Если читатель вспомнит обед мудрецов при их встрече в пустыне, он легко поймет приготовление к ужину в палатке Ильдерима. Разница заключалась только в больших средствах и лучшей обстановке.

На пространстве, почти со всех сторон окруженном диванами, были разостланы три ковра. Внесли накрытый скатертью стол вышиной не более фута и поставили на один из ковров. Сбоку была устроена переносная глиняная печь, находившаяся под наблюдением женщины, в обязанности которой входило снабжать общество хлебом или, точнее, горячими пирожками из муки, которую мололи на ручных мельницах, постоянно шумевших в соседней палатке.

В это время Валтасара подвели к дивану. Ильдерим и Бен-Гур встретили его стоя. На нем была черная свободная одежда, шел он медленно и неуверенно, и казалось, что все его движения управлялись длинным посохом и рукой поддерживавшего его слуги.

– Мир тебе, мой друг! –почтительно сказал Ильдерим. – Добро пожаловать.

Египтянин поднял голову и ответил:

– И тебе, добрый шейх, тебе и всем твоим домочадцам мир и благословение единого Бога – Бога истины и любви.

Это искреннее и сердечное обращение сразу внушило Бен-Гуру уважение к старцу, к тому же благословение в ответном приветствии отчасти относилось и к нему: впалые, но блестящие глаза гостя надолго остановились на нем, возбуждая непонятное волнение таинственного чувства, волнение столь сильное, что за обедом он часто всматривался в сморщенное и бескровное лицо, желая понять значение того пристального взгляда, но выражение лица Валтасара по-прежнему было мягко, кротко и правдиво, как у ребенка. И он решил, что таково было его обычное выражение.

– Вот, Валтасар, – сказал шейх, положив свою руку на плечо Бен-Гура, – человек, желающий сегодня вечером преломить с нами хлеб.

Египтянин взглянул на молодого человека с удивлением и как бы недоумевая. Заметив это, шейх продолжал:

– Я обещал ему завтра дать испытать моих лошадей: если все пойдет хорошо, он отправится с ними в цирк.

Валтасар продолжал пристально смотреть на молодого человека.

– Он прибыл с хорошими рекомендациями, – прибавил Ильдерим, сильно смущенный. – Ты, может быть, знаешь его как сына Аррия, знаменитого римского морехода, хотя... – шейх приостановился, потом, засмеявшись, продолжал: – Он выдает себя за израильтянина из колена Иудина, и я, клянусь Божьим величием, охотно верю ему.

Валтасар не мог больше удержаться от вопросов.

– Сегодня, великодушный шейх, моя жизнь была в опасности, и я погиб бы, не будь юноши, очень похожего вот на этого, если только это не он сам. Юноша подоспел на помощь, когда другие разбежались, и спас меня.

Потом, обратившись к Бен-Гуру, он прямо спросил:

– Не ты ли это?

– Я не могу утверждать всего сказанного тобой, – скромно и почтительно ответил Бен-Гур. – Я, правда, остановил лошадей дерзкого римлянина, когда они бросились на твоего верблюда у Кастальского ключа, и твоя дочь оставила мне кубок.

Он вынул из-под туники кубок и подал его Валтасару. На поблекшем лице египтянина появился румянец.

– Господь послал мне тебя сегодня у ключа, – сказал он дрожащим голосом, протягивая руку Бен-Гуру, – и теперь Он снова посылает мне тебя. Я возношу Ему благодарение, вознеси Ему хвалу и ты, потому что, по Его благости, мне есть чем вознаградить тебя и я исполню это. Кубок этот твой, возьми его.

Бен-Гур взял подарок, а Валтасар, заметив удивление на лице Ильдерима, рассказал ему о происшествии у источника.

– Как? – сказал шейх Бен-Гуру, – ты мне ничего не сказал об этом, между тем как это лучшая для тебя рекомендация? Разве я не араб и не шейх десятков тысяч людей моего племени? И разве он не мой гость? Ведь по правилам гостеприимства добро и зло, причиняемое ему, ты причиняешь и мне. Куда же тебе идти за наградой, как не сюда? Чья же рука, кроме моей, воздаст тебе?

Его голос при последних словах поднялся до резкой крикливости.

– Добрый шейх, пощади меня, пожалуйста! Я пришел не за наградой, и я желал бы, чтобы ты оставил всякую мысль о подобном намерении с моей стороны. Я утверждаю, что помощь, оказанная мной этому прекрасному человеку, могла быть оказана мной твоему последнему слуге, если бы мне представился такой случай.

– Но он – мой друг, мой гость, а не слуга, и разве ты не видишь в этой разнице особенной милости судьбы?

Обращаясь к Валтасару, шейх прибавил:

– Клянусь величием Бога! Я утверждаю, что он не римлянин.

С этими словами он отвернулся, перенося свое внимание на слуг. Их приготовления к ужину были завершены.

Читатель, припомнив историю Валтасара, рассказанную им на встрече в пустыне, поймет действие бескорыстного заявления Бен-Гура на этого достойного человека. По своему благочестию он не признавал различий между людьми: обещанное ему в награду искупление, которого он ждал, было всеобщим, поэтому в заявлении Бен-Гура ему слышался отзвук самого себя. Он придвинулся поближе к Бен-Гуру и заговорил с ним, как с ребенком.

– Как назвал тебя шейх? Кажется, он упомянул римское имя?

– Аррий, сын Appия.

– Но ведь ты не римлянин.

– Все мои родственники были евреи.

– Были, ты говоришь. Значит, их уже нет в живых?

Ильдерим помог Бен-Гуру избежать ответа.

– Пойдемте, – сказал он им, – ужин готов.

Бен-Гур подал руку Валтасару и повел его к столу, где они по восточному обычаю уселись на ковры. Им принесли умывальницы: они омыли и вытерли руки, затем по знаку, поданному шейхом, слуги остановились и раздался дрожащий, но проникнутый благоговением голос египтянина:

– Боже, Отче всего! Все, что имеем, – от Тебя! Прими наши благодарения и благослови нас, дабы мы могли продолжать творить волю Твою.

Это была та самая молитва, которую добрый человек произносил одновременно со своими собратьями, греком Гаспаром и индусом Мельхиором. Прочтение ее тогда – одновременно на разных языках – было чудом, свидетельствующим о Божьем присутствии на трапезе в пустыне.

Стол, за который уселись трое, изобиловал, как легко себе представить, любимыми на Востоке лакомыми кушаньями: пирогами, овощами, мясными блюдами с приправой из зелени, коровьим молоком и медом. В начале ужина больше молчали, потому что все были голодны. Когда же наступила очередь десерта, все разговорились. Скатерти были вытрясены, и ими опять накрыли стол, а ужинавшие, утолив свой голод, расположились побеседовать.

В обществе, которое представляли араб, еврей и египтянин, одинаково веровавшие в единого Бога, предмет разговора в то время мог быть только один. Из троих присутствовавших слово, конечно, было за тем, кому являл Себя Бог, кто видел Его звезду, слышал Его направляющий голос и кого Он так далеко и так чудесно вел.