Часть 3

От города Мизенума получил название и мыс, находящийся в нескольких милях к юго-западу от Неаполя. От него в настоящее время остались одни развалины, но в 24-м году по Р. X., – а к этому времени и относится наш рассказ, – это место было одним из важнейших по всему западному побережью Италии. Путешественник, если бы пожелал в вышеупомянутом году, взойдя на стену и став спиной к городу, полюбоваться открывавшимся с этого мыса видом, увидел бы перед собой Неаполитанский залив, столь же прелестный тогда, как и теперь. Те же чудные берега, тот же дымящий конус, та же мягкая синева неба и волн, с Искией вблизи и Капрерой вдали. Перенося свой взор с первой на вторую, он не мог бы оторваться от этой картины. Наконец, утомленный избытком очаровывающих впечатлений, он увидел бы нечто дополнявшее в то время картину и чего теперь уже нет: римский резервный флот, стоящий на якоре в гавани.

Таким образом, Мизенум было местом вполне достойным того, чтобы три властелина, встретившись здесь, пожелали поделить между собой вселенную.

В то время в стене у моря проделаны были ворота, составлявшие пролет улицы, которая в форме широкого вала выдавалась в самое море.

Одним прохладным сентябрьским утром часовой, стоявший на стене над воротами, был выведен из дремоты шумным разговором нескольких людей, спускавшихся по улице. Он взглянул на них и снова задремал. Это были двадцать или тридцать человек, из которых большинство составляли рабы, шедшие со слабо горевшими, но сильно дымившими факелами, наполнявшими воздух ароматом индийского нарда. Господа шли впереди рука об руку. Один из них, лет пятидесяти, лысый, в лавровом венке, судя по оказываемому ему вниманию, был главным героем этой дружеской церемонии. На всех были белые шерстяные тоги с пурпурной обшивкой. Часовой с первого взгляда понял, что это очень высокопоставленные люди, после ночного пира провожавшие друга на корабль. Дальнейшие подробности мы узнаем, если обратим внимание на их разговор.

– Нет, мой Квинт, – говорил один из них, обращаясь к человеку в лавровом венке, – Фортуна поступает зло, так скоро лишая нас тебя, ведь ты только вчера вернулся с моря по ту сторону Гибралтара и даже не успел обеими ногами ступить на землю.

– Клянусь Кастором, если только мужчине дозволяется бабья клятва, – вмешался другой, несколько пьяный, – не стоит жаловаться на судьбу. Наш Квинт отправляется отыгрывать то, что он потерял за последнюю ночь. Кости на корабле, распустившем паруса, не кости на суше. Как ты думаешь, Квинт?

– Не клевещите на Фортуну, – воскликнул третий, – она ни слепа, ни обманчива. В Антиуме она ему улыбается, а на море руководит его рулем. Она забирает его у нас, но разве не возвращает его каждый раз с новой победой?

– Греки забирают его у нас, – вставил свое слово четвертый, – будем обвинять их, а не богов. Отдавшись торговле, они разучились воевать.

С этими словами компания проходит в ворота, вступает на мыс, и бухта при утреннем свете предстает перед ними во всей своей красоте. Для старого моряка блеск волн подобен любовному привету. Он полной грудью вдыхает в себя морской воздух, как будто он для него благоуханнее нарда, и, освобождая свою руку, восклицает:

– Дары ожидают меня в Пренесте, а не в Антиуме, и глядите: ветер дует с запада. Благодарю тебя, Фортуна, бывшая всегда для меня матерью!

Друзья повторяют его восклицание, а рабы машут факелами.

– Вон она плывет, – продолжает он, указывая на приближающуюся галеру. – И к чему моряку другая любовница? Разве твоя Лукреция, Кай, грациознее ее?

Он с гордостью смотрит на приближающийся корабль, белый парус которого прикреплен к нижней мачте, а весла с замечательной правильностью то поднимаются в воздух, то снова опускаются в лоно вод.

– Да хранят нас боги, – замечает он серьезно, не отводя глаз от галеры. – Они посылают нам благоприятный случай, и наша вина, если мы не сумеем им воспользоваться. Что касается греков, то ты забываешь, что пираты, наказывать которых я отправляюсь, тоже греки, и одна победа над ними стоит ста побед над африканцами.

– Значит, ты направляешься в Эгину?

Глаза моряка были всецело обращены на галеру.

– Сколько грации, и какой свободный полет! Даже птица не сумела бы так легко рассекать своими крыльями воздух. Смотри!

Но, немедленно спохватившись, он заметил:

– Извини, Лентул. Да, я отправляюсь в Эгину, и час моего отъезда так близок, что я сообщу тебе мою задачу, только храни ее в тайне. Я не желал бы, чтобы ты говорил о ней при встрече с дуумвиром, так как мы с ним большие друзья. Торговля Греции с Александрией, как вы, может быть, слышали, едва уступает торговле Александрии с Римом. Народ в этой части света забыл праздновать Триптолем и жестоко отплатит им. Во всяком случае, торговля эта так обширна, что не терпит ни малейшего перерыва. И вы, может быть, слышали о донельзя смелых херсонесских пиратах, свивших себе гнездо на Понтe Евксинском! Вчера в Риме получено известие, что они спустились по Босфору, потопили византийские и халкедонские галеры, разграбили Пропонтиду и, не довольствуясь всем этим, вторглись в Эгейское море. Торговцы хлебом, корабли которых в восточной части Средиземного моря, испугавшись, просили аудиенции у императора, и сегодня из Раввены отправляется сотня галер и из Мизенума... – он остановился, как бы подстрекая любопытство друзей, и закончил не без эффектности, одна!

– Счастливый Квинт! Поздравляем тебя!

– Это избрание предвещает твое повышение. Мы приветствуем тебя как дуумвира, не менее.

– Квинт Аррий, дуумвир, звучит лучше, чем Квинт Аррий, трибун.

Так Аррия осыпали поздравлениями его приятели.

– Я вполне доволен всем, – сказал один из них, – но предпочитаю поступать как деловой человек, и прежде чем решать, добро или зло имели в виду боги, посылая тебе это назначение, я узнаю, какая кость выпадет тебе в этой игре.

– Благодарю, тысячу раз благодарю, – сказал Appий, обращаясь ко всем. – Будь у вас светильники, я бы сказал, что вы авгуры. Но я пойду дальше в своей откровенности и докажу вам, какие вы мастера угадывать. Возьмите и читайте.

Он вытащил из-под складок тоги бумажный сверток и передал его им, говоря: "Это получено от Сеяна во время нашего последнего ночного пира".

Имя это в римском мире в то время пользовалось громкой славой, но не той позорной славой, какую оно приобрело впоследствии:

– Сеян?! – воскликнули они в один голос, принимаясь за чтение бумаги:

Аррий не обращал внимания на чтение. Чем ближе был корабль, тем с большим энтузиазмом он смотрел на него. Наконец, приподняв опущенные края тоги, он начал махать ими, в ответ на корме взвился пурпурный флаг, а на фальшборте появилось несколько матросов, которые, взобравшись по канатам на реи, свертывали паруса. Нос корабля обозначил курс, весла задвигались быстрее, и галера понеслась прямо в том направлении, где стояли Аррий и его друзья. Аррий во все глаза следил за этими маневрами, так как верность направления руля и стойкость хода корабля были особенно важны для боевого судна.

– Клянусь нимфами! – воскликнул один из друзей, возвращая сверток. – Мы не можем более говорить, что наш друг будет велик – он уже велик, и любовь наша встретит обильную пищу в его великих делах. Что нового имеется у тебя для нас?

– Более ничего, – отвечал Appий. – То, что нам известно как новость об этом деле, уже давно не новость в Риме, особенно между дворцом и форумом. Дуумвир скрытен: что мне предстоит делать, где встретить флот, я узнаю на корабле, там меня ждет запечатанный пакет. Если же вы думаете сегодня сделать приношение богам, то молите их о друге, плывущем по направлению к Сицилии. Но вот галера уже пристает, – сказал он, снова обратив внимание на корабль. – Меня интересуют ее матросы, ведь я буду вместе с ними плавать и сражаться. Нелегко управлять таким кораблем!

– Разве этот корабль незнаком тебе?

– Я вижу его в первый раз и не знаю, есть ли на нем хоть один знакомый человек.

– Хорошо ли это?

– Не беда... На море мы быстро узнаем друг друга. Любовь, как и вражда, родится при опасности.

Корабль был длинный, узкий, глубоко сидящий в воде и приспособленный для быстрых и внезапных маневров. Постройка его была замечательно хороша. При приближении его брызгами обдало весь нос корабля, красивым изгибом возвышавшийся над статуей в двойную величину человеческого роста. На боковых изгибах были фигуры тритонов, дующих в раковины. Ниже носа находился гребень с девизом из прочного дерева, украшенный и окованный железом, служащий в битвах тараном.

Крепкая решетка из-под носа тянулась во всю длину боков корабля, выделяя хорошо зазубренные фальшборты. Под решеткой в три ряда находились отверстия, защищенные щитом, в которые вставлялись весла – шестьдесят с правой стороны и шестьдесят с левой. Два каната перекрещивались у носа, указывая количество якорей, погруженных на дно.

Кроме матросов, обыкновенно суетящихся на реях, но в настоящее время двигавшихся медленно, на моле можно было заметить только одного человека в шлеме, неподвижно стоявшего на носу.

Сто двадцать блестящих от полировки пемзой и беспрерывного омовения волной весел дружно подымались и опускались и двигали галеру со скоростью, не уступающей скорости новейших пароходов.

Человек, стоявший на носу, жестом отдал команду, после чего все весла поднялись, продержались одно мгновение в воздухе и затем быстро опустились. Вода вспенилась и закипела, галера затряслась и остановилась, как вкопанная. Другой жест – и весла снова поднялись и опустились, и в то же время гребцы, наклонившись к корме справа, гребли вперед, тогда как гребцы слева, наклонившись к носу, гребли назад. После подобного троекратного удара веслами корабль повернулся как бы вокруг оси и затем, подхваченный ветром, плавно поплыл к мысу. В этом положении видна была вся корма с тритонами, такими же, как и на носу, и крупно написанным выпуклыми буквами названием галеры. Сбоку был руль, а на возвышавшейся платформе обрисовывалась статная фигура рулевого в полном вооружении, держащего одну руку на руле. Высокий навес, позолоченный и резной, выдавался над рулевым подобно громадному лопастному листу.

Во время поворота раздался резкий звук трубы, и из люков появились люди, все в прекрасной одежде, в медных шлемах, с блестящими щитами и копьями. Воины выстроились в боевом порядке. Офицеры и музыканты заняли свои места. Когда весла коснулись мола, с палубы был спущен трап. Трибун обратился к товарищам и важно сказал:

– Теперь, друзья, мне нужно вернуться к своим обязанностям.

Он снял с головы венок и передал его игроку в кости.

– Возьми лавровый венок, о любимец Фортуны! – сказал он. – Если я вернусь, то отыграю мои сестерции, но без победы я не вернусь. Повесь венок в твоем атриуме.

Он раскрыл объятия товарищам, и они по очереди обняли его.

Затем Аррий махнул рукой рабам, склонившим факелы, и обернулся к ожидавшему его кораблю, красовавшемуся рядами матросов с их шлемами, щитами и копьями. Когда он ступил на трап, трубы заиграли и на судне взвился флаг начальника флота.