Глава 3
Чаша Нищих
Засунув пальцы за шёлковый пояс, на котором был вышит оберегающий аят аль-хафз, Ходжа Касым молча наблюдал, как работники Гостиного двора вытаскивают из казённых подвалов тюки с пушниной и грузят в телеги китайского каравана. Ходжа Касым не знал, какая пушнина в тюках, не знал, для чего она, – на продажу, в оплату уже поставленного товара или это мзда губернатора, однако на всякий случай считал тюки. Погрузкой распоряжался китаец в малиновом халате, а его слова переводил толмач Кузьма Чонг.
– Ещё два в первую телегу, – говорил Кузьма.
Наконец тюки закончились. Работники закрывали окованные двери подвалов, обер-комендант Бибиков звякал ключами амбарных замков. Китаец в малиновом халате принялся укрывать поклажу синей холстиной, а слуга принёс ему для печатей горячую сковородку, полную жидкого сургуча. Чонг направился в сторону таможенной башни – на выход со двора. Он проходил как раз мимо Касыма, стоящего в арке возле одной из своих лавок.
– Погоди, уважаемый, – Касым поймал Чонга за рукав. – Загляни ко мне.
Лавка была завешана коврами и одеждами, вдоль стен на полу стояли медные кувшины, кумганы и котлы для таганов. Горели светильники. Приказчик Асфандияр щёткой из конского волоса разглаживал расстеленный на прилавке богатый зор-чапан – халат, украшенный золотыми нитями.
– Оставь нас, сардар, – по-чагатайски сказал Касым.
Асфандияр поклонился и вышел. Касым за плечи бережно подвёл Чонга к прилавку, убрал зор-чапан, достал кошель и с таинственной улыбкой выложил на столешницу ряд из десятка мелких золотых динаров – неровных и разного размера. Это были хорошие старинные монеты джанидов: Имама Кули, хана Мавераннахра, и Субханкулихана, правителя Балха.
– Я хочу узнать у тебя, уважаемый, о чём твой хозяин Тулишэнь говорил с нашим губернатором Гагариным, – вкрадчиво пояснил Ходжа Касым.
– Но я не могу рассказывать об этом, торговец, – вежливо ответил Чонг.
– Конечно, – охотно согласился Касым, признавая высокое достоинство Чонга. – Но золотой ключ открывает любой замок.
С видом факира Касым по одной выложил на стол ещё пять монет. Чонг смотрел и молчал, словно не понимал происходящего. Ходжа Касым начал медленно убирать по монете – так подманивают кошку, утягивая верёвочку.
– Хорошо, – сдался Чонг. – Остановись. Верни то, что убрал.
Ходжа Касым не ожидал выведать у китайца какие-то страшные тайны губернатора и расспрашивал Чонга просто так, на всякий случай. Хороший тожир должен понимать замыслы своего соперника. Но то, что открыл ему Чонг, поразило и разъярило Касыма, точно он был не зрелым и сдержанным мужем, а вспыльчивым юношей- егетом. Губернатор Гагарин, сам того не подозревая, замахнулся на последнее, что оставалось у бухарцев в Сибири.
Ходжа Касым никому и никогда не жаловался на свои беды. Все удары, которые наносили ему враги, он встречал с угодливым поклоном и лукавой улыбкой. Открыть душу, показывая гнев и саднящую досаду, он мог только дома перед Назифой, старшей женой. Вечером он прошёл на женскую половину, лёг на ложе и велел евнуху Бобожону привести к нему Назифу, а другие жёны и наложницы пусть сидят по своим покоям. Назифа должна взять кунжутовое масло для умащения и гребень из слоновой кости.
Назифа нежно и тщательно расчесала волосы Касыма и помогла ему снять рубаху-куйлак.
– Что беспокоит моего мужа? – втирая масло в его плечи, спросила она.
– У меня очень опасный враг, Назифа, – ответил Касым. – Ты знаешь, что я не буду произносить такие слова напрасно.
– Этот шайтан – губернатор Гагарин?
– Да. Самый хитрый враг в моей жизни.
– Расскажи мне, мой господин, что ещё он сделал.
– У меня остался последний путь для моих караванов – путь по Иртышу через Доржинкит в Кашгар, к Юсуфу. Ты помнишь моего брата, Назифа? Однажды он отстегал тебя плетью, когда увидел твои запястья.
– Я помню его, господин, хотя тогда я была очень молода.
Юсуф, старший брат Касыма, имел в Кашгаре собственный караван-сарай и множество лавок. Глиняный город Кашгар стоял на берегу бурной реки в тени поднебесных громад Куньлуня, его хлестали суховеи пустыни Такла-Макан. Через Кашгар и Бухару проходил Шёлковый путь. Сейчас городом владел контайша Цэван-Рабдан, отбивший его у богдыхана Канси, но Юсуфу это не мешало. Изделиями и плодами Бухары Юсуф торговал и с китайцами, и с джунгарами. Губернатор Гагарин отрезал Касыма от Бухары. Сибирских бухарцев безжалостно обдирали на Верхотурской таможне и на Ирбитской ярмарке; на древней дороге Канифа-Юлы стояли русские слободы с казаками; тайный тракт Гагарин загородил караулами. И Касым задумал отправлять свои караваны с пушниной не в Бухару, а в Кашгар, к Юсуфу: вверх по Иртышу через джунгарский город Доржинкит и через степи.
– Гагарин втайне от царя принял от китайского посланника пайцзу богдыхана и решил устроить войну с джунгарами. Одной рукой он посылает в Яркенд войско, а другой рукой посылает джунгарам пайцзу, чтобы степные дикари напали на солдат. Запылают все дороги от Памира до Яика, и мои караваны не пройдут в Кашгар. Джунгары разграбят их у Доржинкита.
– Но ведь Онхудай, зайсанг Доржинкита, брат твоей Улюмджаны! – напомнила Назифа. – Зайсанг не будет грабить караваны своего зятя.
Улюмджану Касым купил себе как раз затем, чтобы Тургайские степи, улус Онхудая, были для него безопасны. Сестра зайсанга обошлась Касыму очень дорого, зайсанг был жаден, однако дело того стоило. Улюмджана, дочь калмычки, полагала себя женой Касыма, но Касым считал её наложницей, ведь она не приняла ислам. Назифа избавляла Улюмджану от беременностей.
– Не Онхудай владыка Джунгарии, – с горечью ответил Ходжа Касым. – Если контайша Цэван-Рабдан или его советник Цэрэн Дондоб прикажут Онхудаю грабить караваны, Онхудай даже не вспомнит о родстве.
– Да, он низкий человек, – согласилась Назифа, она видела Онхудая.
– Корень всего зла – Гагарин, – убеждённо сказал Касым. – Я пробовал купить его, но он ворует столько, что мои приношения для него ничтожны.
– Напиши на него донос, – предложила Назифа.
Она упивалась тем, что муж доверяет ей и беседует о своих заботах.
– Русский царь любит Гагарина и не верит доносам на него. Я должен найти другой способ уничтожить этого Иблиса, Назифа.
– Сделай с ним то, что ты сделал с младшим воеводой Черкасским.
Шестнадцать лет назад в Тобольск прибыл воевода князь Михайла Черкасский. Ходжа Касым легко ужился с мудрым князем. Касым платил ему десятину со своих доходов, и Черкасский не мешал бухарцам. Но младшим воеводой у князя Михайлы был старший сын Пётр, и этот Пётр, ненасытный юнец, затеял брать с бухарцев собственную дань, и не десятую часть, как отец, а половину. Касым смиренно заплатил ему один раз, а потом подкупил его слуг, чтобы узнать, ведает ли батюшка, чем промышляет его сын. Слуги сказали: отец не ведает. И тогда Пётр Черкасский получил в подарок корзину отравленных яблок. Он слёг в горячке и через неделю умер. Его похоронили у алтаря Софийского собора. Отец решил, что сына сгубила простуда. А Ходжа продолжал торговать и дружить с князем Михайлой, как и прежде.
– Мне не убить Гагарина. Он очень умный.
– Он не умнее моего мужа, – с гордостью произнесла Назифа. – Мой муж знает, как победить губернатора.
– Как? – послушно спросил Касым.
– Когда Гагарин передаст пайцзу джунгарам, поезжай к ним в степь и купи её. Джунгары тебя не тронут, ведь ты свояк тургайского зайсанга. А потом ты перешлёшь пайцзу русскому царю с письмом, царь всё поймёт и казнит Гагарина. И ты вернёшь себе всё, и даже китайский торг.
Ходжа Касым лежал, глубоко поражённый простым советом Назифы.
– Ты лучшая жена, которую только может послать мужчине Всевышний, – наконец искренне сказал он.
– Мой слабый разум не может и сравниться с могучим разумом моего супруга, – смиренно ответила Назифа. – Когда-то давным-давно совсем юной девушкой я уехала с тобой из жаркой Бухары сюда, в холодный Тобольск. Но я не боялась снегов и мрака, потому что мой господин – любимый сын Аллаха, храбрый и мудрый, как сам Мохаммед. Я знаю, ты победишь всех и погубишь своих врагов. Награди меня сегодняшней ночью, повелитель.
Верная, умная и упрямая Назифа сумела сохранить девичью стройность и гибкость. У неё даже груди не опустились, хотя она сама выкормила троих детей. Дети жили в Бухаре, в богатом доме в квартале за медресе Мири Араб. Старший сын Маджид вёл все дела отца в торговом куполе Заргарон. Однако Ходжа Касым давно уже не делил ложе с Назифой. Он с грустью ощущал, что к нему неумолимо приближается старость, ведь ему уже за пятьдесят лет. А лучший способ отсрочить увядание – это любовь юных дев.
– Нет, Назифа, – сказал Касым, приподнимаясь на постели. – Я должен сохранять свою силу и влияние. Приведи мне Улюмджану.
Совет Назифы взбодрил его и вернул жажду жизни. Касыму захотелось прямо сейчас облагодетельствовать Улюмджану, словно закрепить будущий успех переговоров с её братом Онхудаем. Назифа покорно поклонилась, никак не проявив своего гнева. Она встала с ложа и тихо вышла.
Улюмджана будто заблестела от счастья, что муж вспомнил о ней. Все последние месяцы любовь господина доставалась только Хамуне. Касым с ложа рассматривал улыбающуюся Улюмджану. Высокая, широкая, узкие раскосые глаза, крупные зубы. Она рождена, чтобы сидеть в кибитке, тупо пережидая бессмысленное кочевье, и есть баранину, зажаренную на костре.
– Раздень её, – приказал Касым Назифе, надеясь, что нагота Улюмджаны породит в нём стремление к этой женщине.
Назифа вытащила длинные чёрные косы Улюмджаны, заключённые в бархатные чехлы-шиверлиги, из петель, пришитых к поясу платья, сняла с Улюмджаны длинную, до пят, багровую безрукавку цэгдэг, сняла нарядный бюшмюд, потом куцый кафтанчик желятиг, потом хутцан, малиновое платье, потом спустила жёлтую рубаху киляг и забрала круглую шапочку тамшу. Касым глядел на обнажённую Улюмджану. Она не вызывала никаких чувств.
– Нет, – вздохнув, сказал он, – уведи её, Назифа. Приведи мне Хамуну.
Улыбка Улюмджаны превратилась в обозлённый лисий оскал.
– Мой муж должен спать со мной! – с вызовом заявила Улюмджана.
– Ты хочешь, чтобы мои слова повторила моя плеть? – холодно и надменно спросил Ходжа Касым. – Приведи мне Хамуну, Назифа!
Никакая женщина не могла сравниться с Хамуной, с его лола урмондан – таёжным тюльпаном. Так он называл Хамуну, когда они были наедине.
…Через несколько дней подкупленные слуги донесли Касыму, что в торговой бане старого Усфазана встретятся берёзовский комендант Толбузин и обер-комендант Бибиков. Касым знал, о чём будут говорить воеводы. Он должен был вмешаться в их разговор, иначе его дела не восстановятся.
Воеводы сидели за столом в предбаннике в одних мокрых рубахах и при свете коптилок привычно играли в зернь. Забава получалась вялой.
– Ежели снова чёт-нечёт, то выигрыш мой, – предупредил Бибиков.
– Да я тебе, Карпушка, ещё десять раз так проиграю, – тряся стаканчик с костями, пробурчал Толбузин, – только купи товар.
– Куда, Агапоша? – с тоской спросил Бибиков. – Мне и свою-то мягкую рухлядь уже прятать некуда. Я грешным делом нет-нет, да подумаю: может, бросить воровать? Сбыть-то не получается!
В мыльне слышались шлепки босых ног, взвизги, плеск воды и перестук ушатов; в проёме двери то и дело мелькали голые бабы. Их там было две: обеих купил Толбузин, а Карпу Изотычу это жеребячество давно сделалось неинтересно. Из двери мыльни выглянула Газиля, блудница из татарок. Она весело оглядела воевод, затем выставила зад и похлопала себя веником.
– Боярка, парить давай! – задорно пригласила она.
– Сгинь, сатана, – угрюмо ответил Толбузин.
Из сеней дунуло свежестью летней ночи, и огоньки коптилок полегли – это кто-то вошёл в баню. Воеводы обернулись. На пороге стоял Ходжа Касым. Улыбаясь, он поклонился и прижал руку к сердцу.
– Туда ли ты зашёл, бухарец? – угрюмо спросил Толбузин.
– Куда шёл, туда и пришёл, уважаемые.
Касым тоже присел за стол, соблюдая почтительное расстояние.
– Я знаю, о чём вы скорбите, – любезно и чуть снисходительно сообщил он. – Имя этой скорби – губернатор Гагарин. Верны ли мои слова?
Толбузин и Бибиков молчали, не зная, как расценить появление Касыма.
Карп Изотыч был совершенно согласен со словами бухарца; он с ужасом чуял, как Гагарин подбирается прямо к его горлу. Карп Изотыч даже бегал к митрополиту Иоанну, чтобы попросить о защите; он исповедался – правда, не во всех грехах, но зато в тех, которые открыл, – от души покаялся; он дал в Софийский собор большой вклад и заказал ежеутро моление о сокрушении ненависти у своего гонителя. Митрополит Иоанн проявил сочувствие, он и сам не любил Гагарина; заступиться перед губернатором он отказался – тоже боялся, но обещал поминать Карпа Изотыча в своих просьбах к господу.
– Губернатор отнял у вас таможню и Гостиный двор, отнял караваны и тайный тракт. А мне он запретил покупать соболей по цене благоразумия. Гагарин – тигр. Но общий враг может сделать былых соперников друзьями.
– Ты о чём это, Касымушка? – осторожно полюбопытствовал Бибиков.
– Вы не можете отправить свой товар в Москву. А у меня нет товара, который я мог бы отправить в Бухару. И я хочу взять у вас то, что вас самих уже утомило. Сейчас мы нужны друг другу, достопочтенные.
– А сколько дашь, милостивец? – сразу поймался Бибиков.
– Я дам вам меньше, чем казённые приказчики, зато я сохраню тайну, и Гагарин у вас ничего не отнимет.
Толбузин шумно засопел и заворочался, багровея.
– С нехристем связываться – душу сгубить, – злобно выдохнул он.
– Да бог с тобой, Агапоша, – махнул розовой ладошкой Бибиков. – Это же базар, а не церковь. И как ты повезёшь меха в Бухару, Касымушка?
– Неужели достойным людям важны эти ничтожные знания?
– Да ничего от тебя нам не надобно! – Толбузин сплюнул на пол. – Уходи, откуда пришёл! Не твоего ума тут дело!
– Не серчай, Агапоша, – засуетился Бибиков. – Ты как дитё!.. Я потому спрашиваю, Ходжа, что дорога – половина цены. Не хочу продешевить. Ежели твоя дорога по Тоболу, так тебя там ощиплют, как курочку.
– Моя дорога по Иртышу в Кашгару.
Толбузин дёрнулся, будто от удара.
– Не слушай его, Карпушка! Убирайся от нас, бухарское рыло!
Касым сделал вид, что не услышал оскорбления.
– На том пути, родимый, тебя в Таре комендант за ноздри возьмёт.
– Значит, придётся ему заплатить, – пожал плечами Касым.
Толкая брюхом стол, Толбузин неуклюже вылез и ринулся в мыльню.
– Не знаю, чем я прогневил такого достойного человека, – задумчиво сказал Касым, глядя вслед Толбузину.
– Не смущайся, Касымушка, – заверил Бибиков, оживившийся после предложения Ходжи. – Агапоша поругается-поругается, да остынет.
Толбузин вывалился обратно в предбанник. Теперь он за руку волочил за собой из мыльни голую Газилю. Она игриво визжала в притворном сопротивлении, но, увидев Ходжу, сразу испуганно умолкла, прикрыв груди рукой. Толбузин плюхнулся на лавку и рывком усадил Газилю рядом.
– У нас веселье! – задыхаясь, он сверлил Касыма бешеным взглядом. – Мы о делах не говорим!
Выставить перед достойным мужем нагую блудницу, да ещё при важной беседе, – это было жестокое оскорбление. Стерпеть его Касым уже не мог. Кровь его закипела, но внешне он сохранил бесстрастие. Он поднялся.
– Я велю твоему деду забить тебя камнями, Газиля, – сухо сказал он.
С прямой спиной Касым направился к выходу. Разговор окончен.
Касым не понимал, почему комендант Толбузин вызверился на него, но тому были веские причины. Агапон Иваныч приехал в Тобольск, чтобы отбрехаться перед губернатором за новокрещенов. Толбузин не сомневался, что владыка Филофей сдержит обещание и нажалуется. Губернатор принял берёзовского коменданта в своём доме в кабинете. Багровый от жары, князь Гагарин сидел на лавке, расстегнув тесный камзол, а поодаль стоял Капитон и обмахивал хозяина большим опахалом, укреплённым на оси в стойке, – это было нехитрое изобретение Ремезова. Капитон качал опахало за рукоятку, и самодельный ветерок овевал изнурённого Матвея Петровича.
– Новокрещенов холопить – дерзость супротив государева указа, – сказал Матвей Петрович. – За такое я должен тебя из комендантов попереть. Ежели не накажу тебя, владыка Филофей царю напишет, а он у царя в фаворе, и мне от царя гостинец во всю морду прилетит.
– Сколько возьмёшь? – мрачно и зло спросил Тол- бузин.
– Деньгами не возьму. Хочу загадочку разгадать. Про тебя всё ясно – ты свою мзду с инородцев и промышленников дерёшь. А как Бибиков богатеет?
– Из твоей казны хитит, – сказал Толбузин так, чтобы ничего не сказать.
– Врёшь, – вздохнул Гагарин. – Не ворует. Подворовывает, но в меру.
Толбузин молчал, угрюмо размышляя.
– Решай, Иваныч: своя корысть или бибиковская.
Выбирать Агапону Ивановичу не приходилось, и он заговорил:
– Карпушка хитрость сочинил. Он по всем уездам у промышленников и купцов спрашивает, что за сколько в кажном годе идёт, и меняет с прибылью.
– Поясни, – серьёзно потребовал Гагарин.
– Ну, пример. Берёт он в казне трёх соболей. Меняет туруханским на шестьсот белок; такая цена в этом году: соболь – двести белок. За шестьсот белок покупает у енисейских четырёх рысей. За четыре рыси берёт у якутских три куницы. За три куницы берёт у иркутян пять соболей. Три соболя обратно в казну, два – себе. Из ничего – два хвоста. Но уметь надо.
– Вот ведь дьявол хитроумный! – восхитился Матвей Петрович.
– А со мной-то что?
– Ничего, – Гагарин закрыл глаза. – Воруй пока, только царя не задирай.
Агапон Иваныч понял, что Карпушка приговорён. Гагарин его турнёт, и это лишь дело времени. Потому Карпушке не следовало знать про замысел Касыма, про то, что мягкая рухлядь поедет не в Москву, а в Кашгар и Бухару. Не дай бог, закрутится разбирательство плутней Бибикова, тогда трусливый Карпушка выложит ревизорам всё: и сам утонет, и других утопит. Однако остановить Касыма у Толбузина не получилось. Что ж, авось пронесёт.
Агапону Иванычу очень не хотелось унижаться перед азиатом, и всё-таки надо было встретиться с Ходжой Касымом и потолковать без Бибикова. Агапон Иваныч выбрал для этого самое неподходящее время.
Касым отдыхал душой только рядом с Хамуной – с Хомани. Она больше не сопротивлялась напору Касыма, и её больше не били. Она смирилась со своей участью, как смиряются с тем, что невозможно изменить, например, с обложными дождями. Этот жестокий и властный мужчина, получив своё, вдруг оказался нежным, но Хомани вовсе не заметила перемены; милость господина она восприняла как своё таёжное умение терпеть невзгоды.
Узнав, что сестра Хамуны, холопка Ремезова, сбежала, Касым обрёл спокойствие: теперь никто не покушается на его собственность, и он владеет Хамуной единолично. С юных лет он привык, что женщины угождают ему, ждут и ублажают его, и покорность без желания распаляла его. Добиваясь стона или слёз Хамуны, он ощущал себя снова молодым и победительным. Хамуна была для него существом иной природы, словно диковинная птица в клетке, купленная в куполе Саррафон у какого-нибудь чернолицего эфиопа.
Касыму нравилось просто наблюдать за Хамуной. Речь она знала не лучше пятилетнего ребёнка, и никто с ней не разговаривал; делать ей было нечего – работы ей не давали; целыми днями она молча вышивала бисером странные узоры на поясах или ловко вырезала из деревяшек разные фигурки – медведей, собак, оленей с рогами, закинутыми на спину, зайцев, соболей, рыбок или узкоглазых девочек в шубейках с колпаком. Фигурки получались такими живыми, что Касым потом подолгу рассматривал их. Он приказал старому Суфьяну сделать полку и расставил на ней поделки Хамуны. Вскоре он заметил, что несколько фигурок исчезли. Наверняка их украла Назифа, чтобы сглазить или проклясть новую возлюбленную мужа, но Касым лишь снисходительно усмехнулся. Шайтан никак не навредит язычнице.
А Хомани в доме Касыма существовала точно в тягучем полусне. Она пережидала и наслаждение Касыма, и скуку, и всю свою жизнь в этом месте; она жила смутными ощущениями жизни сестры: запахами далёкой тайги, теплом костра, у которого где-то грелась Айкони, напряжением чужой охоты. Хомани была там, внутри судьбы Айкони, а иначе сошла бы с ума.
В этот вечер Ходжа Касым как обычно вызвал Хамуну к себе и принялся неспешно раздевать, умело умножая удовольствие: мягкие кожаные сапожки махси, распашной чапан с короткими рукавами, многоцветная ферганская тюбетейка калампир, платье, обшитое тесьмой, а под ним – смуглая грудь и живот, просторные штанишки лозим с кисточками… Хамуна села на ложе бледная, будто взволнованная, потом тихо склонилась головой к Касыму, но вдруг задёргалась, замычала, и её начало бурно рвать на постель зелёной слизью. Касым мгновенно понял, что это такое. Хамуну отравили.
– Суфьян, веди табиба! – взревел он на весь дом, удерживая Хамуну на руках. – Бобожон, воды и молока!
На месте Касыма доблестный муж должен был испытывать свирепую ярость, ведь у него отнимали самое драгоценное наслаждение, но Ходжа содрогался от ужаса за Хамуну, за лола урмондан – таёжный тюльпан. Табиб Мудрахим жил в соседнем подворье, он прибежал одетый по-домашнему.
– Покажи мне слизь, которую она исторгла, – сразу велел он.
Он растёр в пальцах зелень рвоты и даже понюхал.
– Дай мне соль, мёд, корицу, яичный белок, кровь утки и уголь вербы.
Бобожон, плача, отпаивал Хамуну кумысом. Хамуна лежала на ковре; она чуть приподнималась, пила кумыс, корчилась, и её снова тошнило.
– Ты спасёшь её? – спросил Ходжа Касым у табиба.
– Бороться с ядами трудно, – взбивая в пиале яичный белок, ответил Мудрахим. – Я просил тебя, достопочтенный Ходжа, приобрести для уммы Книгу Лекаря Абу Али ибн Сины, но ты отказал мне, сославшись на то, что мой малый разум не постигнет мудрости великого хазрата.
– Я закажу тебе «Аль канун» у лучших каллиграфов Бухары.
Табиб Мудрахим поджёг от светильника палочку сандала и поднёс к губам Хамуны. Синий дымок сандала заклубился от дыхания.
– Джинн яда покидает её чрево, я вижу в дыму его отвратительные черты, – сказал табиб. – Хвала Аллаху, она будет жить, Касым-эфенди.
Только потом, когда табиб ушёл, а Хамуна затихла на постели, Ходжа Касым решил наказать отравителя. Вернее, отравительницу.
В покоях Назифы были дастархан, широкое ложе и огороженный угол с ковриком михраби для намаза. Назифа встретила Касыма в праздничной одежде и всех украшениях: на лбу лучился бирюзой витой серебряный венец тиллякош с жемчужными подвесками, в ушах блистали тяжёлые серьги кашкар-балдок, на высокой груди лежал парный куштумор с филигранью и кистями, окружённый ожерельем из нанизанных на цепочку монет, запястья и лодыжки оковали браслеты, а пальцы Назифа унизала перстнями.
– Зачем ты надела свои драгоценности? – угрюмо спросил Касым.
– Я хочу умереть от твоей руки с памятью о твоей любви, мой господин, – спокойно ответила Назифа.
– Я не могу простить тебя, хотя ты мне дорога. Я понимаю тебя, моя жена, и уважаю, но Хамуна – последняя отрада моей стареющей души.
Касым знал, что Назифа тихо ненавидит Хамуну. Ревнует. Когда Назифа вела Хамуну по дому к мужу, она щипала её за бока и зад: пусть синяк в самый сладкий миг напомнит Касыму, что тело Хамуны тоже не совершенно.
– Я готова к смерти, мой муж, но не я дала Хамуне отраву.
– А кто?
– Подумай, кого мог выбрать шайтан. А он выбрал того, кто причинит тебе самое жестокое унижение.
– Улюмджана? – изумился Ходжа Касым.
Конечно, калмычка, степная кобыла! Касым купил Улюмджану из торгового расчёта и не любил её, но сейчас она стала нужна ему, как никогда, потому что через улус её брата Онхудая караваны бухарцев пойдут в Кашгар. Касым не мог покарать коварную наложницу. Так над ним глумился шайтан! А Назифа и вправду слишком умна, чтобы травить Хамуну. Она придумает, как убить соперницу, чтобы на неё не пала и тень подозрения.
Охваченный гневом бессилья, Касым ушёл из дома на берег Иртыша. Он видел, что за ним, стараясь остаться незамеченным, в ночи по тёмным улочкам Бухарской слободы крадётся Сайфутдин – верный охранник. Чёрная, лаковая плоскость огромной реки отблёскивала под нефритовым серпом месяца. Над Тобольском раскинулись созвездия – весь неизмеримый гурганский зидж Улугбека, сонм высших вечнозримых сущностей Аллаха, в безупречном числе которого были и Дракон, и Заяц, и Заклинатель Змей, и Жертвенник, и бездонная Чаша Нищих. Их торжественные имена, явленные суфиям в равноденствие, были аятами мироздания: Садальмелек, Аль-Таир, Фумм аль-Гут, Цельбальрай, Алгул, Денебола, Дубхе, Аль-Фаррас…
Возвратившись, у дувала своего подворья Касым увидел коменданта Толбузина. Суфьян не пустил его в дом, и Толбузин ждал на улице.
– Послушай, бухарец, – заговорил он, хватая Касыма за рукав. – Ты не серчай, что я набросился… Я тебя остановить хотел, чтоб ты Карпушке не разболтал. Карпушке конец, его взашей погонят, ему нельзя знать о твоей Кашгаре, плюнь на него! А я при деле! Я рухлядь тебе повезу, у меня её полсотни мешков! А ты уж дальше сам, как придумал. По рукам, бухарец?
– Отойди с дороги, – надменно ответил Касым.
Толбузин оскорбил его. Ходжа Касым не хотел прощать оскорбления.
Сайфутдин, стоящий поодаль, взялся за рукоять сабли.
– Ладно, – закряхтел Толбузин и, переваливаясь брюхом, с трудом встал перед Касымом на колени. – Видишь, каюсь! Прощения прошу! Чего тебе ещё от меня надобно? Прими товар.
– Приму, – сказал Ходжа Касым и прошёл в свой дом.
В открытом дворике он сел на резную скамеечку и обхватил голову руками. Он чувствовал себя крысой, пожирающей объедки возле арыка Шахруд. Над ним сияет божественный гурганский зидж, а он пьёт желчь унижения из чаши нищих. Губернатор Гагарин давит его сапогом, как лягушку в луже, а он терпит, – и это ради денег. Комендант Толбузин оскорбил его, а он терпит и берёт у Толбузина товар, – и это тоже ради денег. Улюмджана хотела отравить Хамуну, хотела сорвать его таёжный тюльпан, а он терпит, – и это опять ради денег. У него нет ничего святого.
– Назифа! – крикнул он.
Назифа появилась из тени под сабодом, лёгким навесом.
– Приведи мне Улюмджану и принеси большое блюдо, – приказал он.
Улюмджана пришла сонная, в одной рубахе. Она не понимала, почему господин позвал её во двор, а не в свои покои. Назифа поставила у ног Улюмджаны круглое серебряное блюдо, в котором отразился месяц.
– Опустись на колени и нагнись над блюдом, – приказал Ходжа Касым.
Поддёрнув рубаху, Улюмджана встала на колени и нагнулась.
– Возьми её за волосы, Назифа, – приказал Ходжа Касым.
Назифа намотала косы Улюмджаны на кулак.
Ходжа Касым достал из ножен на поясе кинжал-джамбию, украшенный сапфиром, шагнул к склонённой Улюмджане, положил ладонь ей на затылок и без колебаний перерезал ей горло. Кровь хлынула в блюдо.
