Неделя седьмая. Сушильная комната

В понедельник они все утро прождали парня с фиолетовыми волосами.

За покерным столом быстро завязалась напряженная борьба. Прислушиваясь к болтовне игроков, Кларисса дошивала маме на день рождения сумку – точную копию классической стеганой сумки от Шанель. Темно-синий шелк ассоциировался у нее с полночной грозой.

– Я тоже такую хочу, – сказала Энни. – Ты заказы принимаешь?

– И я! – присоединилась Венди.

Кларисса улыбнулась.

– Вы обе слишком добры, – ответила она, на секунду отрывая глаза от шитья.

– Приставу следует забрать у тебя иголки и ножницы, – заявила Софи, с недовольным видом раскладывая по порядку свои карты. – А охрана на входе вообще не должна была тебя пускать.

– Ну конечно, а то вдруг она своими инструментами Спаркла покалечит? – съязвила Энни. – Собираешься донести на нее?

– Пристав знает, чем она тут занимается! – вмешалась Венди. – Он не возражает. И потом, он был в курсе с самого начала: он видел, как Кларисса зашивала мне юбку.

Роберт сидел очень прямо и внимательно смотрел в свои карты. Он не мог не слышать этот обмен репликами: ведь Кларисса сидела у него за спиной. Мужчины смеялись его шуткам и одобрительно кивали на любое его замечание. «Может, пожарные всегда пользуются такой популярностью?» – подумала она.

Кларисса пыталась убедить себя, что она ошибается: ей показалось, что он все утро избегает ее взгляда; показалось, что он не смотрит в ее сторону и не заговаривает с ней с тех пор, как ушел от нее рано утром в пятницу. Но она не могла игнорировать тот факт, что за все это время ей ни на секунду не удалось заглянуть в его бездонные голубые глаза.

Роберт говорил об актере из какого-то шпионского детектива. «Реальный чувак!» – донеслось до нее. В ответ на очередную шутку раздался особенно громкий взрыв смеха. Кларисса не улыбнулась. Она не видела в этом ничего смешного.

Она уколола палец иголкой. На сумку упала капелька крови.

– Интересно, где он? – тихо спросила она, размышляя об исчезновении юного присяжного. – На него это не похоже. Наверно, что-то случилось.

– Кларисса права, – произнес Роберт, и у нее сжалось сердце.

– Бросить его на ночь в камеру к этим ребятам! – загоготал Грант. – Пусть Спаркла ублажает. Но сначала им займется судья – задаст ему жару в своем кабинете!

Все смеялись, включая Роберта. Ей было не смешно.

В зал суда их привели лишь к полудню.

– Вынужден сообщить, что мистер Макэлви нездоров, – объявил судья с серьезным, торжественным видом. – По закону число присяжных можно сократить до одиннадцати. И даже до девяти, девять – это минимум. Однако на такой поздней стадии я предпочитаю не бросаться присяжными – за исключением тех случаев, когда их отсутствие приводит к длительному простою. Я объявляю перерыв до утра среды. Врачи надеются, что к этому времени мистер Макэлви сможет вернуться к своим обязанностям. В противном случае я сниму с него полномочия присяжного заседателя, и мы продолжим в урезанном составе.

В среду утром все двенадцать присяжных в привычном порядке вошли в зал суда.

У нее немного кружилась голова. «Осталось всего ничего», – думала она, разглядывая затылок Роберта и любуясь его мягкими каштановыми волосами. За правым ухом тоненькой, извилистой дорожкой проступили прозрачные капельки пота. Ей хотелось стоять, зарывшись лицом в его спину, и вдыхать его запах. Она не желала все это терять; не желала покидать это здание и возвращаться в старый, унылый мир, в котором нет Роберта, – мир, в котором она не сможет видеть его каждый день. Впрочем, она не была уверена, что ее новый мир все еще нравится ей после того, как Роберт перестал на нее смотреть.

Она мечтала, чтобы на них опять налетел снежный буран. Чтобы случилось нечто такое, что помешало бы суду и отложило его на неопределенный срок, давая ей возможность побыть с Робертом подольше. Она рассчитывала, что перекрестные допросы обвиняемых продлятся не один день, но они закончились, едва успев начаться: Доулмен, Спаркл и Годфри отказались пройти на свидетельские места.

Она почувствовала в самом низу живота какой-то странный трепет, но это ощущение тут же прошло.

Мистер Морден по очереди обвел взглядом присяжных и приступил к своей заключительной речи.

У нее перед глазами все плыло. Тяжесть в голове не давала сосредоточиться. Впрочем, мистер Морден уже говорил все это раньше, и в тот раз она слушала его очень внимательно. Очнувшись от забытья, она обнаружила, что он уже заканчивает; ее поразило, сколько времени прошло с начала его речи. Она решила, что заболевает.

Мистер Уильямс сел еще до того, как она заметила, что он вообще вставал. Когда со своего места поднялся мистер Белфорд, она снова отключилась. Она была худшим присяжным в мире; возможно ли, что за семь недель все возможности ее мозга оказались исчерпаны?

Мистер Турвиль оказался единственным, кто не наводил на нее сон.

– Мистер Доулмен – не насильник, – говорил он. – Он не похищает людей. Не распространяет наркотики. Он прекрасный семьянин и отличный работник; пока его не арестовали, у него была высокооплачиваемая должность. Он любит свою гражданскую жену – прекрасную молодую женщину. Любит своего маленького сына. Мистер Доулмен виноват только в одном: он не умеет выбирать друзей. Но разве можно отправить его за это в тюрьму? Конечно же нет!

Дрожа от холода, она стояла на платформе и ждала, когда двери откроются и можно будет зайти в вагон. Им оставалось выслушать только мистера Харкера и защитника Спаркла, а затем судья должен был произнести свое напутственное слово. Ей больше нельзя быть такой невнимательной.

Почувствовав на своем плече чью-то руку, она резко обернулась. К ее изумлению, рука принадлежала Роберту, который тут же начал извиняться за то, что напугал ее.

– Поехали ко мне, – вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать. – Ты для меня как наркотик, – добавила она, силясь улыбнуться.

– Ты для меня тоже… – произнес он глухим, низким голосом, которым говорил с ней в постели. – Но сегодня не получится. Я думаю, ты и сама понимаешь: нам уже вот-вот вердикт выносить. На той неделе… мы должны были потерпеть. Я очень рад, что мы этого не сделали, но мы все-таки должны были. Я поступил опрометчиво, я знаю. На самом деле я не такой. Нужно было сказать тебе… Когда все закончится… осталось немного…

Ее лицо наливалось краской. Она понимала, что ему не впервой сообщать плохие известия, причем гораздо более страшные, чем эти: на работе он занимался этим каждый день.

– Если ты вдруг передумаешь… в смысле, раз уже все равно поздно… – Слова вылетали помимо ее воли, хотя она уже поняла, что он не передумает: он решает раз и навсегда и никогда не меняет своего решения – вне зависимости от того, о чем идет речь и насколько это важно. Она знала об этом с самого начала. Ей стало противно от того, что она его умоляла… она не хотела получить его такой ценой.

Раздался щелчок, и двери поезда разблокировались. Желтые огоньки превратились в зеленые. Роберт открыл ей дверь, и Кларисса аккуратно переступила зазор между платформой и вагоном.

Она заставила себя обернуться. Роберт стоял на платформе в нескольких футах от нее.

– До завтра, Роберт, – произнесла она, глядя на него вполоборота. Она снова попыталась улыбнуться, но ее лицо скривилось в какую-то жалкую гримасу. – Мне некогда… нужно кое-что сделать… – добавила она дрожащим голосом.

– Да, конечно. Кларисса… – запнулся он. – Я мог бы…

– Счастливо, – прервала она и быстро прошла в вагон. На этот раз была ее очередь не оглядываться.

Эта кровать перестала быть для нее местом, в котором творились жуткие вещи, и уже не ассоциировалась с теми мерзкими фотографиями: в этой кровати спал Роберт. Кларисса лежала под одеялом, которое не стала стирать, желая сохранить его запах, и думала, что никогда не заснет. Но она все-таки заснула.

Ей снилось пожарное депо. Она была в любимом месте Роберта – в сушильной комнате, которую никогда не видела прежде; в его царстве, где она не имела права находиться. Роберт целовал ее, и она таяла в его объятьях. Потом он схватил ее за запястья, задрал ей руки высоко над головой и отступил, чтобы посмотреть на результат. Она попыталась позвать его, но изо рта не вылетело ни звука. Роберт куда-то исчез.

Сушильная комната тоже исчезла: она превратилась в запретную комнату Синей Бороды, и вместо манекенов Клариссу теперь окружали мертвые женщины. Их головы были завернуты в белые простыни, на месте ртов расплывались кровавые пятна. Они висели на крюках, слегка покачиваясь, словно обдуваемые слабым ветерком. Ей стало нечем дышать. Она хотела повернуть дверную ручку, но не смогла пошевелить рукой. Пыталась закричать, но губы ее не послушались. Кто-то давил на нее, давил на каждый дюйм ее тела. Из желудка поднялась желчь; она проглотила ее, и у нее защипало горло. Ее руки были подняты над головой. Она дернулась, и что-то больно врезалось в ее запястья.

Она открыла глаза. Перед ней было лицо, которое она больше никогда не хотела видеть.

«Он не может здесь быть, он должен быть в тюрьме, детектив Хьюз сказал, что он в тюрьме, это просто кошмарный сон», – судорожно думала она, приказывая себе проснуться.

Она попыталась изогнуться и сбросить его с себя, попыталась ударить его ногой, но он только надавил на нее своим телом еще сильнее, совершенно лишив ее возможности двигаться. Ей стало страшно. Она услышала глухое мычание – голос животного, не человека, – и тем не менее этот звук издавала она.

Зажмурив глаза, она убеждала себя спать дальше, продолжая твердить, что это лишь кошмарный сон: он должен быть в тюрьме, он не мог выйти на свободу, они не могли его выпустить и не предупредить ее!

– Открой глаза! – Он схватил ее за волосы и дернул голову назад. Что-то сдавило ей шею. – Открой глаза, если не хочешь задохнуться, Кларисса!

Она открыла глаза. Давление ослабло.

– Ты ждала меня, правда? Хотела, чтобы я пришел? Ты просто стеснялась сама меня позвать?

Ее сердце колотилось с такой силой, что казалось, вот-вот лопнет. Оно просто не сможет выдержать такой темп; вот сейчас оно вытолкнет кровь в последний раз – и остановится.

Она снова попыталась отпихнуть его. Кожу на запястьях обожгло, словно по ним полоснули бритвой; плечи неестественно вывернулись, и она испугалась, что руки сейчас оторвутся.

Он зарылся лицом ей в живот и, сминая шелковую сорочку, подсунул руки ей под бедра.

– Ты так сладко пахнешь, – шептал он, прижимая ее к себе. – Это ведь для меня, правда? Ты думала обо мне, Кларисса? Представляла, что я собираюсь с тобой сделать?

Он вытер ей щеки одеялом.

– Почему ты плачешь? Ты расстроена?

Кларисса попыталась кивнуть; она едва шевельнула головой, опасаясь, что иначе задохнется.

Он потянулся к ногам кровати. Когда он снова повернулся к ней, в руке у него был нож с клинком в форме наконечника копья. Она услышала собственный стон.

– Думаю, нам стоит побеседовать о том, как ты со мной обращалась. Я обещал наказать тебя, помнишь? – Он положил нож, и она почувствовала, как черепаховая ручка коснулась ее талии. – Красивая сорочка. – Он водил ладонью по бледно-фиолетовому шелку. Сорочка задралась выше бедер; она дергала руками, пытаясь вернуть ее на место. – Ты сшила ее для пожарного? – закричал он, схватив ее за плечи.

Она отрицательно качнула головой, и удавка на шее снова затянулась. Пробежав по ней пальцами, он ослабил нажим.

– Задохнуться очень просто, Кларисса. Не думай, что сможешь так легко и быстро освободиться. – Он подобрал нож. – Он очень острый. – Приподняв подол, он натянул его и медленно повел нож в сторону ее шеи, разрезая сорочку ровно по центру. – Ты боишься? – Она беззвучно плакала, пытаясь вжаться в матрас и отодвинуться подальше от ножа. – Я вижу, что боишься. Это хорошо. Мне это нравится.

Нож замер на уровне груди, нацелившись лезвием ей в подбородок. Она едва дышала: ей казалось, что он проткнет ее, как только ее грудь хоть немного шевельнется.

– Я считал тебя настоящей принцессой. А ты оказалась такой же, как все. Сейчас ты совсем не похожа на принцессу.

Он резко дернул нож вверх, и она закричала, но из ее горла вырвался лишь какой-то мерзкий скрип; этот скрип прекратился только тогда, когда она осознала, что нож ее так и не коснулся.

– Я мог бы раздеть тебя раньше – пока ты спала, надышавшись хлороформа. Но мне хотелось, чтобы ты была в сознании. Вот о чем я мечтал. – Он перерезал одну тоненькую лямку, затем другую.

Он положил нож рядом с ее головой и, раскрыв на груди сорочку, начал выкручивать сосок. У нее снова вырвался полузадушенный крик.

– Как по-твоему, что я чувствовал, глядя на вас? Тебя это не волновало, правда? Ты меня провоцировала, Кларисса. Намеренно провоцировала. – Он сильно тряхнул ее, и она испугалась, что он сломает ей позвоночник. Мозг, казалось, ударился о череп. – Ты еще хуже, чем моя прежняя девушка. Что бы я для тебя ни делал, тебя это не устраивает. Ты прогоняешь меня и находишь другого. Другого женатого – а как же иначе! Бедная миссис пожарная… но тебе на нее наплевать! – В уголках его рта собралась слюна. – Ты ведь трахалась с ним, пока я был в тюрьме? Ты ему уже надоела. После первого же раза.

Его рука нажала у нее между ног.

– Он не знает, что тебе нужно, – произнес он, просовывая пальцы под трусы из того же фиолетового шелка, что и сорочка. Потом стянул с себя рубашку и расстегнул ремень. Она попыталась сжать бедра, но он разрезал трусы ножом и отшвырнул их в сторону, а затем рывком раздвинул ей ноги. – Из-за твоего поведения мне еще труднее себя контролировать!

Она брыкнула его ногой, и он с размаху ударил ее кулаком в живот. Он выбил из нее весь воздух; ее замутило, во рту появился соленый металлический привкус. Она подумала, что сейчас захлебнется собственной рвотой. Он чем-то обвязал ей лодыжки и притянул их к столбикам в спинке кровати. Дергая ногами, она снова и снова пыталась крикнуть «нет», но ей не удавалось выговорить даже это коротенькое слово.

Потом он начал фотографировать. Каждая вспышка отдавалась в глазах резкой болью. Она зажмуривалась, и он принимался трясти ее, требуя, чтобы она открыла глаза и смотрела на него. Наконец он отложил фотоаппарат. А потом лег на нее сверху.

Она дергалась и извивалась, пытаясь выкатиться из-под него. Он сжал кулак и со всей силы ударил ее по голове. Ее череп взорвался; мозг как будто сверлили дрелью. «Огненные ангелы», – подумала она и словно со стороны услышала свой полузадушенный крик.

К ее лицу прикоснулось что-то холодное. Она обязана была понять, что это; она знала, что, пока она не поймет, ей нельзя шевелиться; она должна лежать тихо, как мертвая. И она поняла. Поняла, что это нож, – за сотую долю секунды до того, как он наклонился и разрезал ей щеку.

Она почувствовала, что силы ее покидают. Краем глаза она увидела, как изменилось выражение его лица. Его руки засуетились около ее рта, срывая повязку, которая его закрывала. Потом он разрезал стянувшую ее шею петлю, и она поняла, что жадно ловит ртом воздух, пытаясь заглотить как можно больше. Приподняв ей голову и плечи, он поднес к ее рту стакан воды и приказал пить. Она дрожала; вода стекала по подбородку и капала на грудь, смешиваясь с чем-то красным. Все кругом было красным, и она никак не могла понять почему. Он промокнул ее лицо разрезанной сорочкой.

Секунду он озадаченно смотрел на нее, словно потрясенный результатом своих действий. Его лицо неуверенно вытянулось: казалось, он не понимает, почему все так обернулось. Он потряс головой и поморгал, как человек, у которого ненадолго помутилось в глазах.

Потом он долго мял и щипал ее грудь, присасывался к ней и кусал так больно, что она снова закричала. Прикрыв ей рот ладонью, он приказал ей заткнуться и начал стягивать с себя расстегнутые брюки и плавки; затем лег на нее сверху, схватил за волосы и притянул ее голову к своему лицу, глядя на нее с выражением Аполлона, сдирающего кожу с Марсия, – любовно и мягко, словно он не убийца, а сестра милосердия.

– Ты заставила меня ждать слишком долго, – прошептал он почти нежно и с силой вошел в нее.

Она тихонько плакала, думая о том, что не сможет дотянуться до него и получить его ДНК под ногтями; но, как только он кончит, его ДНК окажется у нее внутри, и, когда ее тело найдут, у них наконец будет доказательство.

– Смотри на меня. Назови меня по имени.

У нее в висках стучали барабаны. Шея налилась свинцом, голову как будто разрывало изнутри. Глаза не открывались до конца; они были мокрые, и она подумала, что это кровь под давлением просочилась сквозь череп.

– Говори!

Она не должна пускать его имя в свою голову, не должна марать об него свой язык: она под защитой, пока не переступила черту.

– Говори! Ты должна делать то, что я скажу!

Она вдруг поняла, что не может вспомнить его имя.

Он снова приказал ей назвать его по имени и сам произнес ту фразу, которую хотел от нее услышать, прибавив в конце свое имя. Она повторила за ним. Слова прозвучали неразборчиво.

– Поцелуй меня! – приказал он.

Она попыталась отвернуться, но малейшее движение головы вызывало дикую боль. Ей казалось, что мозг свободно болтается в черепе. Он впился в нее губами и просунул язык ей в рот. Она хотела укусить его, но не решилась.

– Скажи, что ты меня любишь!

– Я тебя люблю.

– Скажи: «Я люблю тебя, Рэйф».

– Я люблю тебя, Рэйф.

– Расскажи, что я с тобой делаю.

Она не знала, что он хочет услышать.

– Ты делаешь мне больно, – сказала она. Это было единственное, что она смогла придумать, и на этот раз ей не пришлось врать.

– Хорошо. – Он снова вцепился ей в волосы. – А теперь скажи, что ты сейчас кончишь; скажи, что ни один мужчина не доставлял тебе такого удовольствия; скажи, что ты принадлежишь только мне, что ты об этом мечтала.

Она послушно повторяла все слово в слово. Его дыхание участилось, движения стали более резкими. Она напряженно ждала.

Все было кончено. Его тело тяжело обмякло, вдавив ее в матрас. Ей казалось, что у нее ломаются ребра и сминаются легкие. Что в животе, на месте удара кулаком, разверзлась дыра. Так прошло несколько минут.

– Тебе понравилось, я знаю, – сказал он, приподняв голову. – Я почувствовал, как ты кончаешь. Я знаю, как тебя завести, Кларисса. Знаю лучше, чем кто-либо другой.

Между ног было мокро; ей казалось, что кожу разъедает кислота. Грудную клетку сдавило, легкие саднило, не давая дышать. Плечи словно вывернули из суставов, ободранные лодыжки горели, напоминая о том, как яростно она пыталась освободиться. Пальцы рук и кисти онемели, лишенные доступа крови.

Его рука держала кляп. Он был кожаный, в точности как у женщины на обложке журнала. Она снова заплакала, коротко всхлипывая.

– Я буду вести себя тихо, – прохрипела она. Слова с трудом выходили из пересохшего горла.

– Я тебе не верю. Я ведь говорил, что больше никогда тебе не поверю – после того, что ты выкинула тогда в парке. И сейчас ты узнаешь, что мои слова не расходятся с делом. Это последнее, чему я тебя научу.

Она силилась отвернуться и опять пыталась дергать руками, но тело ее не слушалось. Он застегнул кляп.

– Я собираюсь сделать с тобой еще кое-что. И твой рот должен быть закрыт: нам не нужно, чтобы ты своими криками перебудила соседей.

Вытянувшись рядом с ней на постели, он положил ей руку на грудь, придавил ее бедра согнутой ногой и провалился в глубокий сон.

Воздух проходил через ее нос с оглушительным грохотом. Грудь вздымалась и опускалась, вверх-вниз, то набирая воздух, то выпуская. Она испугалась, что разбудит его, но у нее не получалось дышать тише, хотя она старалась изо всех сил.

В ее голове непрерывно звучали одни и те же слова. Пожалуйста, пусть он не просыпается. Пожалуйста, Господи. Пожалуйста, помоги мне. Она повторяла их снова и снова, как волшебное заклинание, как магическую формулу, которая должна была сохранить ей жизнь и принести помощь. Однако вскоре текст изменился, и она не смогла этому помешать. Бога нет. Просто нет, и все. Нет и быть не может. Надежды нет. Лора молилась, но он ее не спас. Он позволил ей перенести нечеловеческие страдания. Позволил ее уничтожить. И позволит уничтожить Клариссу.

Дышать становилось все труднее. Ей показалось, что комната наполнилась дымом, и она сейчас задохнется. Она убеждала себя, что этого не может быть: детектор дыма молчал, а если бы в квартире был пожар, то он обязательно заорал бы. Но она чувствовала, что в воздухе не хватает кислорода. Она знала это. Просто знала, и все. Она умрет и откусит себе язык – как злобная королева, на которую щипцами натянули раскаленные докрасна железные башмаки и заставили танцевать до смерти.

Комната кружилась, и она не могла понять почему. Она изо всех зажмурила глаза, но, когда открыла их, ничего не изменилось: она по-прежнему находилась в центре крутящейся воронки. Все вокруг плыло в каком-то тумане. Взгляд не мог ни за что зацепиться.

Когда она снова открыла глаза, у нее невыносимо болело все тело. Она не могла сказать, что случилось и где она находится, и не совсем понимала, почему она не может пошевелиться. Она не сомневалась в одном: вокруг бушует пожар, и она умрет, если продолжит вдыхать этот едкий, наполненный дымом воздух. Глаза щипало; она вспомнила, как Роберт говорил ей, чтобы она ложилась на пол. Убивает дым, а не огонь, а кислород можно найти только внизу. Нужно скатиться на пол; будь здесь Роберт, он бы сказал ей то же самое. Она попыталась дернуться. Попыталась высвободить руки и ноги. Что-то мешало… что-то придавило ее сверху, не давая пошевелиться. Она подумала, что это может быть потолок: Роберт рассказывал, как однажды на него при пожаре обрушилась крыша. Видимо, потолок рухнул еще раньше, пока комната кружилась. А может, она умерла и лежит в гробу? И на нее давит крышка гроба?

Где-то вдалеке раздавался трезвон. Должно быть, это в церкви звонят на ее похоронах. Почувствовав на груди что-то тяжелое, она открыла глаза и увидела чью-то руку И тут же вспомнила, где она находится и что произошло, узнала эту руку и поняла, что никакого пожара не было. То, что с ней случилось, было чудовищно. Она знала, что он как-то повредил ей голову, из-за чего ее мозг работал с перебоями и она периодически впадает в забытье. Знала, что у нее был тяжелый приступ панической атаки, после которого она потеряла сознание. Она слышала, что, если заснуть с травмой головы, можно умереть. Она ни за что не допустит, чтобы это повторилось. Она будет стараться изо всех сил.

До нее донесся грохот и какой-то металлический скрежет. Рэйф приподнялся и начал ошалело озираться. Потом прислушался, что-то пробормотал себе под нос, коротко выругался и с размаху ударил ее кулаком по голове. Она увидела облако светящихся точек, а затем все вокруг погрузилось во тьму.

Она решила, что ей снится сон. Она смотрела сквозь мерцающий туман и видела Роберта. Наклонившись над ней, он что-то делал с ее лицом. Она открыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Роберт был в ногах кровати; он взял ее за лодыжки и сдвинул ее ноги вместе. Потом потянулся к изголовью, и она увидела, что он держит в руках ее руки и растирает их. Она посмотрела на его прекрасное лицо, которое стало совершенно белым. Почему оно такое белое? Щеки мокрые… это из-за дождя? С них что-то капает… что-то, похожее на слезы. Но этого не может быть: он ведь говорил ей, что никогда не плачет. Или это сказал человек по имени Азарола? Ей показалось, что Роберт что-то шепчет. Почему у него такой странный голос? Почему он звучит так, словно Роберт задыхается? Тут он завернул ее в одеяло и уложил на левый бок. Потом она увидела в его руке телефон; он набрал номер и продиктовал кому-то ее адрес.

Ей нужно было вспомнить что-то очень важное. Она старалась изо всех сил, но у нее не получалось. Вдруг она вспомнила. «Осторожно!» – попыталась выговорить она.

Он ласково зашикал, чтобы она успокоилась. Он снова держал ее пальцы и усиленно растирал их. Пальцы казались неестественно белыми. Они были даже белее его лица.

Она заметила тень в дверном проеме. Она знала, что тень принадлежит мужчине. Проследив за ее взглядом, Роберт вскочил на ноги и бросился ему навстречу, словно хотел увести этого мужчину подальше от нее.

В правой руке у мужчины покачивался нож. Направив лезвие от себя и немного вверх, мужчина сделал шаг в сторону Роберта. Роберт отступил и слегка отклонился назад, но мужчина снова придвинулся и выставил нож перед собой.

Роберт сделал ложный выпад правой. Мужчина выбросил нож вперед, отражая удар; Роберт изогнулся и левой рукой ударил мужчину в правое плечо, а правой вывернул ему запястье, в котором был нож, после чего опять поднял левую руку и предплечьем ударил мужчину в нос. Раздался громкий треск ломающейся кости. Хлынула кровь, и в ту же секунду нож со звоном упал на пол. Мужчина зашатался; он был оглушен и непрерывно моргал. Правый кулак Роберта взлетел к левому виску мужчины, а левый впечатался ему в челюсть. Голова по инерции качнулась вперед; мужчина постоял, шатаясь, словно боксер, получивший нокаут, а затем со страшным грохотом, сотрясая всю комнату, рухнул на бок.

Отбросив нож ногой, Роберт наклонился над лежащим. Мужчина не шевелился – только его грудь неравномерно вздымалась и опускалась. Роберт дважды проверил, что мужчина без сознания, словно тот был бешеной собакой, к которой нельзя поворачиваться спиной. Перегнувшись через его тело, Роберт поднял его безжизненную руку и отпустил, наблюдая, как она падает. Рука глухо стукнулась об пол. Особое внимание он уделил пальцам; казалось, он хотел убедиться, что они абсолютно неподвижны.

Ее щека снова кровоточила. Живот скрутили болезненные спазмы. Отвернувшись от мужчины, Роберт позвал ее и сделал шаг в ее сторону, и она поняла, что стонала. Он отвлекся лишь на секунду – но и этого было достаточно. Она знала, что это ее вина.

Мужчина потянулся назад. Правая рука нырнула под прикроватную тумбочку. Когда она снова появилась, в ней был другой нож, с коротким широким лезвием и массивной черной прорезиненной ручкой. Мужчина сел и вонзил нож Роберту в верхнюю часть бедра.

Роберт закричал и рухнул на колени. Его звериный вопль потряс ее.

Мужчина сплюнул красным. Высморкался. Сопли тоже были красные. Он поднял руку со сверкающим ножом, готовясь нанести последний удар. Нож ринулся вниз; Роберт увернулся, обеими руками схватил мужчину за запястье и резко дернул его на пол. Мужчина упал на спину, и Роберт сел на него сверху, вдавив колено ему в живот.

Другая нога Роберта безжизненно лежала на полу, но он, казалось, этого не замечал. Брюки из светло-коричневого вельвета потемнели от крови. Синий свитер промок; на груди, на спине и под мышками расплылись пятна пота.

Левым кулаком мужчина нанес Роберту удар по лицу и разбил ему губу, но Роберт не шелохнулся и не выпустил его запястье. Он по-прежнему пытался вырвать у мужчины нож, по-прежнему пытался отвести от себя лезвие, и ничто не могло заставить его отступить.

Кровь была повсюду. Кровь капала Роберту на подбородок. Кровь лилась на пол из его ноги. Кровь текла у мужчины из носа; она забрызгала ему подбородок и голую грудь и запачкала Роберту рукав свитера.

Пытаясь вырвать нож, мужчина обхватил кисти Роберта левой ладонью. Каждый старался повернуть нож от себя и вонзить его в противника; лезвие поочередно наклонялось то в одну сторону, то в другую. Единственное преимущество Роберта заключалось в том, что его противник лежал на спине, так что его руке приходилось преодолевать действие силы тяжести, однако этого преимущества было недостаточно. Они были похожи на неуклюжих армрестлеров. Роберт уступал; он терял кровь и все больше слабел. Его лицо посерело, лоб покрылся каплями пота. Он захрипел.

Они не заметили, как она выскользнула из постели и подобрала с пола первый нож, который Роберт отшвырнул ногой в сторону. Держа его за черепаховую ручку, она на трясущихся ногах приблизилась к мужчинам. Она была похожа на новорожденного вампира, впервые поднявшегося из гроба. Кровь текла по внутренней стороне бедер, струилась по лицу и шее, капала ей на грудь и живот. Кровь окрасила ее светлые волосы в темно-красный цвет.

Этот добрый и заботливый полицейский ее обманул. Он наплел ей с три короба и заставил поверить, что она в безопасности, хотя на самом деле ни в какой безопасности она не была. На самом деле безопасностью здесь и не пахло. Все их действия ни к чему не привели; только ей под силу остановить этого человека. Только ей под силу заставить его исчезнуть навсегда, и для этого существует единственный способ. Ничто другое не заставит его отступиться; ничто другое не поможет ей спасти Роберта: еще один удар ножом убьет его. Она точно знала, что нужно делать, и знала, что у нее есть только один шанс.

Однажды она сказала Роберту, что хорошо разбирается в физиологии. Так оно и было: она помешалась на зачатии и родах, и со временем ее страсть вылилась в новое увлечение – строение человеческого тела, хотя впервые она заинтересовалась этим вопросом еще в школе. Все картинки четко отпечатались у нее в мозгу; она прекрасно помнила все фотографии, иллюстрации и схемы с изображением сердца – они всегда казались ей очень красивыми, и она изучала их снова и снова, особенно когда ее отцу сделали шунтирование.

На мужчине не было ничего, кроме плавок. Она видела схемы так ясно, словно те были нарисованы на его груди – слой за слоем, одна поверх другой: в самом низу – сердце и его четыре камеры, над ним – грудная клетка, сверху – кожа. Она видела их, несмотря на барабанную дробь в голове и туман в глазах, и для этого ей даже не пришлось напрягаться. В просвете между двумя ребрами маячил правый желудочек. Над этим желудочком находилась смертельная точка. Она заставила себя сосредоточиться; приказав себе не обращать внимания на искаженное болью лицо Роберта, она мысленно провела линию между сосками и наметила цель чуть в стороне от центра.

Неотрывно глядя в эту точку, она направила в нее нож и всем своим весом бросилась следом. Она упала на колени рядом с его головой; это оказалось удивительно легко – ведь ее тело только и мечтало упасть. В первый момент она почувствовала знакомое сопротивление: такое ощущение возникало, когда она протыкала ножом дыню; затем лезвие провалилось, словно на его пути было не человеческое тело, а фруктовая мякоть, и легко заскользило вглубь. Оно скользило до тех пор, пока рукоятка ножа не уперлась в ребра.

Мужчина захрипел и коротко всхлипнул. Через секунду его губы из бледных стали синими. Изо рта пошли красные пузыри. Она ожидала, что кровь польется рекой, но та лишь медленно проступала по краям раны и собиралась в лужицу вокруг ножа, образуя круг, похожий на десертную тарелку. Руки слушались ее хуже, чем обычно; кроме того, нож нагрелся и стал слишком липким и скользким, поэтому у нее уже не получалось схватить его как следует. Но она знала, что не должна отпускать его, что бы ни произошло. Знала, что не имеет на это права. И продолжала держать его из страха, что план не сработал. На случай, если ошиблась в расчетах или не попала в нужную точку. Она должна была убедиться, что он не воскреснет, что не схватит третий нож и не воткнет его в Роберта, что рана не затянется, а он не вскочит и не погонится за ней. Ей нужно было знать, что нож сделал свое дело.

Его глаза закатились и застыли. Они были открыты, но она понимала, что он ее уже не видит. Наконец-то он больше на нее не смотрит, по-настоящему не смотрит… наконец-то он больше никогда не сможет на нее смотреть.

Роберт обхватил ее руками, и тогда она наконец выпустила нож. Сидя на полу, он потянул ее к себе на колени, а потом отполз вместе с ней подальше от лежащего мужчины, словно тот мог схватить их. Раненая нога волочилась по полу, оставляя за собой кровавую дорожку. Он укачивал Клариссу, как ребенка, и одновременно срывал с себя свитер и заворачивал ее в него. Оба были в крови. Он повторял ее имя, повторял снова и снова, словно призывая ее вернуться из какого-то другого места. Она уплывала в забытье; его голос доносился откуда-то издалека. Его губы продолжали выговаривать ее имя.

В комнате толпились чужие люди, похожие на полицейских и врачей. Мисс Нортон стояла тут же и плакала. Кларисса почувствовала, как ее отрывают от Роберта, и услышала, как они говорят, что ему самому требуется срочная медицинская помощь. Она попыталась крикнуть его имя – она не хотела, чтобы они его у нее забирали, – но изо рта не вылетело ни звука, а потом в голове взорвалась боль, и все вокруг погрузилось во тьму.