Глава 9. Свадьба

Роду Хакон конунг был знатного – он числил в своих предках самого Сколота, сына Водана, которого датчане с урманами звали Скьелдом, а потомков его Скьелдунгами. Скоро уж тысяча лет минет с той поры, когда случился исход росов и асов с донских степей. Храбрый Водан повел за собою тех, кому на месте не сиделось, кто был легок на подъем и охоч до нового. Росы и асы пересели с горячих коней на лодьи и больше уже в седла не возвращались. Переселенцы поднялись по Дону до Переволоки, одолели ее, спустили лодьи в Итиль и долго плыли вверх по великой реке. Росы первыми сделали остановку, укоренившись на берегах Невы и Олкоги, а асы перебрались на ту сторону моря Варяжского, заселив фьорды и шхеры…

Местные: карелы и чудины, весины и ижоры, меряне и биармы – не разумели пришлых росов, толковавших на сарматском языке. Тогда пришельцы перевели свои речи на язык меча… Обложили всех данью, но и в обиду не давали, живо делая укорот всяким чужеземцам.

Отец Хакона, Бравелин конунг, держал в страхе всю Ромейскую империю. Его варяги грабили Амастриду и Фессалоники, Эгину и Таврию. Дед Хакона, Рогволт Русский, бился под Бравеллиром, что в землях свейских, на стороне Сигурда Метателя Колец, братца своего, конунга свеев, когда на того напал правитель датчан – Харальд Боевой Клык. Побили тогда датчан, и в честь той славной победы Рогволт и назвал своего первенца. А прапрадед Хакона, Радбард Гардский, разгромил войско Ивара Широкие Объятия, когда тот вздумал карел грабить. Ах, сколько их было, пра-пра-пра…

Хакон конунг вздохнул тяжко и насупил брови. Да и он вроде предков не позорил. И арабам «давал жизни» – первый раз он их еще в Табаристане прижучил, а потом и Севилью брал на копье. И на Париж хаживал, злато-серебро добывая… А кому ж теперь род продолжать? Выросла дочь Ефанда, красавица да умница, а вот сына боги не дали… И на кого теперь люди возложат венец? Кто воспримет меч конунгов гардских? Нет на то ответа…

Хакон тяжело поднялся с резного кресла и прошел к распахнутому окну. Половину вида загораживала стена крепости, сложенная из дубовых бревен, почерневших от дождей, а дальше играла блестками Олкога, и вставал на том берегу ельник, темный, словно схоронивший ночь недавнюю, тянущий лапы к мутной воде, усыпая узкий бережок шишками и хвоей. Хакон конунг крякнул в досаде – куда ни глянь, всюду мрак!

Скрипнула дверь, и в покои сунулся Аскольд сэконунг, здоровенный человечище, лобастый, сероглазый, с гривой волос цвета соломы и роскошными пшеничными усами, опадавшими на могучую грудь.

– Здорово, Хакон! – прогудел Аскольд. – Что у тебя за двери? Застряну когда-нибудь в этих мышиных норках!

Хакон ухмыльнулся.

– Брюхо разъел, – сказал он, – вот и не влазишь. Скоро и в море не выйдешь.

– Чего это? – не дошло до сэконунга.

– Лодью опрокинешь! – радостно объяснил Хакон.

Оба загоготали. Отсмеявшись, Хакон конунг сказал:

– Чего заявился? Выкладывай!

Аскольд закряхтел, полез пятерней в космы, лохматя прическу.

– Да засиделся я, – признался он. – И скедии мои скоро мохом обрастут. Дела хочу! Настоящего!

– Дела ему… – проворчал Хакон и вздохнул: – Мне б твои заботы…

– Я тут с Асмудом перетолковал, – продолжил Аскольд, – да и подумал: а не сходить ли мне на ромеев? Согласись, давно мы их не трепали. Как батя твой стребовал с них ругу, так и все.

– У тебя лодей не хватит, чтоб ромеев прижать, – отозвался Хакон.

– О! – просиял Аскольд. – В самую точку. А если мы с тобою сговоримся, да на пару двинем в поход? А?

Хакон засопел.

– И куда ты собрался? – спросил он неласково.

– Хочу Миклагард на щит взять! – бухнул Аскольд.

Хакон конунг ошеломленно вытаращился на старого приятеля.

– Вот это ты размахнулся… – вымолвил он. – Не по пасти сласти, Аскольдушка! Где ты столько бойцов наберешь?

– Ха! А как мы Париж брали? Сколько нас тогда было – помнишь? И трех сотен насчитать не могли.

– Ну, ты сравнил! – рассердился Хакон. – Париж – тьфу! Городишко размером с Альдейгу. А Миклагард – это Миклагард. Там одних домов столько, что все Гарды расселить можно, и еще место останется!

Но идея осадить самый большой город мира уже завладела им и подбирала ключики к тайным сусекам души, выпуская на волю демонов алчности и тщеславия. Что Париж? Что Севилья? Не всякий скажет, где такие есть! А вот Миклагард… Годы минут, века пройдут, а имя человека, прибившего щит на ворота Миклагарда, останется в памяти людской!

– На лодьях не пройти, – проворчал Хакон, – тяжелы больно…

Аскольд сэконунг, поняв, что товарищ сдается, сильно оживился.

– Подумаешь! – воскликнул он. – Спустимся по Непру на скедиях!

– А брать Миклагард тоже со скедий станешь?

– А чего такого?

– Чего-чего… Знаешь, как ромеи наши скедий кличут? Моноксилами! Сиречь однодеревками!

– Да и пусть их! – отмахнулся Аскольд.

– Не… – помотал головой Хакон. – Надо, чтобы нас уважали…

– Тогда зайдем в Таматарху! – вывернулся Аскольд. – Там у нас большие лодьи стоят. Кстати, и твой «Лембой» там. Ну, этот, который в пятьдесят шесть шагов.

– Да помню я…

Хакон конунг поскреб в бороде.

– Все равно… – протянул он. – Поздно уже, лето к середине двинулось… Пока охочих людей соберем, пока доберемся, уже и листья опадут! Давай уж на тот год перенесем поход. Двинем по весне, как только лед сойдет.

– Давай! – легко согласился Аскольд. Видимо, он не рассчитывал на легкую победу, готовился долго канючить и убеждать конунга гардского.

– Значит, по рукам? – сказал он, сияя, и протянул свою пятерню, рубчатую от мозолей, натертых рукояткою весла.

– А, была не была! – воскликнул Хакон и впечатал свою ладонь. Крепко сжались твердые пальцы в извечном жесте мужской дружбы и согласия.

В открытую дверь робко заглянул гридень. Поклонился и сказал:

– Собрались бояре, ждут.

– Идем, – сказал Хакон.

Конунг гардский и сэконунг по очереди протиснулись в низкую дверь и потопали в гридницу.

Гридница занимала все левое крыло двухэтажного терема, крепко сидевшего в крепостном двору. Большие окна гридницы на зиму закладывались резными досками, а по теплу их снимали, запуская внутрь свежий воздух и свет.

Посередине обширного зала стоял громадный овальный стол, сбитый из плах и скобленный дожелта. Вокруг стола делили скамьи бояре – Думный круг верховного правителя Гардарики.

Хакон занял крепкое дубовое кресло во главе стола и пробурчал приветственное слово. Аскольд сэконунг пристроился рядом, по правую руку. А верховного опять посетили мысли о престолонаследии. Видать, придется ему выбирать преемника среди бояр… Вопрос, кого выдвинуть? Хакон оглядел бояр по правую руку. Вот Лидул конунг, сын Алвада. Крепкая личность, ежели упрется, вовек не сдвинешь. Но разве можно оставить после себя твердолобого? Умение властвовать требует гибкости, изворотливости даже. А за Лидулом расселся кугыжа мерянский, Шаев, сын Чекленера. Вот уж кто верток! И вашим и нашим! Вечно пляшет на лезвии меча, всем угодить хочет. С утра он в одной вере, а к вечеру в иную переходит. Худо! Гибкость – гибкостью, однако и твердость надобно иметь, за свое стоять и не сдавать. А вот ярл Ильменский, Вадим Храбрый, сын Годлава. Говнистый человечишко, хоть и рода княжеского… Веры ему нет. И смел он напоказ, лихостью берет, а вот перед сильными пасует, поджимает хвост и прогибается, стелется весь… Тьфу! И пакостлив больно. Что скажешь не по нему – зыркнет зло и прищурится, словно целится в тебя, а потом припомнит, ударит исподтишка. Может, тогда князя Буривоя выбрать? Родня все ж. Карелы князю доверие выказали, призвали его, чтоб тот оборону держал, – опыта Буривою не занимать. Все это хорошо, но… Уж больно стар Буривой, сын Турвида, не выдюжит он тяготы власти, да и обидчив не в меру. Или на Антеро поставить, кунингаса ижорского? Всем взял – и смел, и мудр. Только вот не русских кровей Антеро, не пойдут за ним конунги с ярлами, не последуют. Та же история с риксом готским Гайной, сыном Ильдибада, что с Верхнего волока. Не много готского племени под ним, да и можно ли малое ставить над великим? Вот и думай теперь…

– Почнем, бояре… – сказал Хакон.

Все согласно кивнули.

– Тогда я первым слово возьму, по старшинству, – сказал Буривой и кашлянул. – Ропщут карелы, конунг. Не по чести ты их прижал! Почто дань нарастил? Сдали тебе меха по зиме? Сдали! Хорошие шкурки? Да одна к одной! Зачем же лишнее брать?

Конунг нахмурился и раздельно сказал:

– Мерянам или весинам я подати не увеличил. Сказать почему?

– Сказать! – задиристо молвил Буривой.

– Потому что они сами соболей да горностаев бьют! – с силой выговорил Хакон. – Это их добыча. А карелы твои нагличают! По всему Северу рыщут, по дешевке меха скупают у биармов да у лопарей. Сами же и везут потом к свеям или к саксам, торгуют, нам цену сбивая. Негоже так!

– И что? – повысил голос Буривой. – Разве они крадут те меха? Или силой у биармов отнимают? Все по чести да по совести! И везут они те шкурки продавать на своих же лойвах, кнорров ваших не занимают. Что тебе не по нраву?

– В единых Гардах, – проговорил Хакон, сдерживаясь, – и власть едина, и правда. Как я сказал, так и будет.

– Не будет! – возопил Буривой. – Пока я на княжении в Кирьялаланде, обдираловке быть не позволю!

– Что, княже, – сощурил глаз правитель Гардов, – из общей лодьи желаешь в лойву пересесть?

– Желаю! Считай, уже пересел!

– Ай, молодец! – Злая насмешка искривила Хакону губы. – Вот только, далече ли уплывешь? А защищать ту лойву кто станет?

– Да уж как-нибудь справимся! – высказался Буривой в запале.

– Думай, что говоришь, – сердито сказал Аскольд. – Карелы в охоте смекают, а к войне они не годны. А ежели датчане явятся? Рагнар Кожаные Штаны давненько на Кирьялаланд облизывается!

– Пусть только попробует, – пробурчал Буривой. – Живо языка своего слюноточивого лишится!

– Дурак ты… – с сожалением сказал Аскольд.

Буривой вздернул седую бороденку, засверкал глазками.

– Так мне ждать подати али как? – тяжело спросил Хакон.

– Али как! – ответил Буривой, как отрубил.

– Тогда проваливай! – рявкнул конунг. – Греби в своей лойве наособицу и подмоги не жди. Ни одного варяга в помощь не дам!

Буривой поднялся, выпрямив, как смог, сутулую спину, и пошел вон. На пороге гридницы он обернулся и процедил:

– Обойдемся!

Ненадолго в гриднице зависла тишина, хмурая и неловкая. Только Вадим чему-то улыбался, словно радовался непорядкам.

– Глупость какая… – пробормотал Аскольд.

– Да уж… – буркнул Хакон.

– Это не дело! – решительно заявил Лидул. – Отломить такой ломоть от общего пирога…

– Кирьялаланд – не вотчина Буривоя, – возразил конунг, – не он там правит, а кунингасы. Это их жадность говорила на кругу, а не князь! А мы подождем… До осени. Ежели не образумится до того времени, придем и спросим. По-свойски!

– Пора самих биармов под руку подвести! – крикнул с места Шаев. – А как станут они нам дань платить, вот тогда карелы трижды подумают, прежде чем союз с нами рвать.

– Верно говоришь, Шаев, – кивнул Хакон. – Вот и займись! Собери лодей десять, да пройди по Онеге до Гандвика. В Вину зайди, осмотрись там, урядись с биармами насчет дани и не забудь им хороший товар предложить. Биармы-то железа не знают, а ты им и выставь ножи, да топоры, да наконечники. Они тогда живо от карел откачнутся!

Бояре довольно захохотали.

– Правильно! – закивал Антеро. – Карелы-то всякую дрянь биармам спихивают, а мы с ними по-честному, да по-хорошему.

– Так тому и быть, – подвел черту Хакон.

Тут за окнами поднялся переполох, визги пошли да оханья. Аскольд метнулся к окну и высунулся наружу.

– Чего там? – глухо донесся его бас. – Да ты что?!

Сэконунг обратил к почтенному собранию радостное лицо и воскликнул:

– Гости к нам жалуют! Рюрик со свитой.

– Да неужто? – обрадовался Хакон и соскочил с места.

Бояре заволновались.

– Пошли глянем!

– А то!

– Чего сидеть, князья?

– Подъем!

Живописной толпой ярлы, кунингасы и прочее княжье повалили наружу. Перед воротами остепенились и вышли на берег солидными людьми.

Народу на берегу собралось – море. Люди оживленно переговаривались, спорили, смеялись, девки прихорашивались, а парни всё плечи разворачивали да пыжились.

Рорик, сын Регинхери, рейкса вагирского, правителя Вендланда был фигурой известной. Его варяги, прозванные тиграми моря, наводили страх на купцов и воинов с Готланда и Курланда, торговые гости из Каупанга и Дорестада, Гамбурга и Бирки бледнели, завидев паруса со зловещим силуэтом сокола, падающего на добычу. То был Рарог, тотемная птица вендских рейксов. Пираты Рорика грабили всякие корабли, кроме гардских, а добычу свозили в Аркону, часть уделяя храму Свентовита. И ни Хакону конунгу, ни отцу его ни разу не приходилось долго упрашивать «тигров» сходить в поход сообща. Франков бить? Любо! Арабов колошматить? Давай!

– Идут! Идут! – закричали мальчишки на мысу.

Хакон конунг придвинулся к берегу поближе, испытывая непонятное волнение. Рорик, коего в Гардах прозвали Рюриком, – вот достойный преемник ему. Этот точно не подведет. Молод? Да. Горяч? Да. Но умен, но хитер, но как честью дорожит! А уж род его подревнее, чем у Скьолдунгов…

В устье Ала-дьоги вплывали лодьи – черная, синяя с белым носом, сизая с красной полосой. По бортам щиты красуются, ряды весел размеренно блещут мокрыми лопастями, а драконы со штевней сняты – имеют венды уважение к богам гардских земель!

На корме черной лодьи стоял высокий молодой человек и махал снятым шлемом. Хакон конунг вскинул руку в ответ. Интересно, с чем пожаловал сын Регинхери? Не тот это человек, чтобы просто так по гостям шляться…

Забрякали сходни, и на причал соскочил Рюрик. Легко взбежав на травянистый пригорок, где глыбою вкопанной стоял Хакон, сын Бравлина, он отвесил поклон и сказал:

– Здрав будь, конунг!

– И тебе поздорову! – важно ответил Хакон. – С чем пожаловал?

Рюрик вдруг покраснел, смешался, открыл было рот, но так ничего и не вымолвил, повернулся только и махнул рукой. Тут же четверо дюжих варягов снесли по сходням тяжелый сундук, окованный полосами железа, и поставили к ногам Хакон. «Так…» – похолодел конунг. А Рюрик, пылая ушами, отпер замок и поднял крышку сундука – на солнце заиграли радугой драгоценные каменья, заблестели жемчужины, крупные, как винные ягоды, брызнуло желтым отливом маслянистое золото.

– Это – мунд за невесту, – хриплым голосом произнес Рюрик. – Отдай за меня Ефанду, конунг! Любую службу сослужу, что ни попросишь – сделаю.

Хакон подбоченился. Был ли он рад в этот момент? Скорее, растерян и ошеломлен. Всякий отец, растивший дочь, знает, что рано или поздно явится к нему некто молодой и прыткий и уведет его «маленькую» со двора. И все равно, женихи застают отцов врасплох…

– А любить будешь? – сощурился правитель Гардарики.

– Вечно! – с жаром воскликнул Рюрик и покосился мимо конунга.

Хакон поглядел в ту же сторону.

– Выходи, выходи давай… – сказал он с ворчаньем и прикрикнул: – Ефанда!

Девушка, опустив голову, вышла из толпы подружек, хихикавших и шушукавшихся. «Статная какая… – залюбовался Хакон. – А груди уж больше материных налились! Ишь ты ее…»

– Ну что? – спросил он Ефанду. – Все слышала?

– Да… – прошептала девушка.

– Ты на жениха посмотри хоть, – проворчал конунг. – Нравится?

Дочь Хакона вскинула глаза на Рюрика и кивнула.

– Пойдешь за него?

– Да! – смелее ответила Ефанда.

Рюрик смотрел на нее жадно и умиленно, вся гридь его, что сошла на берег, улыбалась, а Хакон конунг оглядывал молодых, грустя о близкой разлуке и гордясь дочерней красою. Вздохнув, он взял узкую, холеную руку Ефанды и вложил ее в крепкую, мозолистую пятерню Рюрика.

– Я принимаю твой мунд, – громко объявил Хакон, – и отдаю тебе самое дорогое, что нажил. Береги ее и не обижай, а то… – Конунг сжал огромный кулак. – Сам разумеешь.

– Буду беречь! – воскликнул счастливый жених. – Сам не обижу и никому иному не позволю.

– Ну, тогда быть свадьбе!

При этих словах Хакона конунга народ закричал, засвистел, заревел. Затрубили рога, застучали неистово мечи о щиты. Свадьба! Эх, и погуляем!

…Пир удался на славу. Столы накрыли и в тереме, и на крепостном дворе, и прямо на улицах Альдейгьюборга. Гуляли все. Гридни Хакона и Рюрика перепились, мигом побратались и бродили в обнимку, горланя песни – пусть и не в лад, зато громко!

Жители скидывались улицами и концами городскими, собирали подарки и подносили красивой паре. Для Ефандочки ничего не жалко! А уж князья как расстарались – дарили, словно хвастаясь богатством. Соболей – охапками, бобровые шкурки – высокими стопками, горностаев – тюками! Дорогой посудой одаривали, из стекла и фарфора, тканями шелковыми, парчой и бархатом, благовониями аравийскими в хрустальных флакончиках, румянами и тушью в коробочках из слоновой кости – Ефанда притомилась кланяться.

А народ разгулялся так, что рыба из Олкоги выпрыгивала! Даже арабских купцов умудрились споить. Те отбрыкивались – дескать, вера не позволяет вино пить. А им и не перечили, вина не давали, меда только подливали хмельного. И запели южане протяжные песни, восхваляя девичью красу и молодецкую удаль.

Всю ночь гудела Альдейга, до самого утра бродили по ее улицам варяги – русы и венды, готы шатались и меряне, весины и гости с иных земель – фризских, урманских, франкских, ромейских, булгарских, хазарских. Только на рассвете затих город, забылся пьяным сном.

А когда стаял туман и высохла роса на влажных бортах лодий, самые упорные сбрелись на проводы.

– Бать… – всхлипнула Ефанда, крепко обнимая отца.

– Ну, чего нюнишь? – ворчал ласково Хакон конунг. – Аль не рада?

– Рада… – шмыгнула носом Ефанда. – Только одна не хочу…

– Глупая… – пенял ей отец. – Разве ж ты одна? Двое вас! А вскоре и третий объявится… Или третья!

Ефанда краснела только и вздыхала. Она вступала в извечное кружение жизни, неведомое ей дотоле. Новизна того, что прихлынуло, пугала и влекла.

– Ну, ступай…

Ефанда в последний, в самый последний раз чмокнула отца, и отшагнула к мужу.

– Ну, носи ты теперь, – усмехнулся Хакон.

Рюрик подхватил Ефанду на руки, прижал к груди и взошел по сходням на борт черной лодьи, где бережно опустил драгоценную ношу.

– Ждите в гости! – прокричал с берега конунг.

Ладожане тоже закричали, замахали руками, платками, зелеными ветками и цветами. Дружно ударили весла, и лодьи отчалили, уходя по тихой воде.

Хакон конунг стоял и смотрел, как исчезает за поворотом точеная фигурка на палубе, прижавшаяся к другой, крепкой и ладной. И чувствовал, как подливает тоска, как сжимает сердце смутная тревога, извечный родительский непокой.

– Пошли, Хакон, – вздохнул Аскольд. – Выпьем за спокойное море и добрый путь.

– Пошли, – кротко согласился конунг.