Глава первая

Утром по моей кухне пронесся ураган, и имя ему было Джастин.

Я вздохнул, окидывая взглядом последствия завтрака моего квартиранта. Что за муха укусила мальчишку?

На обеденном столе стоял открытый пакет молока, рядом с ним – тарелка, ложка и коробка хлопьев, которую Джастин тоже не потрудился закрыть. Часть хлопьев рассыпалась по столу. Капли молока поблескивали вокруг тарелки и блюдца с недоеденным тостом.

На кухонном столе уныло черствела забытая буханка и грелась в лучах солнца масленка. Два куска хлеба тосковали в тостере: судя по виду, Джастин не удосужился их поджарить. Я поднял газету, лежавшую возле раковины: парень умудрился залить ее водой. Хорошо, что я успел проглядеть новости – теперь все страницы слиплись.

Несколько секунд я молча смотрел в окно, пытаясь успокоиться. Потом снова оглядел кухню. Ладно, может, не ураган. Назовем это небольшим тропическим штормом. Я же не из тех маниакальных чистюль, что сходят с ума при виде малейшего беспорядка.

Нет, как и большинство мужчин, я могу жить в беспорядке, но мне гораздо больше нравится, когда в доме чисто и вещи лежат на своих местах. Впрочем, раздражаться по пустякам тоже не дело.

Наверное, Джастин просто торопился к первой паре. Хотя кампус Афинского университета всего в трех кварталах от моего дома, так что бегом он мог добраться за пять минут.

Такое поведение было на него не похоже – вот что беспокоило меня в первую очередь. Этот восемнадцатилетний парень уже пару месяцев снимал у меня квартиру и обычно убирал за собой. Но последние несколько дней он завел привычку разбрасывать вещи по всему дому и оставлять бардак на кухне.

Возможно, стоило ожидать чего-то подобного, когда я отступил от своего железного правила касательно квартирантов. Три года комнаты в моем доме сдавались только студентам старших курсов: они были настолько заняты учебой, что не причиняли никаких неудобств. Я крайне дорожил своей тихой размеренной жизнью, а Джастина пустил, желая оказать услугу старой подруге. Мы с его матерью, Джулией Уордлоу, знали друг друга со школьной скамьи и вместе учились в университете. По словам Джулии, Джастин, ее единственный сын, был не готов к суровой жизни в общежитии. Она хотела, чтобы первый год учебы он провел в спокойной домашней обстановке. После того как Джулия мне всю плешь проела, я практически почел за честь принять под крыло ее драгоценного отпрыска.

Тычок мощной лапы отвлек меня от невеселых раздумий. Я посмотрел вниз, и Дизель, мой двухлетний мейн-кун, сочувственно мурлыкнул. Потом убрал лапу с моей ноги и моргнул.

– Знаю, Дизель, – я покачал головой. – У Джастина определенно проблемы, иначе он не стал бы так себя вести.

Дизель снова мурлыкнул – многие мейн-куны не мяукают, как обычные коты, предпочитая издавать иные забавные звуки, – и я наклонился, чтобы его погладить. Он все еще ходил в летней шубке, мягкой, как пушок. Загривок и хвост пока не топорщились шерстью, которая будет греть его в грядущие холодные месяцы. Кисточки на ушах жизнерадостно торчали вверх, пока кот смотрел на меня, терпеливо ожидая продолжения разговора.

Дизель был серой масти с темными подпалинами; в свои два года он весил около двенадцати кило и еще не достиг кошачьей зрелости. Несмотря на мощную шею и внушительную мускулатуру, мейн-куны выделяются среди собратьев крайним миролюбием. И Дизель полностью соответствовал характеру своей породы.

– Придется поговорить с нашим жильцом, – сказал я наконец. Дизелю нравился Джастин; кот часто навещал его комнату на третьем этаже. – Только представь, что сделает Азалия, если зайдет как-нибудь утром на кухню и обнаружит вот это. Наверное, четвертует Джастина, и меня заодно.

Мы с Дизелем мрачно переглянулись.

В том, что касалось порядка, Азалия Берри, домоправительница, которую я унаследовал вместе с домом после смерти дорогой тетушки Дотти, была неумолимо строга. В отношении больших котов ее взгляды тоже не отличались мягкостью, но они с Дизелем как-то смогли прийти к согласию, когда я принес котенка два года назад. Несмотря на свой юный возраст, он быстро догадался, что Азалия не жалует кошек – в отличие от студентов. Но это не значило, что она позволит Джастину устраивать на кухне погром. Нужно помочь парню разобраться с проблемами, какими бы те ни были, прежде чем домоправительница поймает беднягу на беспорядке и устроит ему разнос.

Я не мог упрекнуть Азалию в излишнем рвении. Тетушка Дотти вложила немало денег и декораторских способностей в комнату, которую считала сердцем любого дома. Большие окна кухни выходили на юго-восток, и каждое утро она буквально купалась в солнечных лучах. Выкрашенные в светло-желтый цвет стены и белая плитка на полу только усиливали этот эффект. Довершали картину нежно-голубые шкафчики, которые отлично сочетались с темно-синими стульями и столом.

Казалось, если принюхаться, то обязательно почувствуешь запах имбирных печений тетушки Дотти – аромат моего детства. Эта комната была полна счастливых воспоминаний, но на секунду сердце сжалось от боли. Три года назад я потерял и тетю, и свою любимую жену, Джеки. Смерть унесла их одну за другой с разницей всего в пару недель. Но мне до сих пор было легко представить, как они сидят за обеденным столом и весело болтают.

Очнувшись от грез, я снова посмотрел на Дизеля. Готов поклясться, его морда выражала искреннее сочувствие.

– Ладно, хватит, – сказал я. Кот дернул хвостом, развернулся и направился в прачечную, где стоял его лоток.

Я принялся наводить порядок на кухне и уже прятал в шкафчик коробку с хлопьями, когда в дверях нарисовался Джастин. В одной руке он сжимал потрепанный рюкзак, другой убирал с лица темные волосы. Парню не помешало бы постричься – или начать уже завязывать их в хвост.

– Мистер Чарли, – растерянно пробормотал он. – А я как раз хотел…

Подскочил Дизель и начал тереться о его ноги. Джастин нагнулся, чтобы почесать мейн-куна за ушами, но продолжал поглядывать на меня исподлобья.

– Думал, ты уже отправился на пары, – сказал я. – Если бы сюда зашла Азалия, боюсь, она бы не обрадовалась.

Я старался смягчить упрек, но Джастин все равно покраснел и опустил голову так, что отросшие волосы снова упали на лицо. Буркнув что-то под нос, он выпрямился, а Дизель уселся рядом с ним.

– Что ты сказал?

Джастин пожал плечами.

– Простите, – повторил он уже громче, но голову так и не поднял. – Я правда хотел все убрать, но потерял счет времени, – парень быстро глянул на меня и опять уставился на свои ботинки.

– Ничего страшного, Джастин. Но я заметил, что в последние дни ты стал каким-то рассеянным. Это на тебя не похоже.

Он снова пожал плечами.

– Ладно, я уже опаздываю. Пока, Дизель.

Джастин повернулся и исчез в коридоре. Я услышал, как открылась и аккуратно закрылась входная дверь, и вздохнул с облегчением, так как почти ожидал, что он захлопнет ее с грохотом.

Нам с Джастином определенно стоило поговорить. Его что-то беспокоило, и он едва ли не грубил. Парень – к слову, ничем не примечательный, – прожил у меня два месяца и до сих пор ничего подобного себе не позволял.

Будучи в прошлом отцом двух подростков, я знал, что резкие изменения в поведении могут свидетельствовать о больших проблемах. Оставалось надеяться, что речь не идет о наркомании. В противном случае отец Джастина, консервативный священник евангелистской церкви, скорее всего сразу заберет его из университета. Джулия тоже не обрадуется и, вероятно, обвинит меня в том, что недоглядел за мальчиком.

Только этого не хватало. Если Джастин действительно ввязался во что-то серьезное, ему придется ехать домой. Вряд ли я чем-то помогу парню.

Дизель прошествовал мимо меня к вешалке у задней двери. Я понял намек и снял с крюка шлейку и поводок. Пока готовил Дизеля к выходу на улицу, тот радостно тарахтел – в полном соответствии со своим именем. Он любил ходить со мной на работу.

– Подожди, возьму пальто и сумку, – сказал я.

У самого порога проверил, нет ли на галстуке пятен от кофе, а на брюках – кошачьей шерсти. И почему темная ткань притягивает ее, как магнит? Пройдясь щеткой по штанинам, я наконец распахнул дверь.

За два года, прошедшие с тех пор, как я нашел дрожащего котенка на парковке у библиотеки, большинство жителей моего родного города привыкли к виду кота, идущего на поводке. Дизель рос, и некоторые стали задаваться вопросом, нет ли среди его ближайших предков рыси. Просто никто в городе, включая меня, ни разу не видел мейн-куна. Интересно, что они скажут в следующем году, когда он еще подрастет.

Незнакомые люди иногда останавливали нас посреди улицы и спрашивали, не собака ли Дизель. Клянусь, в такие моменты вид у моего кота бывал до крайности оскорбленный. Он вообще дружелюбный зверь, но дураков не выносит, за что я его очень уважаю.

Набрав полную грудь прозрачного осеннего воздуха, я почувствовал запах дыма. Было еще рано разжигать камин, но, кажется, кому-то из соседей не терпелось погреться у камелька. Я вспомнил, как еще мальчиком в холодные зимние дни сидел у горящего очага в родительской гостиной.

Дома на нашей улице в большинстве своем перешагнули столетний рубеж; под их крышами поколения сменяли друг друга, а элегантная архитектура и классические лужайки все так же радовали глаз. Проверенное годами добрососедство стало мне надежной опорой после утраты жены.

Но сейчас было не время предаваться грустным мыслям. Мы с Дизелем зашагали по тротуару: я сзади, кот в полуметре впереди. Кампус Афинского университета, куда мы направлялись тем утром, находился в трех кварталах к востоку. Дорога, на которую стоило бы тратить от силы пять минут, отнимала у нас пятнадцать-двадцать, поскольку многочисленным поклонникам Дизеля не терпелось с ним поздороваться. Кот приветливо урчал и мурлыкал, вызывая улыбки на лицах и поднимая всем настроение. Пара человек спохватилась и пожелала доброго утра и мне, так что я не чувствовал себя забытым.

Джордан Томпсон, владелица «Афинэума», независимого книжного магазина, вышла на утреннюю пробежку и помахала нам рукой. Ее спортивная самоотверженность вызывала у меня искреннее восхищение; я надеялся, что рано или поздно вдохновлюсь ее примером.

Мы с Дизелем приблизились к университетской библиотеке, как раз когда Рик Такетт, наш офис-менеджер, открывал дверь. Ровно в восемь утра, и ни секундой раньше. Внутри особняка в стиле Греческого Возрождения, построенного еще до гражданской войны, располагалась администрация, архив и коллекция редких книг. Главное здание, известное как Библиотека Хоуксворта, находилось по соседству.

Рик кивнул в ответ на мое «доброе утро» и отошел в сторону, пропуская нас. Лет на десять старше меня, он был славным малым, но не слишком разговорчивым. А поскольку большую часть времени Рик проводил в главном здании, виделись мы нечасто.

Дизель уверенно направился к центральной лестнице, которая вела на второй этаж. На площадке повернул налево и остановился перед дверью с застекленной табличкой «РЕДКИЕ КНИГИ», украшенной золотым листиком.

Войдя в кабинет, я спустил Дизеля с поводка и принялся включать свет. Когда с этим было покончено, кот уже устроился на своем любимом месте – лежанке на широком подоконнике как раз позади моего рабочего стола. Я снял с него шлейку и убрал ее под лежанку.

Дизель довольно тарахтел, пока его хозяин готовился к работе: вешал пальто и сумку, включал компьютер и прикидывал список дел на сегодня. Я трудился в библиотеке три дня в неделю: составлял каталоги и занимался архивами. И настолько любил свою работу, что, по сути, никогда не воспринимал ее как труд. В библиотеке Хьюстона на мне в основном лежали обязанности администратора. Возвращение к каталогам было настоящим благословением после возни с бюджетом и персоналом. Мне нравилось работать в тишине, с Дизелем и редкими книгами.

Едва я начал читать электронную почту, как в дверь постучали.

– Доброе утро, Чарли, – заглянула к нам Мельба Гилли. Годы никак не отразились на ее шикарной фигуре – она вообще мало изменилась со времен старшей школы и по-прежнему заставляла трепетать мужские сердца. В том числе и мое. Наша с Мельбой симпатия была взаимной, но до сих пор мы довольствовались дружескими отношениями. Я пока не ощущал готовности с кем-либо встречаться, а поскольку на горизонте маячило пятидесятилетие, сильно сомневался, что буду готов когда-нибудь. Мне не хотелось привносить в свою жизнь лишние сложности.

– Доброе, Мельба, – откликнулся я. – Как дела?

Мельба плюхнулась на стул перед моим столом, смахнула несуществующую пылинку со своего безукоризненного костюма цвета спелого баклажана и наконец ответила:

– Волнуюсь! А ты нет? – она посмотрела мимо меня в сторону окна. – Доброе утро, Дизель!

Дизель мурлыкнул в ответ, но с лежанки не встал.

– По какому поводу? – нахмурился я. Неужели что-то забыл?

– Из-за приема сегодня вечером. Почему еще я должна волноваться? – улыбнулась Мельба. – Не каждый день наш город приветствует своего золотого мальчика.

– Ах, это, – протянул я. – Большое дело.

Мельба покачала головой.

– Чарльз Харрис, не говори, что тебе не любопытно посмотреть на Годфри Приста после стольких лет. Знаю, вы не особо ладили в старшей школе, но уверена, ты хочешь увидеть знаменитого автора во плоти, – засмеялась она.

Я покачал головой, невольно копируя Мельбу.

– Он был придурком тридцать два года назад, и вряд ли с тех пор что-то сильно изменилось. Разве что теперь он богатый придурок.

– Он был женат четыре раза, – Мельбу уже было не остановить. – Во всяком случае, я так слышала. Но, думаю, он может позволить себе платить алименты – с такими-то тиражами и гонорарами.

– Ну, на мне ему заработать не удалось, – заметил я. – Во всяком случае, после его первых книг.

– Значит, кое-что ты все-таки читал? – лукаво подняла бровь Мельба.

– Отрицать не буду. Испытывал любопытство, как и каждый в Афинах. И первые книги мне даже понравились. Они были увлекательными. Но потом он принялся за триллеры, и сюжеты от книги к книге становились все более невразумительными, – я скривился. – Не говоря уже о жестоком отношении к женщинам. Неужели ты его до сих пор читаешь?

Мельба откинулась на спинку кресла.

– Бросила пару книг назад. По тем же причинам, что и ты.

– Так чего ты радуешься?

– Он же знаменитость, автор бестселлеров! – воскликнула она. – Как часто к нам в Афины приезжают знаменитости? Разве это не повод для радости?

Я закатил глаза.

– Мне почему-то вспоминается случай, когда Роберта Хилл застукала мужа голым и пьяным в стельку в трейлере Лиз Грэхем. Она тогда выкрасила его розовой краской, а он потом гнался за ней с топором по главной улице. Тогда наш город тоже бурлил от волнения.

Мельба прыснула со смеху.

– Милый, тебя там просто не было. В жизни не видела ничего смешнее! Розовый Делберт бежит, потрясая «колокольцами»… Я как раз выходила из банка, когда они с Робертой пронеслись мимо меня. Ему еще повезло, что жена ограничилась краской. Могла бы и сама топором воспользоваться. Например, укоротить его в некоторых местах.

Я тоже рассмеялся, стараясь не думать, какие места имела в виду Мельба. Дизель позади меня громко затарахтел, словно веселился вместе с нами.

Беседу прервал звонок мобильного. Поморщившись, Мельба вытащила телефон из чехла на поясе. Она прокрутила его между пальцами, как опытный стрелок – револьвер, прежде чем прочитать текст на экране.

– Его величество требует меня.

Она заверила начальство, что уже в пути, после чего, еще раз прокрутив телефон, вернула его в чехол.

– Долг зовет, – вздохнула Мельба, вставая из кресла. – Клянусь, этот человек и свою крохотную задницу не найдет, если я не покажу.

И она хихикнула.

– Вот почему он так ценит свою помощницу. Ты всегда знаешь, где что лежит.

– Увидимся, дорогуша, – широко улыбнулась Мельба.

Я хмыкнул. Питер Вандеркеллер, директор библиотеки, был похож на садовые грабли. К невероятно худой фигуре ростом под два метра прилагались ноги сорок восьмого размера. Мельба клялась и божилась, что никогда не видела, как мистер Вандеркеллер ест. И я был склонен ей верить. При мне директор тоже не клал в рот ничего, кроме кончика ручки или карандаша, которые жевал во время собраний.

После ухода Мельбы в архиве воцарилась приятная тишина. Мельбу Гилли можно было назвать какой угодно, но не тихой.

Я вернулся к проверке почты, чтобы, поморщившись, пробежать глазами еженедельное письмо от Питера. Сотрудники библиотеки прозвали такие послания «обращением к войскам» – и это был отнюдь не комплимент. На прошлый Хеллоуин несколько человек даже нарядились в военную форму, но Питер шутки не понял. Он никогда не понимает юмора. Порой мне его жалко.

На этой неделе проповедь директора посвящалась переработке отходов. Директор призывал всех перестать носить из дома воду в бутылках и вместо этого пить фильтрованную воду из крана в комнате отдыха. Я покосился на свою сумку. Обычно в ней лежало минимум две бутылки с водой. Решил, что наполню их водой из-под крана, когда моя закончится. Может, это удовлетворит босса.

Последнее письмо в ящике напоминало о приеме в честь нашей знаменитости. Ректор университета устраивал его у себя дома. Я убеждал себя, что не хочу туда идти, но прекрасно понимал, что любопытство в конце концов одержит верх. Как бы я ни ненавидел Годфри Приста, мне все-таки хотелось посмотреть на него спустя столько лет.

В старшей школе я терялся на его фоне. Годфри был рослым красавцем и пользовался неизменным успехом у девушек. В университете – мы оба учились здесь, в Афинах, – ничего не изменилось. Но это было очень давно и осталось в прошлом.

Или не осталось, но если считать счастливую жизнь лучшей формой мести, я хотел показать этому придурку, что у меня все отлично.

Я потряс головой, сетуя на себя за глупость, и отвернулся от компьютера, чтобы порыться в бумагах на столе. Куда подевалось это письмо? Пришлось сдвинуть в сторону пару папок, прежде чем искомое нашлось.

Помимо составления каталогов я также обрабатывал запросы, касающиеся истории университета, библиотечных архивов и редких книг. Вчера мне написала пожилая дама из Виксбурга, которая пыталась отследить побочную ветвь своего фамильного древа. Предполагалось, что упомянутый «побег» посещал мою альма-матер в сороковых годах девятнадцатого века, то есть вскоре после открытия университета.

Я просмотрел письмо, нашел нужное имя и отложил его в сторону. Поднявшись из-за стола, направился к стеллажу со старыми документами слева от двери – искал журналы посещаемости, в которых скорее всего содержался ответ на вопрос той дамы. У меня имелась надежда на днях получить грант на оцифровку архивных записей, но пока приходилось искать древним, дедовским способом.

Достав нужный том, я принялся переворачивать страницы, пока не дошел до интересующих меня лет, и погрузился в записи. До комнаты долетали отголоски библиотечных разговоров: большая лестница и высокий потолок фойе создавали странную акустику, которая порой делала меня невольным слушателем чужих бесед.

Пока я вчитывался в аккуратные, но очень мелкие буквы регистра сороковых годов, выискивая Башрода Кеннингтона, старался не обращать внимания на посторонние звуки. Но слова «убийство» и «Прист» поневоле заставили меня прислушаться.