2

Спецоперация

Когда стихли последние отголоски взрыва, вид с той точки, где я находился, не изменился ни на йоту. Не считая, разумеется, дымного облака в форме гриба, разраставшегося на фоне утреннего неба.

Внизу, среди тесных улочек, проулков, глинобитных халуп и прочих городских построек не было заметно никакого движения. Даже привычные птичьи трели не нарушали тишину. С недавнего времени я уже знал, что после минометных выстрелов – это самое обычное дело. Как и все прочие местные обитатели, афганские птицы прятались, едва начинался обстрел, и появлялись вновь, только когда все заканчивалось. Должно было пройти какое-то время, пока они не займут привычные места на ветках деревьев, сиротливо торчавших к северу от нашей базы, окруженной глинобитными стенами. Базы, которая на время стала домом для меня и еще тридцати пяти морских пехотинцев нашей роты.

Всего две недели назад мы прибыли в небольшой торговый городишко под названием Наузад. И за весь этот недолгий срок талибы ни единого дня не оставляли нас в покое.

Чаще всего минометный обстрел начинался с утра или примерно за полчаса до заката. Талибы не были идиотами, они понимали, что в темное время суток мы без труда вычислим их позиции по вспышкам дульного пламени. Поэтому ночами они только перемещались по окрестностям, меняя местоположение.

Самым безопасным для них был лесистый участок, окрещенный нами Центральным Талибаном и расположенный на другой стороне вади – речного русла, пересыхавшего в сухой сезон и наполнявшегося водой только после дождей. В обычное время местные использовали вади как проезжую дорогу, и мы, понятное дело, тут же его окрестили Талибской магистралью. По слухам, в свое время зачистить этот лес и призвать местных моджахедов к порядку не удалось даже советской армии, и если слухи были правдивы, это не внушало мне особого оптимизма.

Когда развеялись остатки дыма после минометного выстрела, я внимательно изучил дальние окрестности через прицельное устройство своего оружия, но не заметил никаких шевелений, которые могли бы выдать позиции плохих парней.

На первый взгляд, Наузад выглядел точной копией декораций из монти-пайтоновской «Жизни Брайана». Тут ничего не менялось за сотни лет. Не было электричества, отсутствовали элементарные удобства. Вездесущая пыль лезла в рот и нос, липла ко всем нашим вещам. Запах человеческих отходов был нестерпимым, особенно в жаркие дни, которые стояли здесь до самого прихода зимы.

При этом надо сказать, окрестный пейзаж был потрясающе красивым.

К югу до бесконечности простиралась афганская пустыня, голая и необитаемая, если не считать бродячих козопасов, каким-то образом ухитрявшихся выживать в этих суровых краях. А в пяти-шести километрах к западу, северу и востоку от города начинались горы, вздымавшиеся посреди пустошей. На севере высился острый пик Нарум-Кук, от которого отходили две гряды к западу и востоку, а вдалеке за ними высились бесконечные отроги гор Заркух-Маздурак.

На многие мили нигде, кроме предгорий, не было видно никаких следов зелени. Зато окрестности Талибской магистрали, тянувшейся на северо-восток, густо поросли деревьями и невысоким, зато очень жизнестойким кустарником. Растительность здесь выживала только благодаря зимним дождям, которые разражались совершенно непредсказуемо, заполняя глубокие вади водой. Как нам уже стало ясно, в городе постоянно шли бои, самые ожесточенные с тех пор, как силы коалиции отстранили талибов от власти. Наузад, расположенный в начале долины Сангин, был транзитной остановкой для талибов, направлявшихся на запад, к двум другим крупным стратегическим точкам: дамбе Каджаки и торговому городу Сангин, которым тоже – как и нам – изрядно доставалось по ходу. Подозреваю, что нападавшие использовали нас, как тренировочную мишень на пути к основным целям.

Все дороги, ведущие в город, были одинаково небезопасны, поэтому в Наузад нас перебрасывали по воздуху, и это была довольно масштабная операция. Армейское подразделение, которое мы прибыли сменить, обороняло от талибов этот изолированный блокпост свыше ста дней. Они прибыли сюда, свято веря, как и все прочие, что политики говорят правду, и в ходе трехлетней миротворческой миссии в Афганистане им вообще не придется стрелять. Когда они покидали Афганистан, в общей сложности ими было выпущено примерно 87000 патронов – и все это без какого-либо положительного результата, если смотреть со стратегической точки зрения. Талибы потеряли убитыми свыше двухсот пятидесяти человек, но они все еще были здесь и делали все возможное, чтобы помешать Международным силам содействия безопасности навести порядок в стране и начать ее восстанавливать. Я очень надеялся, что у нас все будет иначе. Хотелось верить, что мы справимся хоть немного лучше.

– Интересно, они уже закончили развлекаться? Только я позавтракать собрался. Вот гады, – пробормотал себе под нос Хатч, один из самых опытных моих капралов, ни на секунду при этом не отрываясь от прицела пулемета, установленного на мешках с песком.

И точно, оглянувшись, я увидел, что все нижние мешки щедро заляпаны фасолью с беконом. Завтрак Хатча приземлился там же, где и он сам, когда начался обстрел.

– Надеюсь, что это все, – отозвался я, – хотя кто их знает. Обычно вроде стреляют по три раза, а сейчас было только два.

Хатч ничего не сказал.

– И вообще, тебе похудеть на пару фунтов – самое то. Так что скажи им спасибо.

Дома, в Плимуте, Хатч был одним из тех, кто посещал спортзал для того, чтобы поддерживать физическую форму, а не чтобы ее набрать. У него была жена и дети, более жизнерадостного молодого капрала я не мог бы себе и представить. Хотя, подозреваю, его жена была бы счастливее, если бы он избрал какой-то иной жизненный путь.

Я по-прежнему осматривал заросли, но никаких следов стрелявших не было и в помине. Где же эти черти прячутся? Вскоре я получил ответ на этот вопрос.

– Холм всем постам – атака! – выкрикнул голос у меня в наушниках. Это означало, что ребята с пункта наблюдения на холме, который возвышался над городом, заметили вдалеке демаскирующее облачко дыма.

– Всем пригнуться, началось! – проорал я так, чтобы меня слышала вся база. Парни, которые не были на дежурстве, собрались посмотреть, что происходит. – По нам ведут огонь. В укрытие, живо!

Они посмотрели на меня с угрюмой обреченностью, потом развернулись и разбежались обратно по камерам. Когда-то на месте нашей базы располагался полицейский участок, и более безопасного места, чем помещения для заключенных, тут не было.

Медленно нарастающий вой приближающегося снаряда – это хорошо звучит только в кино, но сейчас мне было адски страшно. Никогда не знаешь, куда ударит, это всегда лотерея.

К счастью для нас, на сей раз стрелявшие не отличались особой меткостью.

Я услышал взрыв далеко позади, за пределами нашей базы, и огляделся, оценивая урон, нанесенный этому некогда цветущему городу. Впрочем, даже если попадание пришлось в жилой дом, это уже никому не могло повредить. На расстоянии двухсот метров от нашей базы никто не селился, это было слишком опасно. Ближайшие здания вдоль дороги, которая вела к рынку, давно превратились в развалины. На месте дверных проемов и торговых витрин виднелись лишь покореженные куски металла и дерева, внутри все давно было разграблено.

В северных районах города до сих пор жили люди, но мы пока не отправляли патрули с базы так далеко и понятия не имели, сколько их там. С учетом разрухи, принесенной непрекращающимися боями, обитатели юга сделали самый разумный выбор из всех возможных: упаковали свои пожитки и уехали из города в надежде, что все это когда-нибудь закончится.

Их решение выглядело еще более разумным теперь, когда наши ребята с холма открыли огонь из тяжелых пулеметов по тому месту, где засели минометчики. Одного предательского дымового облачка, очевидно, оказалось достаточно, чтобы они засекли точное место, откуда по нам велась стрельба.

За выстрелами пулемета 50-го калибра нам было почти ничего не слышно.

– Похоже, мы опять пропустим завтрак, толстяк! – проорал я Хатчу, перекрикивая шум.

Он обернулся ко мне с горящими глазами, показал неприличный жест и тут же вновь приник к прицелу.

Месяц назад из Великобритании мы прилетели прямиком в Кэмп Бастион, основную военную базу британских вооруженных сил в Афганистане. Этот огромный лагерь был назван в честь первого британского солдата, погибшего в ходе конфликта. Он располагался посреди пустыни в провинции Гильменд, и вокруг на многие мили не было ровным счетом ничего. К базе даже не вела асфальтированная дорога, и только пыльные колеи расчерчивали бездорожье.

Бастион являлся самым крупным палаточным лагерем своего типа. Что особенно впечатляет, он был возведен инженерными войсками в 2006 году всего за три месяца. Сейчас это место стало домом для четырех с лишним тысяч британских военнослужащих.

Большую часть лагеря составляли бесконечные ряды совершенно одинаковых палаток с крытыми проходами между ними. Попытка отыскать магазинчик военно-торговой службы экспедиционных войск, где продавалась газировка в банках и шоколадные батончики, было испытанием не для слабых духом. Кстати, а вот зачем там продавались очки для плавания, с учетом того, что на тысячу миль вокруг не было и намека на бассейн, так и осталось для меня загадкой.

Жара свыше ста градусов по Фаренгейту (38 °C) для этих мест не была редкостью, афганское солнце в середине дня палило безжалостно. Цитируя Робби Уильямса из фильма «Доброе утро, Вьетнам», я бы сказал, что было «жарко, чертовски жарко, да просто жарко, как в печке». Стоило прогуляться по Бастиону в рубашке, и подмышки уже были мокры от пота, так что я боялся даже вообразить, каково будет бегать по пустыне в полной выкладке. Ладно, сказал я себе, по крайней мере, можно не беспокоиться, что я тут растолстею.

Помимо жары, больше всего в Афганистане нам поначалу досаждала пыль: она была повсюду, в буквальном смысле повсюду. Она проникала в спальники, липла к рукам, забиралась под ногти, проникала в еду, питье и, что особенно неприятно, под шлемы.

За те несколько дней, что мы провели в Бастионе, пыль стала главным раздражителем в повседневной жизни. Мне не пришлось говорить своим парням, чтобы они не забывали чистить оружие ежедневно, они делали это без напоминания. Но стоило высунуться из палаток наружу, вся работа шла насмарку. За считаные секунды ветерок наносил на очищенный металл тончайший слой пыли, который налипал на ружейное масло, превращаясь в суперклей.

Еще хуже стало, когда мы начали выбираться на открытую местность для тренировок. Облака пыли неслись к нам по пустыне, набирая скорость, как чудовищные приливные волны. По возвращении в лагерь мы все, как один, напоминали посетителей салона красоты с грязевыми масками на лицах, вот только здесь за это удовольствие не надо было платить косметологу. Единственное, куда пыль не пробиралась, были защитные очки.

За все это время у нас выдался лишь один свободный вечер, и я провел его, любуясь закатом с крыши одного из наблюдательных постов по периметру лагеря. Погруженный в свои мысли, я отследил взглядом подлетавший к базе боевой вертолет СН47, который заходил с востока, а затем, сделав разворот прямо на фоне заходящего солнца, направился прямиком к посадочной площадке рядом с полевым госпиталем, минуя основной аэродром. Это означало, что привезли раненых. Сцена была прямо как из военных фильмов, которые я любил смотреть в детстве.

Если кто из нас и надеялся поначалу на то, что в Кэмп Бастионе удастся удобно устроиться, этим мечтам вскоре пришел конец. Из шести месяцев, которые нам предстояло провести в Афганистане, на палаточный городок отводилось от силы четыре недели. Все остальное время нас ожидал «настоящий Афганистан», а это уже совсем другое место.

Нам дали всего пару дней на акклиматизацию, а потом перебросили в маленький торговый городок под названием Гиришк, где надежды на сравнительно мирную командировку развеялись как дым. Первый же патруль вступил в перестрелку с талибами.

Через старые кварталы Гиришка мы прошли для встречи с национальной полицией Афганистана (НПА), стоявшей на охране большой дамбы, возведенной китайцами. Это был важный стратегический объект в регионе. В какой-то момент, когда мы говорили с полицейскими, они указали нам на группу людей, видневшихся на холме по соседству. Они сказали нам, что это талибы, но вмешиваться мы не могли, поэтому стрелять никто не стал. Однако, когда мы направились через город обратно, талибы принялись палить из минометов и из стрелкового оружия как по нам, так и по афганцам. Нам ничего не оставалось, кроме как вступить в бой. Пара ракет, выпущенных с истребителя «Харриер», который был вызван нам в помощь, положили бою конец. Для многих из нас момент отрезвления наступил именно тогда: мы осознали, что тренировки подошли к концу, и мы действительно находимся в боевой ситуации.

Мы патрулировали окрестности дамбы две недели, после чего нас отправили обратно в Бастион для подготовки к переброске в Наузад, где нам предстояло провести по меньшей мере два месяца. Утверждалось, что здесь безопасно. Именно на этой «безопасной» базе я сейчас и наблюдал из-за мешков с песком – не прилетит ли в нас очередной реактивный снаряд.

Я как раз собирался пообедать безвкусными пайковыми сухарями и загадочно пахнущей массой из консервной банки с этикеткой «мясной фарш», когда пришел вызов по рации. Меня ожидали в комнате совещаний, где мы обустроили свой штаб. Поскольку за последние пару дней мой обед ничем не отличался от сегодняшнего, я был рад поводу засунуть сухари обратно в зеленую упаковку. Трусцой добежав до штаба, я просунул голову в дверь.

– Звали, босс? – Оглядевшись, я обнаружил в комнате четырех человек. Для тесного помещения даже этого было слишком много.

Как выяснилось, босс – он же командир нашего подразделения – оживленно переговаривался с кем-то по рации.

Связист махнул мне рукой, я помахал в ответ. За это время босс закончил говорить.

– Сдается мне, сержант, это по вашей части. С холма сообщили, что НПАшники вышли за ворота. Во-первых, я им не давал на это разрешения, а во-вторых, они третируют какую-то псину. – Он знал о моей любви к собакам, поскольку сам неоднократно перешагивал через Физз по пути в спортзал, на нашей базе в Плимуте. – В общем, разберитесь, в чем дело, верните их обратно, и все это подипломатичнее как-нибудь.

– Нет проблем, босс, уже иду.

Я торопливо нацепил на себя амуницию, поскольку без полной защиты наружу выходить запрещалось, даже ненадолго, и поскольку в одиночку я пойти не мог, то помимо Хатча прихватил еще Дэйва – второго нашего бывалого капрала.

Дэйв дослужился до этого звания как раз перед отправкой в Афганистан, после окончания командных курсов для младшего состава. Он обожал свою работу. И самое приятное – по крайней мере, по его словам, – было оттрубить весь день на службе, а потом отправиться по барам развлекаться с красотками. Правда, другие парни утверждали, что навыки флирта у Дэйва оставляют желать лучшего. Из наших разговоров я знал, что Дэйв, как и я, вырос среди собак и очень их любит.

Пока мы собирались, я в двух словах описал ситуацию, после чего мы направились к западным воротам. В левом ухе у меня теперь был вставлен наушник, и я мог слушать встревоженные переговоры между дозорным с холма и дежурным в главном здании.

– База, это Холм. Парни говорят, что местные скоро умучают псину до смерти. Что нам делать? Прием.

– Холм, говорит База. Ничего не предпринимайте, 2 °C уже выдвинулся в этом направлении, следите за ним.

2 °C – произносится как «два нуля чарли» – был мой позывной.

– Холм – Базе. Вас понял. Надеюсь, он им врежет как следует. Конец связи.

Я предупредил Хатча и Дэйва, что холм бдит, но на выходе с базы мы все равно прикрывали друг друга максимально тщательно. Хатч опустился на одно колено за глинобитной стеной на углу проулка, который вел к воротам, а мы с Дэйвом сделали стремительную перебежку по открытой местности. Затем Дэйв залег в самой удобной позиции для стрельбы, Хатч нас нагнал, и с ним вместе мы переместились на новую точку.

За два квартала было слышно, как где-то впереди лает очень обозленный пес.

Никакого плана действий у меня не было.

Местная полиция была призвана правительством Карзая вернуть Афганистан к стабильности, но, скажем прямо, они получали сущие гроши и минимум подготовки. К тому же у местных жителей они не пользовались особой любовью. Защиты ради, полицейские прятались у нас на базе, что вызывало недовольство горожан. Мы постоянно слышали жалобы на то, что полиция вымогает у местных еду и деньги, но до сих пор не получили этому доказательств.

Пока мы продвигались вперед, я думал о том, что нужно вести себя по возможности профессионально. В конце концов, мы прибыли сюда спасать афганский народ, а не афганских собак. Надо было действовать хладнокровно и уравновешенно. Я не мог себе позволить ссориться с полицией, ведь они, по крайней мере на словах, были нашими союзниками. Но жестокостей по отношению к животным я терпеть тоже не собирался. Особенно когда большая пушка в руках.

Мы продвигались по улице осторожно, не выходя на середину, прижимаясь к стенам домов, и наконец оказались на расчищенной площадке. Хатч занял позицию для прикрытия. Я продолжил идти вперед, Дэйв пристроился рядом. Это еще одна важная вещь, которой мы научились в Афганистане, не столько даже военная тактика, сколько политика. Рядом с главным всегда должен идти телохранитель, это показатель уверенности и силы.

В двадцати шагах от нас, посреди небольшой площади стоял белый пикап. На крыше восседал командир подразделения НПА в длинном, просторном оливково-зеленом балахоне. Его помощник стоял в грузовичке с гранатометом на плече. Когда я появился в их поле зрения, они безучастно уставились на меня.

Вскоре я увидел, из-за чего стоит такой гвалт. Прямо перед пикапом двое полицейских помоложе тянули в разные стороны самого крупного пса, какого я видел в своей жизни. Этот серо-белый здоровяк в холке достигал не меньше четырех футов, у него была башка, как у медведя гризли, и зубы под стать. Он рычал, всем своим видом показывая: «Кто первым сунется – разорву».

Я сразу заметил, что у пса были отрезаны уши. О таком мне доводилось читать и раньше. Это означало, что пес принимал участие в собачьих боях – одном из самых популярных развлечений в Афганистане.

Перед тем как нас сюда направили, я нагуглил по Сети все, что мог, о местных обычаях и культуре. Собачьи бои оказались одной из самых неприятных деталей. Этой традиции было много веков от роду, она была очень распространена среди афганских родовых кланов. Владелец боевого пса мог рассчитывать на неплохие деньги и уважение окружающих.

Картинки, найденные в Интернете, удовольствия не доставляли. Ни один нормальный владелец собаки с таким бы иметь дела не стал. Собак крупных пород стравливали друг с другом, не оставляя иного выбора, кроме ожесточенной кровавой схватки – до победы или, нередко, до смерти. Уши и хвосты собакам отрезали ножом без какой-либо анестезии, чтобы в драке их не могли повредить и бой длился дольше. Собак в Афганистане было много, и никто о них не заботился. Хотя, будем справедливы, и человеческая жизнь ценилась здесь ненамного выше.

Ирония ситуации состояла в том, что, когда к власти пришли талибы, они запретили обучение во всех формах, но также запретили и собачьи бои, поскольку сочли их противоречащими исламу. Когда в 2001 году силы Коалиции отстранили «Талибан» от власти в Кабуле, правительству не было никакого дела до этого кровавого развлечения, и поединки стали проводиться вновь. Шаг вперед, два шага назад.

Я наблюдал за псом, над которым продолжали издеваться полицейские: было очевидно, что он держится из последних сил. Особенно меня потрясли отрезанные уши. Я и до того был готов на все, чтобы освободить собаку, а теперь решимости только прибавилось.

Молоденький полицейский с трудом удерживал пса, который вырывался и сопротивлялся, как бык на родео. Они смастерили из витой проволоки некое подобие поводка и обмотали им собаку за шею и задние лапы. Это означало, что ни назад, ни вперед пес двигаться не мог, и чем сильнее он вырывался, тем туже запутывался в проволочных петлях. Понятно, что от этого он злился еще сильнее.

Я не знал, что делать, если пес все-таки вырвется на свободу. Навряд ли он понял бы, что я хочу ему помочь, и поэтому я осторожно сделал шаг назад.

– Салям алейкум, – поздоровался я с командиром. Нас учили на курсах перед отправкой сюда, что в любой ситуации вежливо будет сперва поздороваться со старшим.

Он это явно оценил, ответил на мое приветствие положенным образом, затем кивнул своему младшему сотруднику – единственному среди них, кто хоть немного говорил по-английски.

– Зачем вы пришли? – спросил он, поигрывая пальцами на спусковом крючке автомата Калашникова. Никому из моих парней никогда и в голову не пришло бы вести себя таким образом. Вообще, автомат смотрелся для него слишком большим, он вряд ли даже стрелять умел толком, но жизнь в этих краях была совсем другой, чем та, к которой мы привыкли.

– Переведи командиру, что вы должны вернуться на базу, – сказал я. – Вы вышли с базы без разрешения. Наши ребята на холме вас чуть не спутали с талибами.

Тут я слегка приврал эффекта ради, но решил, что могу себе это позволить для упрощения ситуации. Молоденький полицейский обратился к старшему на пушту, они перебросились парой фраз, а затем переводчик объяснил, что командир хотел бы через пару недель в Лашкар-Гаре поучаствовать в местном чемпионате по собачьим боям.

– Он хочет выставить эту собаку. – Он кивнул на здоровенного пса, которого наше присутствие рядом явно раздражало еще сильнее.

Ясно. Значит, простых решений ожидать не приходилось.

– А где командир эти пару недель собирается держать пса? – поинтересовался я.

Пока переводчик обращался с этим к своему боссу, я думал о том, что мы сейчас стоим на слишком открытом, опасном месте. С Талибской магистрали все наши движения наверняка отлично просматривались. Словно для того, чтобы напомнить мне о потенциальной опасности, парни на холме по рации передавали информацию обо всех наших действиях в штаб базы. Скорее всего, мой шеф сейчас это слушал.

– Вернитесь на базу, 2 °C, – скомандовали мне по рации.

Я посмотрел на Хатча, и тот, вздернув брови, покосился на меня в ответ. Затем он мотнул головой в сторону перелеска и Талибской магистрали. Я понял, что он имеет в виду, и решил, что пора немного ускорить события.

– Скажи командиру, что наш босс не разрешит держать такую собаку у нас на базе, – заявил я пацану. – Но я знаю, где можно ее держать.

Было очевидно, что пес настроен к людям не слишком дружелюбно, исходя из прошлого опыта, и я не хотел рисковать. Заведи я его на базу, он мог бы запросто покалечить кого-то из наших. С другой стороны, я сильно сомневался, что полицейские в состоянии соорудить ему нормальный вольер, даже если они готовы присматривать за животным. Но я знал место, которое для этого идеально подходило: полуразрушенное здание, стоявшее как раз по соседству с базой.

– Надо идти, – заявил я, указывая себе за спину.

Между старшим полицейским и младшим завязался спор, но под конец начальник все же спрыгнул с машины и, не глядя на меня, забрался на водительское сиденье.

– Он будет держать собаку за пределами базы, – пояснил мне младший, забрасывая «калаш» за спину с таким независимым видом, как будто его боссу эта идея пришла в голову только что.

– Ладно, меня это устроит, – ответил я, подавая знак дозорным с холма, что мы готовы возвращаться.

Мы сопроводили полицейских до базы. Дэйв шел первым, за ним – пикапчик, затем два молоденьких полицейских тащили собаку, которая к этому моменту уже лишилась воли к сопротивлению. Мы с Хатчем шли в этом цирке замыкающими.

Вероятно, все мои хитрые планы по освобождению пса были написаны у меня на лице, потому что Хатч то и дело косился на меня с любопытством. В ответ я взглянул на него, всем своим видом говоря: «Скоро узнаешь».

– Думаете, босса такой вариант устроит, сержант? – спросил Хатч, пока мы с ним экипировались на закате.

Он знал, что я терпеть не могу, когда он так ко мне обращается. Это типично армейская манера, но морпехи не упускают ни единой возможности подчеркнуть, что они к обычной армии не относятся.

– Типа того, – ответил я.

– В каком это смысле – типа того? – Хатч с деланным недоумением уставился на меня. – Типа – он на самом деле об этом не знает?

– Он сказал, чтобы я разобрался. Вот я и разбираюсь, – ответил я, улыбаясь в ответ и протягивая ему кусачки. – Держи, я думаю, тебе это может пригодиться.

Когда мы вернулись в штаб, я доложился боссу по поводу собаки. Он велел мне разобраться с проблемой, по возможности, не слишком огорчая местную полицию. О том, что я задумал, он меня не спрашивал.

От прохладного вечернего воздуха по коже побежали мурашки. После заката сразу становилось холоднее.

Я поднял воротник куртки, застегнулся поплотнее и присоединился к Хатчу и питу, еще одному из наших, кто согласился пожертвовать тремя часами заслуженного сна ради этого приключения. Без лишних слов мы вскарабкались на крышу здания на задах базы, где раньше располагались камеры для заключенных. Крыша была выкрашена в белый цвет и оттого казалась изготовленной из чего-то посолиднее, чем солома и глина. Впрочем, сегодня при неяркой растущей луне определить ее цвет было почти невозможно.

Под прикрытием темноты, как нас учили, мы добежали до парапета, шедшего по краю, и залегли там, в тенях, отбрасываемых луной.

Полицейские жили в небольшом, неопрятном строеньице недалеко от задних ворот базы. Что особенно досадно, они никогда не упускали случая высунуть нос и полюбопытствовать, что происходит, когда ворота с характерным лязгом открывались. Если мы хотели освободить собаку, нельзя было дать им заподозрить неладное. Это означало, что через ворота мы выйти не могли, и оставалось только перелезать через стену.

С того места, где мы находились, уже виден был разрушенный дом, в котором полицейские заперли собаку. Там царила кромешная тьма, но я знал, что внутри прячется громадный связанный, очень злой пес. Хотя, возможно, конечно, к этому времени он уже слегка успокоился. По крайней мере, я на это очень рассчитывал.

После того как мы спустились бы со стены, оставалось бы преодолеть еще шагов сорок до того места, где держали собаку. Я оглянулся на здание полиции. Дверь была закрыта наглухо. Сквозь грязные занавески изнутри пробивался слабый свет, а значит, они там были чем-то заняты. Скорее всего, как обычно курили марихуану. Меня это полностью устраивало.

Мы спустили с пятнадцатифутовой стены легкую штурмовую алюминиевую лестницу. Ее длины на всю стену не хватало, так что вдобавок для страховки мы прихватили веревку.

На глинобитный крыше закрепить ее было не за что, поэтому мне предстояло спускаться первым, а Хатчу или Питу – страховать меня с веревкой в руках. Я перекинул ноги с края крыши и повис, едва доставая ногами до верхней ступеньки лесенки. Укрепиться на ней было непросто. Я не мог посмотреть вниз, чтобы прицелиться поточнее, да еще и штурмовая винтовка перевернулась за спиной и теперь ствол тыкался мне под колено. Я стиснул зубы от резкой боли. И, как будто всего этого было недостаточно, вес брони и амуниции неумолимо тянул меня вниз.

Все-таки мне каким-то образом удалось встать на лестницу. Медленно, ведя ладонями по стене, я начал нащупывать ступеньку за ступенькой. Оставалось лишь надеяться, что низ лестницы не перекосится и я не свалюсь. Это было бы неприятно. Конечно, ситуация имела мало общего со скалолазанием, но все же эта мысль вызвала у меня улыбку.

Я поднял голову и увидел сверху ухмыляющегося Хатча.

– Ты веревку держишь там, черт возьми? – прошипел я.

– Ох ты ж… Забыл совсем.

Оказавшись на земле, я придержал низ лестницы, чтобы Хатчу было проще спуститься. Пит должен был оставаться на крыше и прикрывать наше возвращение, если мы решили бы вновь воспользоваться лестницей.

– Пошли.

Разумеется, прежде чем выйти с базы, я предупредил часовых, которым предстояло в это время дежурить. Меньше всего мне улыбалась перспектива быть подстреленным своими же парнями.

Держа оружие наготове, мы, бегом и пригнувшись, пересекли открытое пространство. Сердитая псина услышала нас еще на полпути.

– Вот тебе и хваленая скрытность коммандос, – прошептал я Хатчу, пока мы бежали по темноте. Собака за стеной сходила с ума. Мы добрались наконец до входа в строение и начали осматриваться по сторонам. Ничего, кроме груд мусора и щебня, куда ни посмотри.

Пес был заперт в развалинах старого дома. Он изо всех сил бился грудью в деревянную дверь, как чудовище из фильмов ужасов.

– И как мы его выпустим? – шепотом спросил Хатч. Не то чтобы я сам не задавался тем же вопросом.

К этому моменту во всем Наузаде уже наверное не осталось человека, не осведомленного о происходящем. Звуки в темноте всегда звучат громче и разносятся дальше, особенно когда кто-то пытается спасти очень озлобленного афганского боевого пса.

– Просто откроем дверь? – предположил я.

Лица Хатча я не видел, потому что мы стояли с ним в глубокой тени, но я и без того знал, что он едва ли выглядит счастливым при мысли о том, что через пару секунд на свободе окажется рассерженная псина размером с медведя. Говоря по правде, я тоже прилива восторга не ощущал.

– Готов?

Ответа я ждать не стал.

Я пнул дверь изо всех сил. Старый замок не выдержал, и с громким треском дверь открылась внутрь. На пороге вырос сгусток рычащей тьмы.

– Бежим.

Этого говорить не требовалось, Хатч метнулся прочь раньше.

Мы обежали здание кругом, напрочь забыв о том, что у нас при себе автоматическое оружие и гранаты. Только когда мы наконец притормозили, чтобы перевести дыхание, до нас дошло, что никакая адская гончая нас не преследует. Мы не спеша приходили в себя в темноте. Хатч выдал мне свой фирменный иронический взгляд. Судя по шуму, пес до сих пор оставался в доме. Я подтолкнул Хатча локтем, и мы осторожно прокрались обратно, чтобы понять, в чем дело.

Разглядеть, что конкретно удерживало его внутри, никак не удавалось, но, судя по всему, свободы у пса было достаточно, чтобы напасть на нас, если мы подойдем ближе. Скорее всего, проволока на шее и на задних лапах была оставлена на месте. Я быстро осознал, что у нас нет ни единого шанса пробраться в помещение и освободить собаку.

Ни один план не выдерживает первого столкновения с реальностью, так нам говорят и повторяют раз за разом. И данный случай исключением не стал. К счастью, именно поэтому у меня имелся запасной план. Я полез в карман и достал колбасу. Ее я прихватил из нашей столовки перед выходом.

– План Б, – заявил я Хатчу. Он, судя по всему, уже был настроен делать ноги. И отчасти был прав: мы понятия не имели, насколько крепко собака привязана. Окажись он на свободе, этот пес перегрыз бы нам горло в считаные секунды.

Я швырнул колбасу на землю, она приземлилась точнехонько у пса перед мордой. Он тут же прекратил вырываться и стал принюхиваться. Потыкав носом в пыль пару секунд, он разом слопал колбасу. По-моему, даже не жуя. Я подтолкнул Хатча назад, вдоль стены.

– Теперь будем ждать, да? – спросил он.

Я кивнул.

– И как долго?

У меня об этом не было ни малейшего представления. Я попросил у нашего врача порцию валиума, чтобы свалить взрослого мужчину, да еще и с запасом. Он сразу догадался, зачем это мне. Талибы нас сегодня не беспокоили, так что собачий инцидент быстро стал темой для пересудов на базе. Скормить псу валиум с помощью колбасы было проще всего.

Мы присели на корточки и шепотом болтали какое-то время в ожидании, пока пес не заснет. Чтобы быть в курсе происходящего на базе, у меня имелась рация, но, к счастью, пока что она молчала. Время от времени с одного из дозорных постов мне посылали сигнал, что у них все тихо, и мы по-прежнему в зоне их видимости. Каждый раз я подавал им в темноте знак, что у нас тоже все в норме.

Наконец – когда прошла, как нам уже казалось, целая вечность, но на самом деле не больше часа – пес затих окончательно. Тишина стояла жуткая и зловещая.

Мы вернулись к двери и обнаружили собаку на пороге. Громадная голова, не обезображенная злобным оскалом, выглядела даже симпатичной. При этом он все-таки не заснул до конца, глаза оставались приоткрытыми, и время от времени пес похрюкивал. Когда я потянулся вперед, он никак не отреагировал, и я потрепал его по голове рукой в перчатке. Кажется, он даже вздохнул с облегчением. У меня с собой была еще колбаса, уже без успокоительного, и я начал скармливать ему кусочки. Теперь он ел медленнее и даже жевал.

Так мы просидели добрых полчаса, пока Хатч пытался перерезать эту чертову проволоку своими кусачками. Полицейские постарались на славу. Проволока была перекручена раза четыре сложными петлями и обвивала шею пса, туловище и задние лапы, чтобы он уж точно никуда не сбежал. Понятия не имею, как они собирались заходить в дом и забирать пса, когда пришло бы время везти его на собачьи бои.

Наконец Хатч покончил с последней проволочной петлей.

– Эпично, – констатировал он, поднимаясь на ноги.

Я в последний раз потрепал собаку по голове, и мы вышли из развалин на свежий воздух. Отсюда нам было хорошо видно, как пес поднялся на ноги, сперва пошатываясь, но затем все более уверенно, и устремился прочь, туда, где рыскала его стая. Бродячих собак в городе хватало. Холодными ночами они подбирались к базе совсем близко.

Мы оба прекрасно понимали, что в любой момент, пока мы старались перерезать проволоку, пес мог на нас напасть.

Но он этого не сделал.

Мы без проблем добрались до стены. Хатч первым взобрался по лестнице, которую я поддерживал снизу. Но когда я последовал за ним, выяснилось, что, балансируя на верхней ступеньке, я не могу дотянуться до края стены, чтобы за него ухватиться. Видимо, нижняя опора лестницы ушла в грязь. Я поднял глаза в надежде, что кто-то сверху протянет мне руку, но там не было ни души. Одной рукой я дернул за веревку и убедился, что никто ее не держит на том конце.

– Пен, быстрее, они идут.

– Кто идет? – громким шепотом переспросил я, пытаясь удержаться на верхнем кольце лестницы.

– Афганский патруль, – тревожно донеслось по рации.

– Черт.

На нашей базе располагался также взвод афганской национальной армии. Мы с ними почти не пересекались, они держались от нас в стороне. Но временами они патрулировали задние ворота, и об этой мелочи я как-то позабыл. Последнее, чего бы мне хотелось, это объяснять афганцам, почему я карабкаюсь на стену нашей собственной базы посреди ночи.

В ножнах на поясе у меня висел морпеховский кинжал, и сейчас я потянулся за ним. Это была скорее символическая деталь, чем настоящее оружие, и до сих пор мне и в голову не могло прийти, для чего-то его использовать. Но сейчас я изо всех сил вогнал его в глинобитную стену, как ледоруб. Он зашел достаточно крепко, и я подтянулся на нем выше, болтая ногами в воздухе. Стена была удручающе гладкой. Но до верхней кромки оставалось совсем чуть-чуть.

Это была хорошая новость. А плохая состояла в том, что мне надо было удержать не только собственный вес, но и все снаряжение. Рано или поздно кинжал мог не выдержать.

– Руку дайте, черт побери, – зашипел я двум десантникам, бессмысленно торчавшим на краю, в каких-то сантиметрах надо мной.

К счастью, до них наконец дошло, Пит ухватил меня за запястье и с силой потянул вверх. Вскарабкиваясь на стену, я увидел также остолбеневшего афганского часового.

Хатч все это время стоял в тени и ржал, глядя, как меня вытягивают наверх, точно тряпичную куклу. Наконец я оказался в безопасности.

– Дозорный из тебя что надо, Пит. – Я выпрямился, пытаясь отдышаться. – Ты же вроде говорил, что они идут. А не что они уже здесь.

Афганец что-то сказал, но я его не понял.

Поэтому я просто потрепал обалдевшего солдата по плечу и пошел к краю крыши, к другой лестнице, что вела вниз, на базу.

Через пару минут я оказался в безопасности, под своей москитной сеткой. Заснул я с улыбкой на губах, даже не подозревая о том, какое влияние события сегодняшней ночи окажут на всю мою последующую жизнь.