Глава 34

Пятница, вечер, я дома, и мы собираемся в театр. Накануне Ирина сообщила мне, что в лексиконе интеллигентных людей присутствует такое слово, как «театр», а словосочетание «мы идем в театр» подразумевает лишь то, что мы с ней завтра идем в театр. И в доказательство протянула мне два билета, которые мы купили месяца за полтора до часа «икс». Я, невзначай нажав на айфоне иконку ежедневника и с облегчением увидев, что вечер свободен, выразил искреннее удовольствие от предвкушения предстоящего похода.

– А в телефон зачем заглядывать? Все забыл, – не унималась самая наблюдательная и проницательная.

– Напротив, хотел тебе показать, что заранее от всего пятницу освободил, – дипломатично отбился я от неожиданного упрека.

Итак, пятница. Наблюдаю за женой, разглядывающей себя в зеркало. В нашем юрмальско-рублевском захолустье, в котором она проводит основное время с редким посещением рижских апартаментов, одеваться особенно некуда. А с учетом Оливии Блэк Шери, использовать можно только то, что не жалко испачкать. Дело в том, что Катька считает всю дюнную зону, окружающую наш дом, зоной своей абсолютной ответственности, и любую собаку, посмевшую в этой зоне появиться, желает разорвать на небольшие кусочки. Небольшие – я так думаю исключительно в связи с ограниченными размерами Катькиной пасти. Она набрасывается на иммигранток с таким остервенением и такой безудержной отвагой, которую мог бы позволить себе в этих обстоятельствах лев. Но этот микроскопический монстр производил на мастиффов и всяких ротвейлеров такое ошеломляющее впечатление, что они на какое-то время замирали в диком недоумении. Этого времени Ирине хватало на то, чтобы схватить монстра из любой грязной лужи на руки и унести от неминуемой гибели. Поэтому она выходила из дома в основном в «не жалко испачкать».

Итак, у зеркала… На Ирине черные туфли на высоком каблуке. На ней черное платье. У них, я имею в виду женщин, оно называется маленькое черное платье. Ворот у платья круглый, он окружает красивую Ирину шею. Еще эту шею обвивает колье из жгута двух видов драгоценных металлов, слегка оттянутое вниз тяжестью увесистого кроваво-красного граната в золотой колыбельке. «Красное и черное, – отметилось в голове, – этот Стендаль меня преследует.

Лицо Ирины испытало на себе бесспорное вмешательство продукции ведущих производителей мировых косметических брендов. Волосы пшеничного цвета, видимо, в первой половине дня побывали в руках Ириного парикмахера. Они спадали двумя потоками вдоль висков, а затем, окружая голову, поднимались к макушке, где были жестко прихвачены автоматом французской заколки ручной работы, усыпанной камнями Swarovski. Подойдя ближе к этому великолепию, я в задумчивости начал:

– Хороша Маша…

Ира прервала известную поговорку:

– …как бы вам этого не хотелось, но ваша, ваша Маша.

Искры из зеленых глаз могли, видимо, нанести урон материалу моего пиджака, купленного несколько лет назад в Лондоне на Пикадилли. Я очень трепетно к нему относился. Бывает, понравится вещь…

«А в чем дело?» – застряло в горле, и мне удалось только кашлянуть. Небывалая агрессия продолжалась:

– Что за Маши? Мотаешься по белу свету, вижу тебя с частотой смены ледниковых периодов. Попрошу Вульфа жучок тебе в телефон воткнуть!

– Лучше беспилотник, – посоветовал я. – Знаешь, сейчас придумали такие – величиной с комара.

Я снова забеспокоился о сохранности сакрального пиджака. Успокаивая, притянул жену за плечико:

– Какие Маши? Нет никаких Маш. Бог миловал. Ты же знаешь, как у Филатова: «Повидал я белый свет, Жозефин и Генриетт, но таких, как ты, красавиц, среди них, Ирина, нет». Ира любила Филатова и в подтверждение этого вложила мне в руку ключи от ее машины. С тем и отправились в Драму. Питерский БДТ привез «Человеческую комедию».

В субботу проснулись поздно. Катька, благороднейшее создание, по неизвестной человечеству причине нас не тревожила. К обеду поехали на рыбный базарчик в рыбацкий поселок, расположенный в двадцати километрах, на побережье, по направлению к Колке. Мы проделывали это путешествие раз в два-три месяца. Брали с собой мыло, уничтожающее рыбный запах, бутылку с водой, и, набрав у приветливых торговок свежих, только что из коптильни, невозможно вкусных стремиги, камбалы, угря, миноги, отъехав недалеко к полянке с деревянными столиками и местом для разведения костра, поедали это все руками, глядя друг на друга безмолвно, как пещерные человеки. Потом мыли руки и уезжали с ощущением, что к рыбе мы сможем притронуться не раньше, чем через год. По дороге что-нибудь вкусненькое покупали и зверю – в уверенности, что она знает о нашем чревоугодии и не простит того, что ее не взяли в компанию.

Около пяти позвонил Андис:

– А не сесть ли вам, господин Коэн, в свою красивую машину и не приехать ли в одно замечательное место у реки?

Через полчаса он встречал меня у стоянки яхт-клуба. Сигарета, зажатая в его проникотиненных зубах, танцевала тарантеллу.

– Ну что, Лев, не вспомнил, кем ты все-таки был в прежней жизни – моряком или рыбой? «Принцессу» пригнали утром, но пока не отмыли после похода через три моря, не беспокоил, а до завтра не дотерпел. Смотри, какая красавица – с такой постоялицей ко мне вся Рига запросится!

«Принцесса» стояла у крайнего причала и на фоне остальных лодок казалась больше, чем помнилась мне в порту Дар-эс-Салама. По ее борту золотыми буквами светилось «SATISFACTION». Лодку пригнали два англоговорящих парня. Представились капитаном и помощником с верфи в Плимуте. Передали все бумаги и пригласили осмотреть яхту.

В салоне с большого застекленного портрета, расположенного на полированной поверхности стола, на меня смотрели два стоящих в обнимку улыбающихся черных бегемота. Под портретом в корзине лежала пара сотен конвертов с письмами и открытками. Англичанин пояснил, что, когда эти господа – он указал на бегемотов – узнали, куда отправится лодка, они попросили передать этот портрет и письма их людей с благодарностью.

Мы поднялись на флайбридж. Капитан предложил прокатиться, но я, поблагодарив его, попросил отвязать яхту и оставить меня одного. Я перевел управление на верхний пост, медленно отошел от причала, давая двигателям набрать температуру, и на малой скорости направился к устью. Море было как стекло, и я дал яхте полный ход. Два 1600-сильных двигателя моментально разогнали ее до максимальных тридцати четырех узлов. Я шел до тех пор, пока берег не превратился в узкую полоску. Винты яхты взрывали воду, оставляя за кормой широкую пенную полосу, но постепенно вода возвращалась в свое первоначальное состояние серо-зеленой глади.

«Сатисфакция» взрывала наш мир, меняя его безвозвратно. «Сатисфакция» высаживала свои десанты в разных точках этого мира – так сажают деревья в пустыне, подводя к каждому из них капельницу. Деревья разбрасывают семена и захватывают новые территории. «Сатисфакция» захватывала пространства, которые сливаясь друг с другом, образовывали единое поле. Белые флажки превращались в зеленые, зеленые становились красными, и территория, огороженная ими, оказывалась токсичной для доминирования волчьих законов в человеческом общежитии.

Впереди было только море, море и горизонт. Море заполняло мою душу своей бесконечностью. Наверное, все-таки я рыба. Рыба, которую Господь поселил на суше. Солнце садилось, высветив мне своей оранжевой дорожкой верное направление. Я развернул лодку и лег на обратный курс.