Книга: Красная комната
Назад: Глава двадцатая На алтаре
Дальше: Глава двадцать вторая Суровые времена

Глава двадцать первая
Человек за бортом

На другое утро Реньельм проснулся в четыре часа: ему почудилось, будто его кто-то позвал. Он сел на постели и прислушался — было тихо. Он поднял шторы — за окном было серое осеннее утро, дождливое и ветреное. Он снова улегся, тщетно пытаясь заснуть. У ветра было так много удивительных голосов. Они жаловались и предостерегали, рычали и стонали. Реньельм попытался думать о чем-нибудь приятном — о своем счастье; потом взял роль и начал читать, но все исчерпывалось фразой «да, мой принц», и он невольно вспомнил слова Фаландера, подумав, что тот был не так уж далек от истины. Реньельм попытался представить себя на сцене в роли Горацио, а Агнес в роли Офелии, но видел в Офелии лишь лицемерную интриганку, по наущению Полония расставлявшую ему сети. Он постарался прогнать этот образ, но вместо Агнес тут же появилась очаровательная мамзель Жакет, которую он недавно видел в городском театре в роли Офелии. Напрасно он пытался выбросить из головы все эти неприятные мысли и образы, они неотступно, словно комары, преследовали его. Изнуренный борьбой, он наконец заснул, но и во сне его мучили те же кошмары, что и наяву, а когда он вырвался из их цепких рук, то проснулся и тут же снова уснул, и снова перед ним возникли те же видения. Часов около девяти он проснулся от собственного крика и вскочил с кровати, словно хотел убежать от злых духов, которые гнались за ним по пятам. Подойдя к зеркалу, он увидел, что глаза у него заплаканные. Он стал торопливо одеваться; натягивая сапоги, он заметил, как по полу пробежал паук. Реньельм обрадовался: как и многие другие, он верил, что пауки приносят счастье; да, он пришел в хорошее расположение духа и сказал себе: если хочешь хорошо спать, накануне вечером не надо есть раков. Он выпил кофе, закурил трубку и сидел, улыбаясь дождю и ветру, как вдруг кто-то постучал в дверь. Реньельм вздрогнул от неожиданности: сам не зная почему, он ужасно боялся сегодня каких бы то ни было известий, но потом вспомнил про паука и спокойно пошел открыть дверь.
Это была служанка Фаландера, которая попросила его непременно прийти к господину Фаландеру ровно в десять часов по крайне важному делу.
И снова Реньельма охватил тот неописуемый страх, который терзал его под утро во сне. Он попытался как-то убить время, остававшееся до назначенного часа. Но все было напрасно. Тогда он оделся и поспешил к Фаландеру, а сердце его уже билось где-то под мышкой левой руки.
В комнате Фаландера было чисто прибрано, а сам он явно приготовился к приему гостей. Он поздоровался с Реньельмом очень приветливо, но вид у него при этом был необычайно озабоченный. Реньельм набросился на него с расспросами, но Фаландер ответил, что ничего не может сказать до десяти часов. Реньельм встревожился и попытался выяснить, не ждет ли его какое-то неприятное известие; Фаландер сказал, что не может быть ничего неприятного, если научиться правильно смотреть на вещи. И объяснил, что многое, что кажется нам невыносимым, легко можно вынести, если только не придавать этому слишком большого значения. Так прошло время до десяти часов.
Но вот кто-то дважды тихо постучал в дверь, которая тотчас же отворилась, и на пороге появилась Агнес. Не глядя на присутствующих, она вынула снаружи ключ, заперла дверь и вошла в комнату. Однако выражение замешательства, когда вместо одного она увидела сразу двоих, оставалось на ее лице всего секунду и перешло в приятное изумление, вызванное присутствием еще и Реньельма. Она скинула дождевик и бросилась к Реньельму; он обнял ее и так крепко прижал к груди, словно тосковал о ней целый год.
— Как долго тебя не было со мной, Агнес!
— Долго? Разве уж так долго?
— Мне кажется, я не видел тебя целую вечность. Ты чудесно выглядишь сегодня; ты хорошо спала?
— По-твоему, я выгляжу лучше, чем обычно?
— По-моему, да. Ты не хочешь поздороваться с Фаландером?
Фаландер спокойно стоял, слушая этот разговор, но лицо его было белым как гипс — казалось, он что-то обдумывает.
— Господи, какой у тебя изможденный вид, — сказала Агнес и, вырвавшись из объятий Реньельма, потянулась к нему движением мягким, как у котенка.
Фаландер не ответил. Агнес посмотрела на него внимательней и, казалось, в один миг все поняла; ее лицо вдруг преобразилось, словно поверхность воды от поднявшегося ветерка, но только на секунду; в следующее мгновение она снова была спокойна; бросив испытующий взгляд на Реньельма, она поняла обстановку и приготовилась к самому худшему.
— Можно узнать, какие важные обстоятельства призвали нас сюда в такую рань? — весело спросила она, хлопнув Фаландера по плечу.
— Конечно можно, — ответил тот так твердо и решительно, что Агнес побледнела, но при этом так тряхнул головой, будто хотел придать своим мыслям иное направление. — Сегодня у меня день рождения, и я хочу угостить вас завтраком.
Агнес, которая чувствовала себя так, словно на нее чуть было не наехал поезд, разразилась громким смехом и обняла Фаландера.
— Но поскольку завтрак заказан на одиннадцать, нам придется немного подождать. Прошу вас, садитесь!
Воцарилась тишина, напряженная тишина.
— Тихий ангел пролетел, — промолвила Агнес.
— Это ты — ангел, — сказал Реньельм, почтительно и нежно целуя ей руку.
У Фаландера был такой вид, будто его только что выбили из седла и он пытается снова взобраться на коня.
— Сегодня утром я видел паука, — сказал Реньельм. — Это предвещает счастье!
— Araign e matin: chagrin, — возразил Фаландер, — так что не очень полагайся на такое счастье.
— А что это значит? — спросила Агнес.
— Увидишь паука утром — жди беды.
— Гм!
Снова воцарилось молчание, беседу теперь заменял дробный стук дождя, хлеставшего по окнам.
— Ночью я читал такую потрясающую книгу, — заговорил Фаландер, — что почти не сомкнул глаз.
— Какую книгу? — спросил Реньельм без особого интереса, так как все еще испытывал беспокойство.
— Она называется «Пьер Клеман»; это обычная история женщины, но написанная так живо и непосредственно, что производит довольно сильное впечатление.
— Можно спросить, что это за обычная история женщины? — сказала Агнес.
— Разумеется, история неверности и вероломства!
— А Пьер Клеман?
— Его, конечно, обманули. Он молодой художник и любит любовницу другого…
— Теперь припоминаю, что когда-то читала этот роман, — сказала Агнес, — и он мне понравился. Кажется, она потом все-таки обручилась с тем, кого действительно любила? Да, так оно и было; однако она поддерживала и старую связь. Тем самым автор хотел показать, что женщина любит по-разному, а мужчина — всегда одинаково. Это очень верно подмечено, не так ли?
— Конечно! Но потом настал день, когда жениху захотелось представить на конкурс свою картину… короче говоря… она отдалась префекту, и счастливый Пьер Клеман смог наконец жениться.
— Этим автор хотел сказать, что женщина способна пожертвовать всем ради любимого человека, тогда как мужчина…
— Гнуснее этого я еще никогда ничего не слышал! — взорвался вдруг Фаландер.
Он встал и подошел к секретеру. Резким движением откинул крышку и достал черную шкатулку.
— Вот возьми, — сказал он, передавая Агнес шкатулку, — убирайся домой и освободи мир от накипи!
— Что здесь такое? — улыбаясь, спросила Агнес, открыла шкатулку и вынула шестиствольный револьвер. — Нет, вы только посмотрите, какая прелестная вещица. Не с ним ли ты играл Карла Моора? Да, кажется, с ним. По-моему, он заряжен!
Она подняла револьвер, прицелилась в печную заслонку и спустила курок.
— А теперь положи его обратно! — сказала она. — Это не игрушка, друзья мои!
Реньельм сидел безмолвный и неподвижный. Он уже все понял, но не мог произнести ни слова; настолько сильна была над ним власть ее волшебных чар, что даже сейчас он не испытывал к ней неприязни. Он сознавал, что в его сердце вонзили нож, но еще не успел почувствовать боли.
Фаландер даже растерялся от такой безмерной наглости, и ему понадобилось время, чтобы прийти в себя: он понял, что задуманная им сцена моральной казни потерпела провал, и он ничего не выиграл от этого спектакля.
— Так мы идем? — спросила Агнес, поправляя перед зеркалом прическу.
Фаландер открыл дверь.
— Иди! — сказал он. — Иди! И будь ты проклята; ты нарушила покой честного человека.
— О чем ты болтаешь? Закрой дверь, здесь не так уж тепло.
— Что ж, придется говорить яснее. Где ты была вчера вечером?
— Ялмар знает, где я была, а тебя это совершенно не касается!
— Тебя не было у тетки — ты ужинала с директором!
— Неправда!
— В девять часов я видел тебя в погребке!
— Ложь! В это время я была дома; можешь спросить у тетиной служанки, которая проводила меня домой!
— Такого я не ожидал даже от тебя!
— Может, все-таки прекратим этот разговор и наконец пойдем? Не надо читать по ночам дурацкие книги, тогда не будешь сумасбродить днем. А теперь одевайтесь!
Реньельму пришлось схватиться за голову, чтобы убедиться, что она все еще находится на своем месте: все у него перед глазами перевернулось и встало вверх ногами. Убедившись, что с его головой все в порядке, он стал судорожно искать какое-нибудь готовое объяснение, проливающее свет на все происшедшее, но так ничего и не нашел.
— А где ты была шестого июля? — спросил Фаландер и посмотрел на нее.
— Что за дурацкие вопросы! Посуди сам, ну как я могу помнить, что произошло три месяца назад?
— Ты была у меня, а Ялмару солгала, что была у своей тетки.
— Не слушай его, — ласково сказала Агнес, подходя к Реньельму. — Он болтает глупости.
В следующее мгновенье Реньельм схватил ее за горло и отбросил к печке, где она и осталась лежать на поленнице дров, молча и неподвижно.
Потом он надел шляпу, однако Фаландеру пришлось помочь ему влезть в пальто, потому что он весь дрожал.
— Пошли, — сказал Реньельм, плюнул на печной кафель и вышел из комнаты.
Фаландер помедлил немного, пощупал у Агнес пульс и быстро последовал за Реньельмом, догнав его уже внизу, в прихожей.
— Я восхищен тобой! — сказал Фаландер Реньельму. — Наглость ее действительно перешла все границы.
— Не оставляй меня, пожалуйста, мы можем провести вместе всего несколько часов; я убегаю отсюда, уезжаю ближайшим поездом домой, чтобы работать и обо всем забыть. Пойдем в погребок, оглушим себя, как ты это называешь.
Они вошли в погребок и заняли отдельный кабинет, попросив избавить их от «маленьких комнат».
Скоро они уже сидели за накрытым столом.
— Я не поседел? — спросил Реньельм, проведя рукой по волосам, влажным и слипшимся.
— Нет, мой друг, это случается далеко не сразу; во всяком случае, я еще не поседел.
— Она не ушиблась?
— Нет!
— И подумать только, что все произошло в той самой комнате!
Реньельм встал из-за стола, сделал несколько шагов, пошатнулся, упал на колени возле дивана, опустив на него голову, и разрыдался, как ребенок, уткнувший голову в колени матери.
Фаландер сел рядом, сжав его голову ладонями. Реньельм почувствовал на шее что-то горячее, словно ее обожгла искра.
— Где же твоя философия, мой друг? — воскликнул Реньельм. — Давай ее сюда! Я тону! Тону! Соломинку! Соломинку! Скорей!
— Бедный, бедный мальчик!
— Я должен ее увидеть! Должен попросить у нее прощения! Я люблю ее! Все равно люблю! Все равно! Она не ушиблась? Господи, как можно жить на свете и быть таким несчастным, как я!
* * *
В три часа дня Реньельм уехал в Стокгольм. Фаландер сам затворил за ним дверь купе и запер ее на крючок.
Назад: Глава двадцатая На алтаре
Дальше: Глава двадцать вторая Суровые времена