Бен-Гур раскинул у верхнего Кедрона, вблизи царских гробниц, две палатки, снабдил их всем необходимым и, не теряя времени, перевел туда мать и сестру, которые должны были дожидаться здесь осмотра священника и его удостоверения в их полном очищении.

При исполнении этих обязанностей Бен-Гур и себя подверг такому серьезному осквернению, что лишился возможности принимать участие в празднествах. Таким образом и по необходимости, и по собственному желанию он оставался в палатках со своими любимыми родными, выслушивая их рассказы и в свою очередь рассказывая им о себе. Истории, полные тяжелых страданий телесных и еще более сильных душевных, продолжавшихся целые годы, обыкновенно долго рассказываются. Он слушал их с наружной бесстрастностью, прикрывавшей внутреннее волнение. В действительности же его ненависть к Риму и римлянам все более и более усиливалась, и желание мести становилось жаждой. Горечь пережитого доводила его до безумия. Случаи на больших дорогах представлялись ему с удивительной силой соблазна, он серьезно думал о восстании в Галилее. Даже море, внушавшее ему обыкновенно ужас, рисовалось его воображению в виде географической карты, испещренной линиями, изображавшими путь путешественников и пиратов. Но лучший план, созревший в спокойные минуты, к счастью, укрепился настолько, что не мог быть вытеснен сильной страстью. Рассудок его в поисках новых средств борьбы остановился на прежнем убеждении, что успеха можно ожидать только от войны, которая бы тесно сплотила весь Израиль, и все размышления, все вопросы, все надежды начинались и кончались назареянином и Его целями.

В свободные минуты пылкое воображение Бен-Гура помогало ему составлять речи, с которыми этот человек должен обратиться к народу: "Слушай, Израиль! Я – тот Царь Иудейский, Который обещан Богом. Я явился с той властью, о которой говорили пророки. Восстаньте же и владейте миром!"

Произнеси только назареянин эти слова – и какой взрыв произвели бы они! Сколько уст, исполняя трубные звуки, подхватили бы их, разнесли повсюду и сплотили бы войско!

Но скажет ли Он это?

Бен-Гур забыл о двойной природе человека и возможности ее божественного элемента превысить в ней человеческий. В чуде, которому его мать и сестра были более близкими свидетелями, чем сам он, он видел, отделял и признавал силу, совершенно достаточную, чтобы поднять и держать над развалинами Рима еврейскую корону, чтобы преобразовать общество и превратить человеческий род в одну просветленную, счастливую семью. Когда же дело будет окончено и утвердится мир, кто скажет, что подобная миссия недостойна Сына Божия? Кто станет отрицать тогда дело искупления? Исключая даже соображения о всех политических последствиях, какая неслыханная слава досталась бы ему в удел как человеку? Нет, не в природе человека отказываться от подобной доли.

Тем временем весь Кедрон быстро покрылся всякого рода временными шатрами для пришельцев, явившихся на праздник Пасхи. Бен-Гур посещал прибывающих, говорил с ними и, возвращаясь в свои палатки, каждый раз удивлялся несметному количеству людей. Он убедился при этом, что все страны света имели здесь своих представителей – и города по oбе стороны Средиземного моря вплоть до Гибралтарского пролива, и далее приречные города Индии, и даже отдаленнейшие северные провинции Европы. Хотя зачастую эти люди приветствовали его на наречиях, не имевших ничего общего с древнееврейским языком их отцов, тем не менее все они явились сюда с одной и той же целью – праздновать священную для всех Пасху. И одна мысль при виде их всех неотвязно преследовала его. Может, он в конце концов не понял назареянина? Может, Он терпеливым ожиданием прикрывает тайные приготовления, все более доказывая народу свое значение для предстоящей великой задачи? Разве не в тысячу раз удобнее провозгласить себя Царем теперь, чем на озере Геннисарет, к чему хотели Его принудить галилеяне? Тогда Он нашел бы поддержку только нескольких тысяч людей, теперь же на Его призыв откликнулись бы миллионы.

Продолжая развивать эту мысль, Бен-Гур мечтал о блестящей будущности и все более убеждал себя, что этот человек меланхолического вида под кротостью и дивной самоотверженностью скрывает тонкую проницательность политика и гений воина.

Часто невысокие загорелые люди с обнаженной головой и черными бородами являлись и о чем-то спрашивали Бен-Гура. Он всегда говорил с ними наедине и на вопрос матери о том, что это за люди, отвечал:

– Мои друзья из Галилеи.

Через них он узнавал все, что делал назареянин, и все замыслы Его врагов – как раввинов, так и римлян. Он знал, что жизнь Его находится в опасности, но ни за что не поверил бы, что они дерзнули покуситься на Него теперь, когда Его охраняла великая слава и всеобщая популярность как среди жителей города, так и среди пришельцев. Но, говоря откровенно, главным образом уверенность Бен-Гура в безопасности назареянина основывалась на Его личной чудесной силе. Рассуждая с человеческой точки зрения, он решительно не мог допустить мысли, чтобы Тот, Кто обладал такой властью над жизнью и смертью и так часто пользовался ею для блага других, не воспользовался бы ею ради собственной безопасности.

Не следует забывать, что все это происходило между 21 и 25 марта по современному календарю. Вечером последнего дня Бен-Гур не вытерпел и отправился в город, обещая вернуться в ту же ночь.

Свежая лошадь, сама находя дорогу, бежала быстро. Грозди вьющихся виноградников кивали ему с изгородей по обеим сторонам дороги, нигде не видно было ни детей, ни женщин, ни мужчин. Топот копыт по скалистой дороге громко отдавался по ущельям. В домах, мимо которых он проезжал, не видно было ни души, костры у входа в шалаши были потушены и дорога пустынна. То был первый вечер Пасхи – тот "междувечерний" час, когда тысячи пришедших людей толпились в городе, когда жертвенные агнцы дымились во внешних дворах храмов, священники указанным порядком собирали текущую кровь и бережно относили для окропления алтарей, когда все торопились и спешили, как и быстро появляющиеся звезды, которые служили сигналом тому, что все люди должны прекратить всякое приготовление пищи, хотя могут продолжать пить, есть и петь.

Всадник въехал в большие северные ворота, и вот перед ним открылся весь древний Иерусалим во всей мощи своей славы, освещенный тысячами огней во славу Бога.