Часть 6

Прошел уже месяц с той ночи, когда Бен-Гур, покинув Антиохию, отправился в пустыню с шейхом Ильдеримом.

В Иудее произошла большая перемена – по крайней мере для судьбы нашего героя: Валерий Грат был замещен Понтием Пилатом. Должно заметить, что эта перестановка стоила Симониду ровно пять талантов римской монетой, которые он заплатил находившемуся тогда на пике своего могущества кесареву любимцу Сеяну. Преданный слуга употребил на эту взятку деньги, выигранные у Друза и его приятелей, которые, заплатив свои долги, все вдруг сделались врагами Мессалы, вопрос об отставке которого решался в Риме. Иудеи же в скором времени убедились, что смена правителей не улучшила их положения.

Когорты, присланные на смену гарнизона, вступили в город ночью. С наступлением утра население окрестных высот увидело на стене старой крепости военные знамена с изображениями императора, орлов и шаров. Взволнованная этим зрелищем толпа двинулась в Кесарию, резиденцию Пилата, и умоляла его снять ненавистные изображения. Пять дней и ночей недовольные обивали пороги его дворца, наконец он разрешил им собраться для переговоров с ним в цирке, а когда они собрались, окружил их солдатами. Но бунтовщики вместо сопротивления сказали, что предают свои жизни в его руки, и этим победили. Знамена были возвращены в Kecapию. Более благоразумный Грат в течение своего одиннадцатилетнего правления не вызывал подобных взрывов ненависти.

Даже худший из людей иной раз изменяет своей злобе, совершая добрые дела. Так было и с Пилатом. Он предписал ревизию всех тюрем в Иудее и потребовал список имен всех заключенных с обозначением совершенных ими преступлений. Хотя побуждением к этому, без сомнения, была столь обычная у вновь назначенных чиновников боязнь принятой на себя ответственности, но народ, помышляя о благих последствиях этой меры, поверил в его добрые намерения и на некоторое время почувствовал себя удовлетворенным. Ревизия обнаружила поразительные вещи: сотни лиц были освобождены за недостатком улик, многие другие, давно считавшиеся умершими, вышли на свет Божий. Еще удивительнее было открытие темниц, не только неизвестных в то время народу, но действительно забытых самим тюремным начальством.

Крепость Антония, которая, напомним читателю, занимала две трети священной вершины Mopиa, ранее была замком, построенным македонянами. Замок был обращен в крепость для защиты храма. Крепость эту уже в то время считали неприступной, но Ирод еще сильнее укрепил ее стены и расширил их, построив огромное здание, заключавшее в себе все необходимое для крепости: службы, бараки, оружейные магазины, цистерны и, наконец, что не менее важно, тюрьмы. В таком состоянии крепость перешла к римлянам, которые, приняв во внимание ее прочность и другие преимущества, воспользовались ею для своих целей, на что они вообще были мастера. Во все время управления Грата она была цитаделью, снабженной гарнизоном и подземной тюрьмой, страшной для бунтовщиков. Горе, когда когорты для подавления беспорядков стреляли из ее ворот. Горе также иудею, входившему в эти ворота в качестве арестанта!

Приказ нового прокуратора относительно отчета о содержащихся под стражей был получен в цитадели Антония и быстро исполнен: не прошло и двух дней, как последний из несчастных был учтен. Список готовых к отправке лежал на столе комендантской канцелярии. Через пять минут он уже должен был находиться на пути к Пилату, пребывавшему тогда во дворце на горе Сион.

Помещение канцелярии было обширно и холодно: характер его обстановки соответствовал достоинству начальника, занимающего столь важный во всех отношениях пост. Заглянув туда около семи часов пополудни, можно было заметить, что комендант утомлен и выражает нетерпение – с отправкой отчета он выйдет на кровлю насладиться воздухом. Его подчиненные разделяли это нетерпение.

Во время ожидания в проходе, прилегающем к соседнему помещению, показался человек, звенящий связкой ключей, каждый из которых был не легче молота, и сразу привлек внимание начальника.

– А, Гезий! Войди, – сказал комендант.

Когда новоприбывший приблизился к столу, за которым в мягком кресле сидел начальник, все присутствующие, заметив несколько встревоженное выражение его лица, замолкли в ожидании того, что он скажет.

– О трибун, – начал он, низко кланяясь, – я боюсь сообщить то известие, с которым пришел.

– Новая ошибка, Гезий?

– Я бы так не боялся, если бы был уверен, что это только ошибка.

– Так преступление или, еще хуже, нарушение долга службы? Ты, может, смеешься над кесарем, или, клянусь богами и жизнью, если нанесено оскорбление императорским орлам, то ты знаешь, Гезий... Ну, продолжай!

– Уже около восьми лет, как Валерий Грат назначил меня на должность тюремного смотрителя, – сказал задумчиво тюремщик. – Мне до сих пор памятно то утро, когда я приступил к исполнению своих обязанностей. Накануне был бунт и побоище на улицах. Говорят, что дело дошло до покушения на жизнь Грата, который был сброшен с лошади черепицей, пущенной с кровли. Я видел его сидящим с повязкой на голове на том месте, где теперь сидишь ты. Он объявил мне о моем назначении и дал эти ключи, номера которых соответствуют номерам камер, назвав их знаками моей должности, неразлучными со мной. На столе лежал свиток, который он развернул, подозвав меня. "Вот планы камер", – сказал он. Их было три. "Вот это, – сказал он, – расположение верхнего яруса, это – второго, а этот план – нижнего. Вверяю их тебе". Я взял у него свиток, а он продолжал: "Вот тебе и ключи, и планы, иди немедленно и сам ознакомься с устройством помещений. Зайди в каждую камеру и осмотри, в каком она состоянии. Если что-либо необходимо для безопасности арестантов, можешь распорядиться по своему усмотрению, ибо после меня ты единственный начальник". Я поклонился и хотел удалиться, но он остановил меня. "Ах, я забыл кое-что, – сказал он. – Покажи мне план третьего яруса". Развернув его на столе, он сказал, указывая пальцем на камеру No V: "Посмотри на эту камеру, Гезий. Тут содержатся три человека отчаянного характера. Они каким-то образом узнали государственную тайну и наказаны за любопытство, которое, – он строго посмотрел на меня, – при некоторых условиях хуже преступления. Они слепы, лишены языков и заключены пожизненно. Им не дается ничего, кроме пищи и питья, которые передаются сквозь отверстие в стене, снабженное задвижкой. Слышишь, Гезий?" Я ему ответил. "Хорошо, – продолжал он, – не забудь еще одного, – он посмотрел на меня проницательно, – дверь этой камеры No V никогда, ни под каким предлогом не должна отворяться, и никто не должен ни входить, ни выходить из нее, даже ты сам". – "А если они умрут?" – спросил я. "Тогда камера должна быть их могилой. Они туда посажены, чтобы умереть и быть забытыми. Камера прокаженная. Понял?" Затем он меня отпустил.

Гезий замолчал и, вынув из складок своей туники три пергамента, пожелтевших более от времени, чем от употребления, развернул один из них и разложил перед трибуном, сказав только:

– Это тот самый план, что я получил от Грата. Посмотри, вот камера No V.

– Вижу, – сказал трибун, – продолжай. Он сказал, что камера прокаженная...

– Я желал бы предложить тебе один вопрос, – скромно заметил смотритель.

– Спрашивай, – торопливо ответил трибун.

– Имел ли я право поверить точности плана?

– Как же иначе?..

– Хорошо. Но он не верен.

Начальник удивленно посмотрел на пергамент.

– Да, он неверен, – повторил смотритель, – на нем показано пять камер, а их шесть.

И Гезий начертил внизу одного из листов точный план яруса.

– Я понял, – сказал трибун, посмотрев на рисунок и считая разговор оконченным. – Я велю исправить план, а лучше сделать новый и дам его тебе. Приходи за ним поутру.

Говоря это, он встал.

– Но выслушай меня до конца, трибун!

– До завтра, Гезий, до завтра!

– То, что я должен сказать, не может ждать.

Трибун опустился в кресло.

– Я потороплюсь, – скромно сказал смотритель, – только позволь предложить тебе еще один вопрос. Имел ли я право не поверить Грату в том, что он сказал мне о заключенных камеры No V?

– Да, твой долг был поверить, что в камере три арестанта – государственные преступники, слепые и без языков.

– Хорошо, – сказал смотритель, – и это было неверно.

– Неужели? – сказал трибун с пробудившимся интересом.

– Слушай и суди сам, трибун. Как я уже сказал, я обошел все камеры. Я выполнил приказание не отпирать двери камеры No V. В течение всех восьми лет пища и питье для троих человек передавались через отверстие в стене. Вчера я подошел к двери, чтобы взглянуть на несчастных, которые, против всякого ожидания, так долго жили. Замок не поддался ключу. Мы немного надавили, и дверь упала, сорвавшись с петель. Войдя, я нашел только одного человека, старого, слепого, лишенного языка и голого. Его кожа была как этот пергамент. Он протянул руки: ногти на пальцах закручивались, как птичьи когти. Я спросил его, где его сотоварищи. Он отрицательно покачал головой. Мы осмотрели камеру. Пол был сух, стены тоже. Если бы здесь было трое заключенных и двое из них умерли, то сохранились бы по крайней мере их кости.

– Итак, ты думаешь?..

– Я думаю, трибун, что там в течение всех восьми лет был только один арестант.

Начальник строго взглянул на смотрителя и сказал:

– Берегись, твои слова значат более, чем то, что Валерий лгал!

Гезий поклонился и сказал:

– Он мог ошибаться.

– Нет, он был прав, – сказал трибун горячо, – по твоему собственному утверждению, он был прав. Разве ты не сказал сейчас, что пища и питье доставлялись в течение восьми лет на троих человек?

Присутствующие одобрили меткое замечание начальника, но Гезий, казалось, нимало не смутился.

– Ты знаешь только половину истории, трибун. Когда узнаешь все, то согласишься со мной. Этого человека я отправил мыться, обул, одел, вывел за ворота, прося его идти на все четыре стороны, и умыл руки в его деле. Сегодня он вернулся. Знаками он объяснил мне, что желает возвратиться в свою камеру. Я приказал исполнить это. Когда его повели, он пал на землю, целовал мои ноги, умоляя самым жалобным образом, чтобы я шел с ним, и я пошел. Тайна трех заключенных не выходила у меня из ума, и я не был спокоен. Теперь я рад, что уступил его просьбе.

Все присутствующие при этих словах затихли.

– Когда мы вошли в камеру, он взял меня за руку и повел к отверстию, подобному тому, сквозь которое мы обыкновенно передавали ему пищу. Вчера оно ускользнуло от моего внимания, хотя оно настолько велико, что в него можно просунуть твой шлем. Продолжая держать мою руку, он приблизил свое лицо к отверстию и издал крик вроде звериного. "Кто здесь?" – спросил я. Сначала ответа не было. Я снова позвал и получил в ответ слова: "Слава тебе, Господи!" Удивительно то, что голос был женский. Я спросил: "Кто ты?", и мне ответили: "Израильтянка, погребенная здесь с дочерью. Помоги нам скорее, или мы умрем". Я сказал им, чтобы они бодрились, и поспешил к тебе узнать твою волю.

Трибун поспешно встал.

– Твоя правда, Гезий, – сказал он, – я вижу это теперь. План был ложью, так же, как и сказка о трех заключенных. Бывали римляне лучшие, чем Валерий Грат.

– Да, – сказал смотритель, – я узнал от заключенного, что он аккуратно передавал женщинам пищу и питье, которые получал.

– Это надо исследовать, – заметил трибун и, посмотрев на своих товарищей, как бы призывая их в свидетели, прибавил:

– Допросим женщину. Пойдемте все.

Гезий был доволен.

– Мы пробьем стену, – сказал он. – Я нашел место, где была дверь, но оно плотно заделано камнями и известкой.

Трибун сказал писцу:

– Пошли вслед за нами рабочих с ломами. Поторопись, а отчет задержи, ибо я вижу, что его придется исправить.