знала о всех рисках беременности при её заболевании, потому как в приличной семье выросла и вообще не очень глупая, признаться честно, несмотря на торт, забеременела, потому что её муж, проживший с ней уже пять лет, вдруг страшно возжелал наследника. Нет, когда он, лимита деревенская, женился на девочке из очень приличной московской семьи, он знал и про её инсулинозависимый диабет, и о том, что вынашивание ребёнка и роды для неё – смертельный риск. Ни она, ни её семья от него ничего не скрывали. И он был на всё согласен. А теперь, когда он уже москвич, когда они из него совместными усилиями человека сделали, так он встал в позу и заявил, что если она ему не родит, так он найдёт бабу на стороне, оплодотворит её и этого ребёнка в свою, так сказать, семью откупит.
– Но есть же суррогатное материнство, в конце концов! – сказал Мальцева и резко оборвалась, вспомнив недавние события.
– Ага. Есть. Суррогатного материнства наша диабетичка не хотела. Гормонами пичкаться для синхронизации цикла и стимуляции овуляции, ну и… морально-этические, юридические и материальные проблемы. Всё такое.
– Пичкаться не хотела? – со скепсисом заметил Святогорский. – Естественным образом напичкалась, ничего не скажешь!
– Видала я свистопляску с сахаром во время беременности, но такую, как у неё… У меня всё поседело, что не закрашено и не выбрито! Но я не об этом. В общем, этот мудак, её муж, становится в позу. И она, наплевав на все запреты, беременеет. И не потому, Тань, что она хочет детей. А потому, что – и Поцелуева скопировала женщину, отдыхающую под наркозом: – «Яжееголюблюу-у-у!»… Убивала бы баб, которые любят мужиков!
– А сама-то?! – расхохотался Святогорский. – Четыре раза замужем была!
– Я, Аркадий Петрович, этих мудаков не люблю. Я люблю заниматься с некоторыми из них любовь, люблю спать в обнимку, если фигура хорошая. Люблю смотреть, как они двигаются. Некоторые из них, – поправилась она. – Я люблю мужчин, потому что они умные, забавные и весёлые. Вот, как Родин, например. Но никогда бы я не родила мужчине ребёнка только потому, что «яжееголюблюу-у-у».
– Но ты же родила! – рассмеялась операционная сестра.
– Да. По залёту, Люб, по залёту. Мою самую умную, самую забавную, самую весёлую и самую нежную на свете дочь я родила по залёту. И я всё время путаюсь, кто из порядковых номеров является её биологическим отцом. А когда вспоминаю, что замужем я тогда была за Егором – потому что она Егоровна, – то кажется мне, что я тогда спала ещё кое с кем, не будем называть его фамилию, потому что он работает у нас в больнице, – и, возможно… – Поцелуева замолчала. И как-то посерьёзнела. – В любом случае, хорошо то, что хорошо кончается.
– Оксана Анатольевна, заканчивайте с Любой, у меня в родзале девчонка с поперечносуженным тазом, да и…
– Да и мышцы с кожей и апоневрозом мы уж как-нибудь ушьём! Иди. Спасибо, что отпрепарировала.
– Отсепарировала! – снова поправил Святогорский. – Ребёнка неонатолог забрал в детскую реанимацию. Но, в общем-то, тоже… понаблюдать.
Татьяна Георгиевна зашла в свой родильный зал. За одним из сдвоенных столов сидела Марго.
– Как дела?
– Нормально. Сейчас уколем третий фон и посмотрим на кресле.
– А зачем ты ей колешь фоны? – с удивлением спросила Мальцева у подруги.
– Затем, что твоя Светлана Борисовна назначила.
– С узким тазом ты колешь фоны?!
– Я – акушерка. Обязана выполнять распоряжения врача.
– Так называемые «три фона» – стандартная рутинная процедура, призванная… Что призваны делать «три фона», Маргарита Андреевна?
– Способствовать размягчению и сглаживанию шейки матки, стимулировать маточную мус…
– Да ничего они не призваны делать, Марго! Гормонально-витаминный коктейль ничего не размягчает, не сглаживает и уж тем более – не стимулирует. Он лишь создаёт предпосылки! В лучшем случае. В худшем – способствует скорейшей биохимической усталости. Что, конечно же, нам о-о-очень на руку. Особенно в случае поперечносуженного таза. Что внутреннее акушерское?
Маргарита Андреевна протянула Татьяне Георгиевне историю родов.
– Маковенко сделала, Маковенко – записала, – равнодушно пожала плечами старшая акушерка отделения. – И только ты никому не говори про своё отношение к трём фонам.
– А ты – не сделала? – проигнорировала Мальцева последнюю реплику подруги.
– Что?
– Маргарита Андреевна, ты издеваешься? Внутреннее акушерское исследование!
– Нет. Я – акушерка и…
– И всего лишь выполняю распоряжения врача! Марго, да ты просто ангел сегодня! Сними халат и пижаму.
– Зачем?
– Я хочу посмотреть, не проклюнулись ли у тебя крылья. С каких это пор ты доверяешь врачам? Особенно таким врачам, как Маковенко?
– Чего его лишний раз сейчас делать? Головка только прижалась ко входу в малый таз. Чтобы это понять, мне достаточно живота.
– То есть, что с шейкой – ты не знаешь, ни консистенции, ни открытия. Но три фона – колешь!
– Не я колю. Дежурная смена.
– Маргарита Андреевна, бога ради, не издевайся надо мной. Мне на сегодня хватит Елизаветы Петровны.
– И как сегодня профессор в операционной? – оживилась Марго.
– Ну да, Люба ещё не съехала в подвал на перекур, потому подробностей ты пока не знаешь! Елизавета Петровна, как всегда, была на высочайшем профессиональном уровне. Давай свою Катю на кресло! И, моя дорогая, истинный гуманизм, на который ты брала меня сегодня утром, предполагает такое же пристальное внимание к нищим соседкам, как и к соседкам с отягощенным финансовым анамнезом!
Мальцева швырнула историю на стол. Маргарита Андреевна, никак не отреагировав на вспышку гнева начальницы-подруги, поднялась и зашла в палату. Татьяна Георгиевна отправилась в смотровую, вслед за ней туда забежала вторая акушерка смены.
– Ой, Татьяна Георгиевна, я сама!
– Не лебези! Я вполне способна постелить на кресло пелёнку… Извини, – тут же попросила она прощения у ни в чём не виноватой молоденькой девушки, испуганно отпрянувшей.
Вошла Маргарита Андреевна, ведя под руку охающую Катю с опухшим заплаканным лицом.
– Что, так больно? Всё равно надо постараться не плакать. Роды могут длиться достаточно долго, боль будет становиться всё интенсивнее, ваши роды вряд ли будут простыми из-за узкого таза, и…
– Я не из-за этого, не из-за боли, – перебила Мальцеву устроившаяся на кресле роженица. – Я думала, будет больнее. Мои некоторые подружки уже рожали, а я… – Катя скривила лицо и начала всхлипывать. – Я… Я же его люблю! Йаа-а-ажеево-о-о-люблю-у-у-у!!! – практически уже завыла она, размазывая слёзы и сопли по лицу рукавом.
– Немедленно успокойся! Катя, немедленно успокойся, не кради у ребёнка кислород! – скомандовала Маргарита Андреевна.
– Кого она любит? Ребёнка? – немного опешила Татьяна Георгиевна, уже надевшая перчатку.
– Дружка своего она любит. Папашу, – Марго кивнула на живот.
– УЗИ сделали? – уточнила Мальцева, пристально осмотрев живот, неожиданно слишком величественный для тощенькой двадцатилетки.
– Кому? Папаше?
– Маргарита Андреевна!
– А-а-а… Нет. Маковенко не распорядилась.
– Марго, я не знаю другой такой талантливой и опытной акушерки, как ты, – сказала Татьяна Георгиевна, введя правую руку в родовые пути.
– Спасибо.
– Так скажи мне, Маргарита Андреевна, ты зачем тут ваньку валяешь?! – рявкнула Мальцева так, что даже Катя перестала всхлипывать. – Притаскиваешь необследованную бабу, – извините, Катя, – у которой оказывается узкий таз и здоровенный живот, – и ничего не делаешь?!
– Её ведёт Светлана Борисовна Маковенко. Она позвонила Толику, он на неё наорал, чтобы отстала со своими бомжами. А я…
– Акушерка! Старшая акушерка. Долбаная, грамотная, опытная старшая акушерка!
– Маковенко не записала назначение в истории родов.
– А ты ей не подсказала? Ты таким сложным способом хочешь помочь мне избавиться от Светланы Борисовны? Марго, это не надо делать за счёт несчастных баб! Извините, Катя.
– Я же его люблю-у-у, а он!.. – снова захныкала Катя. – Я ему позвонила, что роды начали-и-ись, он сказал, что прие-е-едет, а са-а-ам, ой, схватка-а-а!!!
Мальцева сосредоточилась на исследовании.
– На высоте схватки…
– Головка прижимается ко входу в полость.
– Нет, Марго, она уже вставилась в прямом размере входа, и… Где Маковенко?
– В отделении.
– Так позовите!
Вторая акушерка вылетела из смотровой родзала.
– Катя, пока не вставайте. Сейчас вас осмотрит ещё один доктор.
– Он мне говорил, что не готов стать отцом, но я подумала, что когда я рожу-у-у… – продолжала завывать роженица.
– Маргарита Андреевна, сделайте что-нибудь, бога ради.
– Что я могу сделать?.. Катя, немедленно прекрати! Сейчас же перестань! Мужиков может быть много, а ребёнок – это на всю жизнь, сосредоточься! Если твой парень говно – то и хрен с ним!
– Не-е-ет, я же его люблю-у-у-у, он хоро-о-оший!
В смотровую внеслась взъерошенная Маковенко, на ходу надевая флазелиновую шапочку. Вслед за ней вошёл интерн. Ну, разумеется. Он же пока прикомандирован к отделению обсервации! Кажется, Татьяна Георгиевна забыла попросить профессора о переводе… Не до того сегодня было. Просто забыла. Просто! Забыла! Ничего более.
– Мы с Александром Вячеславовичем делали обход моих палат, а так я всё время в родзале, Татьяна Георгиевна.
– Смотрите! – коротко кинула Мальцева.
Светлана Борисовна, приняв важный вид, выполнила внутреннее акушерское исследование.
– Шейка матки сглажена, пропускает три пальца – шесть сантиметров, предлежащая часть – головка. Плодный пузырь цел, – безапелляционно констатировала она в пространство смотровой.
– Вы внимательно посмотрели? Больше ничего не хотите нам сказать? Александр Вячеславович, вы?
Интерн надел перчатку, обработал наружные половые органы роженицы стерильным раствором и приступил к исследованию.
– Я могу ошибаться, но у нас задний вид затылочного предлежания и высокое прямое стояние стреловидного шва. И плоский плодный пузырь. Он не надувается во время схватки.
– Да, спасибо, что дождались схватки, в отличие от нашего многоопытного вра-ча!
Маковенко покраснела. Разумеется, Татьяна Георгиевна понимала, что не стоит чихвостить ординатора при акушерках и интерне. Но если ординатор настолько бестолков, что ничего не понимает в акушерских ситуациях, не может настоять на проведении УЗИ и делает рутинные, никому особо не упавшие назначения, то… То давно пора её перевести в послеродовое физиологическое отделение. Например. Или в женскую консультацию. А ещё лучше, чтобы она ушла из медицины вообще. Поскольку она настолько нечувствительна к выбранному ремеслу, что совершенно непонятно, кой чёрт занёс её в акушерство и гинекологию!
– Светлана Борисовна, за каким чёртом вас занесло в акушерство и гинекологию?! – тут же громко вопросила Мальцева, несмотря на свои несколько покаянные мысли. – Вы полагали, тут лопатой гребут бабло, особо не напрягаясь? Даже снег гребут лопатой ох как сильно напрягаясь!
Из коридора раздалось пиликанье.
– Айфон! Звонит мой айфон!!! – завопила Катя, чуть не спрыгивая с кресла. – Это он!
– Лежать! – прижала её Маргарита Андреевна обратно. – Ты что, совсем ненормальная?!. Айфон? – тут же озадаченно уточнила она, продолжая придавливать локтём рвущуюся с кресла Катю. – Мне твоя мамаша тут плакалась про «макароны не на что купить», а у тебя – айфон?! Даже у меня, моя милая, самый обыкновенный мобильный телефон. Голимый китайский «Самсунг». И ничего, хватает. И даже тушёночки иногда удаётся к макаронам подмешать.
– Я в кредит, – жалобно проныла Катя.
– Да! Красиво жить не запретишь.
– Принесите мне, это он, это – он!
Пиликанье смолкло.
– Ну вот, он обидится и не придё-о-о-от!
– Послушайте, милая, почему вам не интересно, что это за звери такие: «плоский плодный пузырь», «высокое прямое стояние стреловидного шва» и «задний вид затылочного предлежания»? Которые пропустила врач акушер-гинеколог! – Мальцева зло уставилась на Маковенко. Та пыталась слиться со стеночкой. – Никаких больше родзалов, Светлана Борисовна. Разве что на правах интерна. Рядом постоять, за опытными врачами посмотреть! Вам перед интерном не стыдно?! Я уже не говорю о том, что здесь поперечносуженный таз и крупный плод!
– Он меня бро-о-осит, он не готов стать отцо-о-ом, он мне говори-и-ил, но я ду-у-умала, что когда родится ребё-о-о-нок, то о-о-он…
– Катя, он не родится! – зловеще гаркнула Марго.
– Что?
Роженица наконец перестала всхлипывать и рыдать и сосредоточилась на медицинском персонале, обступившем её в количестве, достаточном для привлечения внимания нормальной разумной женщины.
– Как это – «не родится»? – обвела она людей в пижамах и халатах уже более осмысленным и сильно напуганным взглядом.
– Светлана Борисовна, а вы чего варежку раскрыли? Звоните операционным! Пусть бригада спускается.
Маковенко выскочила из смотровой.
– Катя, Маргарита Андреевна просто хотела отвлечь вас от заезженного «яжееголюблю-у-у-у» и помочь вам сосредоточиться на куда более насущной ситуации. Насколько мне позволяет уразуметь моя аналитическая функция, вы, что называется, залетели, полагая, что это самый верный и лёгкий способ окрутить нравящегося вам мальчика. Вы ошиблись. Пролонгация беременности – самый верный способ выносить ребёнка и, разумеется, родить его. В вашем случае последнее оказалось совсем нелегко. Полагаю, вы до этого дня понятия не имели, что у вас поперечносуженный таз, да и сейчас, как я понимаю, вас это обстоятельство не слишком тревожит. Уж не знаю почему, но у вас вдобавок ещё и крупный плод. Или многоводие. Мои глаза – не ультразвук, так что… Александр Вячеславович, а вы почему ещё здесь?! Тащите сюда Анатолия Витальевича с портативным УЗИ!
Интерн быстро вышел из смотровой.
– Могла бы его и похвалить, – пробурчала Маргарита Андреевна.
– За норму не хвалят. Для акушера-гинеколога распознать вид и позицию, а также топографию швов – норма.
– Он всего лишь интерн.
– Он – да. А ты – старшая акушерка отделения. Так что ты своё ещё получишь!
– Таня, я бы её посмотрела через полчаса. Тут нет ничего ургентного.
– Пока нет! Мне случаи травматизма матери и плода ни к чему!
– Я… Я умру? – прошептала с кресла Катя.
– Нет, конечно же! Во всяком случае, не сейчас. Просто в вашем случае родить через естественные родовые пути достаточно сложно. Мы сделаем вам операцию кесарева сечения.
– Я должна ему позвонить! Я уже могу встать с кресла?
– Тьфу! – только и сказала Маргарита Андреевна, помогая Кате встать с кресла. – Где твоя мама?
– На работе.
– Лучше ей позвони.
– Зачем?
– Тебя будут оперировать, бестолочь! Кесарево сечение – это не на блядки сходить! Это серьёзная полостная операция.
– Маргарита Андреевна, бестолку. Там ум за разум заходит.
– Было бы чему за что заходить, – пробурчала себе под нос Марго.
Через полтора часа, когда прооперированная Катя была переведена в послеродовое отделение, Ельский сидел в коридоре обсервационного операционно-родильного блока и переписывал из истории родов в неонатальную карту факторы риска. Светлана Борисовна, ассистировавшая Татьяне Георгиевне, сидела рядом с ним, делая запись журнале операционных протоколов.
– Маковенко, это вы писали?
– Да, Владимир Сергеевич.
– Маковенко, вы что, не знаете, что сагиттальные швы бывают только на секции, а пока плод жив, то и швы у него – стреловидные?
Если бы господин Ельский не был по жизни надменно-презрительным ко всему окружающему, можно было бы заподозрить, что он издевается над Светланой Борисовной. Будь на его месте кто-то другой, Светлана Борисовна наверняка бы вступила в дискуссию на предмет того, что стреловидный и сагиттальный – это один и тот же шов. Но… на сегодня ей было уже достаточно унижений. Поэтому она промолчала.
– Когда вымрет последний акушер-гинеколог, что-то элементарно умеющий руками, неонатологическую службу отменят. Она просто будет ни к чему, – обратился Ельский к пробегающей мимо второй акушерке смены.
Та замерла от неожиданности. Сам великий и могучий Ельский заговорил с ней! Это или очень хорошо, или очень плохо. Ельский, в свою очередь, отметил про себя, что дрожащая перед ним молоденькая акушерочка очень хороша.
– Хм… – продолжил он. – Вы давно здесь работаете?
– Второй год. Раньше я работала в приёмном покое, затем полгода – на первом этаже, а сейчас Маргарита Андреевна перевела меня сюда, – протараторила девушка.
– Не замечал вас раньше. Марго просто так не переведёт в родзал. Значит, вы ещё и соображаете, да… Так вот… Как вас зовут?
– Лена, – проблеяла вторая акушерка смены, и у неё чуть ноги не подкосились.
– Леночка, неонатологическую службу отменят за ненадобностью. Потому что… Посмотрите в Яндексе, что такое «социал-дарвинизм».
– Я знаю, что такое социал-дарвинизм! – неожиданно смело вырвалось у второй акушерки – и из бледной она стала пунцовой.
– Да?! – с удивлением произнёс Ельский, поднимаясь со стула и двигаясь в направлении выхода из родильно-операционного блока. На пороге он остановился и, оглянувшись, сказал: – Лена, мы с вами можем как-нибудь побеседовать об этом. О социал-дарвинизме.
– Ельский – бабник! – зло бросила Маковенко, едва за заведующим отделением неонатологии и детской реанимации закрылась дверь.
«А ты – дура!» – подумала про себя вторая акушерка родзальной смены, но вслух, разумеется, ничего не сказала.
– Дай мне клей! – командно-раздражённо распорядилась Светлана Борисовна.
– В ящике стола! – холодно ответила молоденькая Лена.
Акушерки не слишком уважают бестолковых акушеров-гинекологов. Этих, в отличие от дядь, мам, пап, подруг и форумов, не проведёшь. Они постоянно рядом и отлично знают всем цену.
Катин молодой человек – двадцатишестилетний алкоголик – сперва трое суток подряд бухал с дружками. По причине того, ясен пень, что стал отцом. Катерина практически по двадцать четыре часа в сутки транслировала в айфон подробности своей жизнедеятельности маме и подружкам. А также пыталась достучаться до отца своей вполне здоровой, хотя и действительно крупной – пять килограммов двести граммов – девочки. Ельский протестировал новорождённую на маркеры сахарного диабета, но ничего не обнаружил. Так что причины такого размера были не очень ясны, пока в родильный дом не заявился Катин сожитель. Ростом он был под два метра, весом – за центнер. «Ого!» – удивилась санитарка приёмного, выдававшая ему халат. «Да у меня все такие. Я, знаете, сколько родился? Под шесть кило!» – с гордостью заявил тот в ответ, обдав санитарку термоядерной смесью перегара и свежака. После чего он попёрся в палату к молоденькой маме и сперва объявил, что счастлив, после чего, упав на колени, попросил у Кати прощения за то, что не готов стать отцом. И мужем. Начал плакать, а затем – и кричать. Катина соседка по палате была вынуждена отнести своего малыша в детское отделение и затем попросить акушерок и санитарок вывести слишком буйного посетителя вон. Вон его вывел Александр Вячеславович. Потому как санитарки и акушерки с двухметровым кабаном справиться не могли. Катя снова плакала. И рассказывала всем, как она его любит и какой он козёл. На восьмые сутки после кесарева сечения Катю из родильного дома забирала всё та же тощая измученная мать. «Приданное» для внучки было очень скромным. Бабушка несла дитя на руках в такси, а Катя плакалась в айфон очередной подружке про «я же его люблю-у-у-у!», про козла и про то, как бы заставить буйного двухметрового алкаша на ней жениться. Похоже, что ни до врачей, ни до ребёнка, ни до своей собственной матери ей не было никакого дела. Девочка только спала и ела, благо Катя была весьма дойной коровушкой, и никакое кесарево лактации не помешало. Видимо, Мальцева была права насчёт Катиного интеллекта.
– Пороли мало! – резюмировала Зинаида Тимофеевна.
Татьяна Георгиевна положила на стол Семёна Ильича рапорт на ординатора Маковенко. Панин в очередной раз разорвал очередной рапорт и, выбросив его в корзину, наорал на Мальцеву за то, что это её вина. Не обучает кадры. Никого не пускает в родзал. Роды принимают только Мальцева и Шрамко, Шрамко и Мальцева. После чего приставал с пылкими поцелуями, ревностями и напоминаниями о конференции.
– Ты же меня любишь?! – сурово вопрошал Сёма. – Ну, как умеешь! – несколько даже просительно смягчал он условия.
– Я же тебя люблю, – устало соглашалась Мальцева. – Как умею.
Женщина с сахарным диабетом была выписана из родильного дома на девятые сутки после операции кесарева сечения, в стабильном состоянии и со здоровой новорождённой, под наблюдение эндокринолога и педиатра. Спустя некоторое время на разнообразных тематических форумах и сайтах появились отзывы о невероятнейших стервах Оксане Анатольевне Поцелуевой и Татьяне Георгиевне Мальцевой. И о чудесной пусе, вдумчивом, мудром профессионале, не утратившей человечность ласковой и милой женщине – профессоре Елизавете Петровне Денисенко. Благодарные мать и отец (а теперь ещё бабушка и дедушка) занесли профессору цветы, конфеты, бутылки и плотные, что называется, полностью legal tender, купюры, переливающиеся приятными зелёными оттенками. Дядя-скрипач остался доволен, и когда спустя некоторое время забеременела одна его знакомая «со щитовидкой», порекомендовал ей наблюдаться и родоразрешаться только у профессора Денисенко. И возможно, Елизавета Петровна ещё раз попадёт в журналы родов и операционных протоколов в текущем году.
Вечером накануне поездки в Питер Мальцеву пригласил в ресторан Волков Иван Спиридонович. Вызванивавший Татьяну Георгиевну из всех своих заграничных командировок и уже немного утомивший извинениями за тот вечер, когда они с Паниным нахлестались вискаря на её кухне.
– Выходи за меня замуж! – где-то между десертом и сигаретой предложил Волков.
– Почему?
– Странный вопрос, – неловко рассмеялся Иван Спиридонович. – Я делал предложение только раз в жизни, очень давно, покойной жене. И, кажется, она ответила «Да!», а не «Почему?»… Ты очень красивая. Очень умная. Ты помогла мне понять моего сына… И – наверное – я тебя люблю. «Наверное» – в старой трактовке, – тут же поправился он. – То есть – наверняка, – он протянул Татьяне Георгиевне бархатную коробочку.
Кольцо было побогаче того, что преподнёс ей Сёма. Это не имело большого значения. Панин – отец троих детей, дедушка, муж, и, в конце концов, всего лишь начмед родильного дома, хотя и отнюдь не бедный человек. А Волков – человек богатый. К тому же – вдовец. Да и вкусы у всех разные.
– Хорошо. Я подумаю, – ответила Мальцева и надела кольцо.
– А то, что ты приняла кольцо, разве не означает?..
– То, что я приняла кольцо, означает только то, что мне нравится кольцо. И тот, кто его подарил.
Ночевать отправились к Волкову. Она женщина взрослая и свободная. Вольна распоряжаться собой, как ей вздумается. Хотя, конечно, жаль, что она наложила категорический запрет на отношения с интерном. Положа руку на сердце, от двух полувековых мужиков в койке толку куда меньше, чем от одного двадцатипятилетнего. В разных койках, да. Интересно, если предложить Волкову и Панину групповуху, как они отреагируют?
Мальцева хохотнула и прикурила сигарету. Да, очень умная женщина, ничего не скажешь! Пятый десяток, заведующая отделением… И о чём она думает после секса? После так называемого секса. Который, признаться честно, мог бы быть подольше. И покачественней.
– Я тебя очень люблю! Я никогда такого никому не говорил. Кроме покойной жены.
– Да, последнее уточнение было очень своевременным! – ещё раз хохотнула Татьяна Георгиевна. Хотя на сей раз ей стало грустно. Кажется, «групповуха» идёт не по её сценарию.
– Извини. Я сварю нам кофе, – Иван встал с постели и отправился на кухню.
Итак, в активе три предложения руки и сердца. Одно – от мальчика, другое – от женатого мужчины, третье – от вдовца, который, похоже, при каждом удобном и неудобном случае будет поминать покойную жену.
– Матвей, ты скотина! – прошептала Татьяна Георгиевна в потолок. Прошептала нежно. И по лицу её потекли слёзы. – Какого чёрта я от тебя ребёнка не родила? Я же тебя так любила!..
– Маргарита Андреевна, у тебя трое суток. Если кабинет не будет отремонтирован к моему возвращению с конференции, я тебя уволю! – сказала Мальцева вечером следующего дня, поцеловав подругу в щёку.
– К твоему приезду будут доделаны последние детали! Ты закачаешься!
– Этого я и боюсь.
– Приятного романтического отдыха! – ехидно пожелала немного обидевшаяся старшая.
– Маргоша…
– М? – недовольно промычала подруга.
– Маргоша… Я же тебя так люблю!
Татьяна Георгиевна схватила акушерку в объятия.
– Всё равно я на тебе не женюсь! – проворчала Маргарита Андреевна. – Я, блин, не готова!
Подруги захохотали.
– Ладно, идём перекурим на крыльце. Скоро подъедет твоё такси. Панин по привычке катается в СВ «Красной стрелы»?
– Ну, ты же знаешь, в иных вопросах он ретроград. СВ в «Красной стреле» кажется ему куда романтичней бизнес-класса в «Сапсане».
– Кстати, мне такое шлют на твоё объявление, ой!
– Что же ты молчишь?!
– Так ты вся то в работе, то…
– То в партии. Это эвфемизм.
– Вернёшься – расскажу. Я даже на одно свидание уже сходила. Романтика, ёпть, закачаешься!
