Маллух начал поиски Гуров с цитадели Антония, притом смело, посредством прямой справки у главного трибуна. Он передал чиновнику историю семьи, изобразив все дело вовсе не преступным. Теперь, по его словам, оставалось узнать, жив ли кто-нибудь из несчастных, и подать петицию кесарю, прося о восстановлении их имущественных и гражданских прав. Он не сомневался, что такая петиция приведет к следствию по высочайшему повелению, которого друзьям этого семейства нечего опасаться.

В ответ трибун обстоятельно изложил Маллуху историю нахождения двух женщин в цитадели и позволил прочесть меморандум, составленный на основании их показаний о себе. Когда его попросили позволения снять копию, то он разрешил и это. Маллух поспешил к Бен-Гуру.

Нельзя передать впечатление, которое ужасный рассказ произвел на молодого человека, – оно было слишком глубоко. Он долго, очень долго сидел молча с побледневшим лицом и сильно бьющимся сердцем, затем, как бы останавливаясь на самых едких мыслях, прошептал: "Прокаженные! Прокаженные! Они – мать и Тирса – прокаженные! Доколе же, доколе, о Господи!" Минутами он в справедливом гневе и горе доходил до страшной ярости, до безумной жажды мести, которая, должно сознаться, была почти бессильна. Наконец он встал.

– Я должен найти их. Может быть, они умирают.

– Где же ты их найдешь? – спросил Маллух.

– Они могут находиться только в одном месте.

Маллух возражал и в конце концов добился того, что распоряжение дальнейшими поисками было вверено ему. Они вместе отправились к воротам напротив холма Дурного Совета, с незапамятных времен служившего местом, где прокаженные просили милостыню. Там они простояли целый день, расспрашивая о двух женщинах и предлагая щедрую награду тому, кто укажет их. Так они поступали день за днем в течение полутора месяцев. Страшное население холма было тщательно обследовано самими прокаженными, причем предложенная награда служила могущественной побудительной причиной, ибо они были мертвы только по закону. Наконец, они вторглись и в зияющую могилу внизу холма и подвергли допросу ее обитательниц, но последние твердо хранили свою тайну. В результате оказалась полная неудача. Некоторое время спустя им стало известно, что не так давно власти изгнали каменьями за Рыбные ворота двух прокаженных женщин. Некоторые данные и совпадение чисел привели Бен-Гура к заключению, что пострадавшие были его родными, но старые вопросы "Где они, что с ними случилось?" по-прежнему оставались открытыми.

– Не довольно было заразить их проказой, – говорил сын все с большей и большей горечью, – нет, этого было мало: их нужно было выгнать каменьями из их родного города! Мать умерла! Она ушла в пустыню! Она умерла! Тирса умерла! Один я живу! А зачем? Доколе же, о Господи, доколе, Господи Боже моих отцов, будет стоять этот Рим?

Полный отчаянья, гнева и жажды мщения он вышел во двор канны и увидел, что тот набит прибывшими ночью людьми. Во время завтрака он стал прислушиваться к некоторым из них, и одна группа особенно привлекла его внимание. То были большей частью юноши статные, живые, смелые, с провинциальными манерами и выговором. В их взглядах, в какой-то неуловимой особенности осанки, в блеске их глаз проглядывал дух, не свойственный низшим классам иерусалимских жителей, который обыкновенно считают особенностью жителей горных округов, хотя вернее считать его просто результатом здоровой и свободной жизни. Бен-Гур скоро убедился, что это были галилеяне, приехавшие в город по разным делам, но главным образом для участия в празднике Труб, отмечаемом в этот день. Они сразу заинтересовали его как уроженцы области, в которой он надеялся найти сильнейшую поддержку своему делу. Пока он, наблюдая за ними, думал о возможности сформировать из таких удальцов легион с дисциплиной по римскому образцу, во двор вошел человек с сильно раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами.

– Почему вы здесь? – сказал он галилеянам. – Раввины и старейшины идут из храма к Пилату. Собирайтесь скорее и пойдемте с ними.

Они моментально окружили его.

– К Пилату? Зачем?

– Они открыли заговор. За новый водопровод Пилат хотел расплатиться деньгами, взятыми из храма.

– Как! Священными сокровищами? – спрашивали они друг друга с горящими глазами. – Это Божьи деньги. Корван!.. Пусть он посмеет тронуть из них хоть шекель!

– Пойдемте, – воскликнул вестник. – Шествие теперь возле моста. Весь город хлынул за ними. Мы можем пригодиться. Торопитесь!

Задумано – сделано. Моментально они сбросили лишнюю одежду, и часть их уже выступила с обнаженными головами и в коротких безрукавках. Затягивая пояса, они сказали:

– Мы готовы!

Тогда Бен-Гур обратился к ним, говоря:

– Галилеяне, я – иудей. Примете ли вы меня в свое общество?

– Нам, может быть, придется сражаться, – возразили они.

– О, в таком случае я не первый обращусь в бегство!

Этот ответ привел их в веселое настроение, и вестник сказал:

– Ты, по-видимому, довольно крепок. Пойдем.

Бен-Гур тоже снял верхнее платье и, затягивая пояс, спокойно спросил:

– Вы думаете, будет битва?

– Да.

– С кем?

– Со стражей.

– Зачем вы будете с ней биться?

Они молча взглянули на него.

– Хорошо, – сказал он, – мы поступим так, как сможем, но не лучше ли нам выбрать вождя? Он всегда есть у легионеров, и потому-то они способны к единодушному действию.

Галилеяне удивленно посмотрели на него, как будто эта мысль была для них нова.

– По крайней мере, сплотимся, – сказал он. – Ну, я готов, если вы готовы. Пойдемте!

Не должно забывать, что постоялый двор был в Везефе, новом городе, и, чтобы достигнуть Претории, громким именем которой римляне называли дворец Ирода на Сионской горе, группа должна была пересечь долину. По улицам, если так можно назвать аллеи, они быстро обогнули Акру и подошли к башне Mapиaмны, откуда было недалеко до больших ворот в массивной стене. На пути им приходилось обгонять и быть обгоняемыми народом, который, подобно им, пылал гневом при слухе о предполагаемом злодеянии. Достигнув ворот Претории, они увидели входившую в них процессию раввинов и старейшин в сопровождении множества народа, большая часть которого остановилась по эту сторону стены.

Вход охранялся центурионом со стражей. Солнце горячими лучами ударяло в шлемы и щиты солдат, но они сохраняли свои ряды, оставаясь одинаково безучастными и к его ослепительному блеску, и к ропоту толпы. Народ потоком врывался через бронзовые ворота, встречая незначительное число выходивших обратно.

– Что делается? – спросил один из галилеян выходящего.

– Ничего, – ответил тот. – Раввины стоят перед дверями дворца, требуя свидания с Пилатом. Тот отказывается выйти. Они послали сказать ему, что не уйдут, пока он не выслушает их.

– Войдемте, – сказал Бен-Гур спокойным голосом, лучше своих сотоварищей видя, что дело шло не о простом неудовольствии между просителями и правителем, но что брошен серьезный жребий относительно того, чья воля окажется непреклоннее.

Внутри ворот был ряд зеленеющих деревьев, под ними скамейки. Как входящий, так и выходящий народ старательно обходил тень, приятно бросаемую на белую, чисто выметенную мостовую, ибо, как ни странно, но раввины, ссылаясь на закон, запрещали разводить какую бы то ни было растительность внутри иерусалимских стен. Даже премудрый царь, как говорили, желая устроить сад для своей невесты египтянки, принужден был разбить его внизу, в долине, прилегающей к Ен-Рогелу.

Повернув направо, отряд вышел к значительных размеров площади, на западной стороне которой стоял дворец правителя. Она была переполнена возбужденной толпой. Давка была так велика, что наши друзья не могли больше двигаться вперед и поэтому остались в задних рядах. Перед портиком они увидели раввинов, нетерпение которых по временам сообщалось стоявшим позади них людям. Часто слышался крик: "Пилат, если ты правитель, выходи!"

Вдруг сквозь толпу стал пробираться к выходу какой-то человек с красным от гнева лицом. "Израиль здесь не в почете, – говорил он глухим голосом. – На этой Святой Земле с нами обращаются не лучше, чем с римскими собаками".

– Так ты думаешь, что он не выйдет? Что делать раввинам?

– Как в Кесарии – они будут стоять здесь, пока он их не выслушает.

– Посмеет он коснуться сокровищ или не посмеет? – спросил один из галилеян.

– Кто знает? Разве римлянин побоится осквернить святая святых? Разве какая-нибудь святыня щадится римлянами?

Прошел час, и хотя Пилат никого не удостоил ответа, раввины и толпа продолжали стоять. Настал полдень и принес с запада ливень, но толпа только возросла, становясь шумливее и гневливее. Почти не прерывались крики "Выходи! Выходи!", иногда даже с непочтительными добавлениями. Бен-Гур все время держал своих друзей галилеян в сборе. Он полагал, что спесь римлянина решительно одержит верх над его благоразумием и что конец близок.

Пилат, казалось, ждал, когда народ подаст ему повод к насильственным действиям. Вот и настал этот час. В самой середине сборища послышался звук ударов, немедленно сопровождаемый стонами боли и сильнейшим волнением. Почтенные мужи, стоящие впереди портика, казалось, были поражены ужасом. Чернь задних рядов ринулась вперед. Те же, кто был в середине, силились пробиться вон, вследствие чего давка стала ужасной. Началась паника. Бен-Гур не терял присутствия духа.

– Тебе не видно? Я приподниму тебя, – сказал он одному из галилеян. – Что там?

– Некоторые вооружены дубинами и бьют народ. Они одеты, как иудеи, – сказал тот.

– Кто они?

– Римляне, если жив Господь Бог наш! Переодетые римляне. Их дубины взлетают подобно цепам!.. Вот, вижу, как упал старик раввин... Они никого не щадят!

Бен-Гур опустил человека на землю.

– Галилеяне, – сказал он, – это уловка Пилата. Хотите ли вы сделать, что я вам скажу? Пойдемте биться с этими людьми!

– Да! Да! – ответили они.

– Так воротимся к деревьям, что у ворот, и мы найдем, что насаждения Ирода, хотя и противозаконные, в конце концов пригодны на что-нибудь хорошее. Идемте!

Они бросились назад и, наваливаясь всей своей соединенной тяжестью на сучья, отделяли их от стволов. В скором времени они были вооружены. Возвратясь, они встретили на краю площадки толпу, бешено рвавшуюся к воротам. Позади них не умолкал шум – смесь пронзительных криков, стонов и проклятий.

– К стене, – крикнул Бен-Гур, – к стене, и дайте толпе пройти сбоку.

Так, скользя и цепляясь за стены, чтобы их не увлекла толпа, они все-таки двигались вперед.

Бен-Гур все время был превосходным вожаком, и когда он пробрался сквозь густую толпу, его отряд сомкнулся позади него, как один человек. Когда римляне, колотя народ и потешаясь тем, что валили его на землю, сошлись лицом в лицу с галилеянами, гибкими и ловкими, возбужденными гневом и тоже вооруженными, они были в свою очередь удивлены: крик был единодушен и свиреп, удары палок быстры и смертельны, натиск бешен, как сама ненависть. Никто не исполнял своего дела так хорошо, как Бен-Гур, которому умение вести бой сослужило хорошую службу, ибо он мог не только нападать, но и защищаться: его крепкая рука и несравненная физическая сила во всех отношениях хорошо послужили ему. Он был одновременно и бойцом, и вождем. Дубина, которую он держал, была изрядной длины и толщины, так что довольно было ударить ею человека один раз. Кроме того, Бен-Гур, казалось, не спускал глаз ни с одного из сражающихся друзей и отличался способностью вовремя поспевать именно там, где в нем более всего нуждались. Его боевой клич вызывал воодушевление в его отряде и тревогу среди врагов. Удивленные римляне стали отступать и под конец бежали к портику. Пылкие галилеяне бросились было следом за ними, но Бен-Гур благоразумно удержал их.

– Остановитесь, братья! – сказал он. – Вот идет центурион со стражей. У них мечи и щиты, и мы не можем бороться с ними. Мы хорошо исполнили свое дело, теперь отступим и выйдем за ворота, пока есть возможность.

Они повиновались, хотя и неохотно, ибо им часто приходилось наступать на соотечественников, лежавших там и сям. Некоторые стонали и корчились, иные умоляли о помощи, другие молчали, как мертвецы. Но не все павшие были иудеи – хоть в этом было для них утешение. Центурион что-то прокричал им, когда они выходили. Бен-Гур рассмеялся ему в лицо и ответил на его языке:

– Если мы иудейские псы, то вы римские шакалы. Оставайся, мы еще вернемся.

Галилеяне одобрили его и, смеясь, вышли вон. За воротами была такая толпа, которой Бен-Гур никогда не видел, даже в Антиохийском цирке.

Кровли домов, улицы, склон холма были усыпаны народом, плачущим и молящимся. Воздух был наполнен криками и проклятиями.

Едва галилеяне успели выйти, как у ворот появился центурион и окликнул Бен-Гура.

– Дерзай! Ты римлянин или иудей?

Бен-Гур отвечал:

– Я – иудей, рожденный здесь. Что тебе нужно?

– Стой и сражайся!..

– Один на один?

– Если хочешь.

Бен-Гур расхохотался.

– О храбрый римлянин! Достойный сын лживого римского Юпитера. Ты знаешь, что у меня нет оружия.

– Бери мое, – отвечал центурион. – Я достану себе у войска.

В народе при этом разговоре водворилась тишина. Недавно Бен-Гур одержал победу над римлянином на глазах всей Антиохии, теперь ему предстояло помериться силами с другим римлянином на глазах всего Иерусалима, и победа над ним могла бы иметь немалое значение для дела грядущего царя. Он ни минуты не колебался. Направившись прямо к центуриону, он сказал ему:

– Я согласен. Дай мне свои щит и меч.

– А шлем и нагрудник? – спросил римлянин.

– Оставь их себе. Они могут быть мне не в пору.

Центурион передал ему оружие и сам тотчас же приготовился к поединку. Все это время солдаты, сомкнув ряды, оставались безучастными зрителями.

Толпа же, когда оба борца приблизились друг к другу с целью начать бой, решала интригующий всех вопрос: "Кто это?", но никто не мог ответить на него.

Превосходство римлян в военном деле зависело от трех причин: от дисциплины в легионе, от сражений отдельными легионами и от особого умения пользоваться коротким мечом. В сражении они никогда не били и не резали, но все без исключения кололи – кололи и наступая, и отступая, и обычной их целью было лицо врага. Все это было хорошо известно Бен-Гуру. В начале поединка он сказал:

– Я говорил тебе, что я иудей, но не упомянул, что вместе с тем я ученик великих бойцов. Защищайся!

При последних словах Бен-Гур сцепился с противником. С минуту они простояли нога к ноге, глядя друг на друга через края своих чеканенных щитов. Вдруг римлянин подался вперед и притворился, что хочет нанести удар в нижнюю часть тела противника. Иуда улыбнулся, и мгновенно римлянин наметил удар в лицо. Иуда слегка наклонился влево, но так быстро, что избег удара, и в то время, как рука врага была направлена ему в лицо, он просунул свой щит под поднятую руку и, сделав шаг влево и вперед, получил весь правый бок врага открытой для себя мишенью. Центурион тяжело упал на грудь, распростершись на мостовой, и таким образом Бен-Гур победил. Встав ногой на спину врага, он по обычаю гладиаторов приподнял над головой щит и приветствовал неподвижно стоявших легионеров.

Народ, узнав результат поединка, как бы обезумел. На всех домах, вплоть до Ксиста, как только разнеслась весть о победе, начали махать шалями и платками и издавать ликующие возгласы.

Вышедшему из ворот младшему офицеру Бен-Гур сказал:

– Твой товарищ умер, как следует умирать солдату. Я оставляю его неприкосновенным. Только щит и меч его я беру как свою собственность.

С этими словами он отошел немного назад и затем сказал галилеянам:

– Братья, вы хорошо исполнили свое дело. Теперь разойдемтесь, чтобы не подвергнуться преследованию, и сойдемтесь опять сегодня ночью в канне Вифании. У меня есть предложение, очень важное для дела Израиля.

– Кто ты? – спросили они его.

– Иудей, – отвечал он просто.

У всех еще сильнее разгорелось желание поближе узнать его.

– Придете ли вы в Вифанию? – спросил он снова.

– Да, мы придем.

– В таком случае принесите с собой эти меч и щит, чтобы я мог признать вас.

Затем, протиснувшись сквозь все возрастающую толпу, Бен-Гур быстро скрылся.

По настоянию Пилата народ удалился из крепости, унося с собой своих убитых и раненых, и сильное горе пережил он в этот день, но утешением служила победа, одержанная неизвестным героем, которого повсюду искали, но нигде не могли найти. Упавший дух народа, благодаря его подвигу, пробудился до такой степени, что на улицах и даже в храме во время праздничных торжеств снова припоминались древние истории маккавеев и тысячи людей, покачивая головами, шептали:

– Еще немного, и Израиль добьется своего. Только терпение и вера в Бога отцов наших да не покинут нас.

Таким образом Бен-Гур заявил о себе в Галилее и проложил путь к служению делу грядущего Царя.