Улицы были полны снующего взад и вперед народа, местами толпящегося вокруг костров, на которых жарилось мясо. Народ пировал и был счастлив. Запах жареного мяса, смешанный с запахом горящего и дымящегося кедра, наполнял воздух. Так как в этот день израильтяне были полны друг к другу братских чувств и гостеприимство их было безгранично, то Бен-Гур на каждом шагу отвечал на поклоны, а группы у костров приглашали его принять участие в их пире. "Нас объединяет общая любовь к Богу", – говорили они, но Бен-Гур с благодарностью отказывался от угощения, намереваясь взять лошадь и вернуться в свои палатки на Кедроне.

По пути ему необходимо было пересечь проезд, приобретший вскоре печальную известность в истории христианства. Празднество и здесь было в полном разгаре. Оглядев улицу, он увидел огни движущихся факелов и заметил, что пение прекращалось по мере их приближения. Но удивлению его не было границ, когда он удостоверился, что в свете движущихся огней блестят острия копий, указывавших на присутствие римских солдат. Как могли издевающиеся легионеры попасть в еврейскую религиозную процессию? Обстоятельство это было непонятно, и Бен-Гур остановился, желая его выяснить.

Луна светила ярко, но, казалось, для освещения дороги было недостаточно ни луны, ни факелов, ни костров, ни света, изливающегося из окон и открытых дверей, и некоторые участники процессии шли с зажженными фонарями. Бен-Гур пошел вблизи процессии, чтобы рассмотреть лица проходящих. Факелы и фонари несли слуги, из которых некоторые были вооружены дубинами и копьями. Они как бы прокладывали дорогу идущим за ними важным лицам. Но куда они идут? Конечно, не в храм, потому что дорога в священный дом Сиона пролегает не здесь. И если шествие их носит мирный характер, то почему тут солдаты?

Когда процессия поравнялась с Бен-Гуром, он обратил внимание на трех людей. Они возглавляли процессию, и слуги особенно заботливо служили им. В одном человеке он узнал начальника полиции храма, в другом – первосвященника. Человека, шедшего между ними, сначала нельзя было рассмотреть, так как он, тяжело опираясь на руки двух других людей, шел низко опустив голову на грудь, словно стараясь скрыть свое лицо. Он был похож на преступника, еще не отделавшегося от страха ареста, или на человека, которого ведут на пытку или смерть.

То, что его поддерживали сановники, и внимание, которое они ему оказывали, ясно говорило, что человек этот если и не главный виновник процессии, то во всяком случае играет в ней не последнюю роль – роль свидетеля, вожака, может быть, доносчика. Узнав, кто он, легче можно было определить цель процессии и его значение в ней. Бен-Гур пошел рядом с первосвященником, дожидаясь, когда человек этот поднимет голову. И вскоре он поднял ее, и свет фонаря упал на его бледное, мрачное, угнетенное страхом лицо, на его всклокоченную бороду и тусклые, ввалившиеся, полные отчаяния глаза.

Часто следуя за назареянином, Бен-Гур знал Его учеников так же хорошо, как Самого учителя, и теперь при взгляде на это ужасное лицо он воскликнул:

– Иуда Искариот!

Человек медленно повернул голову и остановил глаза на Бен-Гуре, как бы желая что-то сказать, но первосвященник остановил его.

– Кто ты? Проходи! – сказал он, отталкивая Бен-Гура.

Бен-Гур принял толчок равнодушно и, обождав немного, снова присоединился к процессии. Он прошел таким образом и долину между холмами Везефы, и мимо Везефы до Овечьих ворот. Всюду встречался народ, и всюду он был занят исполнением религиозных обрядов.

Так как это была ночь перед Пасхой, то все ворота были отворены. Часовые удалились на празднество, и процессия вошла в ворота неопрошенной. Перед ними открылось глубокое Кедронское ущелье с Масличной горой впереди, украшенной кедрами и оливами, темневшими при лунном свете, серебрившем все небо. От Овечьих ворот шли две дороги: одна – на северо-восток, другая – в Вифанию. Прежде чем Бен-Гур успел решить вопрос, идти ли ему далее и по какой дороге, толпа увлекла его в ущелье, но он и теперь не понимал цели этой ночной процессии.

Из ущелья они поднялись на мост. Пройдя еще немного, повернули налево по направлению к масличному саду, огороженному каменной стеной. Бен-Гур хорошо знал, что там ничего нет, кроме старых деревьев, травы да высеченного в скале желоба, в котором, по местному обычаю, выжимали оливки. Пока, удивленный еще более, он раздумывал над тем, что могло привести эту массу народа и в такой час в это уединенное место, толпа остановилась. В передних рядах послышались возбужденные крики, и все подались назад, спотыкаясь и давя друг друга. Бен-Гур мгновенно протиснулся вперед и поспешил занять удобное место.

Человек в белой одежде, худощавый, стройный, с длинными волосами и непокрытой головой стоял по ту сторону ограды со скрещенными на груди руками, полный решимости и ожидания. Это был назареянин.

Позади Него стояли Его ученики, они были взволнованы, Сам же Он был удивительно спокоен. Свет факела, падавший прямо на Него, придавал Его волосам более красноватый оттенок, чем они были таковыми в действительности, но выражение Его лица по обыкновению было полно любви и сострадания.

Против этого человека, чуждого всему воинственному, стояла толпа – испуганная, безмолвная, приниженная, готовая рассеяться и бежать при первой вспышке гнева с Его стороны. Бен-Гур взглянул на Него, на толпу, на фигуру Иуды, и одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять все: там – предатель, здесь – предаваемый, а этот народ с копьями и дубинами и эти солдаты, очевидно, пришли сюда, чтобы арестовать назареянина.

Человек не всегда может сказать, что он сделает, например, при покушении на него. Именно теперь настал момент, к которому Бен-Гур готовился целые годы. Жизни, охранять которую он себя поставил, на которую возлагал такие большие надежды, – этой жизни теперь грозила опасность, а он, однако, не двинулся с места.

Говоря правду, читатель, Бен-Гур не составил себе ясного представления о характере деятельности Иисуса, и потому Его спокойствие перед толпой удерживало от вмешательства и заставляло предполагать, что этот человек владеет силой, вполне достаточной для отражения опасности. Мир, согласие и любовь к людям – основа учения Иисуса. Поступит ли Он и теперь согласно своей проповеди? Как же Он направит эту силу? Защитит ли себя и каким образом? Бен-Гур был уверен, что Он каким-нибудь сверхъестественным образом проявит свою непостижимую силу, и стоял, ожидая этого. Он все еще продолжал судить об Иисусе по самому себе и мерил Его человеческим аршином.

Наконец раздался голос Иисуса:

– Кого вы ищете?

– Иисуса назареянина, – отвечал первосвященник.

– Это я.

При этих простых словах, произнесенных спокойно и твердо, присутствующие отступили назад, а более трусливые пали на землю. Они были готовы оставить Его одного и удалиться, но к Нему подошел Искариот.

– Радуйся, учитель!

Сказав эти дружеские слова, он поцеловал Его.

– Иуда, – кротко сказал назареянин, – целованием ли предаешь Сына Человеческого? Для этого ты пришел?

Не получив ответа, учитель снова обратился к толпе.

– Кого вы ищете?

– Иисуса назареянина.

– Я сказал вам, что это Я. Итак, если ищете Меня, оставьте их, пусть идут.

При этих словах раввины приблизились к Нему. Видя их намерение, некоторые из учеников назареянина, о которых Он ходатайствовал, подвинулись ближе. Один из них отсек ухо слуге, не освободив этим учителя. А Бен-Гур и теперь не двигался. Пока же воины возились с веревками, назареянин выказал свое величайшее милосердие.

– Исцелись! – сказал он раненому и коснулся его уха.

И враги, и друзья Его были одинаково смущены. Одни от того, что Он совершил новое чудо, другие от того, что Он совершил его при таких обстоятельствах.

"Наверное, Он не даст связать себя", – подумал Бен-Гур.

– Вложи меч в ножны. Могу ли я не испить чаши, приуготовленной мне Отцом?

На голову назареянина посыпались слова оскорбления. Он вновь обратился к своим преследователям:

– Как будто на разбойника вышли вы с мечами и копьями, чтобы взять Меня. Каждый день Я был с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук, но теперь ваше время и власть тьмы.

Вооруженная когорта набралась мужества и окружила Его, а когда Бен-Гур оглянулся на учеников, их уже не было – не остался ни один из них. Через их головы Бен-Гуру удалось мельком увидеть пленника. Никто никогда еще не казался ему таким одиноким, таким покинутым! "Однако, – думал он, – человек этот может защитить себя, Он может рассеять своих врагов, но Он не хочет этого. Что это за чаша, которую дал Ему испить Отец? И кто этот Отец, которому Он так повинуется? Все – тайны и тайны, и не одна она, их несколько!"

В эту минуту толпа устремилась обратно в город. На Бен-Гура напала тоска, он был недоволен собой. Увидев факелы посреди толпы, он догадался, что там находится назареянин. Он решил увидеть Его еще раз и задать Ему свой вопрос.

Скинув свою длинную верхнюю одежду и головной платок и перебросив их через ограду сада, он устремился за толпой. Наконец он приблизился к человеку, державшему конец веревки, которой был связан узник.

Назареянин шел медленно, с опущенной головой, со связанными назад руками. Волосы густыми прядями падали на Его лицо, и Он согнулся более обыкновенного. Казалось, Он никого и ничего не замечал. Впереди, в нескольких шагах от Него, шли первосвященник и старейшины, беседуя между собой и по временам оборачиваясь назад. Наконец, когда они подошли к мосту, Бен-Гур вырвал веревку из рук слуги и пошел за Иисусом.

– Учитель, учитель! – сказал он торопливо. – Слышишь ли Ты, учитель? Одно слово, одно только слово скажи мне...

Человек, у которого он взял веревку, потребовал ее обратно.

– Скажи мне, – продолжал Бен-Гур, – по своему желанию идешь с ними?

Толпа приблизилась к ним.

– Учитель, – торопливо говорил Бен-Гур прерывающимся голосом, – я Твой друг, я люблю Тебя. Скажи мне, прошу тебя, примешь ли Ты помощь, если я приведу ее?

Назареянин ни взглядом, ни малейшим движением не подал вида, что слышит. И однако же, как страдания без слов понимаются людьми, сочувствующими нам, так и теперь что-то нашептывало Бен-Гуру: "Оставь Его одного, Он покинут друзьями, мир отрекся от Него. Страдая духом, Он распростился с людьми и без смущения идет, не ведая куда. Оставь Его". Бен-Гур принужден был сделать это поневоле. Десятки рук протянулись к нему, и со всех сторон раздались голоса: "Это один из них! Держи его! Бей его! Смерть ему!"

Под влиянием страсти, вернувшей ему прежнюю силу, он выпрямился, вытянул руки и начал действовать ими направо и налево, так что ему удалось прорваться сквозь тесно сомкнувшийся около него круг. Платье его было разорвано и сорвано с него, и он бежал по дороге нагой. Наконец ущелье дружески скрыло его в своей темноте целым и невредимым.

Взяв за оградой свой платок и платье, он отправился в город, а оттуда отправился к своим палаткам.

Дорогой он дал себе обещание повидать Иисуса завтра же, но он не знал, что человека этого, покинутого даже друзьями, поведут прямо к дому Анны, чтобы осудить в ту же ночь.

На сердце Бен-Гура было так тяжело, что он не мог заснуть.

Теперь он ясно видел, что восстановление иудейского царства было всего лишь мечтой. Конечно, тяжело, когда один за другим рушатся наши воздушные замки, но если это случается через какие-то промежутки времени, мы все же успеваем оправиться от ударов, и впечатление, полученное от них, исчезает, но если рушится все разом, как при кораблекрушении или землетрясении, то нужно быть человеком недюжинной силы, чтобы сохранить спокойствие. Бен-Гур не был из числа этих сильных людей. Когда он заглядывал в будущее, ему начинала рисоваться безмятежно-счастливая жизнь во дворце с Эсфирью, хозяйкой этого дворца. Снова и снова в долгие ночные часы ему мерещилась вилла в Мизенуме с маленькой женщиной, бродящей по саду или сидящей в атриуме. Наверху – неаполитанское небо, а внизу, под ногами, – земля, озаренная солнцем, и синяя бухта залива.

Словом, он переживал нравственный кризис. Исцеление принесут завтрашний день и назареянин.