VII

Однажды днем, когда Юка, по своему обыкновению, куда-то исчезла, а я выполнял свою рутинную медитацию над гравюрой Павла (теперь монах-наставник заставлял меня воображать постепенное строительство башни, затем – ее медленное разрушение силами природы, и так много раз подряд), в Красный Дом ворвался Галилео.

С первого взгляда я понял: случилось что-то жуткое. Галилео был небрит, непричесан и бледен, а его глаза были окружены темными кругами – таким я не видел его никогда.

– Алекс, мы едем к Смотрителю. У тебя минута, чтобы одеться.

Мне этой минуты хватило – сказалась привычка к фаланстерской дисциплине. Я быстро натянул черный мундир без знаков различия – в таком наряде можно было ехать куда угодно. Мы вышли во двор, и я увидел колонну из нескольких бронированных экипажей.

– Что случилось? – спросил я.

Галилео отрицательно покачал головой, давая понять, что говорить не надо.

Мы молчали всю дорогу. Галилео сверлил взглядом обшивку переднего сиденья. Мне было тревожно – и, чтобы развеяться, я разглядывал сонный счастливый мир за окном.

Ландшафт был чуден и немного грустен, как часто случается ранней осенью.

Обтекаемые гондолы ветряков, транслирующих Ангельскую благодать, казались не человеческой присоской к силе ветра, а, наоборот, могучими моторами, удерживающими разбухший монгольфьер нашего мира в небе.

В кукурузном поле бродило жирафопугало камуфляжной масти – их, я слышал, ввели весельчаки из Железной Бездны, убедив бюрократов из департамента Земли, что такая окраска пугает сильнее, ибо мнительные вороны решают, что к ним хотят приблизиться незаметно.

Возвращающиеся из школы мальчишки и девчонки катили по пешеходным дорожкам на велосипедах и роликовых коньках, скапливаясь на игрушечных светофорах – и там начинались короткие потасовки, завершавшиеся, как только загорался зеленый.

Бабочки кокетничали друг с другом в придорожных кустах. Кружевные облака прятали в себе солнце.

Почему-то я остро чувствовал полную беззащитность привычного миропорядка. Словно вокруг был милый и наивный рисунок на занавесе – а с другой стороны уже стояли актеры, готовые появиться на сцене. Что-то подсказало мне: спектакль будет мрачным.

– Алекс! – позвал Галилео, и я поднял на него глаза.

Вместо его лица я увидел черную маску, почти такую же, как на Никколо Третьем во время нашего последнего разговора. Галилео протянул другую складную маску мне, и я безропотно надел ее. Маска была легкой и удобной, совсем не мешала дышать, и через минуту я про нее забыл.

Мы приехали на базу службы безопасности, окруженную стеной колючих кустов. Сначала мы долго петляли среди пакгаузов с двузначными номерами, а потом кортеж затормозил возле круглой башенки со шпилем, похожей на ступу вроде тех, что Железная Бездна ставит на городских окраинах. Вокруг стояла охрана.

Внутрь вошли только мы с Галилео.

Внутри ступы оказалась ведущая вниз лестница. Мы спустились довольно глубоко под землю, вышли на узкий перрон и сели в маленький стальной вагончик, чем-то напоминавший блестящую деталь огромной швейной машины. Он помчал нас по длинному туннелю.

– Куда мы едем? – спросил я.

– В Михайловский замок, – ответил Галилео.

– А почему нельзя было доехать туда в экипаже?

– Сегодня это может быть опасно. А так нас не увидит никто.

Прошло несколько минут, и наш вагончик остановился. За его дверью начинался серый бетонный коридор. Галилео тут же побежал по нему.

Мне стало по-настоящему страшно. Я побежал следом, стараясь не отставать от него на поворотах – иначе я просто потерял бы его из виду в этом подземном лабиринте. Помню, что стражники, стоявшие в коридорах, щелкали каблуками, когда мы проносились мимо, и мне успело прийти в голову идиотское сравнение: Галилео – движущийся по стене палец, нажимающий один выключатель за другим.

Наконец мы выбрались из подвала, поднялись по мраморной лестнице на третий этаж, прошли по коридору и оказались у позолоченных дверей, где стояла группа офицеров. Здесь же были несколько монахов Желтого Флага и врачи с громоздкой медицинской машиной. Все молчали. Мы прошли в дверь, и я увидел Никколо Третьего.

Он был еще жив. Но жить ему оставалось совсем недолго, это делалось ясно с первого взгляда.

Он лежал на столе, на огромной карте Идиллиума, куда стекала его кровь (если б я увидел такое на картине, то решил бы, что это пафосная пошлость). Рукава его кителя были разрезаны до плеч, и на локтевых сгибах блестели маленькие металлические диски – наверно, медицинские амулеты. Но толку от них было мало: из груди Смотрителя торчали две короткие белые стрелы.

На его лице даже сейчас была черная маска.

Рядом со столом стояли два врача и охранник. В углу комнаты белели мраморные обломки – статуя античного воина раскололась, упав с постамента. Среди обломков валялся крохотный белый арбалет с двумя пружинными дугами.

Я отчего-то сразу пришел в себя и почти успокоился. Ничего страшнее произойти уже не могло. Помню, я отрешенно подумал, что стрелы в груди Смотрителя все же, наверное, не из мрамора, а из крашенного в белый цвет металла.

Увидев меня, Никколо Третий попытался приподняться, но его удержали врачи.

– Не надо двигаться, – сказал один из них. – Яд будет распространяться быстрее.

Я подошел к Смотрителю. Никколо Третий несколько раз открыл и закрыл рот в прорези маски – как выброшенная на берег рыба.

– У него паралич речевого центра, – сказал доктор. – Он не может говорить.

– Он может говорить, – ответил Галилео. – Оставьте нас. Все, без исключения, выйдите. Кроме тебя, Алекс.

– Но Его Безличеству нужна помощь, – сказал второй врач.

Галилео махнул рукой.

– Вы ему не поможете. Он жив только усилием воли. Быстрее, у нас мало времени.

Врачи и охранник подчинились. Несмотря на волнение и страх, я не мог не отметить абсурд происходящего: в комнате остались три человека в масках, словно здесь репетировали средневековую итальянскую комедию. Как выразился какой-то монастырский поэт – комедию с убийством.

– У нас и вправду мало времени, – сказал Смотритель.

Я вздрогнул. Его голос звучал странно и неестественно.

– Горло меня не слушает, Алекс, – продолжал Смотритель, – я говорю через Флюид. Меня, как ты видишь, убили. Постарайся, чтобы этого не случилось с тобой.

– Кто? – спросил я.

Смотритель закашлялся – и я с трудом узнал в этих звуках знакомый смех.

– Фехтовальщик, кто же еще. Галилео, покажи ему хронику… Он все тебе объяснит. Пока я жив, я должен передать тебе свой крест.

– Что это?

– На болтовню нет времени, Алекс. Дай руку. Нет, левую.

Я протянул ему руку. Он поднял левую ладонь, повернул ее так, что наши средние пальцы соприкоснулись, и сказал:

– Смотри внимательно…

Я уставился на наши соединенные кисти.

На тыльной стороне ладони Смотрителя стала проступать татуировка – павловский крест с раздвоенными острыми концами. Его середину закрывал лик солнца. Рисунок был выполнен в простой и благородной манере, напоминающей о древних алхимических трактатах. Сначала крест и солнце были желтыми, а потом сделались отчетливо-оранжевыми.

– Не убирай руку, – сказал Никколо Третий.

Он с неожиданной легкостью приподнялся (мне почудилось, что его грудь заскрипела), коснулся креста мизинцем другой руки, повел по нему ногтем – и рисунок вдруг сдвинулся с места, проехал по среднему пальцу Смотрителя (при этом уменьшившись и искривившись, словно перешедший на другую поверхность луч), поднялся по моему среднему пальцу – и оказался на моей руке, став в точности таким, как прежде.

Это произошло быстро и легко, будто Никколо Третий перекинул костяшку на счетах. Сперва я ничего не почувствовал. А потом понял, что время замерло – словно этим движением Смотритель выключил его. Я видел его черную маску, его бледную руку, свои собственные пальцы – но все было неподвижным.

Во вселенной остался лишь один крохотный родничок времени – татуировка на моей руке. Руке было холодно. Это был приятный, но требовательный холод, очень требовательный и одушевленный, населенный множеством ледяных иголок. Я стал дверью в этот холод, подумал я. И тени из него рвутся наружу, в мир, откуда я только что пришел…

Но я не приходил ниоткуда, вспомнил я, а был всего лишь одной из теней, населявших этот холод – и сейчас сделался… сделался…

Эта мысль свернулась на холоде, так и не превратившись в понимание. Источником холода было веселое алхимическое солнце.

Чем пристальнее я глядел на татуировку, тем сложнее было понять, что я вижу – словно из моих глаз била струя воды, смывая с объекта моего внимания слой за слоем. Солнце несколько раз изменило цвет и размер – а затем я на секунду перестал видеть Никколо Третьего.

Мне померещилось, что передо мной невысокий человек в треуголке и черном мундире со звездой. Я узнал Павла Алхимика. Сперва он глядел на меня требовательно и строго, но потом на его курносом лице появилась еле заметная улыбка.

– Если ты дойдешь до последнего поворота, – сказал он, – будь смелее… Не бойся посмотреть на это, не бойся… Ты ведь Смотритель, ха-ха-ха…

Павел исчез, и я понял, что гляжу на самого себя в высоком узком зеркале. За моей спиной, совсем недалеко, была часовня в виде короны из сияющего янтарного стекла. Она сразу же стала удаляться прочь. На пару секунд все закрыли клочья тумана, а затем я увидел башню с гравюры Павла – ту самую, что я мысленно собирал и разбирал каждый день во время своих духовных упражнений.

Я видел ее издалека. Она высилась над утренним морем; в ее арках и нишах стояли мраморные и бронзовые статуи, а на вершине сверкала часовня-корона. Утреннее солнце точно наложилось на павловский крест над ней. Казалось, именно он и светит миру.

У меня мелькнула мысль, что это видение – побочный результат моих ежедневных занятий: все было как на гравюре, если бы ту раскрасили. За исключением разве что уплывшего куда-то морского змея…

Нет, понял я, было еще одно отличие.

От часовни отходил мост, который не вел никуда, а так и обрывался в пустоту. На его краю, кажется, и стояло то самое зеркало, куда я только что гляделся. Ничего подобного на гравюре не было.

Потом башня исчезла и стало темно.

Я опять увидел свою руку. Выше и дальше белело застывшее лицо Галилео. Я сделал усилие, и замершая секунда треснула и рассыпалась, словно облепившая меня корка льда. Рука Смотрителя оторвалась от моей.

На моей руке теперь не было никакого павловского креста. Не было его и на руке Смотрителя.

Никколо Третий умер.

– Его Безличество велел показать тебе хронику, – сказал Галилео, – и, поскольку это было его последним поручением, я почтительно исполню его прямо сейчас.

Он подошел к двери, открыл ее и позвал:

– Хронист!

В комнату вошел один из монахов с вытатуированными на бритой голове буклями парика.

– Покажи Безличному, что здесь произошло.

Титулом «Безличный» Галилео назвал меня.

Монаха это ничуть не удивило. Он сдвинул два стула так, что они оказались напротив друг друга, и жестом пригласил меня сесть на один, сам же уселся напротив.

– Глядите мне прямо в глаза, – сказал он. – И не отводите взгляд.

Его глаза были желтыми и цепкими, как у хищной кошки. Мне показалось, что он сразу же схватил мои зрачки своими – и куда-то их потянул. Я сопротивлялся – это было непривычно и страшно, – но монах ободряюще улыбнулся, и я поддался.

Мои глаза чуть не вылезли из орбит от напряжения – а потом у меня закружилась голова и я догадался: он всего-то навсего хочет, чтобы я расслабился и посмотрел туда, куда смотрит он.

Как только я сделал это, я увидел ту же комнату, где мы сидели – но на столе в ее центре еще не лежало мертвое тело, а статуя копьеносца на постаменте была целой.

У стола с картой стояло несколько человек. Раскрылась дверь, и в комнату вошел Смотритель в сопровождении двух монахов. Стоящие у стола приветствовали его, Смотритель шагнул к столу, склонился над картой – и тут статуя в углу ожила.

Как намазанный мелом мим, уставший стоять неподвижно, мраморный воин зашевелился, поднял копье и ударил им Никколо Третьего – но тот сделал легкое движение рукой, и копье замерло, упершись в воронку потемневшего воздуха, возникшую между Смотрителем и статуей.

Никколо Третий поднял другую руку и стал быстро и брезгливо помахивать кистью, словно разгоняя мошек или сбрасывая со стола крошки – и после каждого такого мановения мраморный воин содрогался, и от него отлетал большой кусок. Сначала отлетела голова, потом рука со щитом, потом плечо, потом нога – но, когда воин уже падал с постамента, из-за его спины высунулось не то щупальце, не то хвост, кончающееся сдвоенным арбалетом – и в Никколо Третьего полетело сразу две стрелы…

Глаза монаха отпустили меня, и я опять увидел Галилео.

– Благодарю, – сказал он монаху, – теперь удались.

Когда тот вышел из комнаты, Галилео повернулся ко мне.

– Покойный Смотритель в совершенстве управлял Флюидом, – сказал он. – Но этого оказалось недостаточно. Наоборот – его погубило собственное мастерство.

– Почему?

– Он стал играть с убийцей. А тот просто дожидался момента, когда Смотритель окажется полностью связан Флюидом. Если бы Никколо Третий поставил себе задачу защититься любой ценой, он был бы жив.

– Кто этот фехтовальщик? – спросил я.

– Мы не знаем, – пожал плечами Галилео. – Этого не знают даже Ангелы.

– Разве Ангелы могут чего-то не знать?

– Получается, могут, – сказал Галилео. – Нападение было осуществлено силой Флюида. Ангелы видят любое колебание Флюида – но не могут понять, что приводит Флюид в движение в этом случае. Его источник невидим. Каким образом и откуда появляется Великий Фехтовальщик, не знает никто.

– Он может убить любого?

– Наверное, – ответил Галилео. – Но тебе опасность пока не угрожает. И не будет угрожать, пока ты не станешь Смотрителем. Никто не знает, удастся это тебе или нет. Все решат Ангелы.

– Когда?

– Мы отправимся к ним прямо сейчас. Вернее, отправишься ты. Я тебя просто провожу.

Он протянул мне офицерскую кепку.

– Надень это.

– Зачем?

– Чтобы те, кто увидит нас в коридоре, не знали точно, где ты и где я. Не останавливайся, не смотри по сторонам и ничего не говори… Следуй за мной и гляди в пол.

Вслед за ним я вышел из комнаты. Мы протиснулись сквозь толпу у дверей – и я так точно выполнил его инструкции, что не увидел при этом ни одного лица – лишь ботинки и монашеские туфли.

Затем мы прошли по разноцветным каменным кругам и ромбам на полу коридора, спустились по мраморной лестнице и нырнули в тот же подвал, откуда вышли. Как только проход вокруг нас сжался в узкую бетонную кишку, Галилео опять побежал, и стражники на разветвлениях коридора защелкали нам вслед каблуками.

Мы сели в тот же стальной вагончик-шпульку, и он немедленно сорвался с места. В этот раз мы ехали гораздо дольше. По дороге я дремал – и пришел в себя оттого, что вокруг стало тихо.

– Вылезай, – сказал Галилео, – приехали.

Я заметил, что на нем уже нет маски – и снял свою.

В этот раз наружу пришлось лезть по тускло освещенной вертикальной шахте, держась за железные скобы. Мы протиснулись в открытый люк – и я наконец вдохнул полной грудью свежий воздух.

Вверху уже стемнело. Железная горловина с откинутой крышкой торчала из земли в каком-то огороженном дворе. Сверху в нас бил яркий свет.

Я увидел двух человек, придерживающих колеблемую ветром веревочную лестницу. Первый, одетый в форму авиатора, поражал огромными закрученными вверх усами (я знал, что среди летчиков это модно – в идеале усам полагалось иметь форму штурвала). Второй, лысый и румяно-счастливый, был монахом в чине невозвращенца – что следовало из белого подбоя на его рясе и доходящего до плеч парика, вытатуированного на бритой голове и шее.

Щурясь, я поглядел вверх – и увидел закрывшую полнеба тушу монгольфьера, слепящего нас повернутыми вниз фарами.

– Это Менелай, – сказал Галилео, указывая на монаха. – Он будет твоим новым наставником.

Монах поднял вверх три сложенных вместе пальца, приветствуя меня знаком Трех Возвышенных, и улыбнулся.

– Если буду жив.

Мне почему-то показалось, что он имеет в виду – если буду жив я.

Несмотря на такое вступление, Менелай приступил к наставничеству незамедлительно.

– Ложись спать, – сказал он, коснувшись моей головы теми же тремя пальцами, – тебе надо выспаться.

Я полез вверх. Прямо на лестнице на меня навалилась такая сонливость, что я чуть не сорвался вниз. Но мне помогли забраться в полутемную кабину, и, как только за мной закрылась дверь крохотной одноместной каюты, я упал на узкий топчан и заснул.

Мне приснился Великий Фехтовальщик. Во сне мы были с ним знакомы – и вместе шли по дорожке утреннего парка по какому-то делу.

Фехтовальщик совершенно не походил на мраморного воина из кабинета Никколо Третьего.

Его лицо словно сошло со старого масляного портрета – водянистые голубые глаза, тонкий нос, похожая на парик прическа с глубокими залысинами, доказывающими, что это все же его собственные напудренные добела волосы. Глаза его были так ледяны и остры, что казались холодным оружием.

Его расстегнутый мундир, не то военный, не то придворный, напоминал своей пестротой брачное оперение тропической птицы. В руке он нес полукруглую шляпу с опушкой, как бы треуголку без третьего угла (кажется, их так и называли – двууголками).

Удивило меня то, что он был уже не первой молодости. Потом я заметил целый ворох разнокалиберных крестиков и образков, выбивающихся из-под красного платка на его шее. Видимо, это были религиозные амулеты, так популярные среди убийц.

Словом, он выглядел именно так, как положено профессиональному бретеру, кормящемуся с обычая решать вопросы так называемой «чести» с помощью остро заточенной железной палки.

– Нам надо немедленно остановиться, – говорил я ему. – И тогда все может обойтись.

– Но почему? Зачем?

– От вашей шпаги гибнут разные люди, – отвечал я. – Смерть одних никого не огорчит. А гибель других может стать тяжелейшим ударом для человечества.

– Ну что ж, – сказал фехтовальщик, – я согласен, что достойные люди иногда гибнут от моей шпаги. Но их убиваю не я. Их убивает судьба.

– Значит, если кто-нибудь решится убить вас самого, вы тоже спишете все на судьбу?

– Не обещаю, – засмеялся фехтовальщик. – Я не буду ничего списывать, я буду яростно защищаться. И попробую для начала убить такого человека сам. Любым способом.

– Но это нелогично. Если вы считаете…

– Сударь, – перебил меня фехтовальщик, – меня кормит не логика, а сноровка. Если оставаться в живых нелогично, то я возьму на свою душу этот страшный грех… перед Аристотелем или кем там еще…

Удивительно, он слышал про Аристотеля. Я открыл рот для ответа, но меня схватила за рукав высунувшаяся из придорожных кустов рука. Я остановился, а фехтовальщик, тут же забыв про меня, пошел дальше.

– Не оглядывайся, – сказал чей-то голос. – Только слушай и смотри.

Я увидел впереди поляну. На ней ждали люди. Я узнал Франца-Антона – он был в черном и выглядел мрачно и торжественно, словно великим фехтовальщиком был он сам. Рядом стояло несколько господ, наряженных по моде позднего восемнадцатого века. Один из них, в лиловом камзоле, был в бархатной полумаске – и я понял, что это Павел.

– Я буду учить тебя обращению с Флюидом, – сказал голос за моей спиной. – Сегодня я сообщу тебе два правила… Смотри внимательно, перед тобой стоят два величайших мастера Флюида в истории – Павел Алхимик и Франц-Антон. Лучше них не было и нет никого. Знаешь, в чем их сходство?

– В чем?

– Никто из них не понимает, что такое Флюид, – сказал голос и засмеялся. – И не пытается понять. Именно в этом секрет. Они знают Флюид только через то, что тот позволяет им с собой делать. Если ты хочешь, чтобы Флюид разрешил тебе управлять собой, уподобься им. Даже не пытайся понять, с чем имеешь дело. Это первое правило…

Я слушал не слишком внимательно – мне было интереснее происходящее на поляне. Павел о чем-то говорил с фехтовальщиком; тот отвечал коротко и надменно, с улыбкой. Наверно, он говорил Павлу то же, что и мне минуту назад.

– Второе правило такое, – продолжал голос. – Приказывая Флюиду, сохраняй почтительную дистанцию… Представь, как чувствует себя низкородный любовник королевы. Он должен соединять в своих действиях крайнюю учтивость с известной решительностью, без чего любовником стать невозможно, ха-ха-ха… Обращайся с Флюидом так же. Это все, что я хотел тебе сегодня сказать.

Я все глядел на поляну.

Франц-Антон вынул шпагу и встал в безупречную фехтовальную позицию. Бретер выглядел рядом с ним как-то неуклюже – достав из ножен свое оружие, он опустил острие к земле, словно раздумав драться. В позе его тоже не было ничего «фехтовального». Секундант изящно, как дирижер, взмахнул руками, предлагая начинать…

И тут меня разбудил стук в дверь.

В иллюминаторе горело уже склоняющееся солнце, но жарко в каюте не было. Мы летели над пустыней по направлению к гряде гор.

Я спал, похоже, очень долго – но теперь чувствовал себя свежим и полным сил.

– Выходи, – сказал из-за двери Галилео. – Мы скоро будем на месте.

В моей каюте был крохотный туалетный отсек – и я вполне успешно принял в нем душ. Выйдя из каюты, я оказался в просторной кабине с узкими лавками вдоль стен – наш монгольфьер явно не был рассчитан на перевозку сановников и больше напоминал грузовое судно.

Галилео и невозвращенец Менелай сидели по разные стороны кабины лицом друг к другу. Менелай лениво крутил рукой маленькую молитвенную мельницу.

Я как следует рассмотрел его только сейчас. Кожа на его круглом лице была ровной и гладкой, без единой морщины, а глаза сверкали веселой уверенностью. Если бы не седая щетинка, выступившая на его татуированных буклях за ночь, я мог бы принять его за сверстника.

Я хотел простереться на полу кабины, как принято при встрече с невозвращенцами, но Менелай остановил меня жестом.

– Простираться полагается на земле, – сказал он, – а не в небе.

И сам засмеялся собственной шутке.

– Скажите, вы тот самый Менелай? – спросил я.

– Что значит «тот самый»?

– Это вы прислали мне в подарок гравюру Павла? С башней над морем? Там еще такая большая морская змея…

– Я.

– Какой смысл в этой башне и змее? Что они символизируют?

Менелай нахмурился.

– Я даже не знаю, – сказал он чуть смущенно. – У нас в монастыре хранится доска – с нее эти листы и печатают. Одна из реликвий ордена. Все-таки гравировал сам Павел… Мы делаем для каждого Смотрителя новый оттиск. Очень хороший подарок. Недорого – и, главное, быстро.

Я подумал, что это особенно удобно при частой смене Смотрителей, – но не сказал ничего. Вместо этого я кивнул на мельницу в его руке.

– Отрадно, что вы молитесь за наше благополучие.

– Я не молюсь за благополучие, – ответил Менелай. – В этой местности нет благодати, и я обеспечиваю ею наши моторы.

На моем лице, видимо, проступило недоверие. Менелай перестал крутить свою мельницу и положил ее на сиденье рядом.

Гул винтов сразу стих. А потом горы за окном поехали в сторону: нас стало разворачивать ветром.

– Перестань, – сказал Галилео, – мы так опоздаем.

Менелай взял свою мельницу и опять начал небрежно ее покручивать. Моторы немедленно заработали.

– Если устанете, – сказал я, – буду рад вам помочь.

Галилео засмеялся.

– Ты, Алекс, не сможешь помочь. Менелай летит с нами именно потому, что он невозвращенец. В силу высокой святости он может производить очень много благодати даже такой крохотной мельницей. Его могут заменить сорок девять «возвращающихся однажды» или триста сорок три «вступивших в поток», и каждому будет нужна своя мельница. Сколько нужно таких, как мы с тобой, я не знаю. Но подозреваю, что это будет число со многими нулями.

– А почему здесь нет благодати? – спросил я.

– Запретная зона, – ответил Галилео. – Здесь нет ни одного ветряка, ни одного водного колеса или флага с мантрами. Сюда никто не может приехать с помощью благодати. А дойти пешком будет трудновато.

– Понятно, – сказал я. – Невозвращенец Менелай – наш мотор.

– Невозвращенец Менелай – специалист по управлению Флюидом, – сказал Галилео. – Он учил этому искусству прежних Смотрителей. И будет учить тебя.

– Я уже начал, – улыбнулся Менелай и подмигнул. – Я немного рассказал про Флюид, пока ты спал…

Только теперь до меня дошло, кто был мой невидимый собеседник из сна. Это был Менелай – я помнил его голос.

– Но ты очень нервничал и все время отвлекался, – продолжал Менелай. – В следующий раз будь внимательней.

– А когда будет «следующий раз»?

– Когда Флюид тебя примет, – ответил Менелай, раскручивая свою мельницу.

– Он может меня отвергнуть?

– Может, – сказал Галилео. – Стать Смотрителем – не такая простая процедура, как кажется. Необходимо согласие Ангелов. Ты должен убедить их в том, что от тебя будет польза. Но главное, конечно, убедить в этом сам Флюид.

– Как?

– Тебе нужно привести Флюид в движение. Самому. Без всяких подсказок.

– Но я такому никогда не учился.

– В том и дело, – улыбнулся Менелай.

– Как же я это сделаю?

– Не знаю. Все, что следует, я уже сказал.

Я посмотрел на Галилео. Тот пожал плечами.

– Это все? – спросил я.

– Нет, – сказал Менелай. – Приведя Флюид в движение, ты должен будешь доказать, что ты достаточно прочный сосуд, чтобы удержать его в себе.

– Кому доказать?

– Флюиду.

– Я могу умереть?

– Твоя гибель – крайне нежелательное развитие событий. Но если новым Смотрителем станет не годный к этому человек, все будет еще печальнее.

– Хорошо, – сказал я, – когда это начнется?

Галилео выглянул в окно.

– Мы снижаемся. Считай, что уже началось.

– Я бы поел, – сказал я нервно.

– Лучше, – ответил Менелай, – если твой желудок будет пустым. Тебе надо проглотить только это…

Он протянул мне прозрачную коробочку с медной горошиной. Она имела форму человеческой головы – это был обычный медитативный резонатор Желтого Флага вроде тех, что монахи носят на своих четках.

– Зачем? – спросил я.

– Резонатор позволит установить контакт с Ангелами.

– А обязательно его глотать? Почему нельзя положить за щеку? Или просто в карман?

– У тебя, скорее всего, появится искушение его выбросить, – сказал Менелай. – А когда ты его проглотишь, ты уже не сможешь.

Я открыл коробочку и взял крохотную голову двумя пальцами. Она была холодной и твердой, похожей на картечину.

– Не бойся, – сказал Менелай. – Глотай.

Я проглотил медную пилюлю. Мне показалось, что она скользнула в мое горло и попала в лузу в самом начале груди – теперь я постоянно чувствовал ее присутствие, хотя и не испытывал особого неудобства.

Менелай поглядел в окно – и я вслед за ним. Мы снизились почти до самой земли и летели совсем медленно.

– Здесь начинается дорога Смотрителей, – сказал Менелай. – Просто иди по ней, и все будет… как надо.

– Куда я по ней приду?

– В приемную Ангелов.

Я не понял, шутит Менелай или нет.

– Потом вы за мной прилетите?

– Нет, – сказал Менелай. – Ты вернешься сам.

– Как?

– Не волнуйся об этом, – ответил Галилео. – Не волнуйся ни о чем.

Из кабины пилотов показался вчерашний усач в летной форме. Даже не посмотрев на меня, он раскрыл люк в полу – и сбросил в него сложенную горкой веревочную лестницу.

Я поглядел вниз. Там была сухая красноватая земля в редких трещинах – и такого же цвета дорога.

– Вы дадите мне с собой воды?

– Тебе не будет хотеться ни есть, ни пить, – ответил Менелай. – Удачи.

Галилео не сказал ничего, лишь потрепал меня по плечу. Я вздохнул – и полез вниз.

Как только мои ноги коснулись земли, веревочная лестница уплыла вверх, монгольфьер поднялся, развернулся – и полетел прочь. Я глядел на него, пока он не превратился в крохотное пятнышко в небе, словно надеясь, что он повернет назад. Но он не повернул.

Я остался один на границе гор и пустыни.

Красноватая грунтовая дорога впереди казалась утрамбованной множеством ног. Но вот откуда на нее шагнули эти ноги, было неясно – дорога началась в том самом месте, где меня высадили, и вокруг не было никаких следов человека. Не могли же всех пешеходов доставлять сюда на монгольфьерах, подумал я.

Впрочем, дорога Смотрителей могла быть создана Флюидом, и тогда, если я правильно понял Менелая, размышлять о ее странностях не следовало. По ней надо было просто идти – и я пошел в сторону висящего над горами солнца.