Дворец находился почти напротив дома Симонида, на противоположном берегу реки, и построен был знаменитым Епифаном, предпочитавшим размеры тому, что в настоящее время называется стилем. Можно сказать, что Епифан был подражателем не греков, а персов.

Стена, огибавшая остров, была воздвигнута с двоякой целью: и как защита от наводнения, и как оплот от нападения черни. Легаты, ссылаясь на то, что жить во дворце круглый год из-за нее неудобно, переселились в другой дворец, построенный для них на западной вершине горы Сульпиус, пониже храма Юпитера. Находилось, однако, немало людей, прямо заявлявших, что стена служила только предлогом, а истинной причиной предпочтения, оказанного новому дворцу, была большая безопасность, предоставляемая громадными бараками, называемыми цитаделью, построенными как раз через дорогу на восточной вершине горы. И последнее мнение отчасти оправдывалось.

Так как в нашем рассказе речь будет идти только об одном из апартаментов этого старого здания, то нарисовать себе картину остального дворца мы предоставляем воображению читателя, и, если ему угодно, он может осмотреть его сады, бани, залы, целый лабиринт комнат, павильоны на кровлях, все убранные и разукрашенные так, как приличествует роскошному дому в городе, который более любого другого города в мире служит представителем мильтоновского "пышного Востока".

Комната, о которой мы уже упомянули, называлась бы в настоящее время залом. Она была очень обширна, пол ее составляли полированные плиты, и освещалась она окнами с разноцветной слюдой. На стенах были лепные Атланты, не походившие друг на друга и поддерживавшие карниз, украшенный причудливыми арабесками всевозможных цветов – и голубыми, и зелеными, и тирского пурпура, и золотыми. Вокруг всего зала шли диваны, обитые индийской шелковой материей и кашмирской шерстяной. Посредине стояли столы и резные стулья в египетском вкусе. Пять люстр спускались с потолка на подъемных бронзовых цепях – по одной в каждом углу и одна в середине. Громадные пирамиды зажженных ламп освещали даже демонические лица Атлантов и резную работу карниза.

Выйдя от Симонида и его дочери, мы, переправясь через реку и пройдя сквозь ворота, охраняемые львами, войдем в разукрашенный зал.

Вокруг столов, сидя и стоя, и переходя от одного к другому, размещались около ста человек, на которых мы должны хоть мельком обратить внимание.

Все они молоды, некоторые почти дети. Все они итальянцы и преимущественно римляне, все говорят на чистом латинском языке и носят одежды великой столицы на Тибре, то есть недлинные туники с короткими рукавами, которые вполне пригодны для климата Антиохии, а в особенности для душной атмосферы зала. На диванах здесь и там валялись тоги и лацерны, некоторые роскошно вышитые пурпуром, и тут же рядом, на диване, удобно расположились и люди, утомленные то ли жарой и усталостью, то ли Бахусом.

Раздавались громкие голоса, порой слышался хохот, взрывы гнева и ликования, но надо всем этим царил какой-то непонятный стук. Подойдя к столам, мы поймем источник его появления. Вся компания занималась излюбленной игрой в шашки, шахматы и кости, а звук этот исходил от кубиков из слоновой кости, которые они громко трясли, и от движения фигур по доске. Из кого же состоит эта компания?

– Добрый Флавий, – говорил один из играющих, собираясь бросить свою кость, – видишь ты ту лацерну на диване, напротив нас? Она только что из лавки, и у нее на плече пряжка чистого золота шириной в ладонь.

– Ну что ж? – сказал Флавий, увлеченный игрой. – Я видел такие и прежде, и, клянусь поясом Венеры, не вижу в ней ничего нового.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего особенного, а только то, что я охотно отдал бы ее, чтоб найти человека, который знает все.

– Ха, ха! Я нашел бы тебе здесь немало народа, который согласится взять предлагаемое тобой, только за нечто более дешевое. Но давай играть.

– Вот – шах!

– Ну, пускай будет по-твоему.

– А на сколько шла партия?

– На сестерцию.

Они оба вынули таблички и сделали отметку; пока они прятали их обратно, Флавий продолжал:

– Человека всезнающего. Клянусь Геркулесом! Все оракулы перемерли бы.

– А что бы ты стал делать с таким чудовищем?

– Потребовал бы у него ответ на один только вопрос и затем перерезал бы ему глотку.

– На какой вопрос?

– В котором часу, нет, в какую минуту явится завтра Максентий?

– Хорош ход, хорош ход! Вот так! А зачем тебе знать минуту?

– Стоял ли ты когда с непокрытой головой под сирийским солнцем в гавани, где он должен пристать? Огни Весты не так жгут, и, клянусь нашим отцом Ромулом, я бы предпочел умереть, если мне так суждено, в Риме. Но, клянусь Венерой, ты, Флавий, снова обыграл меня! Я проиграл! О судьба!

– Ты хочешь еще играть?

– Да, мне нужно отыграться.

– Изволь!

И они играли партию за партией, и когда дневной свет, проникнув сквозь окна в потолке, заставил померкнуть свет ламп, он застал обоих игроков на том же месте, за тем же столом и за той же игрой. Как и большинство членов этой компании, они были военными атташе консула, ожидавшими его приезда и тем временем забавлявшимися.

Пока они разговаривали, в зал вошла другая компания и, не замеченная вначале, направилась к столу, стоявшему посредине. По-видимому, они только что вернулись с попойки, и многие из них с трудом держались на ногах. У вожака на голове был венок, что указывало на то, что пир был в его честь или же он был его хозяином. Вино, похоже, не произвело на него ни малейшего действия, разве только увеличило его сугубо римскую красоту. Он шел с высоко поднятой головой, губы и щеки его были румяны и глаза блестели. Одетый в безукоризненно белую тогу со множеством широких складок, он выступал слишком царственно для непьяного и для не кесаря. Подойдя к столу, он, нимало не церемонясь, очистил место для себя и для своих товарищей, а когда остановился взглянуть на игроков, они обернулись к нему и радостно воскликнули:

– Мессала! Мессала!

Тот же привет раздавался и в более отдаленных частях зала. Группы моментально распались, игры были прерваны и большинство бывших игроков направилось к центральному столу.

Мессала к этой демонстрации отнесся равнодушно и тотчас же обнаружил причину своей популярности.

– Твое здоровье, друг мой Друз, – обратился он к ближайшему игроку справа, – твое здоровье, и дай мне на минуту твои таблички.

Он приподнял восковые доски, взглянул на записи игроков и отбросил их в сторону.

– Динарии и только динарии – ставки извозчиков и мясников! – сказал он, презрительно улыбаясь. – Клянусь Семелой, черт знает до чего дойдет Рим, если кесарь будет просиживать целые ночи, дожидаясь, чтобы судьба преподнесла ему скудный динарий!

Отпрыск Друзов покраснел до самых бровей, но присутствующие прервали его возражения, протискиваясь к столу и крича:

– Мессала! Мессала!

– Сыны Тибра, – продолжал Мессала, выдергивая ящик с костями из рук соседа, – кто любимец богов? Римлянин. Кто предписывает народам законы? Римлянин. Кто по праву меча всемирный властелин?

Компанию легко было разгорячить, а эта идея была им особенно родственна, и потому все воскликнули:

– Римлянин! Римлянин!

– Но... но, – протянул он с расстановкой, чтобы привлечь их внимание, – но есть некто лучше самого превосходного римлянина.

Он откинул свою патрицианскую голову и остановился, как бы желая пронзить их своим насмешливым взглядом.

– Слышите ли? – спросил он. – Есть некто лучше наилучшего из римлян.

– А, Геркулес! – кричал один.

– Вакх! – отозвался какой-то юморист.

– Юпитер! Юпитер! – гремела толпа.

– Нет, – возразил Мессала, – я говорю о людях.

– Назови, назови его, – кричала толпа.

– Извольте, – сказал он и снова сделал паузу. – Это тот, кто к совершенствам Рима прибавляет совершенства Востока, кто соединяет с западным искусством покорять восточное умение наслаждаться своей победой.

– Клянусь Поллуксом! Но наилучший человек есть в конце концов римлянин! – выкрикнул кто-то из толпы, и вслед за тем раздался взрыв смеха и аплодисментов.

– На Востоке, – продолжал он, – у нас нет богов, а только вино, женщины и Фортуна, и из них Фортуна, конечно, превыше всего, поэтому нашим девизом и в сенате, и на войне должны быть слова: "Кто дерзнет, на что я дерзаю?"

Он говорил это тоном фамильярным, хотя и не без оттенка прежнего высокомерия.

– В казне, что в цитадели, у меня имеется пять талантов наличными деньгами, и вот на них квитанции.

Из-под туники он вытащил бумажный сверток и, бросив его на стол, продолжал при всеобщем внимании:

– И на эту сумму я дерзаю предложить партии! Кто из вас согласен рискнуть? Вы молчите? Это для вас слишком много? Хорошо, на четыре таланта. Что, снова молчание? Ну, так на три, всего на три. На два! Наконец, на один, ради чести нашей родной реки. В споре восточного Рима с западным! Варварского Оронта со священным Тибром!

В ожидании Мессала потрясал над своей головой костями.

– Оронт против Тибра! – повторил он с еще большим презрением.

Ни один человек не пошевелился. Тогда он бросил ящик на стол и взял с него квитанции.

– Ха, ха, ха! Клянусь Юпитером Олимпийским, я знаю теперь, что вы намереваетесь или составить себе состояние, или поправить свои денежные дела. Для этого вы и явились сюда, в Антиохию. Эй, Цецилий!

– Я здесь, Мессала, – отозвался человек, стоявший позади него. – Я здесь погибаю среди этой толпы, прося у них драхмы на оборванного перевозчика. Но, клянусь Плутоном, у этих новичков нет при себе и обола.

Взрыв хохота снова и снова потрясал зал. Один Мессала сохранял важный вид.

– Пойди, – сказал он Цецилию, – в ту комнату, из которой мы пришли, и вели принести сюда амфоры и кубки. Если же наши соотечественники в поисках счастья небогаты деньгами, то, клянусь сирийским Бахусом, я посмотрю, не одарены ли они по крайней мере добрым желудком. Поторопись!

Затем он обратился к Друзу, и смех его был так громок, что слышался повсюду.

– Ха, ха, ха, друг мой! Не обижайся, что в тебе я низвел кесаря до динария. Я только хотел испытать этих нежных птенцов нашего древнего Рима. Иди, мой Друз, иди. – Он снова взял кости и стал трясти их. – Давай играть на какую хочешь сумму.

Он говорил последние слова ласковым, добродушным тоном, так что Друз вмиг растаял.

– Клянусь нимфами, я согласен, – отвечал он, смеясь. – И готов рискнуть с тобой, Мессала, на динарий.

Очень молодой человек, наклонившись над столом, следил за ними. Внезапно Мессала обратился к нему с вопросом:

– Ты кто?

Юноша отступил.

– Нет, клянусь Кастором и его братом, я не имел в виду оскорбить тебя. Обыкновенно между людьми есть правило вести точную запись. Мне нужен секретарь. Не хочешь ли ты заняться этим делом?

Юноша вытащил свои таблички, с радостью готовясь делать отметки.

– Слушай, Мессала! – воскликнул Друз. – Я не знаю, можно ли, бросив кость, задавать вопрос, но один вопрос я должен задать тебе, хотя бы Венера и ударила за это меня своим поясом.

– Нет, мой Друз, Венера с поясом в руке есть любящая Венера. Спрашивай, а я пока накрою твою кость и предохраню ее от всяких злых слушателей.

– Видал ли ты когда Квинта Аррия? – спросил Друз.

– Дуумвира?

– Нет, его сына?

– Я и не знал, что у него есть сын.

– Этот сын, – продолжал хладнокровно Друз, – похож на тебя не меньше, чем Кастор на Поллукса.

Голосов двадцать подхватили это замечание:

– Верно, верно! Глаза, лицо! – воскликнули они.

Но кто-то уточнил при этом:

– Нет, Мессала – римлянин, а тот – еврей.

– Ты прав, – отозвался другой. – Он или еврей, или Момус подшутил с его матерью.

Чтоб положить конец этим замечаниям, готовым перейти в спор, Мессала сказал:

– Вино еще не принесли, Друз, а я, как ты видишь, держу руку на веснушчатой Пифии. Кости там подобны своре псов. Но я готов согласиться с твоим мнением, если ты сообщишь мне о нем более подробные сведения.

– Еврей он или римлянин, но, клянусь Паном, я говорю это не для того, чтобы унизить тебя, мой Мессала: этот Аррий замечательно красив, храбр и умен. Император предлагал ему свои милости и свое покровительство, но он отказался от них. Он окружает себя таинственностью и держится вдали, как бы сознавая себя неизмеримо лучше или хуже остальных. В палестре он был бесподобен – он гнул голубооких гигантов Рейна и безрогих буйволов Сарматии, как ивовые прутья. Дуумвир оставил ему громадное состояние. Он питает пристрастие к оружию и мечтает только о войне. Максентий принял его к себе, и он должен был плыть с нами, но в Равенне мы потеряли его из виду. Тем не менее сегодня я слышал, что он благополучно прибыл сюда. Клянусь Поллуксом, вместо того чтобы явиться во дворец или остановиться в цитадели, он оставил свои вещи в канне, а сам снова исчез.

Мессала сперва слушал равнодушно, но по мере хода рассказа он становился все внимательнее и, наконец отняв руку от ящика с костями, воскликнул:

– Кай! Ты слышишь?

Юноша, ехавший сегодня с ним в одной колеснице, крайне польщенный его вниманием, отвечал:

– Конечно, слышу, Мессала, иначе я не был бы твоим другом.

– Помнишь ли ты человека, свалившего тебя сегодня?

– Клянусь Бахусом, мое разбитое плечо не дает мне изгладить его из своей памяти!

Мартилл приподнял плечо до самого уха.

– В таком случае благодари судьбу – я нашел врача. Слушай.

Затем Мессала обратился к Друзу.

– Рассказывай нам о нем, об этом еврее, который в то же время и римлянин. Клянусь Фебом, это такая комбинация, при которой и кентавр был бы очарователен. В какой одежде он ходит, Друз?

– В еврейской.

– Слышишь ты это, Кай? – сказал Мессала. – Он молод – раз, похож лицом на римлянина – два, предпочитает еврейскую одежду – три и в палестре нажил славу и богатство искусством побеждать людей и опрокидывать лошадей и колесницы – четыре. А теперь, Друз, скажи мне: он, вероятно, знаком со многими языками, иначе нельзя было бы принять его сегодня за еврея, а завтра за римлянина, но владеет ли он хорошо богатым афинским наречием?

– Так хорошо, что мог бы состязаться в Истмии.

– Слышишь, Кай? Он приветствовал женщину по-гречески. И в этом его пятое сходство. Что ты скажешь на это?

– Ты нашел его, Мессала, и это так же верно, как то, что я – Друз.

– Прошу тебя, Друз, и вас всех извинить нас за то, что мы говорим загадками, – сказал Мессала своим любезным тоном. – Клянусь всеми богами, я не желал бы злоупотреблять вашей любезностью. Ты видишь, – и он снова положил руку на ящик с костями, – как крепко я держу Пифию с ее тайной. Ты упоминал о том, что появление этого сына Аррия довольно таинственно: расскажи же нам о нем.

– Да ничего особенного, Мессала, – возразил Друз. – Обычная история. Когда Аррий-отец отправился преследовать пиратов, у него не было ни жены, ни детей, а обратно он вернулся с юношей, которого и усыновил на другой день.

– Усыновил? – переспросил Мессала. – Клянусь богами, Друз, твой рассказ начинает сильно интересовать меня! Где дуумвир нашел этого юношу и кем он был?

– Кто, кроме самого юноши, может ответить тебе на эти вопросы, Мессала? Клянусь Поллуксом! В битве дуумвир, тогда еще трибун, потерял свою галеру. Возвращавшийся корабль нашел его и этого юношу – из людей этой галеры только они и остались в живых – плывущими на одной и той же доске. Я передаю тебе эту историю со слов их спасителей, а их рассказ имеет то преимущество, что никогда еще не был никем опровергнут. Они говорят, что человек, плывший на доске вместе с дуумвиром, был еврей.

– Еврей... – как эхо повторил Мессала.

– И невольник.

– Как, Друз, невольник?

– Когда их доставили на палубу спасшего их корабля, дуумвир был в вооружении трибуна, а товарищ его в одежде гребца.

Мессала сидел, облокотившись на стол, но при этих словах он выпрямился.

– Галерник, – повторял он это унизительное слово и оглядывался кругом, впервые растерявшись.

Но в эту минуту в комнату вошла прислуга: одни несли сосуды, наполненные вином, другие корзины с фруктами и печеньем, третьи – чаши и кубки, большей частью серебряные. Все оживились. Мессала мгновенно вскочил на стул.

– Сыны Тибра, – громко воскликнул он, – обратим это ожидание нашего вождя в празднество Бахуса. Кого избираете вы в председатели пира?

Друз встал.

– Кого же, как не хозяина пира? – сказал он. – Ваше мнение, римляне?

Общие крики одобрения служили ответом.

Мессала снял со своей головы венок и передал его Друзу, который влез на стол и на виду у всех положил венок снова на голову Мессалы, тем самым возводя его в звание председателя пира.

– Со мной в комнату вошли мои приятели, сильно пьяные, – сказал он. – Дабы соблюсти все священные обычаи пиров, приведите сюда того из них, который наиболее пьян.

Множество голосов отвечало:

– Вот он, вот!

С пола, на который он упал, был поднят юноша такой замечательной красоты, что нимало не уступил бы в этом отношении самому Бахусу, только венок уже не мог бы держаться на его голове, а тирс – в руке.

– Посадите его на стол, – сказал председатель.

Оказалось, что он не может сидеть.

– Помоги ему, Друз, как обняла бы тебя прекрасная Ниона.

Друз заключил его в свои объятия.

Тогда Мессала, среди глубокого молчания обратившись к пьяному юноше, сказал:

– О Вакх, величайший из богов, благослови наш пир! Я посвящаю этот венок тебе, – он почтительно снял его с головы, – и завтра возложу его на твой алтарь в роще Дафны.

Мессала поклонился, снова надел венок, затем открыл кости и, смеясь, сказал:

– Гляди, мой Друз, динарий – мой, клянусь ослом Силена!

Раздался такой взрыв смеха, что задрожал пол. Угрюмые Атланты сотрясались от смеха, и оргия началась.