Глава II
Оборотень
Морщась от тряски, капрал спросил:
— Зачем тебе малокалиберка?
Голландец нежно провел рукой по вишневому прикладу:
— Пригодится…
Когда он щурился, щеки его, неестественно красные и тугие, выпирали над буйной растительностью, и тогда голова голландца начинала напоминать подкрашенный волосатый кокос.
Капрал понимающе усмехнулся.
Милях в шести от лагеря дорогу нам преградило огромное, опасно нависшее над тропой дерево.
— Оно насквозь прогнило, — сказал Буассар. — Если мы въедем под него, оно рухнет.
Капрал недоверчиво фыркнул, но остановил джип.
Вытянув шеи, мы пытались рассмотреть — что там, в глубине зарослей? Мне даже показалось, что там что-то мерцает в душном темном переплетении бесчисленных ветвей.
— Там что-то есть, — подтвердил немец Шлесс.
Раздвигая стволом автомата ветви, он нырнул в гущу зарослей.
Немец был новичком, ему следовало утверждаться. Он правильно делал, беря на себя инициативу, но на его месте я бы не полез вот так сразу неизвестно куда. Закурив, мы молча ожидали его, прикидывая, с какой силой должна была врубиться в землю дюралевая сигара самолета, если отсветы взрыва, казалось, и сейчас еще разгуливали в душной полутьме джунглей. Впрочем, у тех, которые вверху, все обычно кончается сразу, а вот сержант Андерсон, попавший в капкан, выставленный на тропе каким-то хитроумным симбу, отстреливался от черных почти три часа, отлично зная, что никто ему не поможет. Он тогда попал в самый настоящий капкан, выставленный на крупного зверя, и левая нога, чуть ниже щиколотки, была у него раздроблена.
Наконец мы услышали:
— Капрал! Я нашел негра.
Буассар заржал.
Неожиданной находку Шлесса мы назвать не могли.
Капрал крикнул:
— Убей его!
— Подожди, Шлесс! — Голландец торопливо спрыгнул на землю. — Не торопись! Я покажу тебе, как это делается.
Через минуту мы услышали выстрел, но ни немец, ни голландец на дороге не появились.
Капрал недовольно ткнул меня локтем:
— Поторопи их.
Я бесшумно нырнул в кусты, скользнул под низкими сучьями какого-то необъятного дерева, как канатом перекрученного лианами, и замер.
Во-первых, я увидел негра.
Это был крошечный, очень худой, с рахитично выдающимся вперед животом мальчишка. Он стоял на земле на коленях, спрятав черное лицо в черных ладонях, но, похоже, лицо он прятал вовсе не из страха перед возвышающимся перед ним, как башня, голландцем, а…
Во-вторых, я увидел странное существо, какую-то уродливую гигантскую бородавку, нечто вроде полупрозрачной опухоли или ненормального нароста на поросшем мхами старом пне. Перед этим наростом, под прозрачной слизистой оболочкой которого все время что-то подрагивало, переливалось, слабо фосфоресцировало, и застыл негр. И чисто интуитивно я вдруг понял, что этот маленький черный вовсе не боится ни голландца с малокалиберкой в руке, ни таинственной опухоли…
В-третьих, я нигде не обнаружил следов разбившегося самолета…
Ван Деерт, чем-то сбитый с толку, поднял малокалиберку и почти в упор вогнал пулю в торчащий перед ним нарост.
— Я ведь попал?
Я пожал плечами.
Было бы странно, если бы он промахнулся.
Тогда голландец выстрелил снова.
Когда пуля с малого расстояния попадает в живую ткань, звук получается отчетливый, специфичный. Такой звук ни с чем не перепутаешь. Но сейчас мы ничего такого не услышали.
Присев на корточки, я осмотрелся.
Не страх, не брезгливость, не удивление внушало бугрившееся над пнем странное образование. Я и сейчас не могу точно определить охватившее меня чувство. Я не боялся, нет, но вот некоторая настороженность… Я не испытывал брезгливости, но вот ощущение чужого… Совершенно чужого… И что-то там под полупрозрачной оболочкой действительно происходило: вспыхивали неясно, вновь гасли, расплывались неопределенные радужные пятна… Так море светится за кормой теплохода… Казалось, эта тварь в любой момент, как хамелеон, готова сменить обличье.
Наверное, так же подумал голландец.
— Оборотень, — хмыкнул он.
— Ну и что? — возразил я. — Никогда ничего такого не видел, но, наверное, эту штуку можно выгодно продать.
— С чего ты взял? — заинтересовался голландец. — Кто купит оборотня?
— Ну, не знаю… Какой-нибудь музей… В музеях любят выставлять всякие уродства… — И спросил: — Ты что-нибудь такое уже встречал?
Голландец поджал губы:
— Я всякое встречал.
— Ладно, идем. Я заберу оборотня, а ты кончай с негром.
— С негром? — Голландец спохватился: — Где негр?
Мы переглянулись.
— Сбежал, — усмехнулся я. — Зачем ему ждать того момента, пока ты обратишь на него внимание?
Оборотень, как мы сразу назвали найденное нами существо, оказался совсем не тяжелым. Его вес странным образом не соответствовал его объему. Любое другое существо подобных размеров весило бы гораздо больше, а я свободно нес оборотня к машине, обхватив его всего лишь одной рукой. Так же легко я забросил его за заднее сиденье джипа.
— Мягкий, — ткнув пальцем в оборотня, удивился Буассар.
— Ничего себе мягкий! Я всадил в него три пули, — возразил голландец, — а на нем нет ни царапины. Он что, глотает пули?
— Где Шлесс? — грубо спросил капрал.
Мы переглянулись.
— Буассар, Усташ, ван Деерт, прочесать местность!
Ленивая вялость, одолевавшая нас, мгновенно ушла.
Одному из нас грозила опасность.
Прорываясь сквозь заросли, я крикнул:
— Шлесс!
Чуть в стороне отозвался голландец, чуть дальше француз.
Неожиданно я очутился на небольшой полянке, плотно окруженной стеной леса. По инерции сделав шаг, я ощутил опасность и инстинктивно упал в траву. Автоматная очередь подстригла надо мной листья и, медленно кружась в воздухе, они теперь падали на меня. По характеру стрельбы я понял: стреляющий не остановится, пока не расстреляет всю обойму.
Так и случилось.
Б тот же момент в мое плечо ткнулся подползший голландец.
— Сволочь! — шепнул он. — Этот придурок соберет здесь всех окрестных симбу.
— О ком ты?
— О немце. Ты что, не видишь? Шлесс спятил.
Как ящерица вынырнувший из листвы Буассар негромко позвал:
— Шлесс!
Ответ — если это, правда, был ответ — нас поразил: Шлесс плакал!
Он плакал по-настоящему, навзрыд.
Мы понять не могли, что это с ним, но когда я поднялся, чтобы подойти к немцу, пуля снова ударила в ствол дерева над моей головой.
— Он спятил, — уверенно шепнул мне голландец. — Я видел такое в Индокитае. Там на ребят иногда находило. Когда человек плачет и палит во все, что движется, это к добру не приводит.
Он вынул из-за пояса нож.
— Ты убьешь его? — удивился Буассар.
— Зачем нам сумасшедший?
— Но мы же не знаем, что с ним случилось.
— А зачем нам это знать?
Пока они переругивались, я осторожно скользнул в заросли, перебежал открытое место и, выпрямившись за толстым стволом, туго обвитым цветущими эпифитами, осторожно глянул туда, где по моим расчетам должен был находиться немец.
И увидел его.
Неестественно бледный, будто из него выкачали всю кровь, немец Шлесс сидел, прижавшись спиной к дереву и далеко выбросив перед собой длинные, обутые в солдатские башмаки ноги. Автомат он отбросил и держал в руке, чуть отведенной в сторону, пистолет. Я отчетливо видел, как по его хорошо выбритой щеке (как все немцы, он был аккуратистом) скользнула, упав на распахнутую рубашку, крупная, блеснувшая, как глицерин, слеза. Левой рукой Шлесс неуверенно, как слепой, водил перед глазами.
— Шлесс! — позвал я.
Он выстрелил.
Не целясь.
Тогда я снова позвал:
— Шлесс!
Еще два выстрела, один за другим. Зато теперь я знал, сколько патронов у него осталось.
Так, время от времени окликая немца, я заставил его расстрелять всю обойму.
И тогда, уже не боясь, пересек поляну, присел перед ним на корточки:
— Что с тобой?
Немец невидяще уставился на меня.
Сломав ветку, я помахал ею перед немцем, но он и ветку не видел.
Его зрачки были неестественно расширены, но он ничего не видел — ни ветку, ни меня.
— Он ослеп, — сказал я рейнджерам, окружившим нас.
— Тогда зачем он нам нужен? — угрюмо спросил голландец. — Кто с ним будет возиться?
Скотина, подумал Буассар. Он скотина, этот голландец. От него и пахнет скотиной. Чем еще и пахнуть скотине? Я таким никогда не доверял, я спать не лягу, если в прикрытии стоит такая скотина. При первой опасности он займется спасением собственной шкуры, он на это запрограммирован. Ему плевать на всех. Так уже было.
Он вспомнил Индокитай.
За колючей проволокой лагеря Ти шла перестрелка, у шлагбаума из всех люков дымил подожженный танк. Сержант Лоренс первым заметил снайпера. Заметил его и ван Деерт, но снайпера снял Лоренс. Я долго потом думал, вспомнил француз, зачем Лоренс это сделал? Он не очень меня любил. Но он снял снайпера, на какую-то секунду открывшись, и сам в ответ получил пулю. Он, наверное, считал, что в следующий раз уже я прикрою его. Может, и жаль, что его убили. Я бы его прикрыл.
Прикрытие!
Вот единственное, о чем стоит всерьез заботиться.
Бот единственное, над чем стоит постоянно думать, — прикрытие.
А ван Деерту наплевать. Он не прикрыл немца Шлесса, скотина. Это надо запомнить и не торчать рядом с голландцем. Он не прикроет, если это понадобится. Он плохое прикрытие.
Что ж, подбил итоги Буассар, я свои выводы сделал. Надо держаться поближе к Усташу или к Ящику.
У Буассара отлегло от сердца.
Он уважал себя за правильные выводы. И он умел радоваться удачам.
Глядя на плачущего немца, он еще раз, далеко не впервые за свою долгую, полную неожиданных приключений жизнь, порадовался — удача не обошла его. Он жив, он может рассуждать, у него есть выбор.
И это справедливо, сказал себе Буассар.
Это справедливо, что удача меня пока не обходит.
Это справедливо, что весь в слезах лопочет что-то свое немец Шлесс, а не я.
Это справедливо!..
Когда капрал развернул джип, Буассар ухмыльнулся:
— Может, ты и прав, Усташ. Может, эту тварь у нас купят.
— Что там с немцем? — перебил его капрал.
И резко затормозил.
Немец, Шлесс, дергаясь, хрипя что-то, двумя руками держался за горло. Его лицо на глазах чернело, он задыхался.
И агония не продлилась долго.
— Вытащите его из машины, — приказал капрал. — В джунглях много непонятных болезней. Мы не повезем немца в лагерь.
Только бросив лопаты в джип, мы несколько пришли в себя.
Крошечный холмик, укрытый дерном, вот все что теперь напоминало о недавнем существовании немца Шлесса.
Поняв наше состояние, капрал сплюнул:
— У нас есть время, а тут рядом есть деревушка. Говорят, что черные в ней поддерживают премьер-министра, но все они скрытые симбу. А уж знахари в деревне точно найдутся. Ван Деерт, садись за руль. Я хочу знать, от чего может так неожиданно умереть такой молодой здоровый мужчина, как этот Шлесс? Просто так ничего не бывает. Держись слоновьей тропы.
И спросил:
— Есть у кого-нибудь выпивка?
Буассар, ухмыльнувшись, вытащил из кармана плоскую фляжку.
— Разве я не запрещал брать выпивку на задание? — спросил капрал, делая крупный глоток.
— Случайность, — еще шире ухмыльнулся француз.
Капрал выругался:
— Дерьмовое виски! — И мрачно усмехнулся: — Но глотку продирает.
Часа через полтора джип подкатил к островерхим хижинам, спрятавшимся под банановыми деревьями. Несколько масличных пальм, черных как сажа, поднимались над поляной. Заливаясь отвратительным визгом, под колеса бросились две — три тощих собачонки с оттопыренными, как у гиен, ушами.
— Они все симбу, — выругался капрал.
Вождь деревни, плюгавый человек с сильно выдающейся вперед нижней челюстью и низким и черным, блестящим, как будто он был отлакирован, лбом, встретил нас у порога хижины. На вожде был старый замызганный пиджак без рукавов — символ силы и власти. Б узких глазах пряталась плохо скрываемая неприязнь.
— Джамбо! — приветствовал вождя капрал. — Умер белый. Он встретил в зарослях черного. Мы работаем на Моиза Чомбе и хотим знать, что делал черный в лесу вдали от деревни? Других деревень здесь нет. Это твой черный. Ты вождь, ты знаешь закон — скажи!
Вождь трижды хлопнул в ладони.
На его сигнал из темных, казавшихся необитаемыми хижин выползли на свет божий десятка полтора стариков и старух. Сгорбленные, беззубые, они равнодушно смотрели на нас, не делая никаких попыток заговорить или хоть как-то выразить интерес к нам.
Капрал покачал головой:
— Черный в лесу был молод. Он ждал белого, и белый умер. Мы хотим знать, зачем черный ожидал белого в лесу?
Вождь снова хлопнул в ладони.
К толпе стариков молчаливо присоединились еще пять — шесть человек. Я бы не назвал их очень молодыми, а может, они просто были сильно истощены.
Капрал побагровел.
Повинуясь новому сигналу вождя, из стоящей поодаль хижины выползла на свет тощая, отвратительная, искривленная болезнями и возрастом старуха. Ее лицо, кроме таз, чуть не наглухо закрывала повязка, сплетенная из сухих бледных стеблей. Медленно обведя стариков взглядом, в котором, несмотря на древний возраст, все еще таился некий жадный огонек, старуха на мгновение замерла. Она тут самая живая, невольно подумал я, увидев, как резво схватила старуха длинный гибкий хлыст, видимо вырезанный в кустах совсем недавно — на нем еще не просох сок, мгновенно окрасивший в желтое сморщенный, черный, как уголь, кулачок старухи.
Тягостное чувство охватило собравшихся.
Капрал, отступив на шаг, незаметным жестом поправил заткнутый за пояс пистолет.
Пригнувшись к земле, старуха хищно ударила, хлыстом о землю.
Раз!
И еще раз!
Колючая белая пыль заволокла поляну.
Но старуха не останавливалась.
Трясясь, что-то выкрикивая, она с силой колотила хлыстом по земле, кривлялась, иногда почти падала в ту же пыль. Тонкая сухая рука безостановочно отбивала удары, хотя никто из черных и глазом не моргнул, равнодушно ожидая, чем кончится для них все это действо. Руки и ноги старухи дергались в одном ритме, она уже танцевала, она уже летела над землей, казалось, сейчас она впрямь взлетит! Но она не взлетела, она наконец упала сморщенным лицом в пыль под ноги тощему, испуганно отпрянувшему негру.
Вождь равнодушно смахнул пыль с рукава:
— Возьмите этого человека.
— Ахсанте, — поблагодарил капрал. — Я забираю его.
И подтолкнул негра к джипу:
— Кенда!
Негр уперся.
— Экоки то набакиса лисусу?
До негра дошло.
Он обреченно опустил голову.
— Привяжи негра к дереву, — приказал капрал Ящику, когда мы вернулись в лагерь. — И скажи бабинге, что нам пора жрать. В этом чертовом климате устаешь быстрее, чем кажется.
Подавая обед, бабинга испуганно скашивал глаза на привязанного к дереву негра.
— Ты чем-то недоволен? — спросил капрал.
— Нет, бвана.
— Может, ты хочешь ему помочь? — указал капрал на пленника.
— Нет, бвана.
Сгустились сумерки.
Голландец развел костер.
Поставив джип так, чтобы его фары высвечивали всю поляну, Буассар пристроился на жестком брезенте рядом со мной. Я примерно представлял, что будет дальше.
— Умер белый, — сказал капрал, подойдя к привязанному к дереву пленнику вплотную. — Ты знаешь об этом.
Капрал не спрашивал.
Капрал утверждал.
Он поднимал наш боевой дух, и пленник кивнул безвольно:
— Ндио, бвана.
— Ты подстерег белого в кустах. Ты произнес заклятия. Ты подослал туда мальчишку, обработавшего кусты ядами. Так тебя научили деревенские знахари.
— Нет, бвана! — закричал негр.
По его щеке, подбираясь к моргающему, широко раскрытому глазу, спокойно бежал муравей, но пленник не замечал его.
— Ты хотел дождаться, когда мы уйдем. Тогда ты забрал бы труп белого. Ты ведь всегда так делаешь.
— Нет, бвана.
— Впрочем, ты не похож на знахаря, — заметил капрал, задумчиво раскуривая сигарету. — Может, ты даже говоришь правду. Я, наверное, смог бы тебе поверить. Докажи, что ты говоришь правду. Мы не видели в твоей деревне женщин и девушек. Наверное, вождь прячет женщин и девушек. Скажи, где он их прячет? Я подарю тебе нож и прощу твое колдовство. Где они прячутся? Я говорю о женщинах и девушках. Я хочу помочь тебе. Ты ведь знаешь, где они прячутся?
— Нет, бвана.
Я поморщился.
Кричать так громко не стоило. Капрал стоял прямо перед негром, и никто к их голосам, в общем-то, не прислушивался. Черный вполне мог отвечать не так громко.
Буассар заметил мою гримасу.
— Усташ, — негромко позвал он. — Иди сюда. Есть дело.
В палатке он сразу вытянул из угла вещевой мешок Шлесса:
— Рубашки мои. Не спорь. У меня тот же размер, что у немца.
Я не спорил.
Я взял нож.
Превосходный штурмовой нож крупповской стали.
Денег в мешке нашлось немного. Что-то около трехсот конголезских франков. Мы поделили их поровну.
Из клапана, заботливо обшитого целлофаном, Буассар извлек аккуратно обернутую в пластик бумагу.
— Придурок, — заметил он, имея в виду мертвого немца. — Он таскал с собой договор.
Включив фонарь, он наклонился над бумагой.
— Точно, договор. «Между правительством Демократической Республики Конго, представленным премьер-министром Моизом Чомбе, с одной стороны, и господином Герхардом Ф.Шлессом, с другой стороны, в последующем именуемым как Лицо, связанное Договором, заключается следующее соглашение…»
Француз ухмыльнулся.
Кажется, ему нравился звук его собственного голоса:
— «Статья первая. Лицо, связанное Договором, обязуется нести службу в качестве волонтера. Функции, выполняемые Лицом, связанным Договором, не обязательно должны соответствовать обусловленной выше должности…»
— Это точно, — подтвердил я. — Джек Макферти… Помнишь такого?.. Он охранял в Каланге черных чиновников, а потом ему приказали их же зарезать… Работа Макферти оплачивалась таким же договором.
— «Статья вторая. Настоящий Договор заключается сроком на шесть месяцев и может быть продлен автоматически, если не последует предуведомления о его расторжении, которое должно быть представлено Лицом, связанным Договором, за тридцать дней до истечения настоящего Договора…»
— Бертон, а еще тот француз… Ну, помнишь, который жрал тушенку как крокодил?.. Жадюга и сволочь… Они, кажется, предуведомили о расторжении Договора как раз ровно за месяц, а пристрелили их за неделю до интересующего их дня…
Буассар хмыкнул:
— «Статья третья. Ежемесячный оклад Лица, связанного Договором, выражается в приводимых ниже суммах (в конголезских франках): волонтер — 41 148.57, унтер-офицер — 49928.50, фельдфебель — 66438.25, младший лейтенант — 99 662.60, лейтенант — 105 642.25, капитан — 126 236.04, майор — 148 321.25, подполковник — 177 321.04. Выплата оклада производится ежемесячно и вперед. Ежегодное повышение — три с половиной процента».
— До повышения доживают не все…
Буассар меня не услышал.
— «К основному окладу добавляются надбавки для семейных (в конголезских франках): жена — 9 975.63, жена и один ребенок — 15 964.76, жена и двое детей — 22 343.26, жена и трое детей — 29 518.86, жена и четверо детей — 37 899.89, с прибавлением сверх этого по 8 381.03 конголезских франка за каждого ребенка».
Буассар заржал:
— Если бы я получал надбавку за всех своих детей!
И продолжил:
— «Если Лицо, связанное Договором, не помещено в гостиницу или в правительственный дом для приезжающих, то оно имеет право на квартирные, соответственно своей должности, а также суточные — 938 конголезских франков в день, а так же на ресторанную надбавку — 526 конголезских франков. Если Лицо, связанное Договором, находится в опасной зоне, оно имеет право на ежедневную надбавку за риск в количестве 2 345 конголезских франков…»
— Франки не бронежилет…
Буассар меня опять не услышал:
— «Статья пятая. В случае смерти Лица, связанного Договором, правомочным родственникам жертвы выплачивается 1 000 000 конголезских франков. Эта сумма налогами не облагается и никаким удержаниям не подлежит. В случае ранений, имеющих последствием полную потерю зрения, ампутацию или полную потерю функций обеих рук, обеих ног, или же одной руки, или одной ноги, полную инвалидность, или неизлечимое психическое заболевание, делающее невозможной любую работу, Лицу, связанному Договором, выплачивается 1 000 000 конголезских франков. Эта сумма налогом не облагается и никаким удержаниям не подлежит. Для постоянной частичной инвалидности устанавливается следующее возмещение: в случае полной потери, то есть ампутации, правой руки — 75 %, левой руки — 60 %, правого предплечья — 65 %, левого предплечья — 55 %, правой кисти — 60 %, левой кисти — 50 %, бедра — 60 %, ноги — 50 %, ступни — 40 %, большого пальца правой руки — 20 %…»
Буассар зевнул:
— «Для левши, при условии, что заявление было сделано им до ранения, оценки, установленные для правой руки, автоматически переносятся на левую. За все ранения, следствием которых явилась постоянная или временная инвалидность всех других органов, кроме перечисленных, подлежит возмещение, определяющееся аналогично установленным выше условиям. От имени Демократической Республики Конго — премьер-министр Моиз Чомбе. Лицо, связанное Договором — господин Герхард Ф.Шлесс, волонтер. Семейное положение — холост. Текущий счет в заграничном банке — Солсбери. Нормально пользуется правой рукой».
— Давай договор, — сказал я. — Передам его капралу.
Легионер, подумал я без усмешки, он вроде говяжьей туши, разделанной опытным мясником. И этот мясник всему знает цену. Бирки с ценой нацеплены на каждый орган.
Ладно.
Мы сами приняли условия игры.
Отдав капралу бумаги Шлесса, я подошел к костру.
Негра давно убрали.
Как ни странно, находясь в палатке, я не слышал выстрелов, но выстрелы должны были прозвучать, ибо голландец с самым что ни на есть деловым видом кипятил в котле что-то черное, крутящееся в крутом кипятке. Я не успел спросить, ван Деерт сам подмигнул мне:
— Череп с пулевым отверстием. Американцы с бананов Сикорского платят за такие штуки долларами.
— Так вот зачем тебе малокалиберка.
— А ты думал!
Я отошел.
Вопила в зарослях какая-то птица, ночь затопила землю.
Бан Деерт, как и я, несомненно, хотел умереть в собственной постели.
Голландца не устраивала земля Катанги, его не устраивали ружья времен Ливингстона и Стэнли, не устраивали отравленные стрелы. Чтобы не получить отравленную стрелу в грудь и не лечь в сухую землю Катанги, ему нужны были доллары.
Как и мне.
И ван Деерт был прав.
Пока Моиз Чомбе, черный премьер-министр, научившийся носить европейский пиджак, будет платить нам, мы будем выжимать из него все, ибо Иностранный легион наше последнее прибежище.
