Ковбой Мальборо

Когда стал подходить к концу срок моего контракта с «Оницукой», я начал ежедневно проверять почту, надеясь получить письмо, в котором они сообщали бы, что хотят продлить договор. Или не хотят. Было бы облегчением услышать о любом решении. Разумеется, ждал я письма и от Сары с сообщением, что она передумала. И, как всегда, я был готов получить письмо из моего банка с уведомлением, что мой бизнес более его не удовлетворяет.

Однако ежедневно приходили письма только от Джонсона. Как и Бауэрман, парень не спал. Вообще. Никакого другого объяснения непрестанному потоку его корреспонденции я найти не мог. Смысла в ней, по большей части, не было. Наряду с кучей ненужной мне информации типичное письмо от Джонсона содержало в себе несколько длинных вводных отступлений и какое-то подобие бессвязной шутки.

В нем также мог оказаться в качестве иллюстрации его рисунок.

В нем можно было обнаружить тексты песен.

Иногда – стихотворение.

Отпечатанные на ручной пишущей машинке, которая с силой пробивала тонкую папиросную бумагу, делая ее похожей на шершавую поверхность страниц, испещренных азбукой Брайля, многие письма Джонсона содержали что-то вроде рассказа. Возможно, «притча» будет более подходящим словом. О том, как Джонсон продал человеку пару «Тайгеров», но, расставшись с ним и пройдя какое-то время дальше по дороге, подумал, что этому клиенту можно было бы продать на энное количество пар больше, и поэтому у Джонсона созрел план… О том, как Джонсон преследовал и изводил своим приставанием главного тренера такой-то средней школы, пытаясь продать тому шесть пар, но в конце концов впарил ему чертову дюжину… что явно доказывает, что…

Часто Джонсон в мельчайших деталях описывал последнее рекламное объявление, которое он разместил или только планировал разместить на последних страницах журнала для стайеров «Лонг Дистанс Лог» или же журнала о новостях легкой атлетики «Трэк энд Филд Ньюс». Или же давал описание фотографии кроссовки «Тайгер», которую он включил в рекламное объявление. Он соорудил импровизированную фотостудию у себя в доме, и кроссовки у него обольстительно позировали, лежа на диване на фоне черного свитера. Неважно, что это немного смахивало на порнографию, – я просто смысла не видел в том, чтобы размещать рекламу в журналах, читаемых исключительно бегающими ботанами. Я не видел смысла в рекламе – точка. Но Джонсон, по всей видимости, получал от этого удовольствие, и он клялся, что размещенная реклама срабатывает, так что Бог с ним, да и был слишком далеко я от него, чтобы остановить его.

Типичное письмо от Джонсона неизменно заканчивалось плачем, саркастическим или демонстративно откровенным, по поводу того, что я не смог ответить на его предыдущее письмо. А также на то, что предшествовало ему, и. т. д. Затем следовал постскриптум, после которого еще один, а иногда он выстраивал из постскриптумов целую пагоду. И наконец, мольба-ожидание от меня слов ободрения, которых я никогда не посылал. Не было у меня времени на ободряющие слова. Да и не мой это был стиль.

Оглядываюсь назад и задаюсь вопросом, был ли я тогда по-настоящему самим собой или же я подражал Бауэрману, или отцу, или же обоим. Не перенимал ли я их манеру поведения «немногословного человека»? Может, я просто копировал всех, кем я восхищался? В то время я читал все, что попадало мне в руки, о генералах, самураях, сёгунах наряду с биографиями трех моих главных героев – Черчилля, Кеннеди и Толстого. Любви к насилию у меня не было, но меня пленяло умение предводительствовать или же отсутствие такого умения при исключительных обстоятельствах. Война создает наиболее экстремальные условия. Но в бизнесе есть схожие с войной параллели. Кто-то когда-то сказал, что бизнес – это война без пуль, и я был склонен согласиться с таким суждением.

Я не был настолько уникальным. На протяжении всей истории люди смотрели на воина как на образец хемингуэевских кардинальных добродетелей – благоволение в сжатом виде. (Сам Хемингуэй написал «Праздник, который всегда с тобой», любуясь на памятник маршалу Нею, любимому военачальнику в армии Наполеона.) Одним из уроков, которые я извлек из всего своего домашнего чтения о героях, было то, что они были немногословны. Никто из них не был пустобрехом. Никто из них не занимался мелочной опекой подчиненных. Не говорите людям, как делать вещи. Скажите им, что делать, и они удивят вас своей изобретательностью. Поэтому я не отвечал на письма Джонсона и не опекал его. Сказав, что он должен делать, я надеялся, что он удивит меня.

Может быть, молчанием.

К чести Джонсона, несмотря на то, что он страстно желал взаимного общения, отсутствие такого общения не обескураживало парня. Напротив, стимулировало его. Он был мелочно-дотошным, признавая, что я таким не был, и хотя он любил жаловаться (мне, моей сестре, нашим общим друзьям), он видел, что мой стиль руководства предоставляет ему свободу. Чувствуя, что его никто не неволит и он может поступать по собственному разумению, он реагировал с безграничной креативностью и энергией. Работал по семь дней в неделю, продавая и продвигая товар «Блю Риббон», а когда не продавал, то с таким же усердием, как бобр строит плотину, занимался сбором и формированием клиентской базы данных.

На каждого нового клиента заводилась отдельная учетная карточка, и в каждой учетной карточке содержалась персональная информация клиента, размер его обуви и указывались его личные предпочтения. Такая база данных позволяла Джонсону в любое время поддерживать связь со всей его клиентурой и создавать у каждого клиента впечатление, что он на особом счету. Он посылал им поздравительные открытки с Рождеством. Посылал им поздравления после того, как они принимали участие в крупных соревнованиях или марафонах. Когда бы я ни получал письмо от Джонсона, я знал, что оно лишь одно из нескольких дюжин, которые он бросил в тот день в почтовый ящик. У него были многие сотни корреспондентов из числа клиентов, отражавших весь спектр населения, от школьных звезд, отличившихся в беге на стадионе, до восьмидесятилетних энтузиастов бега трусцой по выходным. У многих, кто вытаскивал из своего почтового ящика очередное письмо от Джонсона, возможно, возникал такой же вопрос, как и у меня: «Откуда у этого малого берется время?»

В отличие от меня, однако, большинство клиентов попадали в зависимость от писем Джонсона. Большинство отвечали на них. Они рассказывали ему о своей жизни, своих проблемах, травмах, и Джонсон расточал утешение, сочувствие и советы. Особенно в случае травм. В 1960-е годы мало кто понимал хотя бы что-то в травмах, которые случались у бегунов, или вообще в спортивных травмах, поэтому письма Джонсона часто изобиловали информацией, которую невозможно было получить еще где-либо. Какое-то время, но недолго, я беспокоился по поводу вопросов об ответственности. Я также напрягался из-за того, что, не ровен час, и я получу письмо, извещающее меня о том, что Джонсон арендовал автобус и, сев за руль, везет всех к врачу.

Некоторые клиенты с готовностью вызывались поделиться своим мнением о «Тайгерах», поэтому Джонсон стал компоновать воедино обратную связь с клиентурой, для того чтобы, используя ее, создавать новые эскизы дизайна. Один человек, например, выражал сожаление в связи с тем, что у беговых кроссовок «Тайгер» подошва недостаточно амортизирует. Он хотел бы принять участие в Бостонском марафоне, но не думает, что «Тайгеры» смогут выдержать дистанцию в двадцать шесть миль. Поэтому Джонсон нанял местного сапожника, чтобы тот осуществил операцию по трансплантации – вырезал резиновую подошву из тапочек для душа и закрепил ее на паре беговых кроссовок «Тайгер». Вуаля. Франкенштейновское чудище Джонсона – его модернизированные беговые кроссовки со вставкой промежуточной подошвы по всей ее длине получили амортизацию по технологии космического века. (Сегодня это стандартная технология для всех тренировочных беговых кроссовок.) Состряпанная Джонсоном подошва оказалась настолько динамичной, настолько мягкой, настолько инновационной, что его клиент установил в Бостоне личный рекорд. Джонсон передал мне отчет о результатах и настойчиво попросил меня переслать их производителям кроссовок «Тайгер». Бауэрман буквально за несколько недель до этого попросил меня сделать то же самое с его заметками. «Боже ж ты мой! – подумал я. – Давайте по очереди, свихнувшиеся гении, не все скопом».

Время от времени я делал для себя в уме пометку, чтобы предупредить Джонсона о растущем списке его друзей по переписке. Предусматривалось, что сфера деятельности компании «Блю Риббон» будет ограничена тринадцатью западными штатами, но ее первый штатный сотрудник номер один этим условием не руководствовался. Джонсон обзавелся клиентурой в тридцати семи штатах, включая все Восточное побережье, бывшее ядром страны Мальборо. «Ковбой Мальборо» своей территорией никак не занимался, поэтому операции Джонсона по вторжению казались безвредными. Но мы не хотели насторожить «ковбоя», ткнув его носом в происходящее.

И все же я так и не удосужился поделиться с Джонсоном своими опасениями. Я так ничего и не сказал ему.

В начале лета я решил, что подвальное помещение в родительском доме стало недостаточно большим для того, чтобы продолжать оставаться штаб-квартирой компании «Блю Риббон». А людская была слишком тесной для меня. Я снял двухкомнатную квартиру в центре города, в новой щегольской высотке. Арендная плата составила двести долларов, немного дороговато, но что поделаешь. Я также арендовал несколько предметов первой необходимости – стол, стулья, двуспальную кровать, диван оливкового цвета – и попытался стильно расставить их. Получилось не так, чтобы очень, но мне было все равно, поскольку моей настоящей мебелью были кроссовки. Моя первая холостяцкая берлога была до потолка заполнена упаковками с кроссовками.

Какое-то время я следовал идее не сообщать Джонсону своего нового адреса. Однако сообщил.

Конечно же, мой почтовый ящик стал заполняться письмами. С обратным адресом: п/я 492, Сил Бич, Калифорния 90740. Ни на одно из них я не ответил.

Затем Джонсон написал мне два письма, которые я не мог проигнорировать. В первом он сообщил, что тоже переезжает. Что он разводится с женой. И что планирует остаться в Сил Бич, но хочет снять холостяцкую квартиру.

Несколько дней спустя он написал, что попал в автомобильную аварию.

Случилось это рано утром, где-то к северу от Сан-Бернардино. Он направлялся к месту шоссейного забега, в котором, разумеется, намеревался сам участвовать, а также продавать «Тайгеры». Он заснул за рулем и, как сам описал произошедшее, проснулся в тот момент, когда он сам и его «Фольксваген-жук» 1956 года выпуска летели в перевернутом состоянии в воздухе. Он ударился в разделительное ограждение, его завертело, после чего выбросило из машины перед тем, как она, сделав сальто, полетела вниз на набережную. Когда тело Джонсона наконец перестало кувыркаться, он почувствовал, что лежит на спине, глядя в небо, его ключица и нога раздроблены, а череп пробит.

Череп, как он выразился, на самом деле дал течь.

Хуже того, оказавшись недавно в разводе, у него не было никого, кто бы мог ухаживать за ним во время выздоровления.

Бедняга, покалеченный и брошенный, как бездомный пес, был в одном шаге от того, чтобы стать героем песни в стиле кантри-вестерн.

Но, несмотря на все недавние превратности, Джонсон оставался в хорошем настроении. Он заверял меня в целой серии бодрых писем, что ему удается выполнять все свои обязательства. Он ковылял по своей новой квартире, выполняя заказы, отправляя посылки с кроссовками, без задержки отвечая на все письма клиентов. Один из его друзей приносил ему всю почту, сообщал он, так что волноваться не стоит – почтовый ящик номер 492 по-прежнему задействован на все сто. Завершая свое послание, он добавил, что с учетом предстоящих выплат алиментов, оказания помощи в содержании ребенка, оплаты огромного количества медицинских счетов ему необходимо иметь представление о том, каковы долгосрочные перспективы компании «Блю Риббон». Каким я вижу ее будущее?

Я почти не врал. Возможно, из жалости, возможно, в силу того, что представлял Джонсона одиноким, покинутым, все его тело в гипсе, храбро цеплявшимся за жизнь и боровшимся за то, чтобы сохранить компанию на плаву, я ответил в приподнятом духе. «Блю Риббон», – написал я, – с годами, возможно, превратится в масштабную компанию по реализации спортивных товаров. Возможно, у нас появятся филиалы на Западном побережье. А в один прекрасный день, быть может, и в Японии. Звучит надуманно, – заканчивая свой прогноз, обращался я к Джонсону, – но, похоже, стоит попробовать».

Последняя строчка письма была полностью правдива. Попробовать стоило. Если «Блю Риббон» обанкротится, я останусь без гроша и буду раздавлен. Но какие-то ценные соображения у меня должны остаться, и накопленную житейскую мудрость я смогу использовать в новом бизнесе. Мудрость кажется неосязаемым активом, но все же активом, который оправдывает риск. Начинание собственного бизнеса – это единственное, что заставляет смотреть на все остальные жизненные риски: женитьбу, Вегас, борьбу с аллигатором, как на нечто несомненно возможное и удачное. Но я надеялся, что когда я проиграю, – если проиграю, – то проиграю быстро, чтобы у меня осталось достаточно времени, достаточно лет на реализацию опыта, добытого ценой неимоверных усилий. У меня не очень получалось с постановкой задач, но эта сверкала в моем мозгу ежедневно до тех пор, пока не превратилась в постоянно звучащую внутреннюю мантру: проигрывай быстро.

В конце письма я сказал Джонсону, что, если бы он смог продать к концу июня 1966 года 3250 пар кроссовок «Тайгер», – что, согласно моим подсчетам, было совершенно нереально сделать, – я бы уполномочил его открыть точку розничной торговли, напоминанием о которой он проел мне все нутро. Я даже добавил постскриптум внизу страницы, который, я был уверен, он проглотит как подаренную конфетку. Я напомнил ему, что он продает так много кроссовок и так быстро, что он, возможно, вскоре поставит вопрос о бухгалтере. Надо еще рассмотреть вопросы, связанные с уплатой подоходного налога, добавил я.

Он моментально ответил, с сарказмом благодаря за совет, касающийся налога. Не будет он подавать никакой налоговой декларации, «потому что валовой доход составлял 1209 долларов, в то время как расходы равнялись 1245 долларам». У него нога сломана, сердце разбито, он также сообщил мне, что он также полный банкрот. И подписал: «Прошу подбодрить».

Я не стал.

Каким-то образом Джонсон достиг магической цифры. К концу июня он продал 3250 пар «Тайгеров». И он исцелился. Таким образом, теперь он ожидал от меня выполнения моей части уговора. Перед Днем труда он арендовал небольшое помещение под розничную торговлю на бульваре Пико, строение 3107, в Санта-Монике и открыл наш самый первый магазин.

Вслед за этим он принялся превращать магазин в Мекку, в святая святых занимающихся бегом. Он приобрел самые удобные кресла из всех, какие мог найти и позволить себе по цене (на дворовых распродажах), и устроил для покупателей красивое место, в котором они могли бы потолкаться и поболтать. Он соорудил полки и заполнил их книгами, которые должен прочитать каждый бегун, причем многие из этих книг были первыми изданиями из его собственной библиотеки. Он увешал стены фотографиями бегунов, обутых в кроссовки «Тайгер», и создал запас футболок, на которых по центру на груди, методом шелкографии, было нанесено слово Tiger. Эти футболки он раздавал своим лучшим клиентам. Он также прикрепил кроссовки к черной лакированной стене и сделал подсветку встроенным направленным светом – очень хипово. Очень модно. Во всем мире еще никогда не было такого святилища для любителей бега, такого места, где им не только продавали обувь, но и прославляли их самих и их кроссовки. Джонсон, стремившийся стал культовым лидером бегунов, наконец-то создал свой храм. Службы в нем совершались с понедельника по субботу, с девяти утра до шести вечера.

Когда он впервые написал мне о магазине, я вспомнил храмы и святыни, виденные мною в Азии, и мне не терпелось увидеть, насколько магазин Джонсона походит на них. Но времени просто не хватало. Разрываясь между работой в «Прайс Уотерхаус», пирушками под градусом с Хэйесом, бдениями по ночам и по выходным, когда приходилось заниматься тысячью мелочей, связанных с «Блю Риббон», и четырнадцатью часами военной подготовки как резервист ежемесячно, я чувствовал, что нахожусь при последнем издыхании.

Затем пришло роковое письмо от Джонсона, и у меня не было другого выхода, как только запрыгнуть в самолет.

Клиенты, ставшие друзьями Джонсона по переписке, теперь стали исчисляться сотнями, и один из них, ученик средней школы с Лонг-Айленда, тоже написал Джонсону, случайно раскрыв тревожную новость. Мальчонка сообщал, что его тренер по бегу недавно вел разговор о приобретении кроссовок «Тайгер» из нового источника… у некоего тренера по борьбе то ли из Вэлли-Стрим, то ли из Массапекуа, то ли из Манхассета.

«Ковбой Мальборо» вернулся. Он даже разместил с прицелом на всю страну рекламу в номере журнала «Трэк энд Филд». В то время как Джонсон был занят, браконьерствуя на территории «ковбоя Мальборо», сам «ковбой» занимался браконьерством там, где браконьерствовали мы сами. Джонсон проделал всю эту замечательную подготовительную работу, создал внушительную клиентскую базу, распространил благодаря своему упорству и сырому сарафанному маркетингу информацию о «Тайгерах», а теперь некий «ковбой Мальборо» собирается коршуном налететь на готовенькое и нажиться?

Не уверен, что знаю, почему я запрыгнул в самолет, вылетающий ближайшим рейсом в Лос-Анджелес. Я мог бы позвонить. Возможно, мне, как и клиентам Джонсона, нужно было ощутить чувство общности, даже если речь шла об общности всего двух лиц.

Первое, чем мы занялись, была длительная, изматывающая пробежка по пляжу. Потом мы купили пиццу и принесли ее в квартиру, которая походила на стандартную берлогу разведенного парня, только с более явными признаками. Маленькая, погруженная в темноту, по-спартански неуютная – она напомнила мне некоторые лишенные всяческих излишеств общежития, в которых я останавливался во время своего путешествия вокруг света.

Разумеется, в ней можно было заметить несколько характерных штрихов, явно присущих Джонсону. Например, обувь повсюду. Я думал, что моя квартира была заполнена обувью, но Джонсон фактически жил внутри беговой кроссовки. Кругом и везде, втиснутые в каждый угол и в каждую щель, занимавшие всю свободную поверхность, на вас смотрели кроссовки и только кроссовки, и их количество, казалось, прибывало, причем по большей части они пребывали в несколько раздербаненном состоянии.

Немного укромных уголков, не заваленных кроссовками, были забиты книгами; еще больше книг было на самодельных стеллажах – необструганных досках, уложенных на шлакоблоках. А бульварщину Джонсон не читал. Его книжное собрание состояло в основном из толстых томов по философии, религии, социологии, антропологии, а также классики западной литературы. Я-то думал, что люблю читать; Джонсон был на уровень выше.

Что поразило меня больше всего – это жуткий фиолетовый свет, заливавший все помещение. Его источником был аквариум с соленой водой на семьдесят пять галлонов воды. Расчистив для меня место на диване, Джонсон похлопал ладонью по аквариуму и пояснил. Большинство недавно разведенных парней любит шататься по барам для одиночек, но Джонсон проводил вечера, рыская под пирсом Сил Бич в поисках редких рыб. Ловил он их при помощи приспособления под названием «засасывающее ружье», которым он помахал перед моим носом. Оно смахивало на прототип первого в мире пылесоса. Я спросил, как оно работает. Просто опускаешь сопло на мелководье, ответил он, и засасываешь рыбку в пластиковую трубку, а затем в небольшую камеру. Потом выстреливаешь улов в ведерко и тащишь домой.

Он сумел собрать много самых разнообразных экзотических существ – морских коньков, окуньков-синеглазок «опаловый глаз», – которых он демонстрировал мне с гордостью. Он указал мне на жемчужину своей коллекции – малыша-осьминога, которому он присвоил кличку «Растяжка». «Раз уж заговорили о нем, – добавил Джонсон, – пришло время кормежки».

Он полез в бумажный пакет и вытащил из него живого краба. «Ну, давай, Растяжка», – обратился Джонсон к осьминогу, вертя краба над аквариумом. Осьминожка не дернулась. Джонсон опустил краба, дергающего ножками, на усыпанное песком дно аквариума. По-прежнему никакой реакции от Растяжки. «Он что, умер?» – спросил я. «Смотри», – отвечал Джонсон.

Краб тем временем пританцовывал вправо и влево, паникуя в поисках укрытия. Укрытия, однако, не было. И Растяжка об этом знала. Спустя несколько минут что-то как бы нерешительно выдвинулось из-под брюха Растяжки. То ли антенна, то ли щупальце. Это нечто развернулось в сторону краба и слегка похлопало его по панцирю. «Эй, видал? Растяжка только что впрыснула яд в краба», – пояснил Джонсон с широкой улыбкой, как гордый отец. Мы наблюдали, как краб замедлял свой танец, а потом вообще перестал двигаться. Наблюдали, как Растяжка нежно обхватила краба своей антенной-щупальцем и затащила его в свое логово – ямку, которую она вырыла в песке под большим камнем.

Это было патологически болезненное кукольное представление, мрачная пьеса для театра кабуки, актерами в которой выступили безмозглая жертва и микро-Кракен – было ли это знаком, метафорой для дилеммы, стоящей перед нами? Одно живое существо, пожираемое другим? Это была природа с ее суровыми законами морских глубин, а я не мог отделаться от мысли, не было ли увиденное нами предвозвестником истории о «Блю Риббон» и «ковбое Мальборо».

Остаток вечера мы провели, сидя за кухонным столом Джонсона, раздумывая над письмом его осведомителя из Лонг-Айленда. Он прочитал его вслух, затем я прочитал его про себя, после чего мы обсудили, что же делать.

«Направь стопы свои в Японию», – сказал Джонсон.

«Что?»

«Ты должен поехать туда, – сказал он. – Расскажи им о проделанной нами работе. Требуй свои права. Покончи с этим «ковбоем Мальборо» раз и навсегда. Как только он начнет продавать свои кроссовки, как только он по-настоящему развернется, его будет не остановить. Либо мы проведем прямо сейчас разграничительную линию на песке, либо все будет кончено».

«Я только что вернулся из Японии, – сказал я, – и у меня нет денег на новую поездку. Я влил все свои средства в «Блю Риббон», и у меня не было никакой возможности просить Уоллеса о новом кредите». От этой мысли меня стало подташнивать. Кроме того, у меня не было времени. В «Прайс Уотерхаусе» предоставлялся двухнедельный отпуск раз в год, если вам не требовалось двух недель на военную переподготовку в качестве резервиста, как в моем случае. В этом случае вам предоставлялась одна дополнительная неделя… которую я уже использовал.

Помимо всего прочего, я сообщил Джонсону: «Это бесполезно. Начало отношений «ковбоя Мальборо» с «Оницукой» предшествовали моим».

Не теряя присутствия духа, Джонсон вытащил свою пишущую машинку, ту самую, с помощью которой он пытал меня, и начал печатать проекты заметок, идей, перечней, как базовый материал для будущего манифеста, который мне надо будет передать руководству компании «Оницука». В то время как Растяжка доедала краба, мы жевали пиццу и поглощали пиво, планируя свои действия вплоть до глубокой ночи.

Вернувшись в Орегон на следующий день, я прямиком направился к офис-менеджеру в компании «Прайс Уотерхаус».

«Мне нужно две недели отпуска, – сказал я, – прямо сейчас».

Он поднял глаза от бумаг на своем столе и уставился на меня, и в течение одной адски затянувшейся секунды я подумал, что меня сейчас уволят. Вместо этого он откашлялся и пробормотал нечто… странное. Я не смог разобрать каждое слово, но, похоже, он подумал… судя по моей напористости, расплывчатости моих объяснений… что от меня кто-то забеременел.

Я сделал шаг назад и начал протестовать, но осекся. Пусть он думает что хочет. Лишь бы дал мне требуемое время. Запустив руку в свои редеющие волосы, он наконец вздохнул и сказал: «Ступай. Удачи тебе. Надеюсь, все устроится».

Я включил стоимость авиабилета в сумму платежей с моей кредитной карты. Погашение рассрочки в течение двенадцати месяцев. И в отличие от моей предыдущей поездки в Японию, на этот раз перед вылетом я направил телеграмму. Я сообщил руководителям «Оницуки», что еду к ним и что хочу встретиться с ними. Они телеграфировали ответ: приезжайте.

Но далее в их телеграмме сообщалось, что с Моримото у меня встречи не будет. Он то ли уволен, то ли умер. Теперь у них новый менеджер, говорилось в телеграмме. Зовут его Китами.

Кисикан. По-японски – дежавю. Я опять садился в самолет, вылетающий в Японию. Я вновь сидел с книгой «Как делать бизнес с японцами», подчеркивая и запоминая важные места. Я вновь садился в поезд до Кобе, регистрировался в гостинице «Ньюпорт», мерил шагами свой номер из угла в угол.

В назначенный час я взял такси и поехал в «Оницуку». Я ожидал, что мы направимся в старый конференц-зал, но нет, со времени моего последнего визита они кое-что переделали и обновили. Новый конференц-зал, сказали они. Изящнее, больше, с кожаными креслами вместо прежних, обтянутых тканью, и со значительно бо́льшим по размерам столом. Более впечатляющий, но менее знакомый. Я почувствовал себя дезориентированным, устрашенным. Это было так, будто во время вашей подготовки к выступлению на соревнованиях на стадионе Орегонского университета вам на последней минуте объявили бы, что они перенесены на стадион «Мемориал Колизеум» в Лос-Анджелесе.

В конференц-зал вошел человек и протянул руку. Китами. Его черные ботинки были до блеска начищены, а волосы в равной степени блестели от лака. Черные как смоль, зачесанные прямо назад, ни единой выбившейся пряди. Огромный контраст с Моримото, который всегда выглядел так, будто одевался с завязанными глазами. Я был сбит с толку внешним лоском Китами, но неожиданно он тепло улыбнулся заученной улыбкой и учтиво пригласил меня сесть, расслабиться, рассказать, что меня привело сюда, и в этот момент я отчетливо почувствовал, что, несмотря на его стильный внешний облик, он не был полностью уверен в себе. В конце концов, он был на совершенно новой для себя работе. Он еще не приобрел большого капитала. Это слово молниеносно пронеслось у меня в голове.

Мне также пришло в голову, что я представлял большую ценность для Китами. Я не был большим клиентом, но и маленьким тоже не был. География – это все. Я продавал кроссовки в Америке, на рынке, который был жизненно важным для будущего «Оницуки». Возможно, просто возможно, что Китами пока еще не хотел меня терять. Возможно, он хотел придержать меня до тех пор, пока они не переключились полностью на «ковбоя Мальборо». Я был активом, я делал честь их репутации – на данный момент, что значило, что у меня на руках, возможно, карты получше, чем я думал.

Китами больше говорил по-английски, чем его предшественники, но с более сильным акцентом. Моему слуху потребовалось несколько минут, чтобы к нему приспособиться, пока мы болтали о моем полете, погоде, продажах. Все это время другие директора предприятия продолжали заполнять конференц-зал, присоединяясь к нам за столом. Наконец, Китами откинулся в кресле. «Хай…» – Он подождал. «Г-н Оницука?» – спросил я.

«Г-н Оницука сегодня не сможет присоединиться к нам», – ответил Китами.

Проклятие. Я надеялся на расположение г-на Оницуки ко мне, не говоря уже о его связи с Бауэрманом. Но нет. В одиночестве, без союзников рядом, оказавшись, как в ловушке, в незнакомом конференц-зале, я бросился в бой.

Я сказал Китами и другим директорам, что к данному моменту «Блю Риббон» проделала замечательную работу. Мы реализовали все партии заказанной обуви, создав внушительную клиентскую базу, и ожидаем, что такой солидный рост будет продолжен. В 1966 году было реализовано продукции на сорок четыре тысячи долларов, а по прогнозам на 1967 год реализация может достигнуть восьмидесяти четырех тысяч долларов. Я дал описание нашего нового магазина в Санта-Монике и изложил планы по открытию других торговых точек – нацеливаясь на большое будущее. Затем я поднажал на газ. «Мы бы очень хотели стать эксклюзивным американским дистрибьютором легкоатлетической обуви «Тайгер», – сказал я. – И я полагаю, это будет весьма выгодно для «Тайгера», если мы станем им».

Я даже не упомянул «ковбоя Мальборо».

Я посмотрел на сидевших вокруг стола. Мрачные физиономии. Но ни одного мрачнее Китами. Он заявил буквально в нескольких скупых словах, что это невозможно. Компания «Оницука» хотела бы иметь в лице своего американского дистрибьютора кого-нибудь покрупнее, с более прочной и признанной репутацией, компанию, которая могла бы справиться с нагрузкой. Компанию с филиалами на Восточном побережье.

«Но… но, – пролепетал я, – у «Блю Риббон» есть филиалы на Восточном побережье».

Китами качнулся на кресле: «Да?»

«Да, – сказал я, – мы закрепились на Восточном побережье, Западном побережье и вскоре, возможно, будем иметь филиалы на Среднем Западе. Мы в состоянии быть дистрибьютором на национальном уровне, нет вопросов». Я посмотрел на лица сидящих за столом. Мрачные лица становились менее мрачными.

«Ну, – сказал Китами, – это меняет дело». Он заверил меня, что они внимательно рассмотрят мое предложение. Итак. Хай. Заседание завершилось.

Я вернулся пешком в гостиницу и провел вторую ночь, шагая из угла в угол. Утром я первым делом получил вызов вновь прийти в «Оницуку», где Китами вручил мне эксклюзивные права дистрибьютора в Соединенных Штатах.

Он дал мне контракт на три года. Я старался выглядеть безразличным, подписывая бумаги и размещая заказ на дополнительные пять тысяч пар обуви стоимостью в двадцать тысяч долларов, которых у меня не было. Китами сказал, что вышлет их в мой филиал на Восточном побережье, филиал, которого у меня тоже не было.

Я обещал телеграфировать ему точный адрес.

Во время полета домой я смотрел через окно на облака над Тихим океаном и возвращался в мыслях к тому моменту, когда я сидел на вершине Фудзиямы. Интересно, как бы отнеслась ко мне Сара теперь, после такого поворота. Интересно также, что почувствует «ковбой Мальборо», когда услышит от «Оницуки», что он лузер.

Я засунул подальше свою книжку «Как делать бизнес с японцами». Моя ручная кладь была забита сувенирами. Кимоно маме и сестрам, а также матушке Хэтфильд, небольшой самурайский меч, чтобы повесить его над моим письменным столом. И предмет моей особой гордости – маленький японский телевизор. Трофеи войны, подумал я с улыбкой. Но когда я пролетал где-то над Тихим океаном, вся тяжесть моей «победы» навалилась на меня. Я представил себе выражение лица Уоллеса, когда попрошу его выдать кредит на этот гигантский новый заказ. Если он скажет «нет», когда он скажет «нет», что тогда?

С другой стороны, если он скажет «да», каким образом собираюсь я открыть филиал на Восточном побережье? И как я собираюсь сделать это до того, как прибудет партия обуви? И кого собираюсь я назначить, чтобы руководить филиалом?

Я смотрел на изогнутый дугой пылающий горизонт. Был только один человек на всей планете, в достаточной степени лишенный корней, в достаточной степени энергичный, в достаточной степени обуреваемый энтузиазмом и в достаточной степени сумасшедший, чтобы переехать на Восточное побережье немедленно, без проволочек, и прибыть туда раньше, чем контейнер с кроссовками.

Я спрашивал себя, понравится ли Растяжке Атлантический океан.