Войдя в кипарисовый лес, Бен-Гур услышал веселый звук трубы и вскоре заметил своего недавнего собеседника, отдыхающего на траве. Этот последний встал и, подойдя к нему, приветливо сказал:

– Еще раз мир тебе.

– Благодарю тебя, – ответил Бен-Гур, – не по пути ли нам?

– Мне нужно на ристалище.

– На ристалище?

– Да, и вот трубный звук, призывающий соперников на состязание.

– Любезный друг, я совершенно незнаком с этой местностью, – признался Бен-Гур, – и очень рад сведущему спутнику.

– Я готов с удовольствием служить тебе. Слышен грохот колесниц: состязание начинается.

Бен-Гур прислушался и, положив руку на плечо незнакомца, промолвил:

– Я сын Аррия, дуумвира, и желал бы знать, кто ты.

– Я – Маллух, антиохийский торговец.

– Знаешь ли что, любезный Маллух, меня особенно интересует предстоящее развлечение. Я сам опытен в ристалищах и небезызвестен в цирках Рима. Направимся туда.

После некоторого колебания Маллух поинтересовался:

– Каким же образом сын дуумвира в еврейской одежде?

– Я – приемный сын благородного Аррия, – ответил Бен-Гур.

– Теперь понимаю, – поспешил извиниться Маллух.

Они вышли из леса в поле, где был устроен круг, по виду и размерам походящий на арену. По обе стороны круга, мягкая почва которого была укатана и полита, тянулись веревки, поддерживаемые дротиками. Для удобства зрителей были устроены навесы и под ними скамьи в виде ступеней. Здесь и поместились вновь прибывшие. Бен-Гур сосчитал проезжавшие мимо колесницы – их было девять.

– Молодцы! – сказал он одобрительно. – Я думал, что они здесь, на Востоке, состязаются только на парах: но, как я вижу, они честолюбивы, и ристания происходят по-царски, на четверках. Посмотрим их на деле.

Восемь четверок проезжали мимо: одни шагом, другие рысью, но все хорошо управляемые, и только девятая неслась галопом. Бен-Гур воскликнул:

– Я бывал в императорских конюшнях, Маллух, но да будет свидетелем наш блаженной памяти отец Авраам, подобных лошадей я не видел никогда.

Четверка пронеслась мимо. Bcе пришли в смятение, кто-то громко вскрикнул. Бен-Гур обернулся и увидел старика, приподнявшегося с верхней скамьи. Его пальцы были сжаты в кулаки, глаза сверкали и тряслась длинная седая борода. Некоторые из его соседей смеялись над ним.

– Можно бы, кажется, уважать его седину. Кто это? – спросил Бен-Гур.

– Это шейх Ильдерим, могущественный человек из пустыни по ту сторону Моаба, владелец многочисленных стад верблюдов и лошадей, происходящих от скакунов первого фараона, – ответил Маллух.

Между тем наездник безуспешно старался остановить лошадей. Каждая его неудачная попытка увеличивала раздражение шейха.

– Абадон, схвати их! – кричал патриарх. – Слышите, дети, бегите, летите!

Так обращался он к своим слугам, по-видимому, одного с ним племени.

– Слышите ли вы? Они, как и вы, уроженцы пустыни, ловите их скорее!

Лошади продолжали биться.

– Проклятый римлянин! – шейх погрозил наезднику кулаком. – Ведь он клялся, что справится с ними, клялся всем сонмом своих незаконнорожденных латинских богов. Отсеките мне руки, если он не божился, что они понесутся, подобно орлам, и будут кротки, как ручные ягнята. Да будут прокляты и он сам, и его мать, родившая такого лжеца! Взгляните на них, на моих бесценных. Пусть он попробует дотронуться бичом до одной из них и... – он свирепо заскрежетал зубами, так что дальнейшего нельзя было расслышать. – Подойдите к ним кто-нибудь, скажите им только одно слово из песни, которую в палатке пела вам мать. Безумный, зачем я доверился римлянину!..

Наиболее ловкие из друзей старика бросились между ним и его лошадьми, и только удушье, внезапно охватившее его, дало возможность его остановить. Бен-Гуру казалось, что он понимает старика и сочувствует ему. Он допускал, что шейх мог не только гордиться своими лошадьми, не только беспокоиться за исход их бега, но любить их с нежностью, доходящей до страсти. Лошади были темно-гнедые, без отметин, совершенно одинаковой масти и так пропорционально сложены, что казались меньше своего роста. На небольших головах обращали на себя внимание изящные уши и прелестные глаза навыкате. Носовая перегородка широко раздутых ноздрей была ярко-красного цвета и словно пылала. Крутые шеи были покрыты густой гривой, ниспадающей на грудь, а челки были похожи на расчесанный шелк. Ноги их до колена были тонки, как рука, а выше толсты от мощных мышц, необходимых для поддержания стройного и крепкого тела, копыта казались чашками из полированного агата. Становясь на дыбы и бросаясь в сторону, они били воздух и землю черными, блестящими, густыми и длинными хвостами. Шейх говорил, что им нет цены, и был прав. При более внимательном взгляде на лошадей Бен-Гур уяснил себе их отношение к хозяину. Они выросли в черной палатке, на лоне горячей пустыни, вместе с его семьей, как возлюбленные дети, о которых он особенно заботился в продолжение дня и которые снились ему ночью.

Старик привел в город своих любимцев, чтобы одержать победу над высокомерными, ненавистными римлянами, и был уверен в этой победе, если найдется наездник не только искусный, но и умеющий быть понятным лошадям. Он не мог, подобно холодным жителям Запада, спокойно доказать наезднику его неумелость и вежливо отстранить его, но, как араб и шейх, раздражался и кричал. Прежде чем старик вмешался, дюжина рук схватила лошадей под уздцы и усмирила их.

В это время на арене появилась другая колесница, непохожая на остальные: возничий, экипаж и кони были совершенно такие же, как в римских цирках. По причинам, которые разъяснятся впоследствии, нам необходимо дать читателю представление об этом экипаже.

 Нетрудно представить себе знаменитую классическую колесницу – надо только вообразить дрожки с низкими колесами и широкой осью, на которой укреплен ящик, открытый сзади. Таков ее первоначальный вид. Художественное творчество, развиваясь, коснулось и этого грубого экипажа и довело его до изящного предмета, на котором, например, мы представляем себе Аврору, поднимающуюся на заре.

В древние времена наездники были так же искусны и честолюбивы, как и современные, и считали для себя унизительным состязаться на парах, а не на четверках: позднее они с успехом соперничали на олимпийских играх и на других праздничных представлениях, основанных в подражание им. Эти смельчаки обыкновенно запрягали своих лошадей в ряд и различали их, называя средних дышловыми, а боковых пристяжными. Они полагали, что предоставлением лошадям полной свободы действий достигается их наибольшая быстрота, и потому упряжь употреблялась самая несложная: она состояла из хомута, шлеи, узды и вожжей.

Предыдущие состязатели были встречены молчанием, тогда как последний вызвал целую бурю восторгов и аплодисментов и сделался предметом всеобщего внимания. Его дышловые лошади были вороные, а пристяжные снежно-белые. Согласно римскому вкусу, все они были обезображены, то есть хвосты их были подрезаны и короткие гривы перевязаны бантами из красных и желтых лент. Когда возничий приблизился настолько, что можно было разглядеть колесницу, объяснилась и причина всеобщего восторга: колеса ее были верхом искусства.

Красота лошадей и изящество экипажа заставили Бен-Гура внимательнее всмотреться в возницу. Кто он? Задав себе этот вопрос, он еще не мог разглядеть ни лица его, ни фигуры, но облик и осанка показались ему знакомыми и поразили его, как что-то вызывающее в памяти далекое прошлое. Кто это мог быть? Лошади приближались рысью. По тому восторгу, с которым встречали возницу, по великолепию его экипажа его можно было принять за царского любимца или знаменитого князя. Появление на арене не считалось несовместимым с высоким рангом – нередко цари стремились получить в награду лавровый венок. Известно, что Нерон и Коммод принимали участие в состязаниях.

Бен-Гур пробрался сквозь толпу к нижней скамейке, ближе к перилам. Теперь была видна вся фигура возничего. С ним ехал товарищ, что допускалось для высокопоставленных лиц. Бен-Гур видел только возничего, стоящего прямо в колеснице, с вожжами, несколько раз обмотанными вокруг тела. Его красивую фигуру едва покрывала светло-красная туника, в правой руке он держал кнут, в левой, приподнятой и слегка вытянутой, – четыре вожжи. Вся фигура дышала грацией и воодушевлением, а аплодисменты принимались им с равнодушием статуи. Бен-Гур стоял пораженный. Инстинкт и память не обманули его: это был Мессала!

По подбору лошадей и великолепию экипажа, по осанке и по всей фигуре, а главное – по повелительному холодному выражению лица, явившемуся отпечатком векового господства римлян над целым светом, Бен-Гур узнал прежнего Мессалу, все так же высокомерного, самоуверенного, смелого, самолюбивого, циничного и беспечно насмешливого.