Местность за селением была холмиста и обработана, ее действительно можно было назвать садом Антиохии: ни одна пядь земли не пропадала даром. Склоны холмов были покрыты висящим на них виноградником, который, кроме тени, предлагал прохожему сочные пурпурные ягоды. Сквозь абрикосовые, апельсиновые, фиговые и лимонные рощи виднелись дома земледельцев. Изобилие во всем разнообразии своих плодов веселило сердце путника, побуждая воздать должное Риму. В стороне виднелись Тавр и Ливан, разделяемые серебрившейся полосой Оронта.

Путники выехали на дорогу, извивающуюся вдоль берега реки, минуя то удобные для пристани мысы, то долины – все это было приспособлено для загородных домов. На суше красовались густолиственные дубы, сикоморы, мирты, лавры, земляничные деревья, душистые жасмины, а река искрилась под блеском солнечных лучей, освещавших бесчисленные суда, плывущие одни под парусами, другие под ударами весел, одни удаляющиеся от пристани, другие направляющиеся к ней и все – изведавшие моря и далекие страны.

Друзья поехали вдоль берега моря, вплоть до озера, чистого, прозрачного, глубокого, с тихой поверхностью вод. Маллух всплеснул руками и воскликнул:

– Смотри, смотри! Вот пальмовая роща!

Сцену, представившуюся их взору, можно встретить только в благословенных оазисах Аравии и в Птоломейских садах вдоль берегов Нила. К довершению новизны и прелести картины полоса земли, раскинувшаяся перед Бен-Гуром, по-видимому, не имела границ и была ровна, как пол. Под его ногами росла густая зелень свежей травы – этого самого редкого и прекрасного дара сирийской почвы. Над ним бледно-голубое небо глядело сквозь кроны бесчисленных финиковых пальм, истинных патриархов своего рода – старых, мощных, стройных, с широкими кронами, и так совершенна была каждая ветвь, а на ветви каждое перо, как бы восковое и блестящее, что сама роща казалась очаровательной волшебницей. Неужели роща Дафны была лучше? И деревья, как бы в ответ на этот вопрос, обдавали Бен-Гура брызгами росы и свежестью.

Дорога шла параллельно берегу озера, и когда она стала огибать его, то и на этом берегу, как и на том, были исключительно одни пальмовые деревья.

– Посмотри, – сказал Маллух, указывая на одного из этих гигантов, – каждое кольцо его ствола означает год его жизни. Сосчитай их от корня до ветки, и если шейх скажет тебе, что они посажены прежде, чем Антиох узнал о Селевкидах, то не сомневайся в истинности его слов.

Нельзя без восторга смотреть на стройную пальму и не ощущать поэтического чувства при виде ее законченной красоты. Вот причина, почему она пользовалась таким почетом даже у художников первых царей, которые не находили лучшего образца для дворцовых и храмовых колонн, и это же чувство побудило Бен-Гура сказать:

– Шейх Ильдерим сегодня у ипподрома показался мне очень обыкновенным человеком. Рабби в Иерусалиме глядели бы на него свысока, как на эдемскую собаку. Скажи мне, добрый Маллух, каким образом он стал владельцем этого сада и уберег его от ненасытности римских правителей?

– Если по мере продолжения рода кровь совершенствуется, то старый Ильдерим вполне человек, о сын Аррия, хотя он и необрезанный, идумеянин. Все его предки были шейхами. Один из них – я не знаю, когда он жил и совершил это доброе дело, – однажды помог спастись царю, которого преследовали с мечами. История передает, что шейх дал царю тысячу всадников, знавших пустыню так же хорошо, как пастухи те склоны холмов, по которым они бродят со своими стадами. И они укрывали царя, пока им не представилась возможность прогнать врагов и снова водворить его на престол. И он, говорят, не забыл услугу, и привел сына пустыни на это место, и просил его поселиться здесь со своей семьей и стадами, ибо отныне и навсегда это озеро, эти деревья и вся земля от реки и до ближайших гор принадлежала ему и его потомству. И никто никогда не оспаривал их права. Последующие правители находили нужным поддерживать добрые отношения с племенем, которому Бог ниспослал изобилие, дал господство над многими торговыми путями, соединяющими города, и которое может во всякое время сказать любому торговому каравану: "Иди с миром" или "Остановись" – и это слово будет исполнено. Даже префект Антиохийской крепости считает счастливым для себя день, когда Ильдерим, прозванный Щедрым за то добро, которые он делает разным людям, приходит сюда от своих горьких колодцев, сопровождаемый женами, детьми, табунами верблюдов и лошадей и всеми подчиненными, шествуя подобно нашим праотцам Аврааму и Иакову.

– Я видел, – сказал Бен-Гур, слушая своего приятеля и не замечая медленного шага верблюдов, – как шейх рвал на себе бороду, проклиная себя за то, что доверился римлянину. Если бы это слышал кесарь, он, вероятно, сказал бы: "Я не люблю таких друзей, уберите его".

– Это доказало бы его проницательность, – ответил Маллух, улыбаясь. – Ильдерим не любит Рима. Три года назад парфяне по дороге из Восора в Дамаск напали на караван, везший подать Риму от области, прилегавшей к этому пути. Они избили всех людей, что римские цензоры, конечно, простили бы им, будь цела императорская казна. Сборщики податей, на которых падала эта потеря, жаловались кесарю, и кесарь присудил уплатить Ироду, который, со своей стороны, схватил имущество Ильдерима, обвиняя его в нарушении своих обязанностей. Шейх апеллировал к кесарю, и последний дал ему ответ загадочный, как вопросы сфинкса. С этих пор в сердце старца поселилась злоба, она постоянно растет, и он жаждет мести.

– Но она бессильна, Маллух.

– Это другой вопрос, и он требует разъяснений, которые я тебе дам, когда мы сойдемся ближе. Но вот проявляется гостеприимство шейха: эти дети идут приветствовать тебя.

Верблюды остановились, и Бен-Гур увидел несколько сирийских крестьянских девочек, подносивших ему корзинки, наполненные финиками. Плоды были только что собраны, и нельзя было отказаться вкусить их. Когда он брал эти дары, голос с дерева, у которого они остановились, приветствовал их словами: "Мир с вами и добро пожаловать".

Поблагодарив детей, друзья продолжали свой путь, не понукая животных.

– Ты должен знать, – сказал Маллух, временами делая перерыв в рассказе, чтобы съесть финик, – что я пользуюсь доверием купца Симонида, который иногда делает мне честь, спрашивая моего совета. Посещая часто его дом, я познакомился со многими из его друзей, которые, зная наши отношения с хозяином дома, свободно говорят с ним при мне. Таким образом, я узнал о некоторых сторонах жизни шейха Ильдерима.

На мгновение внимание Бен-Гура отвлеклось. В его воображении возник чистый, нежный, манящий образ Эсфири, дочери купца. Ее большие глаза с особенным блеском смущенно смотрели в его глаза, ему слышались ее шаги, когда она шла к нему, и ее голос, предлагавший ему чашу с вином. Он ясно сознавал всю симпатию, проявленную ею, – так ясно, что всякие слова, как бы нежны они ни были, казались излишними. Образ девушки был очарователен, но он исчез, как только Иуда обратился к Маллуху. Последний говорил:

– Несколько недель назад старый араб посетил Симонида, у которого я был в это время. Заметив, что он чем-то сильно взволнован, я из вежливости хотел удалиться, но он остановил меня, говоря: "Так как ты израильтянин, то должен остаться, ибо я хочу рассказать нечто удивительное". Ударение на слове "израильтянин" возбудило мое любопытство. Я остался, и вот в кратких словах то, что я от него узнал. Я передаю только сущность, потому что мы уже подъезжаем к палатке и подробности этот добрый человек передаст тебе сам. Много лет назад к палатке Ильдерима пристали три путника. Все они были чужестранцы: один грек, другой индус, третий египтянин. Прибыли они на верблюдах таких высоких, каких он никогда не видел, и совершенно белых. Он приветствовал их и приютил у себя. На следующее утро они начали с величайшей таинственностью произносить неслыханную шейхом молитву к Господу Богу и Его Сыну. Позавтракав с ними, египтянин рассказал ему, кто они и откуда. Каждый из них видел звезду, и исходящий от нее голос велел им идти в Иерусалим и спросить, где новорожденный Царь Иудейский. Они повиновались, и звезда повела их из Иерусалима в Вифлеем, где в пещере они нашли новорожденного младенца, перед Которым пали ниц и поклонились, принеся Ему богатые дары. Засвидетельствовав божественное происхождение новорожденного, они направились к своим верблюдам и бежали, нигде не отдыхая, ибо Ирод, прозванный Великим, убил бы их. Верный своему обыкновению, шейх заботился о них, скрывая их у себя в течение года. Затем они расстались, оставив ему драгоценные подарки, и каждый из них отправился к себе на родину.

– Да, это удивительная история, – воскликнул Бен-Гур. – О чем, говоришь ты, они должны были вопрошать в Иерусалиме?

– Они должны были вопрошать, где новорожденный Царь иудеев.

– И ничего более?

– Нет, что-то еще, но я не могу этого в точности припомнить.

– И они нашли дитя?

– Нашли и поклонились Ему.

– Это чудо, Маллух.

– Ильдерим – серьезный человек, хотя горячий, как и все арабы.

– Но ложь немыслима в его устах.

Маллух говорил уверенным тоном. Всадники нимало не думали о своих верблюдах, которые, воспользовавшись этим, свернули с дороги и пошли по траве.

– Ильдерим с тех пор ничего не слышал о них? – спросил Бен-Гур. – Он не знает, что с ними стало?

– Нет, египтянин появился снова за день до посещения Ильдеримом дома Симонида. Да, он снова пришел.

– Куда?

– К той самой палатке, к которой мы теперь приближаемся. Он ехал на огромном белом верблюде и звался Валтасаром.

– Это Божье чудо!

Бен-Гур произнес это сильно взволнованным голосом.

– Валтасар, говоришь ты?

– Да, египтянин Валтасар.

– Да ведь так назвал себя сегодня старик у фонтана.

Припомнив это, Маллух тоже испытал волнение.

– Да, – сказал он, – это верно, и ты спас ему жизнь.

– А женщина, – сказал Бен-Гур как бы про себя, – была его дочерью.

Иуда задумался. Читатель пожалуй, скажет, что перед ним рисовался образ этой женщины и что он казался ему привлекательнее Эсфири, судя хотя бы по тому, что молчание его на этот раз продолжалось значительно дольше.

– Повтори, пожалуйста, – сказал он наконец, – эти трое вопрошали: "Где Тот, Который должен быть Царем Иудейским?"

– Не совсем так. Они вопрошали, где родившийся Царь Иудейский. Эти слова услышал в пустыне шейх, и с тех пор он ожидает пришествия царя, и никто не может поколебать в нем этой веры.

– Как? Придет как царь?

– Да, и сломит господство Рима: так говорит шейх.

Бен-Гур некоторое время молчал, думая и стараясь успокоить волновавшие его чувства.

– Этот старец один из многих, – сказал он тихо, – и каждый из этих многих должен ответить на какую-нибудь нанесенную обиду. Странная вера Ильдерима есть для него, Маллух, хлеб и вино, питающие его надежду: ведь кто, как не Ирод, может быть царем иудейским, пока стоит Рим? Но, следя за их разговором, ты, конечно, слышал, что ответил ему Симонид?

– Ильдерим – серьезный человек, а Симонид мудр, и я слышал, как он ответил ему... Но кто-то догоняет нас!

Звуки раздавались все ближе, и можно было ясно различить стук колес и топот копыт. Мгновение спустя сам шейх Ильдерим появился верхом на коне, а за ним колесница, запряженная четырьмя арабскими конями.

Лицо шейха обрамлялось длинной белой бородой, свешивавшейся ему на грудь. Наши друзья взяли в сторону, но он, увидав их, ласково сказал:

– Мир тебе, друг мой Маллух! Добро пожаловать, вы явились как нельзя кстати. Нет ли какой вести от доброго Симонида, да хранит его Бог отцов его на много лет? Прошу вас обоих следовать за мной. У меня найдутся и хлеб, и вино, и мясо молодого козленка. Прошу вас.

Они последовали за ним ко входу в палатку, и, когда слезли с верблюдов, он встретил их, держа в руках поднос с тремя бокалами пенистого напитка, только что налитого из большого прокопченного кожаного меха, висевшего в середине палатки.

– Пейте, – сказал он радушно, – это напиток жителей шатров.

Каждый взял в руки бокал и выпил, оставив на дне только пену.

– Входите во имя Бога.

Когда они вошли в палатку, Маллух отвел шейха в сторону, и, переговорив с ним наедине, вернулся к Бен-Гуру со словами:

– Я сообщил о твоем намерении шейху, и завтра он даст тебе для пробы лошадей. Он твой друг. Сделав для тебя все, что мог, я должен вернуться в Антиохию. Я обещал одному человеку сегодня вечером быть у него и потому удаляюсь. Завтра утром я вернусь и, если все пойдет благополучно, останусь с тобой до окончания ристалищ.

С благословениями и сам благословляя Маллух пустился в обратный путь.