Трудный диагноз
Прогресс не избавил медицину от сложно диагностируемых случаев и ошибок в диагнозах. Казалось бы — закидывай любого в компьютерный томограф, просвечивай с головы до пяток и получай по окончании процедуры полную диагностическую подноготную. Как бы не так! Сложностей и проблем хватает, и ни одно самое современное обследование, ни один самый навороченный аппарат не в силах заменить докторам того, чем они пользовались издревле — собственных мозгов.
Даже в Соединенных Штатах, о здравоохранении которых ходит больше сказочных историй, нежели о Тридесятом Царстве и Тридевятом государстве вместе взятых, существуют определенные проблемы с постановкой диагнозов. И это несмотря на их уровень оснащенности различными прибабахами. Скоро небось в каждой аптеке по томографу поставят, а в уважающих себя закусочных появятся ядерно-магнитные резонаторы. Но, тем не менее, трудится в госпитале Принстон-Плейнсборо доктор Грегори Хаус, мастер диагностики и корифей оригинального жанра нестандартного мышления. И не он один, небось в каждой больнице есть свой диагност. В Соединенных Штатах, у нас, в далекой Австралии… Прогресс прогрессом, а мозги мозгами.
Китайские лекари тысячелетиями обходились без томографов и ультразвука. Щупали у пациентов в трех десятках мест пульс, пробовали на вкус их мочу, рассматривали ногти и ставили диагнозы. Вроде как правильные, а может, просто в Китае не принято на врачей жаловаться и вообще сор из избы выносить. Скрытные они, китайцы, непонятные.
Да, кстати, к трудным или сложным диагностическим случаям не относятся люди с усталыми от тоски глазами, годами, нет — десятилетиями умирающие от неведомой болезни, перед которой наука пасует, да все никак не могущие умереть. Они просто никак не дойдут до психиатра. О, психиатры умеют излечивать болезни, от которых безуспешно лечатся годами! Причем все эти болезни, с их совершенно разной симптоматикой, но одинаковым для всех предчувствием грядущего конца, прекрасно излечиваются одними и теми же препаратами, такими, например, как галоперидол…
Отделение острых хирургических заболеваний печени и поджелудочной железы. Вторник. Десять часов утра. Разгар рабочего процесса, жизнь бурлит.
У входа в отделение чьи-то родственники осаждают заведующую отделением Анастасию Даниловну. Родственники (двое мужчин и одна женщина) хорошо одеты, упакованы ювелирными изделиями на сумму, равную годовому бюджету небольшой африканской страны, и очень уверены в себе, то есть — самоуверенны до невозможности. Анастасия Даниловна прерывает рассказы о всепроникающих связях и неограниченных возможностях:
— Советую перейти к сути дела. Общение с вами приносит мне истинное удовольствие, но, к сожалению, я очень занята. Итак, чего вы хотите?
— Чтобы операцию моему брату делал самый лучший хирург! — восклицает старший из мужчин. — На другого мы не согласны!
Второй мужчина кивает. Женщина прикладывает к глазам сильно надушенный платочек и всхлипывает.
— У вас есть на примете подходящая кандидатура? — интересуется Анастасия Даниловна.
— Нет, — родственники дружно качают головой. — Но нам нужен лучший хирург! Нам нужна стопроцентная гарантия успеха!
— В таком случае заберите его отсюда, — спокойным тоном советует Анастасия Даниловна. — В нашем деле стопроцентных гарантий никто не дает. Разве что какие-нибудь шарлатаны. А шансы вашего брата где-то сорок на шестьдесят. Сорок процентов за то, что все закончится хорошо.
— А шестьдесят?
Старший из мужчин то ли наигранно, то ли всерьез хватается правой рукой за сердце. Перстни на его пальцах переливчато отражают свет потолочной лампы.
Анастасия Даниловна вздыхает.
— Оперируйте, — тихо говорит женщина. — Будь что будет. У вас, наверное, все хирурги хорошие…
— Та-да-да-дам! — вырывается из распахнувшейся двери неуместно радостный вопль. — Та-да-да… Извините, Анастасия Даниловна.
— В чем дело, Максим Павлович? — хмурится заведующая отделением.
Анастасия Даниловна чуть ли не вдвое ниже высоченного доктора Коростылевского и гораздо уже в плечах, но кажется, что это она нависает над ним, а не наоборот.
Коростылевский заслуженно пользуется у коллег и пациентов репутацией хорошего врача и удачливого хирурга, но заведующей отделением не совсем по нутру его мальчишество.
— Озорицкая пожелали выписаться! — рот Коростылевского растягивается до ушей в лучезарнейшей из улыбок. — Срочно! Сегодня! Выписка уже готова! Осталось только вашу подпись…
Коростылевский поднимает левую руку с зажатым в ней листом бумаги.
— Если ничто не помешает — прооперируем завтра, — говорит Анастасия Даниловна родственникам, берет у Коростылевского выписку и идет в отделение, возмущаясь на ходу: — Максим Павлович, вы что, с ума сошли? Что значит «осталось только вашу подпись»? Сколько лет вы у нас работаете?
— Шестой год.
— И еще не усвоили порядок выписки? Решение принимается после совместного осмотра заведующей… Мы сегодня смотрели ее? Может, я забыла?
— Ну это же Озорицкая, Анастасия Даниловна…
— Да хоть королева английская! Порядок для всех один, Максим Павлович. «Ordnung muss sein!», говорят немцы. Порядок должон быть!
Звезда отечественных сериалов Вера Озорицкая поступила в Склиф самотеком — кто-то из собратьев по актерскому цеху привез ее на своей машине из ресторана, в котором отмечали запуск очередного проекта. С криком: «У меня в машине Озорицкая умирает!» — ворвался он в приемное отделение и начал метаться по вестибюлю. Томную и манерную «умирающую», державшуюся тонкой хрупкой рукой за правый бок и жалобно, с подвизгом, стонавшую, перенесли в смотровую, осмотрели и госпитализировали в «печеночно-поджелудочное» отделение к Анастасии Даниловне.
Актеры вообще очень ранимы, это Анастасия Даниловна усвоила давно, едва ли не в первый месяц своей работы врачом (начинала она здесь, в Склифе). Не так сказанное слово, не дотянутая до ушей улыбка, отсутствие восторгов — все может послужить причиной для публичной истерики, и примеров тому много.
— Ну и дама! — сказал доцент Полухин Анастасии Даниловне, сходив на обход к Озорицкой. — Я больше не смогу смотреть фильмы с ее участием. И как только с ней режиссеры справляются?
Доцент Михаил Игоревич Полухин — очень вежливый человек. Интеллигент в сто пятьдесят пятом, наверное, поколении. Нехороших слов от него никто никогда не слышал. Бедность речи Полухин привык компенсировать богатством интонаций. «Дама» прозвучала в его устах, как «дура», если не что похуже.
Анастасия Даниловна удивленно посмотрела на Полухина.
— Вы что, Михаил Игоревич? Там разговор короткий — или делай, как я сказал, или вали на все сорок четыре стороны. Только посмей взбрыкнуть — сразу возьмут на роль другую, покладистую и вменяемую. Это здесь, у нас, можно выеживаться и выкаблучиваться, потому что бояться некого. Да и публики вокруг сколько…
— Только аплодисментов нет, — проворчал Полухин, осуждающе качая головой. — Ну и дама! Вулкан Килиманджаро в период расцвета. Вы знаете, Настасья Даниловна, что она мне сказала? «Старайтесь как следует, а то мигом в сельской больнице очутитесь!»
— Мать честная! — ахнула Анастасия Даниловна. — Вот засранка! Вы ее поставили на место?
Полухин виновато улыбнулся, давая понять, что нет, не поставил.
В последнем сериале Озорицкая сыграла заведующую отделением родильного дома и до сих пор не вышла из образа — давала врачам «советы» по обследованию и лечению. Врачи слушали эту ахинею и, разумеется, делали по-своему, но спорить с Озорицкой не спорили. Звезда малых и больших экранов (прозвище придумал остряк Коростылевский), заводилась мгновенно и истерила подолгу, поэтому персонал в общении с ней придерживался принципа, гласящего, что чем меньше трогать ароматную субстанцию, тем меньше ароматов она испускает.
И если бы проблемы, создаваемые Озорицкой, ограничивались ее светлой личностью, то это было бы еще полбеды. Журналисты, мгновенно узнавшие о госпитализации актрисы, принялись осаждать отделение. Обрывали телефоны, пытались прорваться в палату, подстерегали врачей и медсестер в коридорах и на улице. Самым частым вопросом был: «Продолжится ли актерская карьера Веры Озорицкой?» Лучше всех на этот вопрос ответила сестра-хозяйка Анна Егоровна. «Продолжится не продолжится, а все там будем», сказала она прыткому юноше с длинноствольным фотоаппаратом на шее. Юноша опешил настолько, что забыл сфотографировать Анну Егоровну, хотя она была бы весьма не против украсить своим щекастым лицом первую полосу какой-нибудь газеты или обложку глянцевого журнала. Впрочем, согласилась бы она и на третью полосу, но увы…
А вот доктора Коростылевского сфотографировали и назавтра напечатали фотографию в газете «Московский пустословец» с подписью: «Лечащий врач Веры Озорицкой отказывается поделиться соображениями по поводу здоровья звезды». На фотографии Коростылевский, улыбающийся по своему вечному обыкновению, показывал в объектив поднятый кверху средний палец правой руки, а левой махал, не то приветствуя, не то прощаясь. Узнав от медсестры Елагиной о своей славе, Коростылевский вечером, после работы, купил пятьдесят номеров газеты и теперь дарил ее всем желающим с размашистой дарственной надписью. Подарил и заведующей отделением, хотя та и не просила. «Спасибо, Максим Павлович, — поблагодарила Анастасия Даниловна, — принимая подарок. — Ваша истинная сущность отражена на этой фотографии как нельзя лучше! Вырежу, вставлю в рамку и повешу в кабинете».
Зайдя в кабинет заведующей, Коростылевский окинул стены беглым взглядом, но фотографии своей не увидел.
— Садитесь, Максим Павлович, и объясните мне, чего ради вы так спешите! И заодно объясните, почему вас не было на конференции.
Анастасия Даниловна села в огромное, не по ее размерам, но ценимое ею за удобство, кресло, положила выписку перед собой на стол и приготовилась слушать.
— На конференцию я не пошел, потому что оформлял историю Озорицкой, — Коростылевский потупил взор. — Ей вчера поздно вечером позвонили и сказали, что завтра она должна быть в Киеве на съемках. Она караулила меня с утра, попросила экстренно выписать. Поугрожала, конечно, что если не выпишем, то…
— Поедем работать в Мухосранск всем составом.
Озорицкая не пролежала в отделении и недели, но все уже успели хорошо изучить ее характер и выучить любимые угрозы актрисы.
— Вот-вот, — обрадованно кивнул Коростылевский, найдя хоть какое-то понимание. — Анастасия Даниловна, расписку она написала, как положено. Прошу выписать… предупреждена… разъяснено… все путем.
— Не путем, — Анастасия Даниловна поджала губы. — Я, конечно, понимаю ваш энтузиазм, Максим Павлович. Расставание с такой больной, как наша Вера Вячеславовна, это — праздник…
— Со слезами на глазах! — вставил Коростылевский, но заведующая глупой шутки не оценила.
— Но она же неясная, во всяком случае — мне. Ее надо дообследовать. Так будет лучше для нее и для нас. Ведь если что, — «если что» у Анастасии Даниловны означало крупные неприятности, — то ее расписка вас и нас не спасет. Скажут, что плохо объясняли, не довели до сведения, не достучались… Да вы-то, наверное, особо и не старались, проговорили скороговоркой, чисто формально…
— Медленно проговорил, внятно. Разве я не понимаю? — обиделся Коростылевский. — Она сказала, что дообследуется, как только вернется из Киева. Я же хотел как лучше, баба с возу…
— Быть тромбозу! — невпопад, но зато в рифму закончила заведующая отделением, выбираясь из кресла. — Берем историю и идем к Озорицкой! Придется мне напомнить вам, как поступают в подобных ситуациях.
«Напомнить! — кипел Коростылевский, идя в палату к Озорицкой. — Ну сколько можно перестраховываться? У Озорицкой самый обычный калькулезный холецистит, УЗИ же показало два камушка… Нет, надо пойти, завести нашу звезду, довести ее до истерики, чтобы потом мы эту истерику гасили бы всем отделением. В таких случаях надо расстилать ковровую дорожку и провожать с танцами и песнями, а не норов свой показывать…»
«Скоро вообще без меня все вопросы решать начнут! — ярилась Анастасия Даниловна, косясь на идущего слева Коростылевского. — Попросила она его! Пококетничала небось, поулыбалась, Максик и растаял. Он такой. Эмоционально податливый. Аж на конференцию не пошел, сидел, не разгибаясь, историю оформлял и выписку печатал… Оформлял?! Мой обход тоже написал?»
Анастасия Даниловна на ходу выхватила у Коростылевского историю болезни, открыла, увидела запись от сегодняшнего числа «Совместный обход с заведующей отделением Галкиной А. Д.» и прошипела:
— Убью в следующий раз!
«Если Озорицкая ляжет ко мне еще раз, то я уволюсь! — пообещал в сердцах Коростылевский. — Уеду в Мухосранск, стану там заведующим, буду ходить босиком по росе, собирать грибы-ягоды, пить парное молоко, девок…»
Насчет девок он додумать не успел, потому что пришли к Озорицкой. Вот так всегда обрываются думы и рассказы на самом интересном…
Как и положено по статусу звезде больших и малых экранов, Озорицкая лежала одна. В двухместной палате. Доктора застали ее за наведением красоты — глядясь в маленькое карманное зеркальце, Озорицкая красила губы. Лежала поверх одеяла, закинув одну длинную точеную ногу на другую. Халатик, и без того короткий, сполз до пупка, явив миру эфемерные кружевные стринги, украшенные бантиком. Коростылевский малость смутился, хоть и был доктором, то есть человеком, видавшим разные анатомические виды.
— Вещи мои принесли? — поинтересовалась Озорицкая и эротично поиграла губами, проверяя, хорошо ли легла помада.
Поправить халат или изменить позу она, конечно же, и не подумала. Лежала как лежала. В одной руке помада наперевес, в другой — зеркальце. Вопрос задала с непонятной интонацией, то ли интересуясь, принесли ли из «камеры хранения» Склифа, то есть с вещевого склада, в отделение ее вещи, или же принесли ли ей вещи доктора.
Анастасия Даниловна села на стул, стоявший возле койки Озорицкой, а Коростылевский — на свободную койку.
— Вещи подождут, — сказала Анастасия Даниловна. — Давайте сначала определимся…
— Чего нам определяться?! — перебила Озорицкая, капризно выпячивая нижнюю губу. — Я уже определилась, выписывайте меня! И не забудьте про вещи, а то я уйду так, в чем есть!
Коростылевский обратил внимание на то, что губы Озорицкая накрасила неровно, кое-где помада попала на кожу вокруг губ, и решил, что причиной тому размеры зеркальца.
— У меня от лежачей жизни руки отниматься начали, — продолжила звезда больших и малых экранов. — Ни губы накрасить, ни глаза подвести. У вас здесь явно какая-то гадкая аура!
Доктора переглянулись. «Ну ведь чуяла я, что здесь не все так просто», прочитал Коростылевский во взгляде заведующей отделением. Да, действительно, с чего бы у молодой сорокалетней женщины (Озорицкая на первом обходе рассказала, что в паспортном столе ошиблись и вместо восьмерки написали семерку, добавив одним махом ей целых десять лет, а она сразу не заметила, да так и закрутилась, не поменяла) отниматься рукам. В ауру, засоренность чакр, преломления внутренних меридианов, перекруты космических пуповин и тому подобное врачи, по неграмотности, не верят, предпочитая давать явлениям, происходящим в организмах, более прозаические объяснения.
— А что, кстати, с руками? — спросила заведующая отделением. — Расскажите поподробнее…
— Ах, ну что тут рассказывать? — Озорицкая вздохнула, положила помаду и зеркальце на тумбочку, медленно и очень картинно перешла из лежачего положения в сидячее, и протянула к Анастасии Даниловне обе руки. — Вот. Вроде как слушаются, но не очень хорошо. Это потому, что я у вас тут спинной мозг совсем отлежала!
«А головной?» — чуть было не спросила Анастасия Даниловна, но вместо этого спросила другое:
— А слабость? Слабость в руках отмечаете?
— И в руках, и в ногах, и во всем теле! Койка дурацкая, неудобная, место тоскливое…
Под причитания Озорицкой Анастасия Даниловна устроила ей неврологический осмотр. Не самый подробный, но довольно обстоятельный. Это только наивные люди считают, что доктора разбираются лишь в своей специальности, ничего не понимая в специальностях «смежных». На эту тему сложено множество анекдотов. Но на самом деле врачи никогда в рамках своей узкой специальности не замыкаются, потому что жизнь не дает им такой возможности. У одного пациента неврологическая проблема, у другого — эндокринологическая, у третьего — урологическая… Желающие могут продолжить перечисление вариантов.
Закончив с осмотром, Анастасия Даниловна сказала:
— Вам рано выписываться, Вера Вячеславовна. Вам обследоваться надо. Неврологическая симптоматика неясного происхождения — это может быть очень серьезно!
— Что вы мне голову морочите своей нервной симптоматикой! — возмутилась Озорицкая. — Говорю же вам — весь спинной мозг отлежала, оттого и руки отнимаются! Или вы думаете, что если я актриса, то совсем не разбираюсь в медицине? Разбираюсь, да получше вашего!..
«Получше вашего» вызвало у Коростылевского короткий смешок.
— …Я же знаю, почему вы не хотите меня выписывать! — продолжала накручивать себя Озорицкая. — Популярности дешевой ищете! В лучах чужой славы погреться норовите! Как же — пока я здесь, от журналистов отбоя нет…
«Сейчас Даниловна ей выдаст!» — подумал Коростылевский, наблюдая за тем, как тяжелеет взгляд заведующей отделением. Что-что, а «выдать» Анастасия Даниловна умела. По первое число, выше крыши, так, что добавки никогда не просили.
Заведующая отделением сдержалась. Дала пациентке возможность выговориться, то есть — наораться, а потом сказала:
— Выписывать сегодня не будем. Покажем невропатологу, а там решим.
— Я уйду! — пообещала Озорицкая, поправляя халатик на высокой упругой груди, стоившей целое состояние (делали в Лондоне). — В чем есть уйду!
— Да хоть безо всего! — ответила Анастасия Даниловна, никогда не поддававшаяся на шантаж. — Если вам охота разгуливать в феврале по улицам в чем мать родила — то я вам этого запретить не могу, да и не собираюсь. Только учтите, что…
— Это вы учтите, что у меня съемки! — перебила звезда больших и малых экранов.
— Съемок много, жизнь одна, — ответила Анастасия Даниловна и вышла из палаты.
— Вера Вячеславовна, будьте благоразумны, — попросил Коростылевский. — Мы же не просто так…
— А вы, Максим Павлович, не можете распорядиться, чтобы мне выдали одежду? — проворковала Озорицкая, пуская в ход часть своего богатого арсенала — доверчивый взгляд широко распахнутых глаз, ласковую улыбку, страстную хрипотцу в голосе и томное, как бы приглашающее к чему-то, движение плечами. — Вы же не такой, вы до-о-обрый…
Согласившись, Коростылевский мог бы получить в награду поцелуй и несколько ласковых слов, но он не согласился. Помотал головой и сказал:
— Это невозможно.
Озорицкая придала лицу выражение «как же я вас всех ненавижу!», демонстративно отвернулась и уставилась в окно. Коростылевский ушел. Едва он вышел из палаты, как Озорицкая схватила с тумбочки мобильный телефон и позвонила заклятой подруге Анне, тоже актрисе, но рангом пониже, «второплановой», то есть играющей роли второго, а то и третьего плана. В академических и близких к ним театрах подобных актеров называют «театральным горошком», недвусмысленно намекая как на размер их дарования, так и на то, что они являются чем-то вроде гарнира. Размеры одежды и, что самое главное, обуви у подруг совпадали.
— Анька, спасай! Меня не выписывают и не отдают вещи! Привези мне куртку, сапоги, джинсы, свитер, ну в общем все, что надо для побега. Только в сумку сунь, чтобы не светиться. В отделение не ломись, стремно, позвони, я выйду на лестницу…
Анастасия Даниловна в это время тоже разговаривала по телефону. С заведующим вторым неврологическим отделением Демишевым, которого считала лучшим невропатологом Склифа (нейрохирург — это тот же невропатолог, правда, владеющий не только молоточком, но и скальпелем). Демишев поворчал, что стар он по актрисам бегать и что дел у него невпроворот, напомнил, что существуют штатные консультанты, но все же сдался, потому что знал, что Анастасия Даниловна, не добившись своего, не отстанет. Не поленится даже спуститься с десятого этажа на четвертый, чтобы за ручку отвести консультанта к пациентке.
Новый визит врачей Озорицкая встретила в штыки. Подруга пообещала «пошевелить задницей», то есть — приехать как можно скорее, а тут еще один осмотр.
— Я не хочу, чтобы меня осматривали! — заявила звезда больших и малых экранов. — Замучили уже своими осмотрами. Я хочу выписку и вещи.
— Александр Акимович как раз и пришел для того, чтобы решить вопрос о вашей выписке, Вера Вячеславовна, — тон у Анастасии Даниловны был ласковым, таким тоном любящие матери увещевают непослушных детей. — Он посмотрит вас, и тогда уже мы…
— Смотрите, мне не жалко! — Озорицкая сменила гнев на видимость милости, сообразив, что чем меньше она будет выкаблучиваться, тем скорее уйдут доктора.
Осмотр вместе с расспросами занял четверть часа, но Озорицкой, изнывавшей от нетерпения, он показался вечностью. Когда врачи ушли, она снова позвонила подруге.
— Стою в пробке на Крестовском мосту, — доложила подруга. — Как только, так сразу… о, поползли вроде!
— Давай быстрее! — поторопила Озорицкая.
— У меня не вертолет! — ответила подруга и отключилась.
Озорицкая вытянулась на кровати, прикрыла глаза и стала ждать.
Демишев подтвердил опасения Анастасии Даниловны.
— Не хочется так с ходу каркать, но в первую очередь, Настя, я бы поискал опухоль, — сказал он в кабинете заведующей отделением. — Или метастазы. Парезы просто так не возникают. Хорошо бы еще и нарколога пригласить…
— Нарколога потом, — Анастасия Даниловна представила реакцию Озорицкой на приход нарколога. — Давай вначале исключим органику. Ты распиши обследование, а я возьму всех за жабры, чтобы быстро управиться.
— С этими звездами никогда без сюрпризов не обходится, — посочувствовал Демишев. — Такая уж у них планида…
— Планида у всех одинаковая, Саша. Родился, заболел, умер… — Анастасия Даниловна явно настроилась на минорный лад. — Все дело в деталях и нюансах.
Подруга-спасительница позвонила через полчаса.
— Я тут, в Склифе, — доложила она. — Стою на десятом этаже у лифта.
— Выйди на лестницу, — велела Озорицкая. — Я мигом.
Одно дело — выйти из отделения с пустыми руками, и совсем другое — с сумкой в руках. Озорицкая не стала забирать ничего своего, кроме телефона, чтобы не привлекать лишнего внимания к своей и без того не обделенной вниманием персоне.
Искать укромное место для переодевания Озорицкая не стала. Просто поднялась этажом выше, чтобы ненароком не столкнуться с кем-то из «своих» врачей и медсестер, и быстро-быстро переоделась, доставая вещи из сумки по одной. Закончив, направилась к лифтам, потому что спускаться с одиннадцатого этажа пешком не хотелось.
Едва лифт тронулся, Озорицкая привалилась спиной к стене, закрыла глаза и издала странный звук, похожий на хрип.
— Кайфуешь? — спросила подруга.
Хрип усилился. Озорицкая сползла на пол и забилась в судорогах. Лицо ее посинело, перекосилось и стало таким страшным, что подруга завизжала от ужаса. Помочь было некому — они ехали в лифте вдвоем. Так и доехали до первого этажа. Обе обмочились, не обратив на это никакого внимания.
Озорицкую положили на четвертый этаж, в отделение реанимации и интенсивной терапии для нейрохирургических больных. Куда же еще класть пациентку после судорожного припадка. Подруга обошлась без госпитализации, быстро пришла в себя и уехала домой переодеваться в сухое.
Пришедшую в себя Озорицкую срочно повезли на томограф — проверять головной, а заодно и спинной мозг. После случившегося, да еще и на фоне сделанного внутримышечно реланиума, Озорицкая была вялой, сонной и выписаться не порывалась и вообще не разговаривала, потому что прикушенный во время приступа язык ощутимо побаливал.
Томограф не выявил ничего, кроме признаков повышения внутричерепного давления. Озорицкую оставили в реанимации. В Интернете появилось сообщение о том, что «выдающуюся русскую актрису Веру Озорицкую» едва не загубили в институте имени Склифософского. «Актриса потеряла сознание вскоре после того, как ее выпихнули из отделения, и теперь лежит в реанимации, где за ее жизнь борются врачи», — писал анонимный автор и добавлял: «Хочется верить, что борются». Подобно всем «горячим» (хотя правильнее было бы сказать — «горячечным») новостям, новость начала активно «размножаться». Два телевизионных канала показали стандартно-традиционный сюжет — корреспондент стоит возле Склифа, сожалеет, что его вместе со съемочной группой не пустили внутрь, и кратко пересказывает творческую биографию Веры Озорицкой. Несмотря на разность корреспондентов и каналов, заканчивались оба сюжета одинаково: «Вера Озорицкая еще не сыграла свою главную роль. Будем надеяться, что ей это удастся!»
Откуда только не звонили в администрацию института на следующее утро! Даже из какого-то совета ветеранов позвонили и умоляли «сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти нашу Верочку!». Журналисты начали осаду Склифа. Впрочем, эта осада длится дней двести в году, если не двести пятьдесят. В Склифе частенько лежат известные люди, иногда — по нескольку сразу.
Судорожные припадки не повторялись, но Озорицкая начала терять сознание при попытке сесть в постели. Не успевала садиться, как тут же заваливалась. Ее обследовали «от» и «до», цепляясь за малейшие зацепочки, но так и не нашли мало-мальски убедительных данных за неврологическую патологию. Думали и о наркомании, но следов наркотических и сильнодействующих веществ в крови и моче не обнаружили. Все же пригласили на консультацию нарколога. Тот час просидел возле койки Озорицкой, прочел от корки до корки историю болезни и кратко резюмировал: «Не наша».
А чья?
Анастасия Даниловна с неослабевающим интересом следила за диагностическим поиском у Озорицкой. Этим-то и отличается настоящий врач от «не настоящего», ремесленника с врачебным дипломом. Ремесленник бы сказал: «с глаз долой — из сердца вон», — а настоящему врачу подобное даже в голову не придет. Увы, поиск зашел в тупик. Потери сознания при изменении положения тела попытались было связать с ортостатическим коллапсом, то есть с недостаточным притоком крови к головному мозгу при вставании вследствие снижения артериального давления. Привлекли кардиологов, но и те ничего «своего», профильного, не нашли.
Диагностический поиск зашел в тупик. Совсем как следствие. Про следствия ведь принято говорить: «На седьмом году следствие зашло в тупик». Вот так же и с поиском.
Циничные сверх всех мыслимых и немыслимых пределов люди (а среди врачей, увы, попадаются и такие), заблаговременно просили заведующего патологоанатомическим отделением Тутубалина оставить им «лишний билетик» на вскрытие Озорицкой. Тутубалин, не любивший, когда торопят события, посылал горе-шутников на три веселые буквы, но шутники не унимались.
Расширенный консилиум (столь блистательного сборища врачей возле своей кровати мало кто удостаивался) осмотрел Озорицкую, повертел и так и сяк историю болезни, но поиск из тупика не вывел. Озорицкая сильно сдала — отощала, подурнела, скандалила редко, а если и скандалила, то вяло и недолго. Выписываться больше не порывалась. Куда выписываться, если до туалета дойти нет возможности, приходится все дела в постели делать.
Накал страстей за пределами Склифа тем временем нарастал. К звонкам и мельтешению журналистов здесь все привыкли, но когда и того, и другого слишком много, то вся эта суета начинает досаждать. Какой-то ловкий прохиндей даже затеял сбор средств на лечение Веры Озорицкой за рубежом. Ясное дело, что не в Таджикистане, и не в Молдавии, а в некоей «самой передовой клинике Германии». На первом этапе требовалось ни много, ни мало, а триста тысяч евро, во всяком случае именно такая сумма была заявлена. Какая-то истеричка в Живом журнале разродилась постом, озаглавленным: «Таких актрис больше не делают». Пост сутки провисел в топе Яндекса. А Вера Озорицкая лежала и не могла встать. Укатали сивку крутые горки, называется. И, вдобавок ко всему, затемпературила и покрылась мелкой точечной сыпью.
Срочно вызванный инфекционист диагноза не выставил, но санкционировал перевод многострадальной звезды больших и малых экранов во вторую инфекционную больницу. Подозревали геморрагическую лихорадку, говорили о карантине, но через три дня Озорицкую вернули обратно без инфекционного диагноза. Не нашли ничего.
В нейрохирургической реанимации к Озорицкой уже привыкли и звали ее «наша Вера».
— Осталось еще, чтобы крыша поехала, и будет полный набор! — сказал заведующий нейрореанимацией Жиров.
Жиров, как самое заинтересованное лицо, сломал голову, сточил мозг и чуть ли не рехнулся в поисках диагноза Озорицкой. Она даже начала ему сниться. Не той обворожительной соблазнительницей, что раньше, а такой, как сейчас — «доходящей». Ломали головы и стачивали мозги в отделении острых хирургических заболеваний печени и поджелудочной железы. Как-никак Озорицкая была им не чужая, да и вообще, любопытно же, что там за диагноз. Чисто с профессиональной точки зрения, а не досужих сплетен ради.
— Доктор ходит по палате от кровати до кровати. Возле Кати сел на стул и в лицо ей заглянул, — бубнил Коростылевский, сидя за своим столом в пустой ординаторской. — Приложил ко лбу ладонь — лоб горячий, как огонь! Кате жарко и неладно, и знобит ее слегка, но приятна и прохладна чья-то добрая рука. Врач лекарство назначает: «Через каждых два часа». Катя плохо различает над собою голоса. Только слышит: «Все пройдет…» Продолжается обход…
— Что за декламация, Максим Петрович? — поинтересовалась вошедшая Анастасия Даниловна.
— Это специальная мантра, настраивающая на обход, — ответил Коростылевский.
— А вы в курсе, чем клоун отличается от психбольного? Клоуну нужны зрители, а псих спокойно обходится без них.
— Спасибо на добром слове, Анастасия Даниловна, — поблагодарил Коростылевский.
— А мантры, просветляющей мозги, у вас в запасе случайно нет? — уже более мягко спросила заведующая отделением и даже улыбнулась, давая понять, что шутит. — Не знаю, что мы будем делать с Озорицкой. Неужели только на КИЛИ мы узнаем ее диагноз? Не знаю, как вы, а я скоро тупо поверю в то, что Озорицкую сглазили. Хотя бы только для того, чтобы успокоиться.
— У меня, вообще-то, есть один способ, — признался Коростылевский. — Только он очень нудный. Надо взять справочник практикующего врача и пойти от буквы «а» к букве «я». Рано или поздно нужное заболевание попадется на глаза.
— Жуть! — оценила Анастасия Даниловна.
— Пару раз срабатывало. Кстати, Анастасия Даниловна, ехал я полчаса назад в лифте с Жировым, так он сказал, что Озорицкая начала чудить. Вызвали психиатров.
— Этого еще не хватало! — воскликнула заведующая отделением. — Пойду-ка спущусь, узнаю…
Психиатр ясности не добавил. Написал, что для уточнения диагноза необходимо динамическое наблюдение, рекомендовал постоянное наблюдение (случалось, такие вот дезориентированные в пространстве и времени в окно выходили, а тут четвертый этаж и решеток нет) и выразил желание побеседовать с близкими родственниками больной. Подруга Аня, та самая, что способствовала побегу, и единственная навещавшая Озорицкую, сообщила, что с близкими родственниками у Веры дело обстоит не лучшим образом. В далеком алтайском городе Камень-на-Оби вроде бы живет Верина мать-алкоголичка, с которой Вера не поддерживает никаких отношений, и где-то под Тюменью отбывает наказание за разбой младший Верин брат, которому Вера время от времени отправляет посылки. Со старым бойфрендом Вера рассталась полгода назад, нового завести не успела, так что ближе Ани нет у нее человека, а она, Аня, ничего такого интересного рассказать не может, потому что подруга всегда была адекватной. Кроме тех случаев, когда напивалась в стельку, конечно.
— Это я сглазил! — Жиров мрачно хмурился и играл желваками. — Сказал: «Не хватало, чтобы крыша поехала» — и сглазил! Ну прямо хоть как в том анекдоте, диагностическое вскрытие проводи! Мыслей никаких не осталось. Моя старшая (имелась в виду старшая медсестра нейрохирургической реанимации) предложила вызвать дух Склифософского и узнать диагноз нашей звезды у него. Шутки шутками, но другого способа я не вижу.
— Ляг поспи и все пройдет, Юра, — сказала Анастасия Даниловна. — Утро вечера мудренее, а старшая твоя пусть сама с духами общается, если уж ей так приспичило.
— Это надо же такому случиться! — Жиров схватился за голову. — В Склифе, не где-то в районной больнице, а в Склифе умирает молодая баба, еще недавно бывшая здоровой, и никто не может ей помочь! Двадцать первый век, е… его в …!
Поздно вечером, когда сын и муж уже спали, Анастасия Даниловна сварила себе крепчайшего кофе, взяла с полки «Справочник практикующего врача» и уселась за кухонный стол. Метод, рекомендованный Коростылевским, — сплошная чушь, но почему бы не полистать справочник?
Листание затянулось до половины третьего. По уму пора было отправляться спать, но благодаря двум чашкам кофе спать не хотелось. Отложив справочник в сторону, Анастасия Даниловна посидела еще немного, потом встала, взяла чашку, чтобы помыть ее, и в этот момент ее осенило.
Коростылевский дал хороший совет. Справочник помог отвлечься, переключил какой-то тумблер в мозгах, и мыслительный процесс вырвался из замкнутого круга. Цена озарения была невелика — разбившаяся чашка. Тем лучше — мыть не придется. Анастасия Даниловна двумя взмахами веника смела осколки на совок, высыпала их в мусорное ведро и позвонила в нейрохирургическую реанимацию.
Если дежурный врач и удивилась столь позднему (или уже не позднему, а раннему?) звонку по столь пустяковому поводу, то никак это не выказала. Полистала раздувшуюся до солидных размеров историю болезни и сказала:
— Вы правильно все помните, Анастасия Даниловна. Вот, при поступлении написано: «Последний год принимает афродитин-37, до этого предохранялась посредством внутриматочной спирали, но после двух абортов перешла на оральные контрацептивы».
Внутриматочная спираль не дает стопроцентной гарантии. Случается, что женщины, у которых установлена спираль, беременеют. И не так уж редко случается.
— Спасибо, Сусанна Артемовна, — поблагодарила Анастасия Даниловна. — У меня к вам будет еще одна просьба. Назначьте Озорицкой анализ мочи на дельтааминолевулиновую кислоту и порфобилиноген. Юрию Львовичу скажите, что это я посоветовала, он не будет против. Только проконтролируйте, чтобы все было как надо…
Радости по поводу того, что правильный диагноз — острая перемежающая порфирия — наконец-то «ухвачен за хвост», не было. Была досада на то, что не сообразила раньше. А должна была сообразить. Порфирия — это нарушение пигментного обмена, при котором небелковая часть гемоглобина, называемая «гемом», превращается в токсичное вещество, повреждающее организм изнутри. Заболевание редкое, не из тех, которые «на слуху», диагностируется трудно, а летальность при отсутствии правильного лечения велика. Вот уж точно не сыграла бы Вера Озорицкая свою главную роль, если бы Коростылевский не вспомнил про справочник… Впрочем, нет, кто-то все равно бы сообразил, особенно после того, как у Озорицкой началось психическое расстройство. Боли в животе, двигательные расстройства в виде парезов, снижение мышечного тонуса, судороги, эпилептические припадки, спутанность сознания и дезориентация плюс галлюцинации, зрительные и слуховые… Чем больше симптомов, тем вернее диагноз. Диагноз ведь складывается из симптомов, словно дом из кирпичей.
— Я сейчас шла со стороны Грохольского переулка, — сказала утром Раиса Андреевна, а там стоит сразу несколько «телевизионных» машин. Кого к нам положили на этот раз?
— Не положили, а выписывают, — поправила Инесса Карповна, стоявшая над душой Татьяны Владимировны в ожидании каких-то срочно понадобившихся статистических данных. — Веру Озорицкую выписывают. Ту, которая доктора Фроликову в «Синдроме отмены» играла. Ну слава богу, а то я не чаяла продолжения увидеть!
— Без продолжения мы в любом случае бы не остались! — сказала Татьяна Владимировна, переставая печатать. — Нашли бы какую-нибудь похожую лахудру и снимали ее еще сорок сезонов!
— Вы не отвлекайтесь, пожалуйста, Татьяна Владимировна! — потребовала Инесса Карповна. — И не употребляйте слово «лахудра», когда говорите о Верочке. Она такое солнышко, такой светлый человечек! Поверьте, только ради нее телевизор и включаю…
В палате у Озорицкой было не протолкнуться. Визажист, он же парикмахер, закончив колдовать над макияжем актрисы, занялся ее прической. Агент Веры рассказывал последние сплетни. Аня, на правах какой-никакой, а подруги, давала визажисту ценные советы, которые тот усердно игнорировал. Выписка вообще дело хлопотное, суетливое, волнительное, а у звезды больших и малых экранов так втройне.
— Наконец-то! — томно простонала Вера, закатывая глаза. — Ну и нажрусь я сегодня на радостях.
— Имеешь право, — поддакнул агент. — Только после всех интервью, а не до. Короче — я скажу, когда можно.
— Захочу — и прямо сейчас начну! — сверкнула глазами Озорицкая. — И ты, Петечка, ничего со мной не сделаешь. У меня, можно сказать, второй день рождения сегодня! Меня же тут чуть не угробили местные кандидаты в доктора! Хорошо, что у меня организм сибирский, закаленный! Была бы коренной москвичкой, давно бы уже кони двинула!
